Cambridge Journal Of Education And Science. 2016. No1(15). Volume Ii 2c2027

Cambridge Journal of Education and Science

1

Cambridge Journal of Education and Science No.1. (15), January-June, 2016

VOLUME II

“Cambridge University Press” 2016

Cambridge Journal of Education and Science, № 1(15), (January - June). Volume II.

“Cambridge University Press”, 2016. - 792 p.

Proceedings of the Journal are located in the Databases Scopus. Source Normalized Impact per Paper (SNIP): 5.275 SCImago Journal Rank (SJR): 5.347 Editor-in-Chief: Prof. Ella Brown, D. Hum. Litt. (UK) Executive Editor: Prof. Jesse Hyland, D. Litt. et Phil. (UK) Technical Editors: Julia Mills, Eva Collins (UK) Editors: Prof. Sheila Harbor, Psy. D. (UK) Prof. Amanda Howard, Psy. D. (UK) Prof. Preston Smith, Ed.D. (UK) Prof. David Pearson, D.F. (UK) Prof. Jimmy Lithgow, D. B. A. (UK) Prof. Jeffrey Stevenson, Psy. D. (UK) Prof. James Carpenter, D. Tech. (UK) Prof. Lauren Robinson, D. G. S. (UK) Prof. Adam Heigl, D. I. T. (UK) Prof. Julia Berger, D.Phil. (UK) Prof. Michael Hiller, D. Litt. (USA) Prof. Susan Gould, D. Litt. (UK) Prof. James Hunter, D. S. Sc. (UK) Prof. Sarah Baker, D. A. (UK) Prof. Jessica Walker, D. S. Sc. (UK) Prof. Henry Lennox, D. Hum. Litt. (USA) Prof. Jonathan Lucas, D. Litt. et Phil. (UK) Prof. Adelaide Field, D. S. Sc. (New Zealand) Prof. Christian Mills, D. G. S. (Australia) Prof. Richard Coventry, D.Sc. (Australia) Prof. Eva Galan, D.F.A. () Prof. Patrice Lande, D. S. Sc. () Prof. Sophie Holden S. J. D. (Canada) Prof. Richard Martin, D. S. Sc. (Canada) Prof. Philip Rice, D. I. T. (Canada) Prof. Denis Cumming, Ed.D. (UK) Prof. Anna Hay, Ed.D. (Canada) Prof. Abigail Lesser, Ed.D. (Canada) Prof. Joshua Savage, D. M. Sc. (UK) Prof. Michel River, Psy. D. (New Zealand) Prof. Emma Allen, Ed.D. (Australia) Prof. David Lim, D. Sc. (Australia) Prof. Lance Hagen, D. M. Sc. (UK) Prof. Charles Winger, D. E. Sc. (UK) Prof. Daniel Varney, D. E. Sc. (UK) Prof. Peter Shield, D. Tech. (USA) Prof. Jonathan Baxley, D. C. S. (UK) Prof. Glenn Richardson, D.Sc. (UK) Prof. Jane Walsh, D. C. S. (UK) Prof. Kevin Rothman, D. Env. (UK) Prof. Vincent Howard, D. I. T. (UK) ISSN: 0305-7640

© “Cambridge University Press”, 2016 © University of Cambridge, 2016

4


CONTENTS Medicine, Pharmacy, Biology & Chemistry Parag Deepak Dabir, Jens Johannes Christiansen Not to be Missed Entity: Dieulafoy’s Lesion!.............................................................................................................9 Ebtesam M. Al-Zabedi, Mahmoud A. Ogaili, Mohamed T. Al-Maktari, Mohamed S. Noman Hepatitis B Virus Seropositivity among Schistosomiasis and Diabetes Mellitus Patients in Sana’a City, Yemen................................................................................................................................................13 Hamid Soori, Ali Nasermoadeli, Elaheh Ainy The Role of Graduated Drivers’ Licensing on Incidence and Severity of Road Traffic Injuries in Iran.................39 P.S. Pastides, W.S. Khan Cell-Based Therapies in Musculoskeletal Injuries: The Evolving Role of Bone Marrow-Derived Mesenchymal Stem Cells..................................................................................................................................................................49 Yu.V. Odinets, N.I. Makieieva, V.A. Golovachova, K.K. Iarova, N.P. Alyeksyeyeva Macro- and microelement composition of blood and hair and ecological related renal pathology in children ................................................................................................................................................................71 Vladimir Gryn The structure of the appendix fetuses, infants, people chest age, mature and senile..............................................82 Ye.N. Pronina, Yu.N. Dovbnya, G.A. Yeroshenko Morphological and functional features of human frontal sinus anterior wall glands............................................89 Firuza Maksudova, Ekut Karieva Application of the mathematical planning method for creation of combined capsules of non-steroidal anti-inflammatory action.........................................................................................................................................93 O.V. Korobka, N.I. Hasjuk, M.N. Fastovets, Z.I. Rossocha, O.M. Kovalova Association between the I/D polymorphism of the ACE gene and the development of asphyxia in newborns.........................................................................................................................................101 Y. Chernjavskaja, N. Artemova, E. Kozakevitch, O. Kovalova, V. Pokhylko 4a/4b of the eNOS gene polymorphism is not associated with systemic hemodynamic disorders in preterm infants with early neonatal sepsis.........................................................................................................110 Ziyoda Fayzieva, Zakira Usmanova The study of specific activity of diabenit, glikoinuvit and stevil-50 on various models of experimental hyperglycemia...............................................................................................................................118 І. Sharipova, M.Kh. Tursunova, K.S. Makhmudjanova Data chronic toxicity of the preparation «Dragee Leoglisirflom».........................................................................125 Mahamadzarif Kadirov, Ahmadhodja Yunuskhodjaev, Kamoliddin Shanov Coordination compound of cobalt(II) with α-amino acids showing blood-forming and antidote activity.........134 E.G. Shvarev, L.V. Dikareva, D.L. Ovodenko, A.K. Aupova, G.E. Shvarev Markers of Endometrial Biological Fluids in Inner Genitalia Diseases Diagnostics............................................142 Revazi Melkadze, Ketevan Kintsurashvili The Phenolic complex and antioxidant activity of Caucasian Blackberry (Rubus caucasicus L) leaves.............150 Michael Koptev, Elena Pronina, Sergey Bilash, Angelina Pіrog-Zakaznikova, Anatoly Bilych Comparative characteristics of morphological changes in the lungs and the heart of rats, caused by acute stress..............................................................................................................................................156 Olga Sermukhamedova, Zuriyadda Sakipova, Liliya Ibragimova Development and validation assessment of flavonoids quantification technique in the grass of Leonurus turkestanicus......................................................................................................................................163


5

Snizhana Feysa, Svitlana Opalenyk Laboratory characteristics of patients with non-insulin-dependent diabetes mellitus with multiple complications..........................................................................................................................................................171 Tatiana Kovalenko, Yelena Klimova, Valeriy Minukhin, Andrei Kuzmenko Evaluation of phagocytosis activity in animals of different age in generalized inflammatory process in the background of immune drug.................................................................................................................................178 Tetiana Svirina-Abramian Analysis of suicidal danger factor indexes in male patients with alcohol dependence.........................................185 F.S. Khamedova, Z.Yu. Khalimova Features of a clinical flow and diagnostics of patients with the family anamnesis of inactive adenomas of hypophysis..........................................................................................................................................................190 Yuliia Lysanets Child Health Inequality in the 21st Century: Contemporary Policies and Strategies in Tackling the Problem.............................................................................................................................................................206 Maryna Mishyna, Yuliya Mozgova, Nataliia Makieieva, Victoriia Golovachova, Yuriy Mishyn, M.R. Abdelgawad Mohamed Khalaf, Laasri Meryem, Elyzaveta Makieieva Etiology characteristics of pyelonephritis in young children and sensitivity to antibiotics of causative agents in form of biofilms..................................................................................................................................................212 N.D. Suyunov, N.N. Mastibekov The prevalence and prognosis of the respiratory organ diseases...........................................................................220 Ambika P. Ashraf, Jessica Alvarez, Carrie Huisingh, Krista Casazza, Barbara Gower Higher Serum Insulin Concentrations Positively Influence the Bone Mineral Density in African American Adolescents...........................................................................................................................232 Raquel Caroline Andrade Paiva, Eduardo Jose Rodrigues Garbeloti, Milton Faria Junior, Carolina Baraldi Araujo Restini Self-perception of Venous Symptoms and Quality of Life Analysis in Wheelchair Athletes and Non-athletes: A Pilot Study...........................................................................................................................................................246

Humanities & Social Sciences Wang Ping Change and Development: A Case Study of the Implementation of Mandarin Chinese into the UK School Timetable........................................................................................................................................261 M. Morris, G. Donohoe, M. Hennessy The Fall and Rise of Medical Students’ Attitudes to Communication Skills Learning in Ireland: A Longitudinal Approach......................................................................................................................................274 Gad Yair, Golan Peleg-Fadida Learning - the Israeli Way: Key Educational Experiences and Classroom Noise.................................................286 Kaarina Määttä, Anne Koski-Heikkinen, Satu Uusiautti Ideal Teacherhood in Vocational Education..........................................................................................................313 Yulia Goncharova, Alexandra Kolomoychenko Anglicisms in modern Ukrainian economic and financial discourse: specificity of functioning........................334 Alina Golovachova Problems definitions of wages and salaries in Ukraine..........................................................................................341 Alla Khomenko The typology of upbringing paradigms in the system of pedagogical scientific knowledge................................348

6


A.A. Opletin Facilities of the physical culture in creating the pedagogical system of a personality self development on base of the synergy theory about realized and nonrealized in psyche of the person.....................................355 Natalia Chebotareva, Svetlana Kovaleva Social and Communicative Strategies of Influence on Society in Information Warfare......................................362 Ann Moseychuk Diagnostics of research competence of future middle ranking medical workers.................................................372 Valentina Bilan Psychological and pedagogical conditions of formation aesthetic relations future defectologist to correctional and pedagogical work....................................................................................................................378 Valentina Lyapunova Sources of development of the ideas of tolerance in Ukraine................................................................................386 Valery Panachev Pedagogical aspects of the public home rule in university for improvement of sanitary and atheletic-mass work.........................................................................................................................................395 Valeriia Gutman, Natalia Shklyar Methods of instrumentation in the process of subjectivation of education content in the institutes of higher education.................................................................................................................................................401 Volodymyr Mokliak The autonomy of higher educational establishments of Ukraine in the statute of 1835......................................408 Vugar Mammadzade Participation of non-governmental organizations (NGO) in the Republic of Azerbaijan for the formation of civil society at the present stage..........................................................................................................................415 Galina Alekseeva, Dang Chuynh Mai, MSc. Huynh Ngoc Hong Nhung The system of program events for social-labor integration of disabilities into Russian social environment through development of the decorative and applied arts (in view of the experience of Vietnam)......................424 Gohar Meliksetyan «Recitatives and Fugues» for piano of Aram Khachaturian..................................................................................431 Greta Hakobyan Some peculiarities of communication between lecturers and students at higher education institutions...........438 Gyuzel Antropova, Semen Matveev, Svetlana Shishkina Using of factorial and cluster type analysis in pedagogical researches.................................................................444 Dimitrina Hamze The communicative dynamic of the grotesque – a direct ‘successor’ of the communicative essence of language..............................................................................................................................................................450 Denis Kislov Mythological component of marketing communications......................................................................................461 Yelena Kuvarova Variation of onymous and appellative vocabulary in structure of Russian epistolary vocative...........................469 Elena Osmina, Ekaterina Ponomarenko Subjective Image of Educational Interaction as a Social-Psychological Factor of Its Development....................477 Irina Astrakhantseva, Zinaida Kuznetsova, Aleksandr Nazarenko The initial stage of the environmental education as a basis of rational human interaction with nature.............482 I. Parfanovich Comparative analysis of psychological and pedagogical reculiarities of underage girls with normative and deviant behavior..............................................................................................................................................491


7

Inna Boyko Doctrinal Approaches to the Definition of Legal Validity Concept of International Judicial Institutions Decisions................................................................................................................................497 Inna Semenets-Orlova The economic mechanism of public istration of educational changes.......................................................505 Irina Bondarenko Ethical Category of Honor, Dignity аnd Professional Standards of Ukrainian Journalist...................................512 Iryna Pogorska Strategic сulture: specificities of discourse about the concept efficiency in analyzing the international political...................................................................................................................................................................518 Larysa Udovyka Areas of national legal systems in the context of globalization.............................................................................526 Lesya Petrenko The fundamentals of the new ukrainian educational system in Gr. Vashchenko’s pedagogic heritage...............534 Liudmyla Bakhmat Pedagogical conditions for developing self-assessment of learning achievements of future teachers.................541 Ludmila Pastushenko Ethical Principles of Constantia in the German Romance of XVII century.........................................................548 Lyudmila Savchenko Interaction between the family and the institution in the national-patriotic education сhildren and youth.................................................................................................................................................554 Lyudmila Filimonyuk, Viktoria Burljaeva, Konstantin Chebanov The process of multicultural socialization of young..............................................................................................562 Lyudmila Chikonova Constitutional right to land: the problem of judicial protection..........................................................................568 Zhamila Mamyrkhanova, Coauthor Zhantas Zhakupov Dialect problem of the Kazakh people living abroad............................................................................................578 Marina Shulenkova An interdisciplinary study of the process of education of young people as the subject-oriented forecasting capacity of educational systems..............................................................................................................................595 Mehriban Tagirova Paints, describing time… ..................................................................................................................................... 604 Valentina Vladymyrova, Nadeschda Kyrylenko The motive of loneliness in the Olena Pechorna’s novel “The sinner”...................................................................615 Namir Al-Ani Ontology as the doctrine of the divine essence (substance) in neo-Platonism and philosophy of the European Middle Ages and Renaissance......................................................................................................621 Natalya Bilous Emotional-philosophical dominants in Annette von Droste-Hulshof ’s life and creative work...........................631 N.V. Shklyar, O.V. Karynbaeva, E.S. Dunaeva, Y.V. Hodos, E.V. Popova Teachers’ professional readiness to the learning skills formation of schoolchildren with disabilities in the process of inclusive education......................................................................................................................638 Oksana Bukatovа Competence aspect of training future teachers of vocational education..............................................................644

8


Olga Shapovalova, Inna Vityugova Attitude of mentally retarded pupils to study and to teachers...............................................................................651

44. World Polina VerbytskaHealth Organization. International classification of functioning, disability and Actualization of сultural heritage potential in modern social and cultural conditions.......................................658 health (ICF). Published May, 2001. Accessed April 7, 2014. Available: http://www.

Rafiq Noruzov who.int/classifications/icf/en. For interpretation the piece from the Bible............................................................................................................665

45. Lee BY, Bartsch SM, Wong KF, Yilmaz SL, Avery TR, Singh A, et al. Simu-

Sevil Aydin Ismailova lation showsorganizations hospitals that cooperate on infection control obtain better results than Women in charitable of Azerbaijan.................................................................................................671

hospitals acting alone. Health Aff. 2012;10:2295-2303. Available: http://dx. Sergii Koniukhov The Peculiarities of Activity of Ukrainian Nationalists Printing House «Prague» in 1942-1945 years...............675 doi.org/10.1377/hlthaff.2011.0992. Tatyana Vlasova,WR, NatalyaJarvis Bilan AA, Chinn RY. National prevalence of methicillin-resis46. Jarvis Determining the sentence hyperstructure as the first stage of the translation of simple active Staphylococcus aureus inpatients at United States health care facilities, tantfrom sentences Russian and Ukrainian into in English.............................................................................................684

2010. Тatyana VorovaAm J Infect Control. 2012;40:194-200. Available: http://dx.doi.org/10.1016 Ciphered Content of the Literary Fairy Tales by V. F. Odoyevsky.........................................................................690 /j.ajic.2012.02.001. Tatiana Gera 47. Nijhuis M, Van Maarseveen NM, Boucher CA. Antiviral resistance and impact on Working with professional case as a means of psychological future teachers: the mastery viral replication capacity: of viruses under antiviral pressure occurs of the situation, the problem, the task of evolution teaching.................................................................................................697

in three phases. Handb Exp Pharmacol. V’iacheslav Zhdan, Viktor Bobyriov, Serhii Bilash, Tetiana Klymach2009;189:299-320. Available: http:// Motivational factors of students’ readiness to professional activity in the process of training at HSEEU dx.doi.org/10.1007/978-3-540-79086-0_11. «Ukrainian Medical Stomatological Academy».....................................................................................................704 48. Kaci L, Kelemen S, Mandle KD, Weitzman ER. Willingness to share personal

Olga Vlasova, Tatyana Kuptsova recordin data for care improvement and health record s. BMC Genderhealth and literature the interaction of discources, ideology andpublic narratives.................................................710

Inform 2012;12:39. Available: http://dx.doi.org/10.1186/1472TatianaMed Mineeva, TatianaDecisMak. Migunova Analogies between the courts of justice in medieval England and the conscientious court 6947-12-39. of Catherine II........................................................................................................................................................716 49. Buckeridge DL. Outbreak detection through automated surveillance: A review of

Tatyana Ustinova the determinants of detection. Biomed Inform. 2007;40: 370-379. Available: E.M. Forster’s Novel “The Longest Journey”: the JProblem of Translation............................................................722

http://dx.doi.org/10.1016/j.jbi.2006.09.003. Hursand Mahmudov, Umida Parpieva, Feruza Jumanazarova Forms and methods of formation of culture of free thinking at pupils at the lessons on social 50. Kukafka R, Yasnoff WA. Public health informatics. J Biomed Inform. 2007;40:365and humanitarian disciplines in extracurricular activities in professional colleges............................................728 369. Available: http://dx.doi.org/10.1016/j.jbi.2007.07.005.

Yulya Guro-Frolova, Tatyana Migunova Theoretical analysis of the approaches to offender profiling development...........................................................735 Yuliya Makyeshyna Images of mothers in the mass-media discourse....................................................................................................741 Yakov Lensu Peculiarities of dwellings оf prehistoric people.....................................................................................................748 Lane Perry, Krystina R. Stoner, Lee Stoner, Daniel Wadsworth, Rachel Page, Michael A. Tarrant The Importance of Global Citizenship to Higher Education: The Role of Short-Term Study Abroad................754 Winnie Mucherah, Andrea D. Frazier How Teachers Perceive Their Classroom Environments and Student Goal Orientation: A Look into High School Biology Classrooms in Kenya.......................................................................................770


9

Medicine, Pharmacy, Biology & Chemistry Parag Deepak Dabir and Jens Johannes Christiansen, Regional Hospital of Randers, Institute of Pathology, Randers, Denmark

Not to be Missed Entity: Dieulafoy's Lesion! ABSTRACT Clinically missed Dieulafoy's lesion is a significant cause of gastro-intestinal bleeding with a poor prognosis. We hereby compare an autopsy case of a similar nature; thereby highlighting the importance of autopsy. 69 years old male living in a retirement home was being managed for anemia. He was itted with a preliminary diagnosis of septicemia with deteriorating renal function. He was found dead and referred for autopsy to our institute. At autopsy, 3 small defects at the gastroesophageal junction measuring about 5-7 mm were seen, which on microscopy revealed a relatively large artery at the submocosal level with rupture. There was about 2 liters of blood in the stomach. This was a Dieulafoy's lesion, the cause of sudden massive gastrointestinal bleeding and subsequent shock. This signifies that autopsy still holds its value in this modern era of diagnostics.

Keywords: dieulafoy’s lesion; gastro-intestinal bleeding; NSAIDs; autopsy. 1. INTRODUCTION In a recent publication, Christoffersen RK et al. [1] reported a case of sudden and unexpected death in a previously healthy male due to Dieulafoy’s lesion (DL) of the esophagus. They concluded that DL is rarely seen in the autopsy room and emphasized the importance of autopsy. We would like to add one more case, wherein an autopsy in the investigation of sudden death revealed massive internal hemorrhage as a consequence of a ruptured DL. In our case too, bleeding from a DL proved to be fatal and highlighted the valuable contribution of autopsy in retrospective diagnosis creating awareness about this missed lesion. DL is a well known form for arteriovenous malformation. It is in the differential diagnosis list of unsuspected gastro-intestinal bleeding, and is not easily recognized [2]. This may be due to lack of awareness, inaccessible site or size [3], and an overlapping clinical presentation with nonsteroidal anti-inflammatory drugs (NSAIDs) intake, peptic ulcer or alcohol abuse [4].

10


2. CLINICAL SCENARIO 69 years old male with previous two episodes of apoplexy and lumbar L4/L5 disc prolaps was known to have single right-sided kidney. He was living in a retirement home and was being treated for chronic anemia of normocytic normochromic type. He was itted in the Department of Medicine with a confused state of mind and a preliminary diagnosis of septicemia. He had a high C-reactive protein and peripheral blood smear examination revealed neutrophilic leucocytosis. He was initially treated with Ciprofloxacin and later with Tazocin, as Gram positive bacteria were cultured in his blood with an unknown focus. He was regularly on antiplatelet medicines (Aspirin, Dipyridamole), antihypertensive drugs (Amlodipine, Losartan) and hypolipidemic drug (Simvastatin). He used to consume about 1-2 alcoholic drinks daily. He had deteriorating renal function with rising creatinine and a low Glomerular Filtration Rate. He had no abdominal complaints and was hemodynamically stable. He was found dead in his bed. He was referred for autopsy to our institute in order to determine the exact cause of death. At autopsy, about 2 liters of fresh blood were found in the stomach and 3 small defects at the gastroesophageal junction measuring about 5-7 mm were noted. On microscopy, one of the sections revealed a large ruptured artery (size 2.15 mm) at the submucosal level with a thrombus-like material (Fig. 1). DL was the cause of sudden massive bleeding leading to hypovolemic shock and death. Other autopsy findings included atherosclerosis of the coronary arteries and the aorta, lung congestion, liver steatosis, and a single right-sided kidney with nephrosclerosis.

dieulafoy’s Fig. 1. Ruptured dieulafoy s lesion x 2 haematoxylin & eosin stain stain and weigert-Van weigert-Van gieson gieson stain


11

3. DISCUSSION A DL was diagnosed as the underlying cause of death. This was in accordance with the case report by Christoffersen RK et al. [1] and using established pathological diagnostic criteria such as the presence of a relatively large artery at the level of muscularis mucosae or higher accompanied by a vein of similar caliber with a significant risk of ulceration and bleeding [5]. In the literature, this is also described as a histologically normal vessel that has an abnormally large diameter (1-3 mm) and runs a tortuous course within the submucosa protruding through a small mucosal defect varying from 2-5 mm, with a fibrinoid necrotic base [3]. Importantly, there is an absence of inflammation at the edge of the mucosal defect in contrast to that present in peptic ulcer disease [6]. DL can be clinically diagnosed by endoscopy and by using Dys criteria, angiography or red cell scanning [3] with a clinical presentation of massive hemorrhage which is often recurrent. But in our case there were neither episodes of bleeding, nor abdominal pain, which was similar to the clinical presentation in the publication [1]. The pathogenesis in DL may be related to peptic ulcer disease, alcohol abuse and/or drugs such as NSAIDs, warfarin or aspirin [2]. Despite a lack of direct evidence that the presentation of this lesion is caused by mucosal erosions due to use of aspirin, coumadin, or NSAIDs, the use of these medications has been reported in more than DLininour ourcase. case.The The rupture ulcer was was not not seen seenalong alongwith withDL 50% of patients. Peptic ulcer rupture of of DL was visualizedhistologically histologicallyinincontrast contrast toto the the publication publication [1]. Comorbidities DL was visualized

particularly cardiovascular disease, hypertension, chronic renal failure, diabetes, and excessive use of alcohol have havebeen been described described in in almost almost 90% 90% of of the patients [6]. More than one of these factors were present in our patient s clinical history and this lesion could also be one of the contributing causes for chronic anemia in our patient. This was in contradiction to the case report, which involved a healthy male with

unremarkable medical history [1]. It is aptly quoted in the publication that, awareness of this condition is a key to accurate diagnosis [1]. But it can be easily overlooked at endoscopy [4]. Before the advent of endoscopy, the diagnosis was basically made during autopsies or surgeries [7]. It is underdiagnosed rather than being a rare disease [2]. In our patient, there was no clinical suspicion of such condition.

12


therefore clinically clinically important important to toreport reportthis thissecond secondcase caseofofmissed missedDL, DL,asas It is therefore a “a potentially threatening entity. We would also conclude thatautopsy these autopsy potentially life life threatening entity. We would also conclude that these findings findings are valuable contribution the retrospective diagnosis and autopsy holds are valuable contribution to the to retrospective diagnosis and autopsy still still holds its its value in this modern of diagnostics. value in this modern eraera of diagnostics. CONSENT Autopsy consent was given by the dead person’s sister. The manuscript is anonymous. ETHICAL APPROVAL Not applicable. COMPETING INTERESTS Authors have declared that no competing interests exist. REFERENCES: 1. Christoffersen RK, Nielsen TS, Vesterby A. Dieulafoy lesion of the esophagus causing massive upper gastrointestinal bleeding and death: a case report. Am J Forensic Med Pathol. 2012;33(2):186-187. 2. Treesaranuwattana S, Khemtai C. Dieulafoy’s Lesion: Pathology, Diagnosis and Treatment. Thai Journal of Surgery. 2002;23:87-96. 3. Baxter M, Aly EH. Dieulafoy's lesion: current trends in diagnosis and management. Ann R Coll Surg Engl. 2010;92(7):548-554. 4. Njeru M, Seifi A, Salam Z, Ognibene L. Dieulafoy lesion: a rare cause of gastrointestinal bleeding. South Med J. 2009;102:336-337.

Dielafoy’ss Lesion / Caliber Caliber Persistent Persistent Artery. Artery. Accessed Accessed January January 12, 12, 5. Rouse RV. Dielafoy 2014. Available on: http://surgpathcriteria.stanford.edu/gi/dieulafoy-caliber-persistent. 6. Lee YT, Walmsley RS, Leong RW, Sung JJ. Dieulafoy's lesion. Gastrointest Endosc. 2003;58:236-243. 7. Linhares MM, Filho BH, Schraibman V, Goitia-Duran MB, Grande JC, Sato NY, et al. Dieulafoy lesion: endoscopic and surgical management. Surg Laparosc Endosc Percutan Tech. 2006;16:1-3.


13

EbtesamM. M.Al-Zabedi, Al-Zabedi,Mahmoud MahmoudA. A.Ogaili, Ogaili,Mohamed MohamedT. T.Al-Maktari Al-Maktari, Ebtesam and Mohamed S. Noman, Department of Biochemistry, Faculty of Medicine and Health Sciences, Sana’a University, Sana'a, Yemen, Department of Medical Laboratories, Faculty of Medical Sciences, Hodeidah University, Hodeidah, Yemen, National Centre of the Public Health Laboratories (NHL), Sana'a, Yemen, Department of Medical Parasitology, Faculty of Medicine and Health Sciences, Sana’a University, Sana'a, Yemen, Department of Internal Medicine, Faculty of Medicine and Health Sciences, Sana'a University, Sana’a, Yemen

Hepatitis B Virus Seropositivity among Schistosomiasis and Diabetes Mellitus Patients in Sana'a City, Yemen ABSTRACT Hepatitis B virus (HBV) infection is a major public health problem worldwide, often coexisting with other illnesses like parasitic infections and other chronic diseases. Data on the association of HBV infection with schistosomiasis and diabetes mellitus (DM) is limited. This case-control study was conducted to investigate the seropositivity rate and potential risk factors of HBV, and to examine the association between HBV and schistosomiasis with or without super added DM. Three hundred patients presented themselves to internal medical departments and diabetes centres at different public and private hospitals in Sana a city, Yemen. Those recruited were then split in to six groups, those being type 1 DM, type 2 DM, schistosomal hepatic fibrosis (SHF), type 1 DM+SHF, type 2 DM+SHF and the control group. Overall, 20% (60/300) of the participants were positive when tested for hepatitis B core total antibody (HBcAb) by ELISA test. There were no significant differences in the positivity rate in of group, age or gender of the participants.

14


Univariate and multivariate analyses showed significant associations between HBV seropositivity and a history of jaundice, familial history of SHF, familial history of liver cirrhosis, personal history of schistosomiasisa and a history of using parenteral antischistosomal drugs. On the other hand, no significant association was reported between HBV seropositivity and any DM-related variables. It was also reported that no additional risk was added to the association between HBV seropositivity and SHF when the analysis stratified for DM. In conclusion, HBV is still a highly prevalent infection and is urgently needed in order to implement effective and integrated preventive measures among the people most likely to be affected. Further studies are required in order to investigate the epidemiology of HBV infection among various communities, and to evaluate its relationship with other diseases.

Keywords: Hepatitis B virus; schistosomiasis; diabetes; Yemen. 1. INTRODUCTION Hepatitis B is a life threatining liver infection caused by the hepatitis B virus (HBV) which afflicts more than two billion people worldwide [1]. It is a major growing global health problem, with about 350 million people suffering from chronic liver infection, resulting in about 600,000 annual deaths due to acute or chronic complications of hepatitis B, including liver cirrhosis and hepatocellular carcinoma (one of the five major cancers worldwide) [2]. It is estimated that up to 60% of liver cancers can be attributed to HBV chronic infection, with about one million deaths worldwide annually [3]. About half of the world s population lives in chronic hepatitis B endemic areas in South East Asia, China, Africa, the Pacific region, the Amazon Basin, parts of the Middle East and across America [4]. Schistosomiasis, among the most prevalent of the neglected tropical diseases, is a major public health problem in many developing countries, with about 240 million infected people and 700 million people worldwide living in endemic areas at risk of infection [5]. Clinical manifestations of schistosomiasis are associated with the species causing the problem and the intensity of infection. Urinary schistosomiasis caused by Schistosoma haematobium is characterized by haematuria as a classical sign. In chronic infection, the patient may suffer bladder and uretral fibrosis, sandy patches in the bladder mucosa and hydronephrosis, while bladder cancer is reported as a late


15

stage complication [6]. Similarly, intestinal schistosomiasis caused by Schistosoma mansoni or Schistosoma japonicum is usually associated with abdominal pain and appearance of blood flakes in the stool. In chronic infection, hepatosplenomegaly is commonly reported with ascites and other signs of portal hypertension [7]. Diabetes mellitus (DM), one of the largest growing threats to human health, is a clinical syndrome associated with a deficiency of insulin secretion or action. The disease is classified into two types, namely type 1 DM (previously called insulindependent diabetes mellitus (IDDM) or juvenile-onset diabetes) and type 2 DM (previously called non-insulin-dependent diabetes mellitus (NIDDM) or adult-onset diabetes). Type 2 DM, which is characterized by insulin resistance, pancreatic betacell dysfunction and excessive glucose production by the liver, s for about 95% of all cases of diabetes. The other 5% of cases are of type 1 [8]. Besides the classical complications of the disease, DM has been associated with severe complications including heart disease, blindness, kidney failure and lower-extremity amputations. The disease also increases susceptibility to infections by reducing the immunity of patients through reduced response of T cells, neutrophil function and disorders of humoral immunity [9]. Recent estimates revealed that the total number of people with diabetes is expected to rise to 380 million in 2025, of those an estimated 3.4 million people will die as a consequences of high fasting blood sugar, with more than 80% of diabetes deaths occurring in low- and middle-income countries [10,11]. Many factors contribute to the increasing number of people with diabetes, such as urbanization, population growth, aging, as well as increasing prevalence rates of obesity and physical inactivity [12]. The concurrent presence of both HBV infection and schistosomiasis is of significant concern as patients with coinfections have been shown to have higher incidences of cirrhosis and hepatocellular carcinoma, as well as higher mortality rates than patients suffering from a single infection. Moreover, patients diagnosed with hepatosplenic schistosomiasis have increased susceptibilities to additional infections and medical abnormalities such as coinfection with HBV when compared to healthy controls [13]. Many studies have investigated the relationship between HBV and other diseases including DM and schistosomiasis, and have yielded a variety of results. Some studies have reported a higher prevalence of HBV infections among diabetic patients compared with healthy controls [14,15], while others have found no association [16]. Moreover, a higher prevalence of HBV infection have also been

16


reported among diabetic patients who share a blood glucose meter, which has been attributed to a limited awareness of the high risk for HBV transmission during fingerprick blood glucose monitoring [17]. Some studies have suggested that schistosomiasis increases HBV and HGV morbidity and chronicity, and have identifyed hepatitis as a significant factor influencing the severity of schistosomiasis [18,19]. That said, other studies have found that schistosomiasis does not affect the outcome of HGV infection [20]. A recent study reported a higher prevalence of serological markers for HBV and a lower prevalence of anti-HGV among patients diagnosed with a hepatosplenic form of schistosomiasis [12]. HBV is a subject of some controversy when discussing its role as a risk factor for developing DM, as the disease is known have multiple etiologies and a pandemic image. Therefore, further studies are needed in order to clarify these questionable associations. Yemen is classified among areas of intermediate endemicity for HBV infection, with previous studies revealing that the prevalence of HBV chronic infection in different Yemeni cities ranges from 1.8% to 34% [21-25]. Moreover, schistosomiasis is considered as the second most frequent cause of death in Yemen, after malaria, with both urinary schistosomiasis due to S. haematobium and intestinal schistosomiasis due to S. mansoni being prevalent [26]. Recent estimates showed that more than 3 million people in the region are infected, with at least three-quarters of a million suffering from severe, chronic morbidity. A recent study revealed that 59% of the squamous cell carcinoma reported in 53 Yemeni patients with urinary bladder cancer was associated with chronic infection by S. hematobium [27]. With regards to diabetes, the prevalence of type 2 DM in Yemen ranges between 4.6% and 9.8% [2830]. As such, the association between HBV and other diseases that affect a large sector of the Yemeni population is an important issue to address. Hence, the aims of the present study were to investigate the seroprevalence and potential risk factors of HBV infection, and to examine the possible association of HBV infection with diabetes mellitus, as well as looking at schistosomal hepatic fibrosis (SHF) with or without super added diabetes mellitus. 2. MATERIALS AND METHODS 2.1 Study Design This hospital-based case-control study was carried out in Sana’a city, the capital of Yemen. All patients attending internal medical departments and diabetes


17

centres in Sana’a city public and private hospitals between January and July 2012 were invited to participate in this study. 2.2 Study Subjects

The minimum sample size required for this study was calculated according to the formula provided by Lwanga and Lemeshow [31]. At a 5% level of significance and a 95% confidence level, the minimum number of participants required for the

study was estimated at 288, assuming that the prevalence of HBV infection in Yemen was about 25% as previously reported [32]. Overall, a total of 300 individuals aged between 10 and 82 years of age (160 males and 140 females) agreed to take part in this study. The participants were recruited into 6 different groups based on final clinical diagnosis, with 50 individuals per group (Fig. 1). The groups were type 1 diabetes mellitus (Group 1), 1), type type 22diabetes diabetesmellitus mellitus(Group (Group 2), 2),schistosomal schistosomalhepatic hepafibrosis (Group 3), type 1 diabetes mellitus and schistosomal hepatichepatic fibrosisfibrosis (group tic fibrosis (Group 3), type 1 diabetes mellitus and schistosomal 4), type4),2 type diabetes mellitus and schistosomal hepatic fibrosis (Group 5), and the (group 2 diabetes mellitus and schistosomal hepatic fibrosis (Group 5), and control group (Group 6) which involved individuals apparently free free fromfrom diabetes with the control group (Group 6) which involved individuals apparently diabetes

with no hepatitis B related history or schistosomal infection background. no hepatitis B related history or schistosomal infection background. 2.3 Questionnaire All subjects of the present study were asked to fill out a questionnaire regarding their personal and demographic data (e.g. age, sex, and residence), socioeconomic data (e.g. marital status, occupation, educational level, incomе etc), habitual information (e.g. smoking, alcohol intake, addiction etc), health history related to diabetes mellitus (e.g. type, age of onset, complications, medications etc), health history related to schistosomiasis (e.g. type, course, any complication, medications

etc),

history of jaundice (e.g. probable type, duration, laboratory investigation results, complications, medications, history of jaundice affecting other household etc), and a complete history relating to the possible risk factors of hepatitis B virus infection (e.g. blood transfusion, surgical operations, tattooing, dental manipulations, type and frequency of parenteral injections, HBV infection among household , history of hepatitis B vaccination etc).

18


Fig. 1. Flow chart of the participation in the present study 2.4 Clinical Examination The participants underwent full clinical examination including examination of the heart, chest, abdomen, neurological, and dermatological systems. This was done to assess the presence of possible diabetic or schistosomiasis complications. 2.5 Urine and Stool Examination Urine samples were collected from all participants and examined by

microscopy for the presence of Schistosoma haematobium ova, and by dipstick (Auction sticks, A. Menarini Diagnostics, Florence, Italy) for the detection of glucose, proteinuria (Similarly, stool samples samples were collected and examined by acetone and proteinuria. Similarly, stool

using formalin ether sedimentation technique for the detection of Schistosoma mansoni ova and ova/cyst of other intestinal parasitic infections [33]. 2.6 Haematological and Biochemical Analysis

AM after after an overnight Blood samples were were collected collected between between 8.00 8.00 and and 10.00 10.00AM fasting. For diabetic patients, 2 hours postprandial samples were also collected. About

10 ml of venous blood were obtained from each participant by venipuncture; 0.5 ml of the blood was evacuated into a plastic tube containing EDTA for glyco-haemoglobin measurements. The rest of the blood sample was evacuated into a plain tube and


19

allowed to clot at room temperature before serum was collected. The serum sample was divided into 2 portions; one portion was stored at –20°C to be used for ELISA test and the other portion was used for the other biochemical analyses. Moreover, the 2 hours post-prandial serum glucose level for the diabetic patients was measured by using Bio-Analytical Kit (enzymatic colorimetric method according to Trinder). The normal value is <180 mg/dl. Furthermore, oral glucose tolerance test was done for all non-diabetic cases. A fasting blood sample was collected and then the subject was given a drink of 75 gm glucose in 300 ml water over a course of 5 minutes. Another blood sample was collected 2 hours after the test load. The patients with fasting blood sugar value of >126 mg/dl or 2 hours after glucose load value of >200 mg/dl were considered diabetic while those with fasting blood sugar value of >110 and <126 mg/dl or 2 hours after glucose load value of >140 and <200 mg/dl were considered having impaired glucose tolerance. On the other hand, glycosylated haemoglobin (HbA1c) for the diabetic patients was measured by using ion-exchange chromatography according to StanbioGlycohaemoglobin procedure No. 0350. The percentage of HbA1c was determined and the values of 6.0-8.0%, 7.5-8.9%, 9.0-10.0% and >10.0% were considered as normal range, good control, fair control and poor control. 2.7 Serological Analysis Detection of hepatitis B core total antibody (Anti-HBV) was performed using TM

rd

DETECT-HBV (3 generation) ELlSA kits using Biochem lmmuno Systems DetectHBV (BioChem lmmuno Systems lnc., Montreal, Canada). 2.8 Statistical Analysis Statistical analysis of the collected data was done using SPSS (version 13, 2004; SPSS, lnc., Chicago, lL, USA) and EPl-lnfo for windows 2002 software (Centers for Disease Control and Prevention, Atlanta, GA, USA). The distribution of quantitative variables was examined using the Kolmogorov-Smirnov test. For descriptive analysis, a proportion was used to present the prevalence of categorical variables in the form of mean and standard deviation (SD). For inferential statistical analysis, a Chi-square test was used to assess the influence of different categorized variables on hepatitis B virus seropositivity. Unadjusted odd ratios (OR) with 95% confidence intervals (Cl) were also computed. Moreover, a multiple logistic regression model was used to investigate the association between dependent variables and

20


independent variables, taking into consideration the effects of potential confounding factors. All tests were considered significant at P<0.05. 3. RESULTS 3.1 General Characteristics of Participants Three hundred participants (53.3% males and 46.7% females), with a mean age of 43.97 years (±14.38), participated voluntairly in this study and were recruited into 6 different groups of equal sample size (n=50). The general characteristics of the subjects in different groups are shown in Table 1. The mean age was highest among the type 2 DM patient group with a mean age of 54.6 years (±10.23), the lowest was among the type 1 DM patient group with a mean age of 34.04 years (±11.62). The table also shows that females are predominant in the type 2 DM group, while males predominate the three schistosomiasis groups and the control group. The majority of participants in groups 1 and 2 were from urban areas, while almost all participants in groups 3, 4 and 5 are from rural areas with the majority of them being either farmers or unemployed. 3.2 Seroprevalence of HBV Infection Among the 300 serum samples collected from the participants, 60 (20%, 95% Cl=15.9, 24.9) were positive for HBcAb. As shown in Table 1, the participants in group 2 showed the highest frequency of HBV positive patients at 14 (28%), while group 1 showed the lowest with only 6 (12%) cases. The frequency in most groups was higher than the control (reference) group, but the differences were not statistically significant (P>0.05). Higher seropositivity rate was noted among participants aged >50 (26.3%) when compared to their younger counterparts. 3.3 Risk Factors of HBV Seropositivity The results of the univariate analysis for factors associated with HBV seropositivity are shown in Tables 2, 3 and 4. 3.3.1 Demographic, socioeconomic, past medical history and personal habit factors Table 2 illustrates the evaluation of different socio-demographic characteristics as being possible risk factors for HBV seropositivity. Categorical representation of age into three ascending groups (D30, 31-50, and >50) shows that there was an increased risk of HBV seropositivity with age. There was no significant association with gender,


21

as both sexes had 20% anti-HBV positive enzyme immunoassay (ElA) results. With regards to residence, it is noted that the rural population is exposed to an increased risk for being HBV seropositive compared to those from urban areas (21.5% vs 16.8%; OR=1.35; 95% Cl=0.69, 2.67). Similarly, socioeconomic class showed as having an influence on the risk of disease development, a step ladder pattern of increasing risk was noted when directed toward the poorer lower classes compared to individuals in the high class (33.3% vs 13.3%; OR=3.25; 95% Cl=0.68, 15.83). However, these differences were not statistically significant (P>0.05). Other variables showed no remarkable signs of additional risk, as in general none of the other socio-demographic variables reached a statistically significant value (P>0.05). The relationship between past medical history and the risk of developing a hepatitis B viral infection was also investigated. lt is clear that a past history of clinically manifested jaundice was significantly associated with the risk of being HBV seropositive (OR=2.51, 95% Cl=1.30, 4.85), as people who had previously suffered from jaundice showed a significantly higher seropositivity compared to individuals without such a history. ln addition, a history of using glass syringes (OR=2.05; 95% Cl=0.94, 4.50) doubled the risk of HBV seropositivity. Other variables including a family history of jaundice, a past history of surgical intervention, repeated parenteral injections, occasional or infrequent dental manipulations, a history of blood transfusion, dental visits on a regular bases, as well as a host of medical illnesses (e.g. Rheuamtoid artheritis, systemic lupus erythematosus, renal insuffeciency, fascioliasis, amoebic dysentry etc) showed no additional risk or significant association with HBV seropositivity. Table 2 further shows the possible relationship between some personal habits and the risk of hepatitis B viral seropositivity. A higher risk of acquiring HBV was noted among 110 individuals who had a history of smoking when compared to non smokers (22.7% vs 18.4%). Similarly, those with a history of addiction (i.e. cannabis and/or alcohol) faced double the odds of being HBV seropositive (OR=2.47, 95% Cl=0.45, 12.34). However, these differences were not statistically significant (P > 0.05).

Group name Sample size Age (years) (Mean±SD) Males Females Hepatitis B seropositivity Working Urban Married Low socioeconomic level Smoking Blood transfusion Jaundice

Variables Group 2 DM type 2 50 54.6±10.2 7 (14) 43 (86) 8 (16) 2 (4) 34 (68) 38 (76) 14 (28) 8 (16) 1 (2) 1 (2)

Group 3 SHF 50 40.3±14. 36 4 (72) 14 (28) 12 (24) 1 (2) 1 (2.0) 40 (80) 31 (62) 26 (52) 13 (26) 15 (30)

Groups Group 4 DM type 1+SHF 50 42.2±12.4 44 (88) 6 (12) 13 (26) 5 (10) 0 (0.0) 46 (92) 45 (90) 26 (52) 5 (10) 11 (22)

DM: Diabetes mellitus; SHF: Schistosomal hepatic fibrosis

Group 1 DM type 1 50 34.0±11.6 25 (50) 25 (50) 6 (12) 9 (18) 34 (68) 34 (68) 15 (30) 12 (24) 8 (16) 7 (14)

Group 5 DM type 2+SHF 50 51.5±10.0 29 (58) 21 (42) 14 (28) 4 (8) 2 (4.0) 43 (86) 20 (40) 23 (46) 7 (14) 13 (26)

Table 1. General characteristics of study participants according to study groups Group 6 Control 50 44.5±16.1 28 (56) 22 (44) 7 (14) 6 (12) 24 (48) 28 (56) 29 (58) 15 (30) 5 (10) 6 (12)

22 Cambridge Journal of Education and Science

23


3.3.2 Aspects of schistosomal illness Table 3 shows the association between the different aspects of schistosomal

illness with the HBV seropositive EIA test. The results show that there are 82 cases that have a history of a household member suffering from schistosomal hepatic fibrosis (SHF), with 29 of them (35.4%) being anti-HBV EIA positive. The history of such illness illnesswas was significantly associated withrisk the HBV seropositivity significantly associated with the of risk HBV ofseropositivity (OR=3.72; (OR=3.72; 95% 7.23). CI=1.92, 7.23). Furthermore, liver cirrhosis theofodds HBV 95% CI=1.92, Furthermore, liver cirrhosis doubleddoubled the odds HBVof seroseropositivity, butassociation the association not statistically significant (OR=2.91; 95% positivity, but the was notwas statistically significant (OR=2.91; 95% CI=0.90, CI=0.90, 9.13). 9.13). Table 2. Associations of hepatitis B virus seropositivity with demographic, socioeconomic, past medical history and personal habits factors (n=300) Variables

Socio-demographic factors Socio·demographic Age in years 030 31 50 >50 Sex Male Female Residence Urban Rural Marital status Single Married Widowed Occupation Not farmer Farmer Socioeconomic class High Middle Low Very low Past medical history Blood transfusion No Yes Surgery No Yes

Anti·HBV EIA

OR (95% CI)

No. examined Positive N (%) No. examined Positive N (%) 49 152 99

8 (16.3) 26 (17.1) 26 (26.3)

1.0 1.06 (0.42, 2.77) 1.83 (0.71, 4.85)

160 140

32 (20.0) 28 (20.0)

1.0 1.00 (0.57, 1.76)

95 205

16 (16.8) 44 (21.5)

1.0 1.35 (0.69, 2.67)

45 229 26

10 (22.2) 43 (18.8) 7 (26.9)

1.0 0.81 (0.35, 1.90) 1.29 (0.37, 4.49)

219 81

43 (19.6) 17 (21.0)

1.0 1.09 (0.55, 2.13)

45 154 86 15

6 (13.3) 28 (18.2) 21 (24.2) 5 (33.3)

1.0 1.44 (0.52, (0.52, 4.21) 4.21) 1.44 2.10 (0.72, 6.40) 2.10 3.25 (0.72, (0.68, 6.40) 3.25 (0.68, 15.83) 15.83)

261 39

53 (20.3) 7 (17.9)

1.0 0.86 (0.33, 2.18)

134 166

25 (18.7) 35 (21.1)

1.0 1.16 (0.63, 2.15)

24


Table 2 Continued... Continued .. Parental injection No Yes Glass syringes usage Dental manipulation No lnfrequent Regular Family history of jaundice No Yes Personal history of jaundice No Yes Associated diseases** No Yes Personal habits Smoking No Yes Addiction No Yes (Cannabis and/or alcohol)

104 115 81

16 (15.4) 55 (19.1) 22 (27.2)

1.0 1.30 (0.61, 2.80) 2.05 (0.94, 4.50)

101 136 63

18 (17.8) 33 (24.3) 9 (14.3)

1.0 1.48 (0.74, 2.96) 0.77 (0.29, 1.97)

221 79

42 (19.0) 18 (22.8)

1.0 1.26 (0.67, 2.35)

247 53

42 (17.0) 18 (34.0)

1.0 2.51 (1.30, 4.85)*

156 144

32 (20.5) 28 (19.4)

1.0 0.94 (0.53, 1.65)

190 110

35 (18.4) 25 (22.7)

1.0 1.30 (0.70, 2.41)

292 8

57 (19.5) 3 (37.5)

1.0 2.47 (0.45, 10.66)

OR: Odds ratio; Cl: Confidence interval, *Significant association (P < 0.05), ** Associated diseases include rheumatoid artheritis, systemic lupus erythematosis, renal insufficiency, fascioliasis, amoebic dysentery …etc. …etc dysentery

One half (n=150) of the participants had a history of schistosomiasis with or without super added diabetes mellitus. Of those, 39 cases (26%) were anti-HBV ElA positive compared to only 21 (14%) positive cases among non-schistosomal individuals, with the difference being statistically significant (OR=2.16; 95% Cl=1.20, 3.89). A past history of using the anti-schistosomal tartar emetic or potassium antimony tartrate drug significantly tripled the risk of anti-HBV ElA positive results (OR=3.22; 95% Cl=1.16, 9.40) when compared to other schistosomal patients denied the intake of such medication. The history of long standing schistosomal infection (10 years or more) was noted in most schistosomal patients (141 cases; 94%). This resulted in a higher risk of HBV seropositivity (OR=2.95; 95% Cl=0.35, 64.99) when compared to other patients with a more recent relationship with their schistosomal infection (less than 10 years), although the difference was not statistically significant. Furthermore, complications with hepatosplenic types of schistosomiasis (e.g. organomegaly, oesophageal varices with or without haematemesis, ascitis etc) were found to increase the risk of HBV seropositivity. Among these complications, ascitis was

25


reported to have the highest risk (OR=1.91; 95% Cl=0.85, 4.29), however it was not statistically significant. 3.3.3 Aspects of diabetes mellitus Table 4 shows the association between diabetes mellitus and the risk of HBV seropositivity. The results reveal that the presence of either type 1 or type 2 DM apply no extra risk of being HBV seropositive when compared with non-diabetic cases. Although a higher risk of acquiring HBV was reported in cases with poor control for blood glucose (OR=2.05; 95% Cl=0.67, 6.71), among those with a history of gestational diabetes (OR=1.93; 95% Cl=0.68, 5.42) and in those who developed DM after the age of 40 (OR=1.52; 95% Cl=0.76, 3.02), the differences were not statistically significant. Likewise, associations of HBV seropositivity in of a family history of DM, duration of diabetic illness, the presence of secondary causes contributing to the development of DM, and the presence of diabetic complications were not statistically significant. Table 3. Associations of hepatitis B virus seropositivity with factors related to schistosomiasis (n=300) Variables

Anti·HBV EIA Anti-HBV EIA

No. examined Family history of liver Diseases No 195 Cirrhosis 20 SHF 82 Others** 3 Personal history of schistosomiasis No 150 Yes 150 Schistosomiasis duration <=10 years 9 >10 years 141 Schistosomiasis course Stationary 100 Progressive 50 Ascitis† No 114 Yes 36 History of lV anti-schistosomal drugs‡ No 47 Yes 103

OR (95% CI)

Positive Positive N N (%) (%) 25 (12.8) 6 (30.0) 29 (35.4) 0 (0.0)

1.0 2.91 (0.90, 9.13) 3.72 (1.92,7.23)* -

21 (14.0) 39 (26.0)

1.0 2.16 (1.20,3.89)*

1 (11.1) 38 (27.0)

1.0 2.95 (0.35,64.99)

24 15

24.0 30.0

1.0 1.36 (0.64, 2.90)

26 (22.8) 13 (36.1)

1.0 1.91 (0.85, 4.29)

6 (12.8) 33 (32.0)

1.0 3.22 (1.16,9.40)*

OR: Odds ratio; Cl: Confidence interval; SHF: Schistosomal hepatic fibrosis,* Significant association (P<0.05), ** Two cases with family history of chronic hepatitis and one with HCC, Ascitis was selected out of other complications of hepatosplenic schistosomiasis e.g. organomegaly, oesophageal varices with or without treatment without haematemesis haematemesis… … etc, etc, Past Past history history of of parenteral parenteral tartar tartar emetic emetic anti-schistosomal anti-schistosomal drug drug treatment.

26


Analysisfor for the the risk Riskfactors Factors HBV seropositivity 3.3.4 Multivariate analysis ofof HBV seropositivity The results of a multiple logistic regression analysis for the different possible risk factors that contribute to the development of HBV seropositivity revealed four variables that were retained in the final model as significant risk factors for HBV seropositivity. Those variables are a family history of a household member suffering with cirrhosis (OR=4.34; 95% Cl=1.98, 6.94), family history of a household member suffering with SHF (OR=3.41; 95% CL=1.16, 11.23), a personal history of jaundice (OR=1.94; 95% Cl=1.12, 5.57) and a personal history of schistosomal illness (OR=1.88; 95% Cl=1.09, 12.14). Other factors including a personal history of dental manipulations, multiple parenteral injections, diabetes and the subjects socioeconomic class were removed from the final logistic regression model. 3.4 Further Analyses for The Association of Schistosomiasis and Diabetes with HBV Seropositivity The distribution of the studied population according to their age group, their history of schistosomiasis and the results of the EIA anti-HBV seropositivity were analyzed further with the results being shown in Table 5. It was found that the percentages of HBV seropositivity increased significantly with age among those who had a history of schistosomiasis, with the percentages among those aged <=30, 31-50, and >50 years being 12.8%, 35.9%, and 51.3%, respectively (P<0.002). On the other hand, the pattern of association between HBV seropositivity and age among the non schistosomal cases was not statistically significant (P=0.343). Table 4. Associations of hepatitis B virus seropositivity with factors related to diabetes mellitus (n=300) Variables Variables Family history of DM No Yes Personal history of DM No DM type 1 DM type 2 Age of onset <= 40 years > 40 years

Anti·HBV EIA Anti·HBV EIA

OR (95% CI) OR (95% CI)

No. examined

Positive N (%)

176 124

38 (21.6) 22 (17.7)

1.0 0.78 (0.44, 1.40)

81 81 78

19 (19.0) 19 (19.0) 22 (22.0)

1.0 1.00 (0.47, 2.15) 1.20 (0.57, 2.53)

94 65

20 (17.5) 21 (24.4)

1.0 1.52 (0.76, 3.02)

27


Duration <= 10 years 97 > 10 years 62 Secondary cause of DM† No 153 Yes 6 Gestational diabetes No 146 Yes 13 Control of DM (Glycated Hb A1c) Good 32 Fair 46 Poor 81 Diabetic complications‡ No 19 Yes 140

30 (23.6) 11 (15.1)

1.0 0.57 (0.25, 1.30)

40 (20.7) 1 (14.3)

1.0 0.64 (0.07, 5.45)

35 (19.3) 6 (31.6)

1.0 1.93 (0.68, 5.42)

5 (13.5) 10 (17.9) 26 (24.3)

1.0 1.39 (0.39, 5.23) 2.05 (0.67, 6.71)

8 (29.6) 33 (19.1)

1.0 0.56 (0.23, 1.39)

OR: Odds ratio; Cl: Confidence interval, Secondary causes of DM e.g. steroids intake, Diabetic complications: (infection, microangiopathy, and macroangiopathy)

With regards to the diabetes illness aspects, the mean values of blood glucose among the studied population in relation to anti-HBcAb EIA results were compared (Table 6). Among non diabetic cases, the mean values of fasting blood glucose and glucose levels after 2 hours of 75 gm oral glucose challenge were found to be lower in anti-HBV EIA positive cases than their negative counterparts, however the differences were not statistically significant (P > 0.05). Among 200 diabetic cases, almost similar levels of 2 hours post prandial mean glucose were found among HBV seropositive and negative cases (275.85 mg/dl vs 271.33 mg/dl). When the 100 cases with a history of both schistosomiasis and diabetes mellitus illnesses were compared with the 50 individuals free from both diseases (control/reference), the results showed that 27 (27%) individuals were anti-HBV EIA seropositive in those with a history of both illnesses, compared to only 7 individuals (14%) in the control group. The risk of being HBV positive was higher in the illness group (OR=2.27; 95% CI=0.85, 6.29) compared to the control group, however the difference was not statistically significant. Finally, the fraction attributable risk of the most influential risk factors for developing an HBV seropositive was calculated. It is evident that the highest values of attributable fraction were due to a family history of a household member with chronic liver disease (SHF or cirrhosis) (61.6%), followed by being a member of the very low socioeconomic class (60.0%), with a personal history of jaundice (50.0%) also being a significant indicator of risk. The lowest value of attributable fraction was due to the presence of diabetes mellitus (7.3%).

28

Finally, the fraction attributable risk of the most influential risk factors for developing an HBV seropositive was calculated. It is evident that the highest values of attributable fraction were due to a family history of a household member with chronic liver disease (SHF or cirrhosis) Cambridge Journal of Education and Science (61.6%), followed by being a member of the very low socioeconomic class (60.0%), with a personal history of jaundice (50.0%) also being a significant indicator of risk. The lowest value of attributable fraction was due to the presence of diabetes mellitus (7.3%).

Table 5. Distribution of the studied population according to their HBcAb Table 5.EIA Distribution of thehistory studiedofpopulation according their HBcAb EIA seropositivity, schistosomiasis and to age group EIA seropositivity, history of schistosomiasis and age group seropositivity, history of schistosomiasis and age group

Age group (years) N <= 30 31-50 > 50 2 0 P-value

Schistosomiasis Negative (N=150) Positive (N=150) -ve HBcAb EIA +ve HBcAb EIA -ve HBcAb EIA +ve HBcAb EIA N (%) N (%) N (%) N (%) 129 21 111 39 29 (22.5) 3 (14.3) 12 (10.8) 5 (12.8) 52 (40.3) 12 (57.1) 74 (66.6) 14 (35.9) 48 (37.2) 6 (28.6) 25 (22.5) 20 (51.3) 2.14 12.72 0.343 0.002

Table 6. Comparison of blood glucose levels between studied cases according toHBcAb EIA seropositivity HBcAb EIA Negative (n=240) Positive (n=60) t-value P-value

FBG* (Mean±SD) 89.47±19.49 82.26±15.08 1.51 0.135

PGL** (Mean±SD) 140.27±30.12 136.42±20.76 0.53 0.599

2PPG*** (Mean±SD) 271.33±100.69 275.85±106.91 0.25 0.800

*Fasting blood glucose measurement done for non-diabetic cases; **Two hours after 75 gm oral glucose challenge (Load) done for non-diabetic cases; ***Two hours post prandial serum glucose assessment done for diabetic patients

4. DISCUSSION Hepatitis B virus infection, schistosomiasis and diabetes mellitus are major global public health problems, especially in developing countries. The interactions between these diseases are still unclear and of great interest. The findings of the present study show that 20% of the participants tested positive using the total HBcAb EIA test. Many previous studies conducted in Yemen revealed that the prevalence of HBV infection ranges between 1.8% and 34% based on the subjects being studied. A community-based study in Ibb, Gacche and Kaid found that the prevalence of HBV among 554 participants was 1.8% when examined for hepatitis B surface antigen (HBsAg) [34]. However, a recent community-based study conducted in the Taiz province showed a higher HBsAg prevalence at 16.9% [35]. A similar level of prevalence (16%) was reported by a hospital-based study in Aden city based on anti-HBV core antibodies (antiHBc) and HBsAg [23]. However, a comparable higher prevalence was reported among liver disease patients (33.6%) and among blood donors (28.8%) [36,37]. Moreover, a lower HBsAg prevalence was reported among schoolchildren in Taiz (10.6%), pregnant women in Sana’a (10.8%) and among mothers and their infants in Sana’a (13.2% and 4%, respectively)


29

[21,26,38]. In agreement with previous studies, our findings confirm that Yemen is an area of intermediate endemicity for HBV infection (10%-60%). Moreover, only 5% of the patients recruited to the present study had declared prior hepatitis B vaccination. The findings of the current study also show that the seropositivity of HBV based on total HBcAb was higher among participants aged >50 years when compared to younger participants, however the difference is not statistically significant. Previous studies from Yemen and other countries showed that the prevalence of HBV has an age-dependency factor, with infection patterns increasing with age, the highest prevalence being among subjects aged >40 years [23,24,35,39]. We found similar levels of HBcAb seropositivity among both male and female participants, which is in agreement with previous studies conducted in Yemen [34,35]. However, it is worth noting that some studies in Yemen and other countries have shown a significantly higher prevalence of HBV among males than females [24,40]. On the other hand, a WHO collaborative study on HBV in which 20 countries participated did not find a statistically significant difference in the prevalence of HBsAg between males and females [41]. Furthermore, the present study investigated the possible factors associated with HBcAb seropositivity among the participants and revealed that a personal history of juandice, a family history of schistosomal hepatic fibrosis (SHF), as well as a personal history of schistosomiasis and using IV anti-schistosomal drugs were key factors found to be associated with HBV seropositive results. Participants who had a history of juandice were at higher risk of HBV seropositivity than their counterparts. These finding are consistent with results reported previously in Thailand, Morocco and Bangladesh [40,42,43]. Juandice is a classical sign of liver diseases, therefore a history of juandice may indicate the high succeptablitity of individuals to these diseases. In addition, our findings show that participants who live in houses with family who have a history of SHF were at 3 folds higher risk of being HBcAb seropositive. This is in agreement with previous reports from other countries [44]. The results of the logistic regression also show that a history of household having liver cirrhosis increases the risk of participants being infected with HBV. Although liver cirrhosis is present in the majority of patients with HBV, an increased risk for hepatitis B-related liver cirrhosis in relatives of patients with hepatocellular

30


carcinoma was reported in Taiwan, which may indicate familial clustering of hepatitis B-related liver cirrhosis [45]. An earlier serological survey for hepatitis B markers was carried out in Yemen among 654 individuals (243 pregnant females, 294 male blood donors and 108 patients with chronic liver disease), which found that the detection rate of HBsAg was significantly higher among patients with chronic liver diseases (including liver cirrhosis) compared to healthy individuals (24.1% vs 18.5%). There was also significantly higher evidence of HBV infection among the chronic liver diseases patients than their healthy counterparts (75.9% vs 59.8%) [46]. The findings of the present study show significant associations between the high prevalence of HBV seropositivity and several aspects of schistosomiasis, including history of schistosomiasis onset and the use of intravenous schistosomiasis treatment. We found that participants with a history of being infected with Schistosoma species are at double the risk of HBV seropositivity compared to those never infected with Schistosoma. Co-infection of HBV and Schistosoma is of significant concern, as patients with both infections have been shown to have increased histological activity, as well as higher incidences of liver cirrhosis and hepatocellular carcinoma (HCC), with a greater mortality rate when compared with patients suffering from only a single infection [47]. It has been previously reported that patients with hepatosplenic schisto-somiasis were at an increased risk from other infections, including a 10-fold higher risk for co-infection with HBV, as well as an increased frequency of liver failure when compared to healthy individuals [12,48]. Similarly, Pereira et al. reported that coinfection of Schistosoma mansoni and other liver disease, particularly HBV or HCV infections, will trigger the progression of hepatic fibrosis into cirrhosis and hepatocellular carcinomacan, occuring within a few years [49]. Such co-infections were reported in Egypt and Brazil [47,50,51]. Furthermore, HCV but not HBV has been reported to influence the severity of schistosomiasis among Egyptian patients [52]. In Yemen, the only study on the co-infection of schistosomiasis and HBV was conducted in Taiz and reported that 10.6% of schoolchildren diagnosed as having schistosomiasis were also found to be positive for HBV, though it is worth noting that the percentage was as high as 22.2% in some areas [38].


31

In contrast, previous studies found no association between these two diseases [44,53]. Interestingly, when the association between HBcAb seropositivity and a history of schistosomiasis was stratified with age our findings revealed that the frequency of withwith a history of schiof HBcAb HBcAb seropositivity seropositivity among amongparticipants participants a history of stosomiasis increased significantly withwith age. This might bebeattributed schistosomiasis increased significantly age. This might attributedtoto the the agedependency pattern of both diseases. Our findings also show that participants with a history of using intravenous schistosomal drug (tartar emetic or potassium antimony tartrate) were at 3-folds higher risk of HBV seropositivity compared to their counterparts. The underlying association could be attributed to the concomitant schistosomiasis or to the risk of HBV transmission due to contaminated needles. Using IV tartar emetic to treat schistosomiasis has been implicated as the primary factor behind the high prevalence rates of HBV and HCV in Egypt, where this drug was used by the schistosomiasis control programme between the 1950s and 1980s, the ultimate result of which was that the hepatitis viruses has now replaced schistosomiasis as the predominant cause of chronic liver disease [54,55]. With regards to diabetes mellitus, none of the diabetes-related factors showed a significant association with the HBcAb seropositivity. Many previous studies have examined the relationship between HBV and DM, but the results were not consistent. For instance, some studies have reported blood glucose abnormalities [13] while others have not [15]. An indirect explanation for the association between HBcAb seropositivity and DM was suggested as being because during the course of their disease diabetic patients would be subjected to frequent intravenous and subcutaneous injections (for the purpose of blood testing and insulin therapy), which may possibly increase risk of exposure to HBV. A previous study among 210 Nigerian diabetics and 210 non-diabetic controls found a significantly higher detection rate of HBsAg among diabetic participants than controls, which was attributed to the common practice of injudicious istration of insulin injections among Nigerian diabetics [56]. In contrast, other reports showed no association [57,58]. On the other hand, the unexpected lower prevalence of HBsAg in diabetic patients than in controls was reported by a large-scale study of 2,465 individuals in Italy [59].

32


Our findings show that diabetic patients with poor control of blood glucose are at almost double risk of HBcAb seropositivity when compared to those with good or fair control levels. However, the difference was not significant. This is in agreement with a previous study from Nigeria [56]. We also compared the level of blood glucose between HBcAb seropositive and negative participants, and found no significant difference between both groups. In the present study, the results of the multivariate logistic regression analysis confirmed that a family history of a household member suffering cirrhosis, a family history of a household member suffering with SHF, a personal history of jaundice, and a personal history of schistosomiasis were the significant risk factors of anti-HBV EIA positive results among these participants. The findings of the present study further revealed that the presence of concomitant schistosomiasis and DM did increase the risk of HBcAb seropositivity by more than 48%, and the increment was greatly attributed to the schistosomal impact of this association. We also found a higher anti-HBV EIA positivity (28%) among type 2 dieabetic participants who also had SHF (group 5), followed by those with type 1 DM and SHF (group 4), when compared with the lowest positivity rate of 12% among participants with type 1 DM (group 1). However, these differences were not statistically significant when compared with the control group. Although the interaction between schistosomiasis and DM is still unclear, previous studies revealed a protective role for Schistosoma infection, reporting a lower prevalence of diabetes and a better metabolic profile among Chinese participants with previous schistosome infection [60]. Moreover, a previous study showed that S. mansoni soluble egg antigens can profoundly regulate the immune system of the infected host and thus can be used to prevent type 1 diabetes in non-obese diabetic mice [61]. The findings of the present study should be interpreted with caution due to few limitations. First, this study had to rely on the results of total HBcAb while HBsAg was not examined. Data for HBsAg detection would be essential in order to identify positive patients as those with past or current HBV infection. Second, majority of the participants were from rural areas this could explain the absence of prior hepatitis B vaccination. Third, the hospital-based design limits the interpretation of our findings, and a community-based study is required.


33

5. CONCLUSION The findings of this study revealed high HBV seropositivity among the participants. Schistosomiasis was found to be associated with HBV, particularly among individuals who are older in age, received parenteral anti-schistosomal treatment, have a history of clinical jaundice, and have a household member with a history of SHF. There was no association between HBV and DM among the subjects, with no additional risk being reported when DM was considered in examining the relationship between schistosomiasis and HBV. Large-scale community-based studies are needed to investigate the epidemiology of HBV infection and to evaluate its relationship with other diseases. Proper attention should be given to the high seropositivity rate of HBV, and effective measures should be implemented in order to reduce the prevalence of this life-threatining infection in Yemen. CONSENT All participants agreed that their participation in the research is voluntary and they may withdraw from the research at any time without citing the reasons. Written and signed or thumb-printed informed consents were obtained from the participants. ETHICAL APPROVAL The protocol of this study was approved by the Medical Ethics Committee of the Faculty of Medicine and Health Sciences, Sana’a University, Yemen and permissions were also given from the related hospitals. COMPETING INTERESTS Authors have declared that no competing interests exist. REFERENCES: 1. World Health Organization. Hepatitis B vaccines: WHO position paper. Weekly Epidemiological Record. 2009;84:405-19. 2. Tillmann HL, Zachou K, Dalekos GN. Management of severe acute to fulminant hepatitis B: to treat or not to treat or when to treat? Liver Int. 2012;32(4):544-553. 3. Hayashi PH, Di Bisceglie AM. The progression of hepatitis B- and C-infections to chronic liver disease and hepatocellular carcinoma: epidemiology and pathogenesis. Med. Clin. North. Am. 2005;89(2):371-89.

34


4. Oakes K. Chronic hepatitis B, part 1: hepatitis B: prevalence and patho-physiology. Nursing Times. 2014;110(7):12-16. 5. Bruun B, Aagaard-Hansen J. The social context of schistosomiasis and its control: an introduction and annotated bibliography. Geneva: World Health Organization; 2008. 6. Gryseels B, Polman K, Clerinx J, Kestens L. Human schistosomiasis. Lancet. 2006; 368(9541):1106-1118. 7. Van Der Werf MJ, De Vlas SJ, Brooker S, Looman CWN, Nagelkerke NJD, et al. Quantification of clinical morbidity associated with schistosome infection in sub-Saharan Africa. Acta Trop. 2003;86:125-139. 8. Meyers JL, Parasuraman S, Bell KF, Graham JP, Candrilli SD. The high-cost, type 2 diabetes mellitus patient: an analysis of managed care istrative data. Arch. Public Health. 2014;72(1):6. 9. Muller LM, Gorter KJ, Hak E, Goudzwaard WL, Schellevis FG, Hoepelman AI, et al. Increased risk of common infections in patients with type 1 and type 2 diabetes mellitus. Clin. Infect. Dis. 2005;41:281-288. 10. WHO. Global health risks. Mortality and burden of disease attributable to selected major risks. Geneva, World Health Organization; 2009. 11. Guariguata L, Whiting DR, Hambleton I, Beagley J, Linnenkamp U, Shaw JE. Global estimates of diabetes prevalence for 2013 and projections for 2035. Diabetes Res. Clin. Pract. 2014;103(2):137-149. 12. Kelly T, Yang W, Chen CS, Reynolds K, He J. Global burden of obesity in 2005 and projections to 2030. Int. J. Obes. 2008;32(9):1431-1437.

RT, Chieffi Chieffi PP, PP, Catunda CatundaSM, SM,Araujo AraujoMF, MF,Ribeiro RibeiroMC, MC, Taddeo Ro13. Aquino RT, Taddeo EF,EF, Rolim lim Hepatitis virus markers amongwith patients with hepatosplenic EG. EG. Hepatitis B andBC and virusC markers among patients hepatosplenic mansonic schistosomiasis. Rev. Inst. Med. Trop.Med. Sao.Trop. Paulo. 2000;42:313-320. mansonic schistosomiasis. Rev. Inst. Sao. Paulo. 2000;42:313-320. 14. Demir M, Serin E, Goktork S, Ozturk NA, Kulaksizoglu S, Ylmaz U. The prevalence of occult hepatitis B virus infection in type 2 diabetes mellitus patients. Eu. J. Gastroenterol. Hepatol. 2008;20:668-673. 15. Lao TT, Chan BC, Leung WC, Ho LF, Tse KY. Maternal hepatitis B infection and gestational diabetes mellitus. J. Hepatol. 2007;47:46-50. 16. Huang ZS, Huang TS, Wu TH, Chen MF, Hsu CS, Kai JH. Asymptomatic chronic hepatitis B virus infection does not increase the risk of diabetes mellitus: A ten-year observation. J. Gastroenterol. Hepatol. 2010;25:1420-1425.


35

17. Thomson ND, Perz JF. Eliminating the the blood: blood: ongoing ongoing outbreaks outbreaks of of hepatitis hepatitis BB

virus infection and the the need need for for innovative innovative glucose glucose monitoring monitoring technologies. technologies. 2009;3:283 288. J. Diabetes Sci. Technol. 2009;3:283-288. 18. Angelico M, Renganathan E, Gandin C, Fathy M, Profili MC, Refai W, De Santis A, Nagi A, Amin G, Capocaccia L, Callea F, Rapicetta M, Badr G, Rocchi G. Chronic liver disease in the Alexandria governorate, Egypt: contribution of schistosomiasis and hepatitis virus infections. J. Hepatol. 1997;26(2):236-243. 19. Mostafa K, Samar SY, Moataza HO, Ashraf AT, Wael T, Ahmed MS. Soluble egg antigen of Schistosoma haematobium induces HCV replication in PBMC from patients with chronic HCV infection. BMC Infect. Dis. 2006;6:6-91. 20. Allam WR, Barakat A, Zakaria Z, Galal G, Abdel-Ghafar TS, El-Tabbakh M, Mikhail N, Waked I, Abdelwahab SF. Schistosomiasis does not affect the outcome of HCV infection in genotype 4-infected patients. Am. J. Trop. Med. Hyg. In press; 2014. 21. Al-Shamahy H. Prevalence of hepatitis B surface antigen and risk factors of HBV infection in a sample of healthy mothers and their infants in Sana'a, Yemen. Ann. Saudi Med. 2000;20(5-6):464-466. 22. Al-Waleedi AA, Khader YS. Prevalence of hepatitis B and C infections and associated factors among blood donors in Aden City, Yemen. East. Mediterr. Health J. 2012; 18(6):624-629. 23. Bawazir AA, Parry CM, Hart CA, Sallam TA, Beeching N, Cuevas LE. Seroepidemiology and risk factors of hepatitis B virus in Aden, Yemen. J. Infect. Public Health. 2011;4(1):48-54. 24. Al-Nassiri KA, Raja'a YA. Hepatitis B infection in Yemenis in Sana'a: pattern and 2001;7(1 2):147-152. risk factors. East. Mediterr. Health J. 2001;7(1-2):147-152. 25. Murad EA, Babiker SM, Gasim GI, Rayis DA, Adam I. Epidemiology of hepatitis B and hepatitis C virus infections in pregnant women in Sana'a, Yemen. BMC Pregnancy Childbirth. 2013;13:127. 26. Sady H, Al-Mekhlafi HM, Mahdy MAK, Lim YAL, Mahmud R, Surin J. Prevalence and associated factors of schistosomiasis among children in Yemen: Implications for an effective control programme. PLOS Negl. Trop. Dis. 2013;7(8):e2377. 27. Al-Samawi AS, Aulaqi SM. Urinary bladder cancer in Yemen. Oman Med. J. 2013;28(5):337-340. 28. Al-Habori M, Al-Mamari M, Al-Meeri A. Type II diabetes mellitus and impaired glucose tolerance in Yemen: Prevalence, associated metabolic changes and risk factors. Diabetes Res. Clin. Pract. 2004;65(3):275-281.

36


29. Badran M, Laher I. Type II diabetes mellitus in Arabic-speaking countries. Int. J. Endocrinol. 2012;902873. 30. Gunaid AA. Prevalence of known diabetes and hypertension in the Republic of Yemen. East Mediterr Health J. 2002;8(2-3):374-385. 31. Lwanga SK, Lemeshow S. Sample size determination in health studies: A practical manual. Geneva: World Health Organisation; 1991. 32. Bajubair MA, Elrub AA, Bather G. Hepatitis B virus infection in the Republic of Yemen between 2000-2005. Saudi Med J. 2008;29(6):871-874. 33. Cheesbrough M. District Laboratory Practice in Tropical Countries: Part 1, 2nd ed. Cambridge University Press, London; 2005. 34. Gacche RN, Kaid AS. Epidemiology of viral hepatitis B and C infections in Ibb city, Yemen. Hepat. Mon. 2012;12(7):460-462.

M, M, Roggendorf M, M, Tong CY. 35. Sallam TA, Raja'a Raja'a YA, YA, Bahaj BahajS,S,Al-Shami Al-ShamiAM, AM,LuLu Roggendorf Tong of Hepatitis B virus carrier rate, CY. Hepatitis B virus carrier rate,prevalence prevalenceand and susceptibility susceptibility and and impact of immunization program among households in the city of Taiz, Yemen. Vaccine.

2012;30(37):5564-5568. 36. Al-Moslih MI, Al-Huraibi MA. Prevalence of hepatitis C virus among patients with liver disease in the Republic of Yemen. East Mediterr Health J. 2001;7(4-5):771778. 37. Sallam TA, Tong CY, Cuevas LE, Raja'a YA, Othman AM, Al-Kharsa KR. Prevalence of blood-borne viral hepatitis in different communities in Yemen. Epidemiol. Infect. 2003; 131(1):771-715. 38. Al-Shamiri AH, Al-Taj MA, Ahmed AS. Prevalence and co-infections of schistosomiasis/hepatitis B and C viruses among school children in endemic areas in Taiz, Yemen. Asian Pac. J. Trop. Med. 2011;4(5):404-408. 39. Daw MA, Siala IM, Warfalli MM, Muftah MI. Seroepidemiology of hepatitis B virus markers among hospital health care workers: Analysis of certain potential risk factors. Saudi Med. J. 2000;21(12):1157-1160. 40. Chiarakul S, Eunumjitkul K, Vuttiopas S, Vorapimol AR, Kaewkungwal J, Poovorawan Y. Seroprevalence and risk factors of hepatitis B virus infection among health care workers at the Institute of Neurology. J. Med. Assoc. Thai. 2007;90(8):1536-1545. 41. Sobeslavsky O. Prevalence of markers of hepatitis B virus infection in various countries: a WHO collaborative study. Bull WHO. 1980;58(4):621-628. 42. Baha W, Foullous A, Dersi N, They-they TP, El alaoui K, Nourichafi N, Oukkache B, Lazar F, Benjelloun S, Ennaji MM, Elmalki A, Mifdal H, Bennani A.


37

Prevalence and risk factors of hepatitis B and C virus infections among the general population and blood donors in Morocco. BMC Public Health. 2013;13:50. 43. Ashraf H, Alam NH, Rothermundt C, Brooks A, Bardhan P, Hossain L, Salam MA, Hassan MS, Beglinger C, Gyr N. Prevalence and risk factors of hepatitis B and C virus infections in an impoverished urban community in Dhaka, Bangladesh. BMC Infect. Dis. 2010;10:208. 44. Berhe N, Myrvang B, Gundersen SG. Intensity of Schistosoma mansoni, hepatitis

B, age, and and sex sex predict predict levels levels of of hepatic hepatic periportal periportal thickening/fibrosis thickening/fibrosis (PPT/F): (PPT/F): AA based study study in in Ethiopia. Am. J. Trop. large-scale communitycommunity-based Trop. Med. Med. Hyg. Hyg. 2007; 2007;

77(6):1079-1086. 45. Yu MW, Chang HC, Chen PJ, Liu CJ, Liaw YF, Lin SM, Lee SD, Lin SC, Lin CL, Chen CJ. Increased risk for hepatitis B-related liver cirrhosis in relatives of patients with hepatocellular carcinoma in northern Taiwan. Int. J. Epidemiol. 2002; 31(5): 1008-1015. 46. El Guneid AM, Gunaid AA, O'Neill AM, Zureikat NI, Coleman JC, Murray-Lyon IM. Prevalence of hepatitis B, C, and D virus markers in yemeni patients with chronic liver disease. J. Med. Virol. 1993;40(4):330-333.

Albuquerque Mde Mde F, F, Souza SouzaAI, AI,Domingues DominguesAL, AL,Lopes LopesEP, EP,Morais Mora47. Van-Lume DS, Albuquerque is Montenegro SM. Association between Schistosomiasis and CN,CN, Montenegro SM. Association between Schistosomiasis mansonimansoni and hepatitis hepatitis C: systematic review. Rev.Publica. Saude. Publica. 2013;47(2):414-424. C: systematic review. Rev. Saude. 2013;47(2):414-424. 48. Kamal SM, Turner B, He Q, Rasenack J, Bianchi L, Al Tawil A, Nooman A, Massoud M, Koziel MJ, Afdhal NH. Progression of fibrosis in hepatitis C with and without schistosomiasis: correlation with serum markers of fibrosis. Hepatol. 2006;43:771-779. 49. Pereira LMMB, Spinelli V, Lacerda C, Mies S, Massarolo PCB, McFarlane IG. Hepatite B e C na esquistossomose mansoni. Gastroenterol. Endosc. Dig. 2001;20(3):71-77. 50. El-Sayed HF, Abaza SM, Mehanna S, Winch PJ. The prevalence of hepatitis B and C infections among immigrants to a newly reclaimed area endemic for Schistosoma mansoni in Sinai, Egypt. Acta Trop. 1997;68(2):229-237. 51. Strickland GT, Elhefni H, Salman T, Waked I, Abdel-Hamid M, Mikhail N, et al. Role of hepatitis C infection in chronic liver disease in Egypt. Am. J. Trop. Med. Hyg. 2002;67(4):436-442. 52. Manal MH, Ashraf SZ, Hashem B, Osama MS, Yehuda ZP, Cynthia LC, et al. The role of hepatitis C in hepatocellular carcinoma: A case control study among Egyptian patients. J. Clin. Gastroenterol. 2001;33(2):123-126.

38


53. Mudawi HMY, Smith HM, Rahoud SA, Fletcher IA, Babikir AM, Saeed OK, et al. Epidemiology of HCV infection in Gezira state of central Sudan. J. Med. Virol. 2007;79:383-385. 54. Frank C, Mohamed MK, Strickland GT, Lavanchy D, Arthur RR, Magder LS,

El Khoby T, Abdel-Wahab Y, Aly Ohn ES, et al. The role of parenteral antischistosomal therapy in the spread of hepatitis C virus in Egypt. Lancet 2000;355:887-891. 55. Strickland GT. Liver disease in Egypt: Hepatitis C superseded schistosomiasis

as a result of latrogenic and biological factors. Hepatol. 2006;43(5):915-922. 56. Oli JM, Okafor GO. The prevalence of hepatitis B surface antigen in Nigerian diabetics. Trop. Geogr. Med. 1980;32(1):40-44. 57. Kew MC, MacKay ME, Mindel A, Joffe BI, Kusman B, MacNab GM, Seftel HC. Prevalence of hepatitis B surface antigen and antibody in white and black patients with diabetes mellitus. J. Clin. Microbiol. 1976;4(6):467-469. 58. Mekonnen D, Gebre-Selassie S, Fantaw S, Hunegnaw A, Mihret A. Prevalence of hepatitis B virus in patients with diabetes mellitus: a comparative cross sectional study at Woldiya General Hospital, Ethiopia. Pan Afr. Med. J. 2014;17:40. 59. Bedarida G, D'Agostino F, Bianchi M, Susani G, Sangalli F, Fattorini A, Sterza G. Unexpected lower prevalence of HBsAg in diabetics than in controls. (A study on 2,465 patients). Ric. Clin. Lab. 1982;12(2):409-415. 60. Chen Y, Lu J, Huang Y, Wang T, Xu Y, Xu M, Li M, Wang W, Li D, Bi Y, Ning G. Association of previous schistosome infection with diabetes and metabolic syndrome: a cross-sectional study in rural China. J. Clin. Endocrinol. Metab. 2013;98(2):E283-287. 61. Cooke A, Tonks P, Jones FM, O'Shea H, Hutchings P, Fulford AJ, Dunne DW. Infection with Schistosoma mansoni prevents insulin dependent diabetes mellitus in non-obese diabetic mice. Parasite Immunol. 1999;21(4):169-176.


39

Hamid Soori, Ali Nasermoadeli and Elaheh Ainy, Rodney P. Jones, Safety Promotion and lnjury Prevention Research Center and Health School of Shahid Healthcare Analysis & Forecasting, Camberley, UK Beheshti University of Medical Sciences, Tehran, lran,

Infectious-like an Agent to № 2, Safety Promotion and lnjurySpread Preventionof Research Center, Leading 7th Floor, Building

Beheshti University of Medical Sciences, Evin,and Chamran Highway, lran Shahid Increased Medical issions Deaths inTehran, Wigan

(England), during 2011 and 2012

ABSTRACT The

Role of Graduated Drivers' Licensing on Aims: To demonstrate infectious-like spreadTraffic of an agent leading toina Iran period of Incidence and Severity of Road Injuries

higher death and medical issions in the Wigan local authority, part of the greater Manchester area of England, during 2011 and 2012. ABSTRACT Study Longitudinal study of deaths hospital drivers issions. Aims: Design: This study investigated the role of and graduated licensing, imPlace Duration of of Study: Deaths (all-cause mortality) for the resident plemented byand the Traffic Police Iran, on reducing the severity and incidence of road population of Wigan from January 2006 to February 2014. Patients itted to the traffic injuries. Design: It acute was an evaluation the effectiveness of intervention by Wigan Study Infirmary, a large hospital on theofoutskirts of Manchester, England, belooking at theand data2013. before and after intervention. tween 2008 Methodology: Running twelve month totals for deaths and Place and Duration of Study: Data on roadincreases traffic crashes andfactors. injuries Addifrom medical issions were used to detect step-like in these one before, afterofand two years after the of implementation tionalyear analysis byone age,year length stay and for clusters persons livingofineducated over 40 drivers licensing were obtained from Iran Traffic Police database in 2010. small areas (called mid super output areas) containing approximately 5,000 popula-

Methodology: In this study the effectiveness of provisional license intervention tion within Wigan and surrounds. by looking at the data before and after intervention was evaluated. Results: A step-like increase in total deaths can be seen for all-cause mortality After data cleaning and stratification of traffic injuries and mortalities, the postin Wigan commencing around February of 2012. Medical issions to the hospital education records of drivers, in their early years of driving experience, were compared also show a step-like increase at this point. Deaths and medical issions remain against their pre-education driving experience. high for around 15 months before beginning to abate. Infectious-like spread of medical Results: Drivers under 23 years of age were involved in 22.8% of total road issions can(RTIs) be observed withinprior 40 small area population groups in Wigan drivers during traffic injuries in the year to the implementation of graduated

the periodThis January 2011 2012. appear be aflicensing. measure felltotoApril 15.5% and Certain 16.1% inmedical the firstconditions and second years to following fected earlier than others, the pattern of increased show(p<0.001). evidence of the intervention among theand holders of provisional 81 typeissions driving license saw-tooth behavior with age, which ‘antigenic original and which Conclusion: Intervention is is anindicative effective ofway of reducing thesinnumber and severity traffic injuries, particularly among the young and novice has alsoofbeen demonstrated for deaths in England and Wales duringdrivers 2012. are at a

greaterConclusion: risk of RTIs. Such drivers particularly benefit infectious from graduated The spread of a can previously unidentified agent isdrivers implilicensing program which is proven toinreduce the incidence and severity ofand road synchronous increases death (both in- and out-of-hospital) in traffic medcated in the injuries. ical issions (some of which result in death). This is not the first occurrence of an Keywords: traffic injuries; graduated drivers licensing; accident; transport; fatal. outbreak of this agent and urgent research is required to identify both the agent and

clarify its mode of action which appears to be via immune modulation. The ubiquitous

40


1. INTRODUCTION Road traffic injuries constitute a major cause of death and disability globally, with a disproportionate number occurring in developing countries. In 1998, developing countries ed for more than 85% of all deaths due to road traffic crashes globally and for 96% of all children killed. Moreover, about 90% of disability-adjusted lives worldwide, due to road traffic injuries, occur in developing countries [1,2]. Meanwhile, human factors, according to some studies, have had the most influence on the occurrence of road traffic injury. These factors include drivers behavior, high speed, violation of the traffic laws, insufficient driving skill, decentralization, fatigue, and physical disability [3]. Graduated drivers licensing is designed to delay full licensure while allowing teens to get their initial driving experience under low-risk conditions. It allows beginners to get their initial experience under controlled conditions with lower risk, while gradually exposing them to more complex driving conditions. Educated drivers licensing was first proposed in the early 1970s by Waller in response to the over representation of young drivers in car crashes in North Carolina [4]. Graduated drivers' licensing framework included three stages. In the first stage, the learner period, all driving occurs under supervision. Given this period's relative safety, recent initiatives have tried to encourage the learner to experience a wide range of driving conditions as frequently as possible. In the second stage, the intermediate or provisional licensing period, driving is allowed without supervision. The third stage, full licensing, occurs when the first two stages have been completed [5]. ''A three-stage graduated driver licensing (GDL) system that applied to all new drivers aged 15-24 years was studied by Begg and Stephenson. Component of GDL were a 6-month learner license (supervised driving) and an 18-month restricted license stage (with restrictions on night driving and carrying engers). Findings suggested that GDL restrictions had contributed to the reduction in crashes among young people and that it was not simply a case of reduced exposure to risk. This suggests that the impact of GDL has not diminished over time'' [6]. The impact of the new road traffic safety law in Serbia showed 26.5% reduction in road traffic fatality after intervention’’ [7]. The study specifically investigated the role of educated drivers licensing in reducing the frequency and intensity of injuries (fatal or non-fatal) in Iran. In this regard, the current study was conducted, as an external evaluation, to examine the level of success of the scheme (intervention) carried out by the Traffic Police in Iran.


41

2. MATERIALS AND METHODS In this study the effectiveness of provisional license intervention by looking at the data before and after intervention was evaluated. Data on traffic accidents and injuries from one year before till two years after the implementation of educated drivers licensing (2004-2007) were obtained from the Center of Information and Communication Technology (ICT) of Traffic Police Department of Iran, where the age of person to license is 18 years old. Provisional licensing law was performed by the Traffic Police as an educational program in Iran in 2005 in an attempt to reduce human error in driving. 81 driving license was issued for one year (provisional license= 81 license). In this period the driver is subjected to certain limitations under special conditions; the drivers are expected not to commit any offence for issues such as limited driving light, driving speed and alcohol consumption. If the driver does not commit any such offence for one year, following the initial license, he could receive a permanent license. Within one year of temporary license (graduated drivers licensing), if they have committed a great offence during mentioned period, this period will be extended for another year, otherwise ten years certificate will be granted after one year. The cut off point for the participants' age was 23. Accidents committed by drivers less than 23 years of age, during the law enforcement period, were included in 81 license records as interventional group; whereas accidents happening before the law enforcement act, by those more than 23 years of age, were included in type 2 driving license records as (control group, they have not had, a temporary license experienced). Cases that were injured or killed due to offensive drivers were excluded. After data cleaning and stratification of traffic injuries and mortalities, the data belonging to the implementation of graduated drivers licensing were compared with those belonging to drivers in their early years of driving experience. Chi square test was used to compare the accident ratio and fatal and non-fatal injuries happening prior to and after the implementation of educated drivers licensing in 81 and type 2 groups. The statistical packages used to analyze the data were SPSS (version 13) and STATA. 3. RESULTS According to the results, the number of accidents dropped from a total of 71607 to 63642 cases in three years, i.e. from a year before and to two years after the implementation of educated drivers licensing. A significant reduction (7.0%) of accidents was observed in drivers under 23 years after the law enforcement (p<0.001, Table 1) policies.

3. RESULTS

42

According to the results, the number of accidents dropped from a total of 71607 to 63642 Cambridge of Education cases in three years, i.e. from a Journal year before and to and two Science years after the implementation of educated drivers licensing. A significant reduction (7.0%) of accidents was observed in drivers under 23 years after the law enforcement (p<0.001, Table 1) policies.

1. Frequency(%) of total accidents in inner and outer city roads, TableTable 1. Frequency (%) of total accidents in inner and outer city roads, from a year before to two years after the implementation of temporary educated drivers from a year before to two years after the implementation of temporary licensing licensing 81, based on driver's age and type of driving license Time of law enforcement Temporary driving license

Type 2 driving license of those 81 and type 2 driving license more than 23 years of those under 23 years Outer city Inner city Outer city Total Inner city Total roads roads roads roads Number (percent) Number (percent) One year before 17708 3426 21134 52137 19470 71607 Oneenforcing year before 3426(15.0) 21134 71607 temporary 17708 (25.4) (22.8)52137 (74.06) 19470 (85) (77.2) enforcing (25.4) (15.0) (22.8) (74.06) (85) (77.2) drivingtemporary license driving license One year after the 10231 433 10664 54572 3401 57973 Oneenforcement year after theof 10231 10664 57973 (15.8) * 433 (13.3) (15.5)54572 (84.02) 3401(88.7) (84.5) enforcement ofdriving (15.8) * (13.3) (15.5) (84.02) (88.7) (84.5) temporary temporary licensedriving license Two years after the 12118 126 12244 62864 778 63642 Twoenforcement years after the 12118 12244 778 (86.1) 63642 of (16.2)** 126 (13.9) (16.1)62864 (83.8) (83.9) enforcement ofdriving (16.2)** (13.9) (16.1) (83.8) (86.1) (83.9) temporary temporary licensedriving license Total 20057 3985 44042 169573 23649 193222 Total 20057 3985(14.4) 44042 23649 193222 (19.1) (18.6)169573 (80.9) (85.6) (81.4) (19.1) (14.4) (18.6) (80.9) (85.6) (81.4) *P< 0.001 Comparing data for one year and two years after the law enforcement policies; **numbers in *P< 0.001 Comparing data for one year and twoare years after theinlaw enforcement policies; **numbers in parenthesis presented percent parenthesis are presented in percent

Further comparisons revealed a noticeable reduction in accidents committed by drivers with 81 and type 2 driving licenses (i.e. 12.7% and 13.4% decrease) during comparisons revealed a noticeable accidents committed the Further first and second years after enforcingreduction the lawin(p<0.001, Table 2). by drivers with 81 and type 2 driving licenses (i.e. 12.7% and 13.4% decrease) during the first and second years after enforcing the law (p<0.001, Table 2).

Table 2. Frequency (%) of accidents from one year before to two years after the implementationof of temporary temporaryeducated educated drivers drivers licensing licensing 81, 81, as as measured measured by by implementation driver's driver's offender offenderfor for age age and and type type of of driving driving license license Time of implementing Temporary driving license

81 and type 2 driving Type 2 driving license license of those under of those more than 23 years 23 years Offender Non-offender Offender Non-offender Number (percent) Number (percent) One year before enforcing 15021 6113 57331 14275 Number temporary driving license Number (20.8) (percent) (30.0)** (79.2) (percent) (70.0) One year after enforcing 7109 3554 48671 9302 temporary driving license (12.7)* (27.6) (87.3) (72.4) One year before enforcing 15021 6113 57331 14275 Two years after enforcing 8143 4101 52517 11125 temporary driving license (20.8) (30.0)** (79.2) (70.0) temporary driving license (13.4) (26.9) (86.6) (73.1) One year after enforcing 7109 3554 48671 9302 Total 30273 13768 158519 34702 (12.7) temporary driving license (27.6) (87.3) (72.4) (69.0) (31.0) (82.0) (18.0) * Two years after enforcing 8143 4101 52517 11125

Two years after enforcing 8143 4101 52517 11125 temporary driving license (13.4) (26.9) (86.6) (73.1) *P < 0.001 compares one year before and two years after enforcing the new regulations; **numbers in Total 30273 are presented 13768 in percent 158519 34702 parenthesis (69.0) (31.0) (82.0) (18.0)

There was also a significant reduction in fatal and non-fatal injuries in drivers under 23 years, following thecompares enforcement of the lawand (p <0.001, 3). *P < 0.001 one year before two yearsTable after enforcing the new regulations; **numbers in parenthesis are presented in percent

Fatal injuries significantly varied according to sex of the drivers (4.2% males and 1.6% females) in the first and second years after the implementation of law enforcement policies (p <0.001, Table 4).

Table 3. Frequency(%) of total accidents in one year before to two years after temporary educated drivers licensing 81 based on driver's age, type of driving license and type of accident Time of law enforcement for Temporary driving license

81 and type 2 driving license of those

Type 2 driving license of those more than 23

temporary driving license (20.8) (30.0)** (79.2) One year after enforcing 7109 3554 48671 temporary driving license (12.7)* (27.6) (87.3) Cambridge Journal of Education and Science Two years after enforcing 8143 4101 52517 temporary driving license (13.4) (26.9) (86.6) Total 30273 13768 158519 (69.0) (31.0) (82.0)

(70.0) 9302 (72.4) 11125 (73.1) 34702 (18.0)

43

There was also a significant reduction in fatal and non-fatal injuries in drivers

< 0.001 compares one year before and two years after enforcing the new regulations; **numbers in under*P23 years, following the enforcement of the law (p <0.001, Table 3). parenthesis are presented in percent

Fatal injuries significantly varied according to sex of the drivers (4.2% males

and

There was also a significant reduction in fatal and non-fatal injuries in drivers under 23 years, following the enforcement the law (p <0.001, Table 3). after the implementation of law 1.6% females) in theof first and second years

Fatal injuries significantly variedTable according (p <0.001, 4). to sex of the drivers (4.2% males and 1.6% enforcement policies

females) in the first and second years after the implementation of law enforcement policies (p <0.001, Table 4).

Table (%) of after Table3.3.Frequency Frequency(%) of total total accidents accidents in in one one year year before before to to two two years years after temporary temporary educated educated drivers drivers licensing licensing 81 81 based based on on driver's driver's age, age, type type of of driving driving license license and and type type of of accident accident Time of law enforcement for Temporary driving license

81 and type 2 driving Type 2 driving license license of those of those more than under 23 years 23 years Non-fatal Fatal Fatal Non-fatal Number (percent) Number Number (percent) Number (percent) (percent) One year before enforcing the 19119 1754 58967 11377 temporary driving license (25.4)* (13.3)* (75.5) (86.7)* Oneyear yearbefore after enforcing temporary 10119 444 50194 7123 One enforcing the 19119 1754 58967 11377 driving license (16.8) (5.9) (75.5) (83.2) (94.1) (25.4) (13.3) temporary driving license (86.7)* * 11321 * 808 Twoyear years after enforcingtemporary temporary 10119 54800 8354 One after enforcing 444 50194 7123 driving license (17.1) (8.8) (83.2) (82.9) (91.2) driving license (16.8) (5.9) (94.1) Total 40559 3006 54800 163961 26864 Two years after enforcing 11321 808 8354 temporary (93.0) (7) (86.0) (14.0) driving license (17.1) (8.8) (82.9) (91.2)

Total

40559

3006

16396

26864

*P < 0.001 compares one year before and two years after enforcing **numbers in 1new regulations;(14.0) (93.0) (7) the (86.0) parenthesis are presented in percent *P < 0.001 compares one year before and two years after enforcing the new regulations;**numbers in parenthesis are presented in percent

Table 4. Frequency (%) of total accidents from one year before to two years Table 4. Frequency (%) of total accidents from one year before to two years after enforcing temporary educated drivers licensing 81, based on driver's after enforcing temporary educated drivers licensing 81, based on driver's age, sex and type of driving license age, sex and type of driving license 81 and type 2 driving license of those under 23 years Female Number (percent) Non-fatal Fatal Number (percent) Oneyear yearbefore before enforcing enforcing the 520 One the 520 2929 temporary (94.7)* (5.3) temporarydriving driving license license (94.7)* (5.3) One temporary 190 1414 Oneyear yearafter after enforcing enforcing temporary 190 drivinglicense license (93.1) (6.9) driving (93.1) (6.9) Two 2424 Twoyears yearsafter after enforcing enforcing temporary 312 312 temporary (92.9)* driving (7.1) drivinglicense license (92.9)** (7.1) *1022 Total 6767 Total 1022 (93.8) (6.2) (93.8) (6.2) Time of law enforcement for temporary driving license

Type 2 driving license of those more than 23 years Male Number Fatal (percent) Non-fatal Number (percent) 18570 1710 18570 1710 (91.6) (8.4) (91.6) (8.4) 9916 431 9916 431 (95.8) (4.2)* * (95.8) (4.2) 10993 783 10993 783 (93.4) (6.6) (93.4) (6.6) 39479 2924 39479 2924 (93.1) (6.9) (93.1) (6.9)

*P < 0.001, Difference in injury reduction one year before, and one to two years after law enforcement, with gender **numbers in parenthesis are presented in percent *P < 0.001, Difference in matched; injury reduction one year before, and one to two years after law enforcement, with gender matched; **numbers in parenthesis are presented in percent

4. DISCUSSION This study shows the noticeable effect of B1 type drivers licensing education in reducing traffic injuries. A significant reduction in accidents and fatal and non-fatal injuries was observed among drivers under 23 years after enforcement of the new regulations. Likewise, there was a significant reduction in accidents between drivers with B1 and those with type 2 driving licenses in the first and second year after the new law regulations. Rate of fatal injuries by sex in the first and second years after law enforcement policies showed significant differences between men and women drivers. In general, reduction in the number of injuries was apparently ed for by two main reasons: reduction in risk factors and safer driving. Some major risk factors that were subjected to certain restrictions were as follows:

44


4. DISCUSSION This study shows the noticeable effect of B1 type drivers licensing education in reducing traffic injuries. A significant reduction in accidents and fatal and nonfatal injuries was observed among drivers under 23 years after enforcement of the new regulations. Likewise, there was a significant reduction in accidents between drivers with B1 and those with type 2 driving licenses in the first and second year after the new law regulations. Rate of fatal injuries by sex in the first and second years after law enforcement policies showed significant differences between men and women drivers. In general, reduction in the number of injuries was apparently ed for by two main reasons: reduction in risk factors and safer driving. Some major risk factors that were subjected to certain restrictions were as follows: Overnight traffic light, drivers' age and skill, driving speed and alcohol use. The risk of overnight poor light was removed by abandoning driving in poor light; this was quite significant as driving under inadequate light could cause fatigue as well; additionally very young or novice drivers were not allowed to drive; speeding restrictions and alcohol prohibition also helped to reduce the number of injuries. Safe driving the second major cause for fewer injuries mainly dealt with ways of encountering those violating driving regulations. For example driving license could just be issued for those who did not violate traffic (driving) rules. The results are in line with some studies like Hasselberg according to which, compared to control groups, in the experimental groups with parent accompanying their young children, the novice drivers underwent more restrictions [8]. Despite the new restrictions, some people were still likely to drive without having any driving license; this indicates the need for heavy presence of the Traffic Police on the one hand and introduction of driving tips on the other. Based on seven published evaluations, dealing with the impact of graduated licensing and driving restrictions on young driver crashes, educated drivers licensing reduced all types of crashes by 7% and injury crashes by 9%, with both reductions being statistically significant [9]. In line with such measures, driving license was issued in New Zealand in 1997 in three stages. In the first stage, after ing a theory test and an eye sight check-up, novice drivers might drive with an observer in his 20s or more, with a two-year-old permanent driving license. This period would take nearly six months, after which a conditional driving license with 18 months duration would be issued. There were restrictions for


45

driving at night; enger under 20 years of age and those with blood alcohol levels up to 0.03 per 100 mg in this period were not allowed to drive. A permanent license would then be issued at the end of this period, after ing a driving exam. The intervention in New Zealand reduced injuries by 18% in five years. Of course this reduction implies a decrease in risk factors as well. According to a review of thirteen educated drivers licensing evaluations, carried out in the US, Canada, New Zealand and Australia, crash reduction among young first year drivers ranged from 26% to 41% [10]. In Frith's report, there were no significant differences in rate of injuries before and after law enforcement of temporary driving license [11]. Reduction of injuries after law enforcement might be due to fewer driving hours by those with a temporary driving license. To clarify the truth of this claim, the number of accidents per distance should have been calculated, but there was not any such information. To solve the problem, the driver might be forced to drive in the presence of an observer, within a certain time period. Before obtaining a permanent driving license, it would be an opportunity for the novice drivers to experience the traffic environment under a controlled condition. They would be able to gain some valuable experience in a difficult driving condition. Comparison of novice drivers, fewer than 20 years, with older ones indicated that the former had fewer accident risks, although they had less ability to evaluate such risks [12-14]. Begg findings showed the impact of graduated driver licensing has not diminished over time [6]. The impact of the new road traffic safety law in Serbia showed road traffic fatality reduction [7]. Antic finding showed "new RTSL implementation in Belgrade and Serbia caused by the new legislation decrees and increased fines, in 2010 which was the first year of new RTSL implementation led to positive effects manifested by the previously described decrease in the number of traffic accidents casualties" [15]. Other studies, however, came to a different conclusion. Male young drivers caused more severe problems than female young drivers, indicating higher risk propensity in male drivers [16-19]. The number of fatality among males dropped from 1710 a year before to 431 and 783 during the first and second years after enforcing the law respectively. This feature among females was 29, 14 and 24 respectively. The number of non-fatality among males dropped from 18570 a year before to 9916 and 10993 during the first and second years after enforcing the law respectively. This feature among females was 520, 190 and 312 respectively. Overtime, effect of intervention was reduced

46


in the second year after enforcing. Not permission to driving in outer city roads and risk taking behavior looked to be reason of high non fatal injuries among males. First year was baseline in the study. Overtime effect of intervention was reduced in the second years after enforcing. One of the strengths of this study was the number of participants; it was the first study on this subject in Iran. However, the data collected by the Traffic Police at the scenes of accidents included a limited number of items, without going into details for closer look at the impact of intervention; so, as part of the weakness of this study, it is difficult to say how much of this reduction in injuries or fatalities is just due to the intervention. Further studies should be done to show the role of fatigue and lack of concentration on novice drivers with temporary driving license. Continuous assessment system for temporary driving license and restriction for novice drivers are recommended. It seems that the continuation of a conditional driving license, cancellation of driving credit of violators and inclusion of negative points for violators would be effective in preventing traffic injuries. 5. CONCLUSION The efficiency of intervention in reducing the intensity of traffic injuries is well obvious; likewise, the benefits of educated drivers licensing in reducing the crude number of traffic injuries are well documented. Nonetheless, further interventions such as demerit points, license suspension and vehicle confiscation might also be implemented to prevent RTIs in long term. CONSENT All authors declare that 'written informed consent was obtained from the patient (or other approved parties) for publication of this case report and accompanying images. ETHICAL APPROVAL All authors hereby declare that all experiments have been examined and approved by the appropriate ethics committee and have therefore been performed in accordance with the ethical standards laid down in the 1964 Declaration of Helsinki.


47

FUNDING This project was ed financially by World Health Organization. ACKNOWLEDGEMENTS The authors would like to express their gratitude to the personals at the Information and Communication Technology of Traffic Police Department. They also thank the Traffic Police Department in Tehran for financially ing this project which was tly carried out by the Rahvar Research Center of Islamic Republic of Iran's Security Forces (NAJA) and the Safety Promotion and Injury Prevention Research Center of Shahid Beheshti University of Medical Sciences. COMPETING INTERESTS Authors have declared that no competing interests exist. REFERENCES: 1. Nantulya VM, Reich MR. The neglected epidemic: Road traffic injuries in developing countries. BMJ: British Medical Journal. 2002;324(7346):1139. 2. Krug EG. Injury: A leading cause of the global burden of disease/edited by E. Krug; 1999. 3. McFarland RA, Moore RC. Human factors in highway safety; a review and evaluation. The New England journal of medicine. 1957;256(17):792. 4. Waller PF. The genesis of GDL. Journal of Safety Research. 2003;34(1):17-23. 5. Gregersen NP, Nyberg A, Berg H-Y. Accident involvement among learner drivers

- an analysis of the consequences of supervised practice. Accident Analysis & Prevention. 003;35(5):725-30. 6. Begg D, Stephenson S. Graduated driver licensing: The New Zealand experience. Journal of Safety Research. 2003;34(1):99-105. 7. Walter SR, Olivier J, Churches T, Grzebieta R. The impact of compulsory cycle helmet legislation on cyclist head injuries in New South Wales, Australia. Accident Analysis & Prevention. 2011;43(6):2064-71. 8. Hasselberg M, Laflamme L. Road traffic injuries among young car drivers by country of origin and socioeconomic position. International journal of public health. 2008;53(1):40-5.

48


9. Elvik R, Vaa T, Erke A, Sorensen M. The handbook of road safety measures: Emerald Group Publishing; 2009. 10. Begg DJ, Langley JD, Reeder AI, Chalmers D. The New Zealand graduated driver licensing system: Teenagers' attitudes towards and experiences with this car driver licensing system. Injury prevention. 1995;1(3):177-81. 11. Langley JD, Wagenaar AC, Begg DJ. An evaluation of the New Zealand graduated driver licensing system. Accident Analysis & Prevention. 1996; 28 (2): 139-46. 12. Ferguson SA. Other high-risk factors for young drivers – how graduated licensing does, doesn't, or could address them. Journal of Safety Research. 2003;34(1): 71-7. 13. Williams AF, Chaudhary NK, Tefft BC, Tison J. Evaluation of New Jersey's graduated driver licensing program. Traffic injury prevention. 2010;11(1):1-7. 14. Mayhew DR. The learner's permit. Journal of Safety Research. 2003;34(1):35-43. 15. Antic B, Vujanic M, Jovanovic D, Pesic D. Impact of the new road traffic safety law on the number of traffic casualties in Serbia. Scientific Research and Essays. 2011;6(29):6176-6184. 16. Glendon AI, Dorn L, Davies DR, Matthews G, Taylor RG. Age and gender differrences in perceived accident likelihood and driver competences. Risk Analysis. 1996;16(6):755-62. 17. Harre N, Field J, Kirkwood B. Gender differences and areas of common concern in the driving behaviors and attitudes of adolescents. Journal of Safety Research. 1996;27(3):163-73. 18. Laapotti S, Keskinen E. Has the difference in accident patterns between male and female drivers changed between 1984 and 2000? Accident Analysis & Prevention. 2004;36(4):577-84. 19. Prato CG, Toledo T, Lotan T, Taubman-Ben-Ari O. Modeling the behavior of novice young drivers during the first year after licensure. Accident Analysis & Prevention. 2010;42(2):480-6.


49

P. S. Pastides and W. S. Khan, University College London Institute of Orthopaedics and Musculoskeletal Sciences, Royal National Orthopaedic Hospital, Stanmore, Middlesex, United Kingdom

Cell-Based Therapies in Musculoskeletal Injuries: The Evolving Role of Bone Marrow-Derived Mesenchymal Stem Cells ABSTRACT Aims: There is considerable interest in the potential of bone marrowderived mesenchymal stem cells (BM-MSCs) in the management of musculoskeletal injuries. This review aims to summarise the information in the literature on the evolving role of these cells in the management of these complex heterogenous injuries. Study design: Review Article. Place and Duration of Study: University College London Institute of Orthopaedics and Musculoskeletal Sciences, Royal National Orthopaedic Hospital, Stanmore, Middlesex, HA7 4LP, United Kingdom. Methodology: We reviewed the literature to identify studies on the use of BM-MSCs for the management of musculoskeletal injuries. Results: There is an increasing and encouraging body of evidence to suggest that BM-MSCs have a significant role in the management of musculoskeletal injuries involving muscles, tendons, ligaments, bone, cartilage, menisci and nervous tissue. Conclusion: Several characteristics of BM-MSCs make them ideal candidates in managing musculoskeletal injuries. Bone marrow is easy to obtain requiring minimal donor site morbidity, invasiveness and anaesthetic. Their autologous nature eliminates the issue of immunoreactions and ethical problems. The majority of studies in the literature however use small animal models, and further work in larger animals and ultimately ethically approved clinical trials should be explored before any significant clinical relevance can be assessed.

50


Keywords: musculoskeletal; bone marrow; mesenchymal stem cells; scaffold; injection; cell culture; differentiation; integration. 1. INTRODUCTION Tissue engineering is an exciting strategy being explored to deal with damaged or lost tissue. Tissue engineering can include the use of cells, scaffolds and growth factors in any combination (Mahapatra and Khan 2011; Nannaparaju et al., 2011). Stem cells are a self-renewing, slow-cycling cell population that exhibit high clonogenity, low cellular proliferation and the ability to undergo multilineage differentiation. Stem cells can be derived from a number of sources and are able to undergo chondrogenic, osteogenic and adipogenic differentiation (Pittenger et al., 1999). These cells are identified by a number of cell surface markers that they express on their cell surface including CD105 as shown in Figure 1. These cells are often used with scaffolds that provide a three-dimensional structural template. Scaffolds are natural (e.g. collagen and alginate) or synthetic (e.g. polyglycolic acid and polyacrylonitrile polyvinyl chloride) materials used for cell attachment and proliferation. The ideal scaffold is biocompatible and meets the biological needs of growing tissue. Bone marrow derived stem cells have been widely studied and there is a wealth of information in literature concerning those (Mafi et al., 2011). Adult mammalian bone marrow contains two discrete stem cell populations, haematopoietic stem cells and MSCs (Pittinger et al., 1999; Short et al., 2003). Protocols for the culture (Freidenstein et al., 1970) and, chondrogenic, steogenic and adipogenic differentiation of bone marrow-derived mesenchymal stem cells (BMMSCs) have been described (Johnstone et al, 1998; Pittenger et al, 1999; Sekiya et al., 2002; Thanabalasundaram et al., in press). BM-MSCs have been associated with the repair and regeneration of musculoskeletal injuries. Musculoskeletal injury can involve muscle, tendon, ligament, bone, meniscus and cartilage. The high incidence of such injuries highlights the need for novel, more effective treatments. Currently a lot of research is being carried out into this area. The use of BM-MSCs is one such option (Tucker et al., in press) and the aim of this review is to critique and clarify their findings.


51

Figure 1: Cell surface epitope characterisation of mesenchymal stem cells using cell surface staining with a primary antibody that recognises CD105 and a fluorescent secondary antibody that shows up green. The nuclei are counterstained with a blue dye. The figure shows strong staining for CD105, a mesenchymal stem cell marker 2. METHODOLOGY A thorough literature review was conducted and articles relating to the use of BM-MSCs for the treatment of musculoskeletal injuries were identified. The searched primarily focused on the use of the cells to treat common conditions affecting muscles, tendons, ligaments, bones, meniscii, cartilage and their role in osteoarthiritis. 3. RESULTS AND DISCUSSION 3.1 Muscle Increased musculoskeletal activities can exert abnormal biomechanical environments onto muscle which can lead to injuries such as muscular strain and tears which can sufficiently hinder the patient’s mobility. The incidence of such injuries in the professional sporting setting is considerable and troublesome for both sporting professionals and their teams (Elliott et al., 2011). Following muscular injury, repair and regeneration is triggered by local multipotent stem cells. BM-MSCs act as a reserve for muscle precursors and aid in its repair by migrating physiologically into the regenerating muscle. Ferrari et al. (1998) however showed that when BM-MSCs were istered systemically

52


in immunodeficient mice, they had minimal impact on muscular regeneration. However, in cases of extended damage, they maintained the population of more differentiated, muscle-forming precursors (Ferrari et al., 1998). 3.2 Tendon Tendons act to both transmit muscular forces but also as a store of elastic energy (Fukashiro et al., 1995; Oragui et al., 2011). Thus repetitive cyclical loading, such as that exhibited in the Achilles tendon may result in overuse injury (Kvist, 1994), and consequently tendon rupture. The role of BM-MSCs cells in the treatment of tendinitis has been a subject of investigation (Khan and Longo, 2011). Two recent studies evaluated the efficacy of intralesional BM-MSCs injections into equine flexor tendons (Godwin et al., 2011; Schnabel et al., 2009). Both studies reported excellent clinical, radiological and histological improvement in tendons treated with this method and so, provide an incentive for further evaluation in both animal and human models. One study (Chong et al., 2007) looking at rabbit Achilles tendon using a fibrin gel into which BM-MSCs were seeded, demonstrated an increased modulus of elasticity by 32% and an increased proportion of collagen type I compared to the fibrin gel alone group at 3 weeks. However, after 6 and 12 weeks no difference was observed between groups. In a second study looking at rabbit Achilles tendon injuries, Ouyang et al. (2003) used 3 groups: group 1 received BM-MSCs seeded onto a poly-lactide-co-glycolide (PLGA) scaffold; group 2, a PLGA scaffold alone and group 3 received no laceration to act as a control. Group 1 exhibited greater tissue formation and remodelling compared to group 2. Both groups 1 and 2 had similar histological appearance to native tendon by 12 weeks. The tensile stiffness and modulus in group 1 was 87% and 62.6% respectively of a normal tendon whereas in group 2 they were 56.4% and 52.9% respectively suggestive of a potential benefit for these types of injuries. In another study, incised rabbit patella tendons where treated with a collagen gel-BM-MSC composite (treatment group) or simply a collagen gel (control group) (Awad et al., 1999). Histologically, only 40% of the treatment group expressed more physiological, well integrated collagen types, whilst the remainders showed comparable collagen integration types to the control group. However, there was a demonstrable biomechanical advantage in the treatment


53

group; tendon stiffness, modulus of elasticity, maximum stress and strain energy increased by 15%, 7%, 16% and 32% respectively as compared to the control group. This may suggest an advantageous biomechanical effect which is not apparent histologically and may simply be due to an increased cross sectional area provided by the cells. Damage at the tendon bone interface in rabbits was also explored (Ouyang et al., 2004) using fibrin glue with and without BM-MSCs. Both groups showed evidence of perpendicular collagen type fibre formation. However, the control group had type I and III fibres only while the treatment group had a higher proportion of fibres and consisted of collagen type I, II and III. This demonstrates the ability of BM-MSCs to promote fibrocartilage-like tissue formation and thus aids in the healing process. The results from these studies show improved biomechanical properties and healing rates of tendons when BM-MSCs are inserted. 3.3 Ligament Ligaments stabilize ts and control their movements. During sporting activities, they are subjected to higher stress and strain rates as the ts are subjected to more forceful and exaggerated movements. Additionally, they help coordinate the

complex movements required during sporting activities via a

proprioceptive input into the nervous system (Frank, 2004). The cruciate ligaments are probably the most famous and one of the commonest ligaments that can be damaged. Anterior cruciate ligament (ACL) tears can be caused by torsional forces created at the knee whilst the foot is firmly planted on the ground or upon landing or by direct blows to the outside of the knee. Damage to ligaments can also disrupt the physiological loads and movements of ts which may predispose to osteoarthritis (OA) (Muthuri et al., 2011). Effective treatment is essential for the successful recovery from these injuries (Laboute et al., 2010). In cases of severe tears or complete rupture, surgery is a viable option, where the debate on how to repair still rages. This may involve either primary repair by suturing the ligament (Gobbi et al., 2009) or reconstruction using extra- or intra-articular tendon grafts therefore causing donor site morbidity (Streich et al., 2010). BM-MSCs potentially enhance the efficacy of some of the current treatments (Lim et al., 2004) or may act as a treatment in their own

54


right (Al-Rashid and Khan, 2011). Kanaya et al. (2007) injected BM-MSCs into partial torn rat anterior cruciate ligaments and found that this appeared to accelerate their healing and concluded that they may be a viable treatment option. The ultimate failure load of the femur-ACL-tibia complex of the BM-MSC treated group was significantly higher than the control group. The transected area of the ACLs in the BM-MSC group demonstrated no retraction and a better histological grading score. The BM-MSCs survived the intra-articular environment and enhanced the healing of partial tears resulting in more biomechanically and histologically viable results. This potential benefit is ed by other studies (Oe et al., 2011; Wei et al., 2011). In fact, Wei et al concluded that not only do BM-MSCs promote ligamentous healing, but expression of TGFβ1 and VEGF(165) within these cells significantly promoted angiogenesis of the reconstructed ligament at 3, 6, 12 weeks, with the best mechanical properties being achieved at 24 weeks. Bilateral ACL reconstructions using hamstring tendon autografts were carried out on rabbits to investigate whether the use of BM-MSCs would reduce the incidence of early tendon autograft pull out following ligament reconstruction (Lim et al., 2004). The treatment limb autograft was coated with autologous BMMSCs within a fibrin glue carrier. The control limb autograft received only fibrin glue. At 8 weeks post surgery the control had a distinct fibrous interface with the bone, containing collagen type I and III with occasional fibres resembling Sharpey’s fibres bridging the gap. Conversely the treatment group had matured zones of cartilage rich in collagen type II resembling normal entheses. The overall mean failure load and stiffness where 66% and 51% respectively, which was statistically significantly higher in the BM-MSC group. Despite this benefit, 44% of BM-MSC limbs failed by pullout highlighting that although the resulting biomechanical properties are apparent, more work is needed to evaluate this benefit. BM-MSCs appear to be the optimum cell sources for ligament repair and produce better results biomechanically, histologically and physiologically. 3.4 Bone The management of bone defects is challenging. Although bone defects commonly occur after musculoskeletal injury, they can also be caused by surgery or disease (Khan et al., 2009). Non-union is a significant problem affecting up


55

to 10% of fractures (Axelrad et al., 2007). Any approach to deal with bone defects need to address three fundamental features for bone repair: osteoconduction, osteoinduction and osteogenesis. The current ‘gold standard’ autologous cancellous bone grafting is limited by tissue availability and donor site morbidity. Allogenic bone grafting has the potential for disease transmission. The use of growth factors including BMPs has shown promising results (Friedlaender et al., 2001) but their role is limited in the absence of an osteoconductive and osteogenic component. A possible alternative is to use BM-MSCs (Gidado et al., 2009). Some clinical sites are deficient in MSCs and may benefit from BM-MSCs to reactivate fracture healing. The therapeutic options include the use of bone marrow, the use of selected but unexpanded BM-MSCs, or the use of expanded BM-MSCs (Chimutengwende-Gordon et al., in press). Petite et al. (2000) investigated the results of using a coral scaffold with and without BM-MSCs, and with fresh bone marrow (FBM) in sheep. The BMMSC seeded scaffold allowed bone deposition at the same rate as scaffold degradation. It was the only composite that resembled physiological bone and allowed bony union to occur after 16 weeks. Although the coral scaffold was osteoconductive resulting in bone deposition in the medullary centre, scaffold degradation outweighed bone deposition in coral and FBM scaffolds. A different study evaluating the effect of BM-MSCs in healing rates of femoral fractures in rats, a porous hydroxyapatite-tricalcium phosphate ceramic cylinder was used. In one leg the rat received the cylinder alone and in the contralateral leg received the cylinder embedded with BM-MSCs. By 12 weeks union was complete in the BM-MSC group with bony ingrowth into the pores of the scaffold displaying increased strength (215%), stiffness (245%) and torsional energy absorbed (212%) compared to the scaffold side (Bruder et al., 1998b). In a similarly designed study by Bruder et al. (1998a), a ceramic cylinder composed of hydroxyapatite and β-tricalcium phosphate was used to investigate fracture healing in a canine model. The dogs received a cylinder with or without BM-MSCs. In the dogs with cell-free cylinders union occurred between the implant and the bone cortex in ten of twelve dogs by 16 weeks however no callus was visible and most of the pores were filled with fibrous tissue. In the BM-MSC group, bone was distributed evenly throughout the implant and integrated well

56


with the host bone. By 8 weeks solid union had occurred in all 12 bone implant interfaces with a continuous bridge of mineralized bone surrounding the defect. An osseous callus formed around the implant and the adjacent host bone in 84% of specimens. The implant pores were filled with woven or lamellar bone in direct with the ceramic (Bruder et al., 1998a). This finding is ed by another study using mice models and fracture of the tibia (Granero-Molto et al., 2009). The preferred treatment for large bone defects is currently autologous bone grafts. However, the supply of suitable bone is limited and its collection is painful, with a risk of infection, nerve damage, and a loss of function (Calori GM et al 2011). Hence BM-MSC embedded scaffolds offer a safer, less destructive alternative with good results (Khaled et al., 2011). 3.5 Meniscus The meniscus is a vital part of the t. It acts to prevent the deterioration and degeneration of articular cartilage and the onset and development of osteoarthritis. For this reason, research into meniscus repair has been the recipient of particular interest from the orthopedic and bioengineering communities. They also function to absorb shock during dynamic loading and have a major role in the tribological properties of the knee t (Makris et al., 2011). Meniscal tears often occur in conjunction with ACL injuries (Noyes et al., 1980). Although lesions in the peripheral vascular region of the meniscus heal well but lesions in the central avascular area fail to do so (Klompmaker et al., 1996). The results with allograft are variable. Isolating meniscal cells from the resected region is another option that has been explored but the quantity and quality of these cells limits applications (Ha et al., 2011). Prosthetic replacement has received promising results from early animal studies but further studies are needed. Another approach currently being investigated is the use of BM-MSCs seeded scaffolds. Fibrin glue scaffolds were inserted into meniscal lesions in rats with and without BM-MSCs. At 12 weeks, the cell-free scaffold group had many small round cells within the fibrin glue that were synthesising ECM in 25% of the specimens. The BMMSC group at that stage contained an abundance of round cells within the


57

scaffold which were surrounded completely by ECM in 75% specimens. In addition, cartilage-like tissue could also be seen (Izuta et al., 2001). Walsh et al. (1999) investigated the effect of cell-seeded collagen type I scaffolds in rabbits. The rabbits underwent bilateral partial menisectomy and then either no treatment, autogenous periosteal graft, type I collagen sponge or a type I collagen sponge with BM-MSCs. Time-dependant osteoarthritic changes developed in all groups. These changes were greater in the autogenous periosteal graft group and fewer in the collagen scaffold group, especially when used with BM-MSCs. The addition of BM-MSCs to the scaffold enhanced fibrocartilage regeneration with evidence of mature bundles of collagen and proteoglycan. In another study, rabbits with meniscal resection of the pars intermedia received either a hyaluronon/gelatine scaffold with or without BM-MSCs, or received no treatment. The BM-MSC knees had high cellularity of chondrocytelike morphology and extensive ECM resembling that of normal meniscus. There was nearly complete filling of the defects with good integration of the scaffold. The amount of fibrocartilage seen was significantly greater than in the cell-free scaffold. The cell-free scaffold group had a partially filled defect with good repair tissue integration but t extracellular matrix produced did not contain any type II collagen. The defect in the control was, in the majority, unfilled (Angele et al., 2008). The effect of BM-MSCs when applied within a blood clot by sutures to a defected middle third of meniscus was investigated using a goat model. The goats were divided into four groups; Group 1 received only sutures, group 2 sutures and a blood clot, group 3 sutures, a blood clot and BM-MSCs and group 4 received nothing. Group 1 had 4 healed and 4 partially healed knees (3 at 75% and 1 at 50%) with no failed repairs. In group 2, 5 defects were healed and 2 partially healed (by 50%) and 1 failed repair. The repaired sections were more organised with less cellularity compared to group 1. Group 3 had 3 healed, 1 partially healed (25%) and 4 failed repairs. The repair site had reduced cellularity, increased matrix and increased orientation of the matrix. Finally, Group 4 had 7 knees with no healing and 1 partial healing (25%). This study therefore proved that BM-MSCs were detrimental to meniscal healing (Port et al., 1996). Most of these studies show the positive effects of BM-MSCs on mensical healing. These cells have an ability to withstand the avascular meniscal conditions

58


and appear well-suited to defects within this area. In vitro studies have demonstrated that the matrix forming phenotype of human meniscus cells can be enhanced by expansion in growth factors and altering the oxygen tension (Adesida et al., 2006; Adesida et al., 2007) and further work on these aspects is ongoing. 3.6 Cartilage Articular cartilage is intregral to the tribological properties of ts. Cartilage lesions are common in sporting activities, with some studies showing up to 49% of injuries associated with athletic activity (Aroen et al., 2004). Their high load bearing and shock absorbing capacity help to withstand the mechanical force exerted across ts during sporting activity (Williams et al., 2007). Once damaged cartilage, is vulnerable due to its poor ability to heal, even small defects may degenerate over time, ultimately causing osteoarthritis (Redman et al., 2005). Articular cartilage is particularly suitable for tissue engineering applications as it is avascular, aneural and alymphatic (Khan and Hardingham, 2009). Articular cartilage shows a limited capacity for repair following injury. Cartilage injuries that extend to the subchondral bone show some signs of repair due to the release of BM-MSCs from the subchondral bone, and this principle is employed in microfractures (Punwar and Khan, 2011). Current treatments such as arthroscopic management, autologous osteochondral transfer and autologous chondrocyte implantation (ACI) have all shown positive results. However a systematic review comparing autologous chondrocyte implantation, osteochondral autograft transfer, matrix-induced autologous chondrocyte implantation and microfracture failed to identify a single technique consistently showing superior results compared with the others. It did however find that outcomes for microfracture tended to be worse in larger lesions (Magnussen et al., 2008). Im et al. investigated the ability of BM-MSCs to treat cartilage defects (Im et al., 2001). They suspended BM-MSCs in Ham F-12 medium before injecting into full thickness cartilage defects in the patellar groove of rabbits. The control group received cell free medium. At 14 weeks the BM-MSC group contained reparative tissue resembling articular cartilage with a fully repaired subchondral bone layer. However, the reparative tissue of the control defects was thin, irregular and undifferentiated with less matrix collagen type II. Histological grading scores

59


indicated the treatment group performed significantly better than the control (14.8 vs 8.9). Thus, the findings suggest the use of BM-MSCs in this way enhances cartilage repair but does not guarantee cartilaginous healing. Wakitani et al. (1994) used BM-MSCs or periosteum derived mesenchymal stem cells (PD-MSCs) from rabbits and seeded them into a type 1 collagen gel. They were then implanted into large (3x6 mm), full thickness osteochondral defects located in the weight bearing surface of the medial femoral condyle. The contralateral knee served as a control with its defect either left empty or filled with collagen free gel. The BM-MSC group produced reparative tissue more similar to hyaline cartilage with better integration by week 4. However by week 24, the quality of this tissue progressively declined as the thickness of the articular cartilage portion reduced below that of normal cartilage. The control group showed markedly inferior repair throughout the assessment. PD-MSCs yielded results very similar to BM-MSCs but in addition exhibited a progressive increase in surface irregularity. Hybrid designs for scaffolds have also been used. Shao et al. (2006) seeded BM-MSCs into a Polycaprolactone (PCL) scaffold for the cartilage portion and a tricalcium phosphate-reinforced PCL scaffold for the bone portion. With fibrin glue, the seeded scaffolds were implanted into large osteochondral defects in the load bearing medial femoral condyle of rabbits. Controls received a cell free scaffold. After 6 months, repair tissue from the BM-MSC group was well integrated with host bone in all specimens. Most samples were hyaline like in nature with identifiable collagen type II and glycosaminoglycan, and an almost normal physiological stiffness. Defects in the control group were incompletely filled with fibrous repair tissue with little resemblance to cartilage or bone. However, some repair tissues in the BM-MSC

group

also

experienced

fissures

and

cracks at the integration site and microscopically demonstrated a lack of typical zonal arrangement (Shao et al., 2006). Similar to Shao et al. (2006), Uematsu et al. used poly-lactic-glycolic acid (PLGA) scaffolds seeded with BM-MSCs (Uematsu et al., 2005) to treat full thickness osteochondral defects in the femoropatellar groove of rabbit knees. Control defects were treated with cell free PLGA scaffolds or left empty. The findings of this study ed the findings by Shao et al. but they were able to show signs

60


of zonal organization within the newly formed cartilage were similar to the previous scaffold studies. Although in of Wakitani et al. (1994), it did not, however, report the trend in thinning of the reparative cartilage at 12 weeks. Unlike Shao et al there were signs of zonal organisation of the newly formed cartilage. Additionally, the PLGA scaffold was able to prevent leakage of the injected cells away from the defect, as reported by Im et al. (2001). It is clear that BM-MSCs do have a role to play in the treatment of osteochondral defects, however it is an area of research that must be investigated further. The use of scaffolds, growth factors and altered culture conditions for in vitro expansion are synergistic factors that also require further evaluation (Khan et al., 2007; Khan et al., 2008). 3.7 Spinal Cord and Nerve Tissue Spinal cord injuries have a significant socioeconomic impact on patients and on society as a whole. Even though endogenous stem cells are present in the spinal cord, recovery from spinal cord injuries is unpredictable. Sanchez-Ramos et al. (2000) have shown that BM-MSCs can successfully differentiate down the neuronal lineage in vitro. In a spinal cord injury animal model, Akiyama et al. (2002) have shown that BM-MSC implantation results in the formation of neural and myelin-producing cells, axonal regeneration and functional recovery. There have only been limited studies in humans. Park et al. (2005) showed that intralesional injections of bone marrow mononuclear cell fraction in five patients with acute spinal cord injury resulted in improvement in sensory and motor functions. Syková et al. (2006) found similar results in 20 patients who were given intravenous injections in the acute post-injury period. Nerve tissue is currently routinely replaced using autografts that results in variable regeneration and is associated with donor site morbidity. Current tissue engineering strategies are exploring nerve guidance conduits, and cultureexpanded Schwann cells with polylactic acid and polylactic-co-glycolic acid scaffolds for regeneration through the conduit (Hadlock et al., 1998; Hadlock et al., 1999). There are currently no randomised controlled trials and better quality studies are needed before any definitive conclusions can be drawn on the role of stem cells in spinal cord and nerve tissue repair (Khan et al., 2009).


61

4. CONCLUSION Unlike other sources of stem cells, bone marrow is easy to obtain requiring minimal donor site morbidity, invasiveness and anaesthetic and these properties make BM-MSCs an appropriate choice for musculoskeletal injuries (Kennard et al., 2011; Malik and Khan, 2011). For example, to obtain ACL fibroblasts an arthroscopy is required in an already injured knee, whereas BM-MSCs can be aspirated from the iliac crest. BM-MSCs can be isolated with relative ease due to their superior ability to bind to tissue culture plastic relative to other bone marrow cells (Petite et al., 2000). Once isolated, BM-MSCs can be easily proliferated in vitro without losing their capacity for differentiation. Due to their multi-lineage potential, repair of complex injuries is possible. For example, when injected into a knee t with injuries to the ACL, medial meniscus and cartilage of the femoral condyles, BM-MSCs mobilize to affected areas and contribute to regeneration (Agung et al., 2006). Bone marrow derived cells appear to have several advantages over other mesenchymal cells (Khan et al., 2010). They undergo a higher degree of mineralisation when differentiating down an osteogenic lineage compared with aminiotic fluid (AF-MSC) and equine umbilical cord MSCs (EUC-MSC) (Lovati et al., 2011). In addition, their autologous nature eliminates the issue of immunoreactions and ethical problems. Any successful future therapy is likely to involve the use of scaffolds has been shown to be efficacious. They provide architectural and prevent leakage of cells from the defect. The limitation of the evidence to date is that most of the studies involve small numbers of animal models with inflicted injuries; this does mean that they findings may not be translated to trauma patients or human subjects. Further work in larger animal and ultimately ethically approved clinical trials should be explored before any clinical relevance can be assessed. Key Points: (i) Damage to musculoskeletal tissues can be treated with BM-MSCs. (ii) BM-MSCs can be istered directly into the tissue defects via injection however there is a growing body of evidence to the use of scaffolds. When scaffolds are used, there is still inconclusive evidence to one medium over another.

62


(iii) As a cell source for tissue engineering, BM-MSCs are autologous in nature and hence eliminate the issue of immunoreactions and ethical problems. They can be harvested aspiration and have a high in vitro proliferation rate whilst maintaining their differentiating capacity. (iv) The vast majority of these studies are at the small animal stage and therefore further work using larger animal models, and ideally humans is required. COMPETING INTERESTS Author has declared that no competing interests exist. REFERENCES: 1. Adesida, A.B., Brady, L.M., Khan, W.S., Hardingham, T.E. (2006). The matrix forming phenotype of human meniscus cells is enhanced by expansion in the presence of fibroblast growth factor 2 and hypoxia. Arthritis Res Ther., 8(3), R61. 2. Adesida, A.B., Brady, L.M., Khan, W.S., Millward-Sadler, J.S., Salter, D.M., Hardingham, T.E. (2007). Human meniscus cells express HIF-1alpha and increased SOX9 in response to low oxygen tension in cell aggregate culture and deposit collagen type I and II in a proteoglycan-deficient matrix. Arthritis Res Ther., 9(4), R69. 3. Agung, M., Ochi, M., Yanada, S., Adachi, N., Izuta, Y., Yamasaki, T., Toda, K (2006). Mobilization of bone marrow-derived mesenchymal stem cells into the injures tissues after intraarticular injection and their contribution to tissue regeneration. Knee Surg Sports Traumatol Arthrosc, 14, 1307-1314. 4. Akiyama, Y., Radtke, C., Honmou, O. (2002). Remyelination of the spinal cord following intravenous delivery of bone marrow cells. Glia, 39, 229–236. a. Al-Rashid, M., Khan, W.S. (2011). Stem cells and ligament repair. In: Berhardt LV (ed) Advances in Medicine and Biology, Nova Science Publishers, New York. 5. Angele, P., Johnstone, B., Kujat, R., Zellner, J., Nerlich, M., Goldberg, V., Yoo, J. (2008). Stem cell based tissue engineering for meniscus repair. Journal of Biomedical Materials Research Part A, 85A(2), 445-455.


63

6. Aroen, A., Loken, S., Heir, S., Alvik, E., Ekeland, A., Granlund, O., Engebretsen, L. (2004). Articular cartilage lesions in 993 consecutive knee arthroscopies. American Journal of Sports Medicine, 32, 211-215. 7. Awad, H., Butler, D., Boivin, G., Smith, F., Malaviya, P., Huibregtse, B., Caplan, A. (1999). Autologous mesenchymal stem cell-mediated repair of tendon. Tissue Engineering, 5(3), 267-277. 8. Axelrad, T.W, Kakar, S., Einhorn, T.A. (2007). New technologies for the enhancement of skeletal repair. Injury, 38, S. 49–62. 9. Bruder, S.P., Kraus, K.H., Goldberg, V., Kadiyala, S. (1998a). The Effect of Implants Loaded with Autologous Mesenchymal Stem Cells on the Healing of Canine Segmental Bone Defects. Journal of Bone and t Surgery, 80(7), 985-996. 10. Bruder, S.P., Kurth, A.A., Shea, M., Hayes, W.C., Jaiswal, N., Kadiyala, S. (1998b). Bone regeneration by implantation of purified, culture-expanded human

mesenchymal

stem cells. Journal of Orthopaedic Research, 16(2),

155-162. 11. Calori, G.M., Mazza, E., Colombo, M., Ripamonti, C. (2011). The use of bone-graft substitutes in large bone defects: Any specific needs? Injury 2011 (Ahead of print). 12. Chimutengwende-Gordon, M., Khan, W.S. (2011). Advances in the use of stem cells and tissue engineering applications in bone repair. Curr Stem Cell Res Ther. (in press). 13. Chong, A., Ang, A., Goh, J., Hui, J., Lim, A., Lee, E., Lim, B. (2007). Bone marrow-derived mesenchymal stem cells influenced early tendon-healing in a rabbit Achilles tendon model. The Journal of Bone and t Surgery, 89, 74-81. 14. Elliott, M.C, Zarins, B, Powell, J.W., Kenyon, C.D. (2011). Hamstring muscle strains in professional football players: a 10-year review. American Journal of Sports Medicine, 39(4), 843-850. 15. Ferrari, G., Cusella-De Angelis, G., Coletta, M., Paolucci, E., Stornaiuolo, A., Cossu, G., Mavilio, F. (1998). Muscle regeneration by bone marrow-derived myogenic progenitors. Science, 279, 1528-1530.

64


16. Frank, C. (2004). Ligament structure, physiology and function. J Musculoskel Neuron Interact., 4(2), 199-201. 17. Friedlaender, G.E., Perry, C.R., Cole, J.D. (2001). Osteogenic protein-1 (bone morphogenetic protein-7) in the treatment of tibial non-unions. Journal of Bone and t Surgery, 83-A, S. 151–158. 18. Freidenstein, A.J, Chailakhjan, R.K., Lalykina, K.S. (1970). The development of fibroblast colonies in monolayer cultures of guinea pig bone marrow and spleen cells. Cell Tissue Kinet, 4, 393-403. 19. Fukashiro, S., Komi, P., Jarvinen, M., Miyashita, M. (1995). In vivo achilles tendon loading' during jumping in humans. European Journal of Applied Physiology and Occupational Physiology, 71(5), 453-458. 20. Gidado, S., Khan, W.S., Marsh, D.R. (2009). The Effect of Changes in Oxygen Tension During Fracture Repair on Mesenchymal Stem Cell and Bone Activities. Current Research Journal of Biological Sciences, 1(1), 7-10. 21. Godwin, E.E., Young, N.J., Dudhia, J., Beamish, I.C., Smith, R.K.W. (2011). Implantation of bone marrow-derived mesenchymal stem cells demonstrates improved outcome in horses

with

overstrain

injury

of

the

superficial

digital flexor tendon, DOI: 10.1111/j.2042-3306.2011.00363. 22. Granero-Molto, F., Weis, J.A., Miga, M., Landis, B., Myers, T., O'Rear, L., Longobardi, L., Duco Jansen, E., Mortlock, D., Spagnoli, A. (2009). Regenerative effects of transplanted mesenchymal stem cells in fracture healing. Stem Cells, 27, 1887-1898. 23. Ha, J.K., Sung, J.H., Shim, J.C., Seo, J.G., Kim, J.G. (2011). Medial meniscus allograft transplantation using a modified bone plug technique: clinical, radiologic, and arthroscopic results. Arthroscopy, 27(7), 944-950. 24. Hadlock, T., Elisseeff, J., Langer, R., Vacanti, J., Cheney, M. (1998). A tissue-engineered conduit for peripheral nerve repair. Archives of Otolaryngology. Head and Neck Surgery, 124, 1081-1086. 25. Hadlock, T., Sundback, C., Koka, R., Hunter, D., Cheney, M., Vacanti, J. (1999). A novel, biodegradable polymer conduit delivers neurotrophins and promotes nerve regeneration. Laryngoscope, 109, 1412-1416.


65

26. Im, G., Kim, D., Shin, J., Hyun, C., Cho, W. (2001). Repair of cartilage defect in the rabbit with cultured mesenchymal stem cells from bone marrow. Journal of Bone and t Surgery, 83b, 289-294. 27. Izuta, Y., Ochi, M., Adachi, N., Deie, M., Yamasaki, T., Shinomiya, R. (2001). Meniscal repair using bone marrow-derived mesenchymal stem cells: experimental study using green fluorescent protein transgenic mice. The Knee, 12, 217-223. 28. Johnstone, B., Hering, T.M., Caplan, A.I., Goldberg, V.M., Yoo, J.U. (1998). In vitro chondrogenesis of bone marrow-derived mesenchymal progenitor cells. Experiments Cell Research, 238, 265-72. 29. Kanaya, A., Deie, M., Adachi, N., Nishimori, M., Yanada, S., Ochi, M. (2007). Intra-articular injection of mesenchymal stromal cells in partially torn anterior cruciate ligaments in a rat model. Arthroscopy, 23(6), 610-617. 30. Kennard, L., Tailor, H.D., Thanabalasundaram, G., Khan, W.S. (2011). Advances and Developments in the Use of Human Mesenchymal Stem Cells– A Few Considerations. Open Orthopaedic Journal. 5, 245-9. 31. Khaled, E.G., Saleh, M., Hindocha, S., Griffin, M., Khan, W.S. (2011). Tissue Engineering for Bone Production. Stem Cells, Gene Therapy and Scaffolds. Open Orthopaedic Journal, 5, 288-94. 32. Khan, W.S., Adesida, A.B., Hardingham, T.E. (2007). Hypoxic Conditions Increase HIF2a and Enhance Chondrogenesis in Stem Cells from the Infrapatellar Fat Pad of Osteoarthritic Patients. Arthritis Research Therapy, 9(3), R55. 33. Khan, W.S., Tew, S.R., Adesida, A.B., Hardingham, T.E. (2008). Human infrapatellar fat pad derived stem cells express the pericyte marker 3G5 and show enhanced chondrogenesis after expansion in fibroblast growth factor-2. Arthritis Research Therapy, 10(4), R74. 34. Khan, W.S., Hardingham, T.E. (2009). Stem Cell Applications and Cartilage Tissue Engineering Approaches Applicable in Hand Surgery, In: Beckingsworth RH (ed), Hand Surgery: Preoperative Expectations, Techniques and Results, Nova Science Publishers, New York.

66


35. Khan, W.S., Malik, A.A., Hardingham, T.E. (2009). Stem cell applications and tissue engineering approaches in surgical practice. Journal of Perioperative Practice, 19(4), 130-5. 36. Khan, W.S., Adesida, A.B., Tew, S.R., Lowe, E.T., Hardingham, T.E. (2010). Bone Marrow Derived Mesenchymal Stem Cells Express the Pericyte Marker 3G5 in Culture and Show Enhanced Chondrogenesis in Hypoxic Conditions. Journal of Orthopaedic Research, 28(6), 834-40. 37. Khan, W.S., Longo, U.G. (2011). The role of platelet rich plasma injections in Achilles tendonoses. In: Berhardt LV (ed.). Advances in Medicine and Biology, 37, Nova Science Publishers, New York. 38. Klompmaker, J., Veth, R.P., Jansen, H.W., Nielsen, H.K., de Groot, J.H., Pennings, A.J., Kuijer, R. (1996). Meniscal repair by fibrocartilage in the dog: characterization of the repair tissue and the role of vascularity. Biomaterials, 17, 1685-1691. 39. Koen, H., Roeland, J. (2005). Patellar tendinopathy in athletes: Current diagnostic and therapeutic recommendations. Sports Medicine, 35(1), 71-87. 40. Kujala, U., Kaprio, J., Sarno, S. (1994). Osteoarthritis of weight bearing ts of lower limbs in former elite male athletes. BMJ, 308(6923), 231-234. 41. Kvist, M. (1994). Achilles tendon injuries in athletes. Sports Med, 18(3), 173-201. 42. Laboute, E., Savalli, L., Puig, P., Trouve, P., Sabot, G., Monnier, G., Dubroca, B. (2010). Analysis of return to competition and repeat rupture for 298 anterior cruciate ligament reconstructions with patellar or hamstring tendon autograft in sportspeople. Annals Physical Rehabilitation Medicine, 53(10), 598-614. 43. Lim, J., Hui, J., Li, L., Thambyah, A., Goh, J., Lee, E. (2004). Enhancement of tendon graft osteointegration using mesenchymal stem cells in a rabbit model of anterior cruciate ligament reconstruction. The Journal of Arthroscopic and Related Surgery, 20(9), 899-910. 44. Lovati, A., Corradetti, B., Lange, C., Recordati, C., Bonacina, E., Bizzaro, D., Cremonesi, F. (2011). Comparison of equine bone marrow-, umbilical cord matrix and amniotic fluid-derived progenitor cells. Veterinary Research Communications, 35(2), 103-121.


67

45. Mafi, P., Hindocha, S., Mafi, R., Griffin, M., Khan, W.S. (2011). Sources of Adult Mesenchymal Stem Cells Applicable for Musculoskeletal Applications. A Systematic Review of the Literature. Open Orthopaedic Journal, 5, 238-44. 46. Magnussen, R.A., Dunn, W.R., Carey, J.L., Spindler, K.P. (2008). Treatment of focal articular cartilage defects in the knee: a systematic review. Clinical Orthopaedic Related Research, 466(4), 952-962. 47. Mahapatra, A., Khan, W.S. (2011). Editorial: Tissue Engineering in Orthopaedics

and Musculoskeletal Sciences. Open Orthopaedic Journal, 5,

234-7. 48. Makris, E.A., Hadidi, P., Athanasiou, K.A. (2011). The knee meniscus: Structure-function, pathophysiology, current repair techniques, and prospects for regeneration. Biomaterials, 32(30), 7411-7431. 49. Malik, A., Khan, W.S. (2011). Editorial: Stem cell applications and tissue engineering approaches in orthopaedic surgery and musculoskeletal medicine. Current Stem Cell Research Therapeutics (In press). 50. Muthuri, S.G., McWilliams, D.F., Doherty, M., Zhang, W. (2011). History of knee injuries and knee osteoarthritis: a meta-analysis of observational studies. Osteoarthritis Cartilage [Epub ahead of print]. 51. Nannaparaju, M., Oragui, E., Khan, W.S. (2011). The role of stem cells, scaffolds and bioreactors in musculoskeletal tissue engineering. In: Xiao Y (ed) Mesenchymal Stem Cells, Nova Science Publishers, New York. 52. Noyes, F., Basset, R., Grood, E., Butler, D. (1980). Arthroscopy in acute traumatic hemarthrosis of the knee. Incidence of anterior cruciate tears and other injuries. The Journal of Bone and t Surgery, 2, 687-695. 53. Oe, K., Kushida, T., Okamoto, N., Umeda, M., Nakamura, T., Ikehara, S., Iida, H. (2011). New strategies for anterior cruciate ligament partial rupture using bone marrow transplantation in rats. Stem Cells and Development, 20(4), 671-679. 54. Oragui, E., Sachinis, N., Hope, N., Khan, W.S. (2011). Short Communication: Tendon Regeneration and Repair, and the Role of Mesenchymal Stem Cells. In: Xiao Y (ed) Mesenchymal Stem Cells, Nova Science Publishers, New York.

68


55. Ouyang, H.W., Goh, J.C., Thambyah, A., Teoh, S.H., Lee, E.H. (2003). Knitted poly-lactide-co-glycolide scaffold loaded with bone marrow stromal cells in repair and regeneration of rabbit Achilles tendon. Tissue Engineering, 9(3), 431-439. 56. Ouyang, H.W., Goh, J., Lee, E. (2004). Use of bone marrow stromal cells for tendon graft-to-bone healing: histological and immunohistochemical studies in a rabbit model. American Journal of Sports Medicine, 32, 321-327. 57. Park, H.C., Shim, Y.S., Ha, Y. (2005). Treatment of complete spinal cord injury patients by autologous bone marrow cell transplantation and istration of granulocyte-macrophage colony stimulating factor. Tissue Engineering, 11, 913–922. 58. Petite, H., Viateau, V., Bensaid, W., Meunier, A., Pollack, C., Bourguignon, M., Oudina, K., Sedel, L., Guillemin, G. (2000). Tissue-engineered bone regeneration. Nature Biotechnology, 18, 959-963. 59. Pittenger, M., Mackay, A., Beck, S., Jaiswal, R., Douglas, R., Mosca, J., Moorman, M., Simonetti, D., Craig, S., Marshak, D. (1999). Multilineage Potential of Adult Human Mesenchymal Stem Cells. Science, 284, 143-147. 60. Port, J., Jackson, D.W., Lee, T.Q., Simon, T.M. (1996). Meniscal Repair Supplemented With Exogenous Fibrin Clot and Autogenous Cultured Marrow Cells in the Goat Model. The American Journal of Sports Medicine, 24(4), 547-555. 61. Punwar, S., Khan, W.S. (2011). Mesenchymal Stem Cells and Articular Cartilage Repair: Clinical Studies and Future Direction. Open Orthopaedic Journal, 5, 295-300. 62. Redman, S., Oldfield, S., Archer, C. (2005). Current strategies for articular cartilage repair. European Cells and Materials, 9, 23-32. 63. Sanchez-Ramos, J., Song, S., Cardozo-Pelaez, F., et al. (2000). Adult bone marrow stromal cells differentiate into neural cells in vitro. Experimental Neurology, 164, 247–256. 64. Schnabel, L.V., Lynch, M.E., van der Meulen, M.C., Yeager, A.E., Kornatowski, M.A., Nixon, A.J. (2009). Mesenchymal stem cells and insulin-like growth factor-I gene-enhanced mesenchymal stem cells improve structural aspects of healing in equine flexor digitorum superficialis tendons. Journal of Orthopaedic Research, 27(10), 1392-1398.


69

65. Sekiya, I., Vuoristo, J.T., Larson, B.L., Prockop, D.J. (2002). In vitro cartilage formation by human adult stem cells from bone marrow stroma defines the sequence of cellular and molecular events during chondrogenesis. Proc Natl Acad Sci., U S A., 99, 4397-4402. 66. Shao, X., Goh, J., Hutmacher, D., Lee, E., Zigang, G. (2006). Repair of large osteochondral defects using hybrid scaffolds and bone marrow-derived mesenchymal stem cells in a rabbit model. Tissue Engineering, 12(6), 1539-1551. 67. Sherman, M., Warren, R., Marshall, J., Savatsky, G. (1988). A clinical and radiographical analysis of 127 anterior cruciate insufficient knees. Clinical Orthopaedics and Related Research, 227, 229-237. 68. Short, B., Brouard, N., Occhioduro-Scott, T., Ramakrishnand, A., Simmons, P.J. (2003). Mesenchymal stem cells. Archives Medical Research, 34, 565-71. 69. Streich, N.A., Zimmermann, D., Bode, G., Schmitt, H. (2010). Reconstructive versus non-reconstructive treatment of anterior cruciate ligament insufficiency. A retrospective matched-pair long-term follow-up. International Orthopaedics, 35(4), 607-13. 70. Syková, E., Homola, A., Mazanec, R. (2006). Autologous bone marrow transplantation in patients with subacute and chronic spinal cord injury. Cell Transplant, 15, 675–687. 71. Thanabalasundaram, G., Arumalla, N., Tailor, H.D., Khan, W.S. (2011). Regulation of differentiation of mesenchymal stem cells into musculoskeletal cells. Current Stem Cell Research and Therapy (in press). 72. Tucker, B.A., Karamsadkar, S.S., Khan, W.S., Pastides, P. (2011). The Role of Bone Marrow Derived Mesenchymal Stem Cells in Sports Injuries. Journal of Stem Cells (in press). 73. Uematsu, K., Hattori, K., Ishimoto, Y., Yamauchi, J., Habata, T., Takakura, Y., Ohgushi, H., Fukuchi, T., Sato, M. (2005). Cartilage regeneration using mesenchymal stem cells and a three-dimensional poly-lactic-glycolic acid (PLGA) scaffold, Biomaterials, 26, 4273-4279. 74. Wakitani, S., Goto, T., Pineda, S., Young, R., Mansour, J., Kaplan, A., Goldberg, V. (1994). Mesenchymal cell-based repair of large, full-thickness defects of articular cartilage. Journal of Bone and t Surgery, 76, 579-592.

70


75. Wei, X., Mao, Z., Hou, Y., Lin, L., Xue, T., Chen, L., Wang, H., Yu, C. (2011). Local istration of TGFβ-1/VEGF165 gene-transduced bone mesenchymal stem cells for Achilles allograft replacement of the anterior cruciate ligament in rabbits. Biochemical and Biophysical Research Communication, 406(2), 204-210. 76. Williams, R., Peterson, L., Cole, B. (2007). Cartilage repair strategies. Humana Press Inc.

71


Yu.V. Odinets, Kharkiv National Medical University, Professor, Doctor of Medical Sciences, Department of Pediatrics №2, N.I. Makieieva, Kharkiv National Medical University, Professor, Doctor of Medical Sciences, Department of Pediatrics №2, V.A. Golovachova, Kharkiv National Medical University, Assistant, Candidate of Medical Sciences, Department of Pediatrics №2, K.K. Iarova, Kharkiv National Medical University, Assistant Professor, Candidate of Medical Sciences, Department of Pediatrics №2, N.P. Alyeksyeyeva, Kharkiv National Medical University, Assistant Professor, Candidate of Medical Sciences, Department of Pediatrics №2

Macro- and microelement composition of blood and hair and ecological related renal pathology in children Abstract: 142 children with renal pathology who live in regions with different levels of environmental pollution were examined in order to investigate the action of ecological factors on the macro- and microelements of blood serum. The carried out research have shown that most expressing change were found in children with nephropathies from ecological "polluted" cluster vs those from "clean" cluster that is indicative of action of disadvantage ecological factors on development of nephropathy. Keywords: macro- and microelements, ecological factors, renal pathology, children. Ю.В. Одинец, Харьковский национальный медицинский университет, профессор, доктор медицинских наук, кафедра педиатрии №2,

72


Н.И. Макеева, Харьковский национальный медицинский университет, профессор, доктор медицинских наук, кафедра педиатрии №2, В.А. Головачева, Харьковский национальный медицинский университет, ассистент, кандидат медицинских наук, кафедра педиатрии №2, Е.К. Яровая, Харьковский национальный медицинский университет, доцент, кандидат медицинских наук, кафедра педиатрии №2, Н.П. Алексеева, Харьковский национальный медицинский университет, доцент, кандидат медицинских наук, кафедра педиатрии №2

Макро- и микроэлементный состав крови и волос и экозависимая патология почек у детей Аннотация: С целью изучения действия экологических факторов на элементный состав сыворотки крови обследовано 142 ребенка с патологией почек, которые проживают в регионах с разным уровнем загрязнения окружающей среды. Проведенное исследование показало, что наиболее выраженные изменения наблюдаются у детей, которые проживают в экологически «загрязненном» кластере, в сравнении с больными, которые проживают в экологически «чистом» кластере, что свидетельствует о действии неблагоприятных экологических факторов на развитие нефропатии. Ключевые слова: макро- и микроэлементы, экологические факторы, патология почек, дети. Неблагоприятная

экологическая

ситуация,

социально-экономическое

положение значительной части населения, стрессовые нагрузки способствуют прогрессирующему ухудшению показателей заболевания детей нефропатиями [1]. Несмотря на многочисленные исследования в области экопатологии, выявление экозависимых состояний остается трудной задачей, что обусловлено как большим разнообразием действия экологических факторов на состояние


73

здоровья детей в популяции человека, так и сложностью обнаружения причинноследственных связей [2]. По литературным данным, частота патологии органов мочевой системы в "загрязненных" регионах в 7 раз превышает общепопуляционную, с преобладанием нефропатий с гематурией. Генетические исследования семей, проживающих в таких регионах, продемонстрировали высокую распространенность метаболических нарушений и патологию органов мочевой системы с преобладанием дизметаболических нефропатий и мочекаменной болезни [3]. Традиционные методы обследования зачастую не проявляют заболеваний почек, не позволяют прогнозировать их последствия для здоровья больного. Цель исследования: Изучить действие экологических факторов на макро- и микроэлементный состав крови и волос детей, больных нефропатиями. Методы исследования: Нами тщательно изучена экологическая обстановка региона с учетом ряда аэроэкологических факторов, в том числе с распределением детского населения по двум экологическим условным кластерам (УК). Распределение УК выполнено с использованием интегрального показателя качества окружающей среды, розы ветров и с использованием результатов прямых измерений факторов окружающей среды (Хn) в зонах экологического мониторинга Харьковского областного центра гидрометеорологии. Характеристика окружающей среды включала следующие факторы: Х1 - пыль; Х2 - диоксид серы; Х3 - сульфаты; Х4 - оксид углерода; Х5 - диоксид азота; Х6 - оксид азота; Х7 - сероводород; Х8 - фенол; Х9 - сажа; Х10 - аммиак; Х11 формальдегид. Согласно методике экологической кластеризации, с учетом комплекса факторов, мы разделили г. Харьков на два кластера: УКІ – с достаточным уровнем качества окружающей среды и УКІІ – с низким уровнем качества окружающей среды. Под наблюдением находилось 94 ребенка в возрасте от 1 года до 18 лет, проживающих в разных УК, из них 34 – с гломерулонефритом, 26 – с интерстициальным нефритом, 34 – с дизметаболической нефропатией. Контрольную группу составили 34 практически здоровых ребенка, проживающих в УКІ. Верификация диагнозов проводилась на основе тщательного клиниколабораторного и инструментального обследования больных по общепринятым методикам.

74


Исследование микро- и микроэлементов (калий, натрий, кальций, магний, цинк, медь, марганец, никель, железо, свинец) в биологических средах детей (сыворотка крови, волос) проведено спектрометрическим методом [4] с использованием атомно-абсорбционной спектрофотометра "Сатурн". Все полученные цифровые данные обработаны статистическими методами исследования [5]. Результаты проведенного клинического исследования показали, что развитию гломерулопатии в большинстве случаев предшествовали острые респираторные инфекции (39,9% наблюдений), обострение хронического тонзиллита или ангина (у 20,9% больных). В 8,3% случаев заболевание развилось на фоне аллергических реакций, а у 2,3% детей с клиническими проявлениями стрептодермии. В 29,2% наблюдений этиологический фактор установить не удалось. Структура заболеваний, предшествующей развитию гломерулопатии, за последние годы изменилась: наблюдается снижение удельного веса стрептококковой инфекции в развитии гломерулопатии. Среди обследованных детей, страдающих дизметаболической нефропатией, 78% проживают в УКІІ, что косвенно может свидетельствовать о воздействии экофакторов на развитие нефропатии. Анализ анте- и интранатального периодов показал, что у матерей 36,1±5,5% детей отмечалась патология беременности (гестоз 1 и/или 2 поло-вины, угроза срыва и др.), а в 34,7±5,7% - родов (асфиксия, родовые травмы, роды путем кесарева сечения, стимулированные). Более половины детей (61,1±5,9%) находилось на раннем искусственном вскармливании. Проявления пищевой и/или медикаментозной аллергии были обнаружены у 27,1±5,5% обследованных детей. У 31,2±5,9% детей, находившихся под нашим наблю-дением, в анамнезе жизни отмечались частые респираторные заболевания, вирусные инфекции, ангины. Обращает внимание тот факт, что у ближайших родственников 34,7±4,7% детей отмечалась патология мочевыводящей системы (гломерулонефрит, пиелонефрит, мочекаменная болезнь), из них 90% детей проживают в УКІІ и только 10% детей - в УКІ, подтверждая предположение об экозависимой нефропатии. Для изучения макро- и микроэлементного обмена больные гломерулонефритом разделены на 2 группы: 1 группу составили дети с острым гломерулонефритом с нефротическим синдромом, нефротическим синдромом с

75


гематурией и гипертензией и хроническим гломерулонефритом с нефротической и смешанной формами, 2 группу - больные с острым гломерулонефритом с нефритическим и изолированным мочевым синдромами, а также с хроническим гломерулонефритом, гематурической формой. Каждая группа разделена на 2 периода: период начальных проявлений острого или обострения хронического гломерулонефрита (период обострения) и период обратного развития острого, частичной или полной ремиссии хронического гломерулонефрита (период ремиссии). Учитывая отсутствие достоверных отклонений показателей активности процесса среди больных гломерулонефритом 1 и 2 группы и показателей активности острого и хронического интерстициального нефрита, мы сочли возможным объединить больных с различными вариантами (иммуно-воспалительные, токсико-метаболические, дизметаболические) поражения почек в одну группу для определения элементного состава крови у больных детей, проживающих в различных экологических условных кластерах. Основание для принятия подобного решения аргументировалась и тем, что большинство обследованных (51% больных) дети с хроническим заболеванием почек, которое при определенной продолжительности процесса включает различные варианты поражения почек или их функции. Элементный состав сыворотки крови и волос у детей, больных острым и хроническим гломерулонефритом и интерстициальным нефритом, проживающих в различных условных кластерах, представлен в табл. 1, 2. Таблица 1

Элементный состав крови у детей, больных острым и хроническим гломерулонефритом и интерстициальным нефритом, проживающих в различных условных кластерах (М±m) Группы обследованных

Показатели

Норма, n=34

Гломерулонефрит, n=34 УКI, n=15 УКIІ, n=19 1 2 1 период 2 период период n=11 период n=8 n=7 n=8

Интерстициальный нефрит, n=26 УКI, n=11 УКIІ, n=15 АктивНеакАктивНеакная тивная ная тивная стадия стадия стадия стадия n=7 n=4 n=10 n=5

К, ммоль/л

3,87 ±0,16

3,96 ±0,21

4,12 ±0,1

3,5 ±0,53

4,36 ±0,25

4,14 ±0,52

4,02 ±0,24

3,69 ±0,2

4,61 ±0,8

Na, ммоль/л Ca, ммоль/л

143,16 ±3,35 2,53 ±0,06

134,7 ±2,81 2,26 ±0,15

135,2 ±2,91 2,21 ±0,2

131,5 ±4,98 1,98 ±0,16 **

138,4 ±3,82 2,07 ±0,14 ***

143 ±3,21 2,01 ±0,08 *

139,6 ±6,99 2,09 ±0,08 ***

135,6 ±2,3 2,16 ±0,2 ***

149,7 ±12,4 2,09 ±0,2 ***

76


Mg, ммоль/л

0,83 ±0,05

0,88 ±0,13

0,86 ±0,06

0,87 ±0,06

0,78 ±0,16

0,85 ±0,09

1,18 ±0,35

Zn, мкмоль/ л

27,17± 0,75

23,1 ±1,97

22,5 ±2,59

28,6 ±8,74

17,88± 0,79

18,71 ±3,04

19,18 ±1,32

14,1 ±1,15 * 23,81 ±2,79***

22,5 ±2,11

Cu, ммоль/л

16,37 ±0,88

Fe, ммоль/л

17,93± 0,48

18,65 ±0,43

18,86 ±1,32

14,9 ±2,15 * 33,91 ±2,07 *º 18,34 ±0,78

18,07 ±0,87

20,67 ±2,06

Mn, ммоль/л

0,21 ±0,01

0,2 ±0,03

0,25 ±0,02

0,19 ±0,03

0,21 ±0,03

0,25 ±0,01

17,71 ±0,74 * 23,51 ±2,7 ***●● 0,17 ±0,05

●●

●

●●

●●●

●●

●

●

●●●

1,26 ±0,2 *** 12,6 ±0,8 * 29,97 ±2,3 * 18,85 ±1,0

1,91 ±0,1 * 12,0 ±1,3 * 35,09 ±2,7 * 16,49 ±1,1

0,14 ±0,01 *

0,13 ±0,03* **

П р и м е ч а н и я: вероятность признака: 1. * - р<0,001 относительно показателей здоровых детей; 2. ** - р<0,01 относительно показателей здоровых детей; 3. *** - р<0,02 относительно показателей здоровых детей; 4. ● - р<0,001 относительно показателей детей, проживающих в УКIІ; 5. ●● - р<0,01 относительно показателей детей, проживающих в УКIІ; 6. ●●● - р<0,05 относительно показателей детей, проживающих в УКIІ; 7. º - р<0,01 относительно показателей больных детей во 2 периоде; 8. К – калий; 9. Na – натрий; 10. Ca – кальций; 11. Mg – магний; 12. Zn – цинк; 13. Cu – медь; 14. Fe – железо; 15. Mn – марганец.

Таблица 2 Элементный состав волос детей, больных острым и хроническим гломерулонефритом и интерстициальным нефритом, проживающих в различных условных кластерах (М±m, мкг/г) Группы обследованных Показатели

Гломерулонефрит, n=34 Норма, n=14

УКI, n=15 1 2 период период n=8 n=7

Интерстициальный нефрит, n=26

УКIІ, n=19 1 2 период период n=11 n=8

УКI, n=11 1 2 период период n=7 n=4

УКIІ, n=15 1 2 период период n=10 n=5

К

319,4 ±21,6

352,5 ±20,5

312,8 ±20,7

391,8 ±68,1

361,7 ±40,9

296,0 ±11,9

327,1 ±31,4

309,1 ±12,4

315,2 ±48

Na

604,3 ±27,7 2437,4 ±142

673,6 ±94,1 2478,3 ±344

572,6 ±29,7 3081,5 ±608

679 ±48,4 2962,5 ±305

642,4 ±42,7 2815,7 ±262

571,4 ±11,1 2647 ±304

130,4 ±9,81 173,4

146 ±12 168,9

572,5 ±23,3 3015,9 ±256 *** 144,9 ±14,3 175

626,8 ±91,9 2716 ±442

131,9 ±6,12 148,4

579,2 ±50,3 3871 ±666,7 *** 109,3 ±27,1 189,6

128,5 ±9,54 163,8

149 ±11 172,4

152 ±9,6 174,8

Ca Mg Zn

115,8 ±9,04 186,8

77

Cambridge Journal of Education and Science ±10 8,3 ±0,48 0,66 ±0,11 8,1 ±1,35

±4,3 ** 6,2 ±2,34 1,08 ±0,14** 8,89 ±1,43●

5,3 ±3,99 0,44 ±0,31 7 ±1,83

Pb

0,03 ±0,02

0,12 ±0,05

0,13 ±0,09

Fe

22,0 ±1,2

36,2 ±6,6 **●º

20 ±1,78

Cu Mn Ni

●●

±9,5

±25,3 ** 7,6 ±1,04 0,74 ±0,49 13,73 ±0,75*

±6,2 * 7,6 ±1,42 0,56 ±0,25 10,85 ±2,01

±7,3 *** 8,2 ±0,28 0,71 ±0,3 9,1 ±1,04

±14,2

±8,3

8,9 ±1,55 0,9 ±0,21 8,84 ±1,48●

8,2 ±0,9 1,11 ±0,1** 11,99 ±1,5**

±4,8 ** 7,5 ±0,4 1,05 ±0,1** 13,4 ±0,8*

0,34 ±0,1 * 14,8 ±3,04 ***

0,27 ±0,06 * 21,4 ±3,01

0,03 ±0,02

0,03 ±0,02

19,8 ±2,73

18,9 ±4,17

0,18 ±0,04 * 28,9 ±4,6

0,26 ±0,09 ** 20,9 ±1,1

●●

●

П р и м е ч а н и я: вероятность признака: 1. * - р<0,01 относительно показателей здоровых детей; 2. ** - р<0,02 относительно показателей здоровых детей; 3. *** - р<0,05 относительно показателей здоровых детей; 4. ● - р<0,01 относительно показателей детей, проживающих в УКIІ; 5. ●● - р<0,05 относительно показателей детей, проживающих в УКIІ; 6. º - р<0,02 относительно показателей больных детей во 2 периоде.

Элементный состав крови и волос у детей, больных дизметаболической нефропатией, проживающих в разных условных кластерах, представлен в табл. 3, 4. Таблица 3 Элементный состав крови у детей, больных дизметаболической нефропатией, проживающих в разных условных кластерах (М±m) Группы обследованных Показатели

Норма, n=34

Дизметаболическая нефропатия, n=34 УКI, n=13

УКII, n=21 4,02±0,1 138,8±1,8 2,07±0,1* 0,67±0,03*** 11,03±0,5* 30,4±1,55 **** 15,4±0,7

К, ммоль/л Na, ммоль/л Ca, ммоль/л Mg, ммоль/л Zn, мкмоль/л Cu, мкмоль/л

3,87±0,16 143,16±3,35 2,53±0,06 0,83±0,05 27,17±0,75 17,88±0,79

4,27±0,21 143,1±1,9 2,23±0,1*** 0,67±0,03*** 22,8±1,14**● 17,4±0,81

Fe, мкмоль/л

17,93±0,48

21,1±1,6

Mn, мкмоль/л

0,21±0,01

0,23±0,01

●

П р и м е ч а н и я: вероятность признака: 1. * - р<0,001 относительно показателей здоровых детей; 2. ** - р<0,01 относительно показателей здоровых детей; 3. *** - р<0,02 относительно показателей здоровых детей; 4. ****- р<0,05 относительно показателей здоровых детей; 5. ● - р<0,001 относительно показателей детей, проживающих в УКIІ.

0,27±0,02 ***

78


Таблица 4 Элементный состав волос у детей, больных дизметаболической нефропатией, проживающих в разных условных кластерах (М±m, мкг/г) Группы обследованных Показатели

К Na Ca Mg Zn Cu Mn Ni Pb Fe

Норма, n=14 319,4±21,6 604,3±27,7 2437,4±142 131,9±6,12 148,4±10 8,3±0,48 0,66±0,11 8,1±1,35 0,03±0,02 22,0±1,2

Дизметаболическая нефропатия, n=34 УКI, n=13

УКII, n=21

310,9±15,8 643,6±14,7 2690±161 149,7±5,9*** 161,7±2,9●● 8,9±0,4●● 0,39±0,1●● 6,4±1,4● 0,008±0,03 19,9±1,0

334,5±12,3 597,5±13,4 2719,8±109 146,9±7,4 176,2±2,4** 10,4±0,4* 0,9±0,1 12,3±0,4** 0,15±0,04** 23,9±2,2

П р и м е ч а н и я: вероятность признака: 1. * - р<0,01 относительно показателей здоровых детей; 2. ** - р<0,02 относительно показателей здоровых детей; 3. ***- р<0,05 относительно показателей здоровых детей; 4. ● - р<0,001 относительно показателей детей, проживающих в УКIІ; 5. ●● - р<0,02 относительно показателей детей, проживающих в УКIІ.

Обсуждение: У всех детей, больных острым и хроническим гломерулонефритом и интерстициальным нефритом, независимо от активности процесса, проживающих в УКII, выявлено достоверное снижение содержания цинка в сыворотке крови и повышение содержания меди, как антагониста цинка (табл. 1), по сравнению с показателями детей, которые проживают в УКI и показателями детей из группы контроля. При этом наблюдается снижение содержания уровня кальция крови у детей с гломерулонефритом, проживающих УКII, и интерстициальным нефритом, проживающих в обоих кластерах, по сравнению с показателями детей из контрольной группы, что, возможно, связано с нарушением регуляции проницаемости клеточных мембран вследствие приема глюкокортикоидных гормонов или с дисбалансом секреции паратиреоидного гормона и кальцитриола [6], хотя наличие последнего предположения в группе детей, больных гломерулонефритом, не ясно. При интерстициальном нефрите отмечается увеличение уровня магния и снижение содержания марганца крови у больных, проживающих в УКII, по сравнению с больными, которые проживают в УКI, и показателями контрольной группы. Также наблюдается увеличение уровня железа крови у больных с интерстициальным нефритом в неактивной


79

стадии, проживающих в УКII, по сравнению с больными, которые живут в УКI, и с показателями детей из контрольной группы. Изменения элементного состава крови у больных с острым и хроническим интерстициальным нефритом и гломерулонефритом подтверждены данными элементного состава волос (табл. 2). Дефицит в крови цинка и кальция отображается в повышении содержания цинка и кальция в волосах детей, больных острым и хроническим интерстициальным нефритом и гломерулонефритом, независимо от периода активности, по сравнению с детьми контрольной группы. Также наблюдается увеличение, хотя не везде достоверно, уровня марганца волос по сравнению с контрольной группой. У больных острым и хроническим гломерулонефритом, в периоде обострения, уровень железа волос отличается от показателей детей из контрольной группы. Обращает на себя внимание то, что у больных острым и хроническим гломерулонефритом и интерстициальным нефритом, независимо от активности процесса, проживающих в УКII, отмечается увеличение содержания никеля и свинца по сравнению с показателями группы контроля и группой детей, проживающих в УКI, что может быть причиной дефицита кальция, цинка и марганца в крови больных детей. Это дало нам возможность думать о вероятном использовании показателей содержания никеля и свинца волос в качестве дифференциально-диагностического критерия. Содержание калия, натрия крови и волос достоверно не отличается от показателей у детей контрольной группы. Снижение уровня магния крови у больных дизметаболической нефропатией приводит к увеличению магния в волосах детей этой группы, особенно у детей, проживающих в УКII. (табл. 3, 4). Также отмечается повышение, хотя и не достоверное, содержания уровня кальция в волосах при дизметаболической нефропатии у больных, проживающих в обоих кластерах, что подтверждает дефицит кальция сыворотки крови. Отмечается достоверное (р<0,02) увеличение содержания марганца в волосах детей, больных дизметаболической нефропатией, проживающих в УКII, по сравнению с группой детей, которые проживают в УКI. Дефицит кальция и цинка крови, возможно, связано с увеличением содержания никеля и свинца в волосах детей, больных дизметаболической нефропатией, по сравнению с детьми контрольной группы, причем уровень никеля значительно (р<0,001) повышен у больных с дизметаболической

80


нефропатией, проживающих в УКII, по сравнению с больными, которые живут в УКI. У всех детей, больных дизметаболической нефропатией, проживающих в УКII, выявлено достоверное снижение содержания цинка в сыворотке крови и повышение содержания меди, как антагониста цинка, по сравнению с показателями детей, которые проживают в УКI, и с детьми из группы контроля. При этом также наблюдается повышение концентрации цинка и меди в волосах у больных, проживающих в УКII, по сравнению с показателями больных, проживающих в УКI, и с показателями детей из группы контроля. Отмечается снижение уровня железа крови у детей, больных дизметаболическаой нефропатией, проживающих в УКII. Изменений среди других показателей элементного состава крови и волос детей, больных дизметаболической нефропатией, не выявлено. Заключение: Основываясь на результатах проведенного клинического исследования, следует отметить, что даже тщательный анализ анамнестических данных (наследственность, течение беременности) для выявления возможных причин (генетических, биологических, физических, химических и др.) развития врожденных пороков почек и мочевыводящих путей не позволил идентифицировать причину их развития у всех детей. Вышесказанное позволяет предположить, что такими причинами могут быть экологические факторы. Изменения макро- и микроэлементного состава крови и волос детей, больных нефропатией, наиболее выражены у детей, проживающих в регионах с низким уровнем качества окружающей среды, по сравнению с больными, которые проживают в регионах с достаточным уровнем качества окружающей среды, что свидетельствует о действии неблагоприятных экологических факторов на развитие нефропатии. В лечении экозависимой нефропатии является обоснованным назначение мембраностабилизаторов и энтеросорбентов. Список литературы: 1. Антипкін Ю.Г. Стан здоров’я дітей в умовах дії різних екологічних чинників. Мистецтво лікування, № 5, 2007. – С. 45-47.


81

2. Гнатейко О.З. Екогенетичні аспекти патології людини, спричиненої впливом шкідливих факторів зовнішнього середовища. Здоровье ребенка, № 6(9), 2007. – С. 82-87. 3. Игнатова М.С. Актуальные проблемы в нефрологии детского возраста в начале ХХІ века. Педиатрия, № 6, 2007. – С. 6–13. 4. Прайс В. Аналитическая атомно-абсорбционная спектроскопия. Москва, 1976. – С. 368. 5. Гублер Е.В. Вычислительные методы анализа и распознавания патологических процессов. Ленинград, 1978. – С. 296. 6. Oelzner P., Lehmann G., Eidner Т. et al. Hypercalcemia in rheumatoid arthritis: relationship with disease activity and bone metabolism. Rheumatol. Int., N26, Issue 10, 2006. – P. 908-915.

82


Vladimir Gryn, Higher State Educational Institution of Ukraine “Ukrainian Medical Stomatological Academy”, Docent, Candidate of Medical Sciences, Cathedra of Human Anatomy

The structure of the appendix fetuses, infants, people chest age, mature and senile Abstract: This article is devoted to the study morphological structure of the appendix of people different ages. The publication focuses the lymphoid nodules, cryptes, Paneth cells and the function of the appendix. Keywords: fetus, newborn, appendix, lymphoid nodule, Paneth cells. Владимир Гринь, Высшее государственное учебное заведение «Украинская медицинская стоматологическая академия», доцент, кандидат медицинских наук, кафедра анатомии человека

Строение червеобразного отростка плодов, новорожденных, людей грудного, зрелого и старческого возраста Аннотация: Данная статья посвящена изучению морфологического строения червеобразного отростка людей разного возраста. В публикации рассматриваются лимфоидные узелки, крипты, клетки Панета и функция аппендикса. Ключевые слова: плод, новорожденный, аппендикс, лимфоидный узелок, клетки Панета. Введение. Известно, что червеобразный отросток (в дальнейшем тексте аппендикс), как придаток слепой кишки, является существенным образованием иммунной структуры пищеварительного тракта. Согласно данным литературы, в плодном периоде развития аппендикс имеет типичную воронкообразную форму,

83


за счет чего его полость широко открыта в полость слепой кишки, что способствует заселению его при рождении микроорганизмами, которые вызывают антигенную миграцию в его слизистую оболочку лимфоцитов и дальнейшее формирование в ней лимфоэпителиальных скоплений в виде одиночных и групповых лимфоидных узелков, знаменующих собой начало становления адаптивного (специфического) иммунитета. Считается, что это происходит на 3-4 день после рождения [1, 2, 3]. Но остается неизвестно, располагает ли аппендикс до этого какими-то элементами врожденного (неспецифического) иммунитета. Поэтому в задачи исследования входило изучение строения червеобразного отростка человека в плодном периоде, новорожденных, а также у людей грудного, зрелого и старческого возраста. Материал и методы. Материалом исследования служили аппендиксы плодов человека: в возрасте 11 недель – три препарата, по одному – 13-и, 14-и, 15,5 и 16-и недель; новорожденных в возрасте: 1 сутки – три препарата, по одному препарату 2-е и 4-е сутки; детей грудного возраста: 12, 14, 30 сутки, 1,5 и 3,5 месяца; 15 препаратов аппендикса людей в возрасте от 40 до 90 лет, умерших по разным причинам, не связанным с заболеваниями желудочнокишечного тракта. Забор материала осуществлен в Полтавском областном патологоанатомическом бюро, с учетом предусмотренных этических и юридических норм морфологических исследований, зарегистрированных комиссией по биоэтике ВГУЗУ «УМСА» (протокол № 96 от 18.09.2011 г.). Полученные препараты фиксировали в 10% растворе нейтрального формалина,

после

чего

их

отмывали

и

подвергали

дегидратации

по

возрастающей концентрацией спиртов с плавным переходом в чистый ацетон. Дальнейшая процедура заключалась в поэтапном пропитывании тотальных препаратов эпоксидной смолой Эпон-812 (Epon 812, Fluka Chemie, Switzerland) в соответствии с методами для трансмиссионной электронной микроскопии [4]. Далее изготовляли шлифы в поперечном и продольном сечении аппендикса, которые после полировки окрашивали 1% раствором метиленового синего на 1% растворе буры и изучали в световом микроскопе, оснащенном цифровой фотоприставкой. Результаты исследования. Согласно полученным данным, аппендикс, со всеми присущими ему признаками и намечающейся границей между ним и

84


слепой кишкой, имеет место уже на третьем месяце эмбрионального развития, представляя собой типичную для этого периода воронкообразную форму [5]. Несмотря на различие внешней формы, дистальный отдел подвздошной кишки, цекум и зачаток аппендикса имеют полностью совпадающее между собой микроскопическое строение стенки, в которой отчетливо выделяются три зародышевые оболочки: наружная, преобразующаяся в висцеральную брюшину; средняя, представленная относительно толстым уплотненным слоем мезенхимы, и внутренняя в виде слоя дифференцирующегося эпителия, который в индуктивном взаимодействии с подлежащей мезенхимой участвует в формировании слизистой оболочки. На данном этапе гистогенез слизистых оболочек подвздошной, слепой кишки и аппендикса заключается в закладке как кишечных ворсинок, так и крипт, за счет чего их внутренние поверхности приобретают однотипную сильно изрытую конфигурацию. Особое внимание обращает на себя то, что среди эпителия формирующихся крипт (особенно в аппендиксе) выделяются повышенной базофилией цитоплазмы многочисленные клетки, которые по всем цитологическим признакам могут быть отнесены к клеткам Панета. По сравнению с другими малодифференцированными энтероцитами они находятся уже в состоянии секреции, о чем свидетельствует наличие в их цитоплазме секреторных гранул. В первые две недели после рождения аппендикс по длине (около 40 мм) и толщине (около 5 мм) оказывается сопоставимым с некоторыми размерами у взрослого человека. Однако по гистологическим показателям он еще находится на стадии дифференцировки мышечной и слизистой оболочек, между которыми еще не намечено формирование подслизистой основы. На данной стадии постнатальной жизни процесс развития слизистой оболочки аппендикса заключается в количественном уменьшении кишечных ворсинок и увеличении эпителиальных крипт, которые еще не достигли дефинитивной формы. Кроме того, в ней полностью отсутствуют какие-либо признаки закладки лимфоидных узелков. Но спустя 3,5 месяца после рождения аппендикс является вполне сформировавшимся лимфоэпителиальным органом, ибо в его слизистой оболочке, на всем протяжении от основания до верхушки, заложены по отдельности и группами лимфоидные узелки. В этом возрасте его слизистая оболочка отличается плотной концентрацией эпителиальных крипт, в которых большая доля приходится на клетки Панета. Для оценки его зрелости


85

существенным морфологическим признаком следует считать наличие в нем хорошо выраженной рыхлой соединительно-тканной прослойки, которая отделяет слизистую оболочку от мышечной. В пределах изученной выборки препаратов аппендикса людей в возрасте от 40 до 90 лет отмечается, не повторяющееся по форме и размерам (длине и толщине), индивидуальное разнообразие, что демонстрирует присущие для него фенотипические особенности. Но внутреннее его устройство во всех случаях в принципе остается неизменным. Однако при морфологическом изучении разных препаратов такую показательную картину удается получить не всегда, ибо при наполненности аппендикса содержимым (химусом слепой кишки) его оболочки подвергаются сильному истончению и тесному сближению между собой настолько, что границы между ними часто теряются. При этом сам аппендикс расширяется. В связи с этим установлено, что толщина аппендикса отражает не индивидуальную особенность, а зависит от степени его наполненности пищевыми остатками. Последовательное изучение эпоксидных препаратов аппендикса по возрастной градации от 40 до 90 лет позволило выявить формы с различной степенью его наполненности – от полного отсутствия в нем содержимого до максимального. Но ни в одном случае не удалось обнаружить аппендикс с облитерированным каналом. В аппендиксе, как лимфоэпителиальном органе, самой главной является слизистая оболочка, которая при запустевшем аппендиксе образует продольные складки, а при растяжении содержимым она, истончаясь, становится гладкой. Самым примечательным для нее является наличие бесчисленного множества трубчатых микроскопических врастаний покровного однослойного эпителия в рыхлую волокнистую соединительную ткань собственной пластинки, известных под названием кишечных крипт. В наиболее отчетливой форме это выявляется, когда на шлифе они оказываются в поперечном сечении. Их стенка образована однослойным полиморфным эпителием, среди которого особо выделяются клетки Панета. Апикальные отделы всех клеток образуют четкий кольцевой контур, ограничивающий центрально расположенный в крипте ее узкий просвет, в котором нередко находятся по одному или по нескольку лимфоцитов. Результаты исследования подтверждают данные литературы о том, что, начиная с 40-летнего возраста, в слизистой оболочке аппендикса исчезают

86


лимфоидные узелки [6]. Однако, как оказывается, не все так однозначно. Даже в пределах той сравнительно небольшой выборки анатомических препаратов в аппендиксах 73-летнего мужчины, а также 82- и 90-летних женщин обнаружены остаточные лимфоидные узелки в области устья аппендикса. Обсуждение полученных данных. Выше представлены только те фактические данные исследования, которые в состоянии более глубоко разъяснить функциональное предназначение червеобразного отростка, как специфического придатка слепой кишки. Прежде всего, интерес представляет то, что в плодном периоде развития формирующиеся крипты слизистой оболочки аппендикса отличаются обилием секретирующих клеток Панета, которые занимают заметное место и в зрелых криптах на протяжении всей жизни человека. Более того, в настоящее время вообще имеются скудные данные о цитофизиологии этих клеток [7]; еще не совсем известна природа ферментов, которые ими секретируются, за исключение того, что они являются источником лизоцима (муреиназы), относящегося, как известно, к одному из активных бактерицидных ферментов. Если учесть, что лизоцим принадлежит к гуморальным факторам врожденного (неспецифического) иммунитета, то можно предположить, что во внутриутробном периоде развития пищеварительного тракта, до наступления формирования местных механизмов адаптивного (специфического) иммунитета в виде образования лимфоидных узелков, защитную функцию призваны выполнять клетки Панета, которые в дальнейшем остаются в качестве вспомогательных элементов местной иммунной системы. Согласно некоторым данным литературы, лимфоидные узелки в аппендиксе образуются сразу же при первой антигенной стимуляции на 3-4 день после рождения [1]. Если учесть, что они не были обнаружены при изучении препаратов аппендикса новорожденных, то можно думать, что время их закладки индивидуально варьирует. Главным условием для начала формирования лимфоидных узелков является приобретение эпителиальными криптами зрелой формы, когда их донные отделы достигают мышечной пластинки слизистой оболочки, и образование подслизистой соединительно-тканной прослойки. Такая полная композиция зарегистрирована в 3,5-месячном возрасте постнатальной жизни. Кроме того, полная сопоставимость его размеров с таковыми взрослых людей указывает на то, что в дальнейшем с возрастом он не прибавляет в росте


87

[8]. В этом возрасте по своим размерам аппендикс вполне сопоставим с некоторыми его характеристиками взрослого человека. Исследование подтверждают данные литературы [9], что после 40 лет узелковая форма лимфоэпителиальных ассоциаций в аппендиксе подвергается инволюции. Но возникает вопрос: становится ли после этого аппендикс образованием рудиментарным? Результаты исследований дают достаточное основание говорить, что он сохраняет свою активную функцию на протяжении всей жизни человека, которая заключается в периодическом заборе порций содержимого слепой кишки для иммунологической оценки его антигенного состава. Хотя узелковая форма с возрастом подвергается регрессии (повидимому, в связи с завершением процесса формирования необходимых клонов лимфоцитов) он все же остается в иммунологическом отношении действенным за счет ассоциативного взаимодействия между диффузной лимфоидной тканью собственной пластинки слизистой оболочки с эпителием крипт. Список литературы: 1. Рабсон А. Основы медицинской иммунологии / А. Рабсон, А. Ройт, П. Делвз. – М.: Мир, 2006. – 320 с. 2. Костиленко Ю.П. Обоснование неправомерности отнесения червеобразного отростка к рудиментарным органам / Ю.П. Костиленко, В.Г. Гринь // Вісник проблем біології і медицини. – 2011. – Т. 3 (89), вип. 3. – С. 6-9. 3. Zahid A. The Vermiform appendix: not a useless organ. J Coll Physician and Surgeons, April 2004; 14(4): 256-8. 4. Костиленко Ю.П. Метод изготовления гистологических препаратов, равноценных полутонким срезам большой обзорной поверхности, для многоцелевых морфологических исследований / Ю.П. Костиленко, И.В. Бойко, И.И. Старченко. – СПб.: Морфология. – 2007. – № 5. – С. 94-96. 5. Malas M.A. Development of the vermiform appendix during the fetal period / M.A. Malas, A. Gökçimen, O. Sulak // Surgery Radiologics Anatomy. – 2004. – Vol. 26, № 3. – Р. 202-207. 6. Paul UK, Naushaba H, Begum T, Alam J. Position of vermiform appendix: a postmortem study. Bangladesh Journal of Anatomy. 2009;7(1):34–36.

88


7. Новицкий В.В. Содержание цинка в клетках Панета и предстательной железы при действии хелатирующих и стрессовых факторов / В.В. Новицкий // Бюллетень экспериментальной биологии и медицины. – 2011. – № 8. – С. 140-143. 8. Searle AR, Ismail KA, Macgregor D, Hutson JM. Changes in the length and diameter of the normal appendix throughout childhood. Journal of Pediatric Surgery. 2013;48(7):1535–1539. 9. Rehman MM, Begum J, Khalid M, Latif SA, Nessa A, Jahan MK, Shafiquzzaman M, Parvin B, Akhunda AK. Histomorphological study of lymphoid follicle of vermiform appendix. Mymensingh Med J, 2008 July; 17(2): 134-40.

89


Pronina Ye. N., Higher State Educational Establishment of Ukraine “Ukrainian Medical Stomatological Academy”, Poltava, Professor, Doctor of Medical Sciences, Department of Emergency Medicine with Operative Surgery and Topographic Anatomy, Dovbnya Yu. N., Higher State Educational Establishment of Ukraine “Ukrainian Medical Stomatological Academy”, Poltava, Graduate Student, Department of Emergency Medicine with Operative Surgery and Topographic Anatomy, Yeroshenko G. A., Higher State Educational Establishment of Ukraine “Ukrainian Medical Stomatological Academy”, Poltava, Professor, Doctor of Medical Sciences, Department of Histology, Cytology and Embryology

Morphological and functional features of human frontal sinus anterior wall glands Abstract The paper studies features of structural organization of glands of anterior wall of human frontal sinus. It has been found that compound alveolar-tubular glands are located in submucous base of the human frontal sinus mucosa. Acines and duct system are formed by glandular cells of cylindrical shape and small cambial epithelial cells. Migrant cells, i.e., macrophages and lymphocytes were constantly found in the periacinar and periductal connective tissues. The majority of mast cells were characterized by the centrally disposed nucleolus, indicating about the prevalence of heparin, including into secretory granules. Keywords: frontal sinus, mucosa, glands.

90


Introduction. Topographoanatomical and morphofunctional features of formations of facial part of the head still remain relevant for researchers of both morphological and clinical specialties [1-3]. The nasal cavity with its paranasal sinuses, presenting an integer system where each anatomical formation performs their specific function have not been fully studied [4]. Study of the tumor processes in nose and its paranasal sinuses showed that they originated from epithelial elements of various parts of the glands’ mucosa [5]. Therefore, study of the structure of the various parts of the glands and lining epithelial elements is crucial for the proper understanding of the processes of lesion set on in the paranasal sinuses. Purpose. The paper was aimed at the detail analysis of structural organization of glands of anterior wall of human frontal sinus. Materials and Methods. Mucous membrane of the anterior wall of the frontal sinuses of people of both sex, aged from 22 to 86 years, died for the reasons not associated with paranasal sinuses diseases, has been analyzed according to the international regulations of conduct of biological research. Fragments of mucous membrane of the anterior wall of the frontal sinuses were fixed in 2,5% glutaraldehyde solution and poured in EPON-812 according to the standard procedure [6]. Semi-thin sections were made on ultramicrotome of Sumy “Selmi” UMTP-7 PA. The resulted sections were stained with 1% solution of toluidine blue according to Lynn J.A. [7]. Microimaging of sites, selected for illustrations was performed using a microscope with digital Віоrех 3 microphotohead with software programs, adapted to these studies. Results and Discussion. The analysis of semi-thin sections of mucous membrane of the anterior wall of the frontal sinus revealed compound branched alveolar-tubular glands, involving acines and duct system. The acines’ wall consisted of cylindrical cells. Secretory granules were found in the apical cytoplasm of epithelial cells. While staining with toluidine blue the granules showed α-reaction, indicating about the prevalence of proteins as their compound. In acines of the anterior wall of the human frontal sinus cells were found at different stages secretion, i.e., inflow of secretory products from the blood vessels, secretion synthesis and accumulation, excretion, regeneration, indicating morphologically about the protein type of secretory products. Two types of nuclei of secretory epithelial cells of acines of the anterior wall were distinguished. In cells with optically clear cytoplasm nuclei were orbicular with


91

predominantly decondensed chromatin, indicating about their functional activity. Nucleoli were centrally disposed. Nuclei with optically dark cytoplasm were prolate, oriented perpendicularly to basal membrane, with predominant heterochromatin. Cambial cells of small size, located on the basal membrane between the basal parts of adjacent epithelial cells, were also found in the acines of the anterior wall of the frontal sinus. Optically dark prolate nuclei, oriented perpendicularly to basal membrane, were surrounded by rather narrow stripes of basophilic cytoplasm. Acines’ lumens were filled with inhomogeneous secreta of medium optical density. Single intraepithelial lymphocytes were often found in epithelium of acines’ wall, indicating about presence of local host defense system in the secretory epithelium of glands of mucous membrane of human frontal sinus anterior wall. Additional evidence of this fact was the presence of mast cells with centrally disposed nuclei, found in the connective tissue, surrounding the acines. The wall of excretory ducts of glands of mucous membrane of the anterior wall of the frontal sinus was formed by the low-prismatic epithelial cells. Orbicular nuclei with mostly decondensed chromatin were found in the basal parts of weakly basophilic cytoplasm with low number of organelles, and single secretory granules, mostly arranged in one layer. Sometimes cells were arranged in two layers in the wall. In this case the shape of the cell layer, adjacent to the basal membrane, was prolate. Basophilic cytoplasm was of anhistous form at the light-optic level. Mostly decondensed chromatin was found in the prolate nuclei. Nucleoli were disposed eccentrically. Weakly basophilic secreta were localized in ducts’ lumens, in which undissolving basophilic secretory granules were sometimes found. In the periductal connective tissue in the immediate vicinity from the basal membrane, surrounding the ducts, vessels of capillary type and cells of leukocytic type, i.e., macrophages, mast cells and, rarely, lymphocytes were located. Conclusions. Compound alveolar-tubular glands are located in sub-mucous base of the human frontal sinus mucosa. Acines and duct system are formed by glandular cells of cylindrical shape and small cambial epithelial cells. Migrant cells, i.e., macrophages and lymphocytes were constantly found in the periacinar and periductal connective tissues. The majority of mast cells were characterized by the centrally

92


disposed nucleolus, indicating about the prevalence of heparin, including into secretory granules. References: 1. Проніна О.М. Топографо-анатомічні обґрунтування виникнення та шляхів розповсюдження патологічних процесів лобової пазухи в суміжні ділянки / О.М. Проніна, С.І. Сербін // Вісник проблем біології і медицини. – 2011. Вип. 2, Т. 1. – С. 38-41. 2. Масна З.З. Застосування променевих методів дослідження при вивченні анатомічних особливостей щелепно-лицевої ділянки / З.З. Масна // Клінічна анатомія та оперативна хірургія. – 2004. – Т. 3, № 1. – С. 62-64. 3. Пальчун В.Т. Лобные пазухи / В.Т. Пальчун // Вестник оториноларингологии. – 2005. – Т. 5. – С. 62-63. 4. Труфанов С.Ю. Севременные представления о возрастной морфологи лицевого отдела головы / С.Ю. Труфанов // Украинский медицинский альманах. – 2004. – Т. 7, № 1. – С. 202-206. 5. Заболевания носа и околоносовых пазух / Г.З. Пискунов, С.З. Пискунов, В.С. Козлов [и др.] // Эндомикрохирургия. – М., 2003. – С. 205. 6. Карупу В.Я. Электронная микроскопия / Карупу В.Я. – Киев: Вища школа, 1984. – 207 с. 7. Lynn J. Rapid toluidine blue staning of Epon-embeded and mounted “adjactnt” sections / J. Lynn // Am. J. Clin. Path. – 1965. – № 44. – H. 57–58.

93


Maksudova Firuza Khurshidovna, Tashkent Pharmaceutical Institute, Assistant, Faculty of Industrial Pharmacy, Karieva Ekut Saidkarimovna, Tashkent Pharmaceutical Institute, Assistant Professor, Doctor of Pharmaceutical Sciences, Faculty of Pharmacy

Application of the mathematical planning method for creation of combined capsules of non-steroidal anti-inflammatory action Abstract: This article is dedicated to scientific substantiation of composition and working out the technology of capsulated medicinal form of combined composition using the method of the mathematical planning of the experiment. As active substances have been selected the preparations of non-steroidal anti-inflammatory origin, derivatives of phenyl acetic acid–diclofenac sodium and benzketozone. Keywords: diclofenac sodium, benzketozone, capsules, mathematical planning of the experiment, dissolution in vitro, number of capsules. Creation of combined preparations – one of the ways of improving therapeutic opportunities. The conducted analysis of literature data shows the considerable increasing of combined preparations assortment and their positive evaluation when used in medical practice. According to literature data, the assortment of modern medicinal preparations of combined composition is presented by preparations of analgesic, antihypertensive, anti-cough action and etc. [1,2,3]. The main advantages of combined medicinal aids are versatility and optimization opportunity (in most cases synergism) of pharmaceutical effect, rational combination of active substances doses, strengthening of curing, and also

the

opportunity for decreasing the frequency of appearing adverse effects and toxicity of medicinal aids, convenience of using regimen and profit from economical point of view. With it all of no small importance is paid to the convenient medicinal form, rational selection of auxiliary substances, ways of use and etc. [4,5,6].

94


Working out of combined medicinal preparations means the observance of conditions number, such as rational approach to the selection of components, particularly on pharmacodynamics and pharmacokinetic parameters, that allows including to the composition of medicinal preparation several active substances under the condition of their compatibility. The first task for working out of composition and technology of any medicinal aid, both mono-active, and combined is the scientificallybased approach to the selection of various groups of auxiliary substances. Application of the mathematical planning methods of the experiment allows to reduce considerably the amount of conducted researches, that, correspondingly, involves the decreasing of time and financial expenses [7,8,9]. The aim – is the conduction of researches using the mathematical planning method of the experiment according to the scientifically based selection of auxiliary substances and working out the technology for capsules of combined composition, containing as active substances diclofenac sodium and benzketozone. Experimental part. To conduct researches the substances of benzketozone (PhA 42 Uz-0850-2010) and diclofenac sodium have been used (ВР, USP). Therapeutic dose of active substances for capsules of combined action was 25 mg for benzketozone and 25 mg for diclofenac sodium. Study results of technological parameters of benzketozone and diclofenac sodium substances, conducted according to SPh ХI methods and corresponding ND [10], have shown that, practically all studied technological descriptions were unsatisfied for coordinated work of capsule machines, and this fact, in its turn, requires the introduction to incapsulated mass of auxiliary substances of various groups. For scientifically-based approach to solving this problem, at first was the need to select the proper size of capsules. To determine capsules’ size, has been calculated the volume, occupied by therapeutic doses of two active substances, taking into the values of pour density. The volume occupied by benzketozone substance was 0.096 cm 3, for diclofenac sodium this value was equal to 0.047 cm 3. Therefore, therapeutic doses of active substances in total occupy the volume equal to 0.143 cm3. In table 1 are given volumes, occupied by therapeutic doses of substances and free volumes for various capsules’ size.

95


Table 1 Results of selection capsules’ size

Benzketozone and diclofenac sodium

Capsules’ number Average volume of capsules, cm3 Volume of therapeutic dose, % Free volume, %

5 0,13

4 0,21

3 0,30

2 0,37

1 0,5

0 0,68

00 0,95

000 1,37

> 100

68,1

47,7

38,6

28,6

21,0

15,1

10,4

-

31,9

52,3

61,4

71,4

79,0

84,9

89,6

As it can be seen from the data, given in table 1, capsules № 5 don’t contain therapeutic dose of benzketozone and diclofenac sodium that excludes the use of this capsules’ size in further researches. And in capsules № 3, 2, 1, 0, 00, 000 active substances take not less than 50% that involves groundless increase of the amount of the applied auxiliary substances. Thus, more optimal capsules are of № 4, in those the therapeutic dose of substances occupies 68.1%, and the rest volume (31.9%) will be for the complex of auxiliary substances. The next stage of researches was directed to scientifically-based selection of the type and amount of auxiliary substances, necessary for improving not positive technological parameters benzketozone and diclofenac sodium substances. As it is known nowadays the pharmaceutical industry uses a large amount of auxiliary substances, differing in their origin, cost price, carried out function and etc. Selection of auxiliary substances in this case was conducted taking into their ability do not to impede the release of active substances from the elaborated medicinal form. Special attention was paid to pharmacological indifference, availability and cost price of the substance itself. Into the capsulated mass, containing two active substances (benzketozone and diclofenac sodium) is necessary the introduction of the filler and binding substance. Since both benzketozone and diclofenac sodium are chemically synthesized substances, that unlike the substances of plant origin the introduction to the composition the adsorbents’ mass is not required. It has been decided in selection of auxiliary substances to use the method of two-factors disperse analysis with repeated observations [11]. With it all it has been studied the influence of filler’s type (factor А) and moistening agent (factor В) for releasing active substances in vitro experiments.

96


As fillers have been approved the following auxiliary substances: polyvinylpyrolidone (а1), lactose (а2), calcium carbonate (а3), calcium phosphate doublesubstituted (а4), and magnesium carbonate (а5). As moistening agent have been selected 5% gels of sodium carboxymethylcellulose (b1), methylcellulose (b2), 5% starch paste (b3), 60% and 40% ethyl alcohol (b4 and b5). The plan of experiment 5х5 and research results of combined capsules on releasing of diclofenac sodium and benzketozone during 45 minutes are presented in table 2. The evaluation of the obtained results when studied the release of diclofenac sodium allowed to reveal, that for the factor А two effects were positive (а3=3.59 and а5=4.80), the rest 3 effects had negative mark (а1= -5.54; а2= -2.57 и а4= -0.28). For the factor В 2 effects had positive mark (b2=0.67 and b3=4.06), and 3 effects were negative (b1= -0.25; b4= -1.35 and b5= -3.13). The response (% of the released active substance) should be increased, therefore calcium carbonate (а3) and magnesium carbonate (а5), and also 5% gel MC (b2) and 5 % starch paste (b3) increase the release of diclofenac sodium from capsules. In consideration of interaction effects the positive results give the following combinations of fillers and moistening agent: а1b2, а1b4, а1b5, а2b3, а2b4, а3b1, а3b4, а3b5, а4b1, а4b2, а4b3, а5b2, а5b4, а5b5. Interaction effects testify to the complex influence of factors. For example, levels а3, а4 и а5 in average have positive influence to response, but their action depends on combination with other levels. So, for example, level а3 in complex with b1, b4, b5 increases the percentage of dissolution and, correspondingly, the release of diclofenac sodium from medicinal form. Conduction of analogous calculations during the research of benzketozone release allowed to reveal, that for the factor А (type of filler) positive were the following effects: а3=3.75, а4=0.29 and а5=5.31, the rest two effects had negative mark (а1= -6.37; а2=-2.98). For the factor В 2 effects were positive (b2= 0.36 and b3= 4.34), and 3 effects had negative mark (b1= -0.39; b4= -1.04 and b5= -3.27). Therefore for the release of benzketozone from medicinal form is useful to apply fillers calcium carbonate (а3), calcium phosphate double-substituted (а4) and magnesium carbonate (а5), and moistening agent is advisable to select from 5% gel of MC (b2) and 5 % starch paste (b3). Positive results give the following combinations of 2 factors а1b4, а1b5, а2b3, а2b4, а3b2, а3b4, а3b5, а4b1, а4b2, а4b3, а5b2, а5b4, а5b5.

Sums on levels of factor В

а5

а4

а3

а2

а1

Factor А

b2

87,85 87,29 84,94 260,08 89,10 87,48 86,52 263,10 96,44 93,07 96,80 286,31 93,50 95,42 90,67 279,59 96,61 97,36 97,11 291,08

1380,16

b1

82,37 87,34 84,02 253,73 84,17 90,71 86,93 261,81 94,52 92,40 97,26 284,18 96,81 92,24 90,54 279,59 95,16 97,04 94,90 287,10

1366,41

1431,02

89,40 91,16 84,57 265,13 94,37 92,82 96,78 283,97 97,22 99,46 96,87 293,55 99,70 94,16 97,20 291,06 98,15 99,42 99,74 297,31

b3

b4

1349,80

86,88 83,19 86,93 257,00 91,74 89,04 87,68 268,46 96,32 92,03 95,72 284,07 85,32 83,75 85,10 254,17 93,12 95,40 97,58 286,10

Diclofenac sodium Factor В

1323,13

81,16 85,18 84,65 250,99 83,90 86,71 83,66 254,27 93,14 90,53 92,15 275,82 89,21 87,77 84,52 261,50 92,29 92,43 95,83 280,55

b5

6850,52

1442,14

1365,91

1423,93

1331,61

1286,93

Sums on levels of factor А

Sums on levels of factor В

а5

а4

а3

а2

а1

Factor А

3 repeated experiments %

1326,40

80,31 83,47 81,72 245,50 81,06 87,34 82,64 251,04 92,48 88,16 95,61 276,25 93,88 90,16 88,76 272,80 93,40 95,66 91,75 280,81

b1

1337,67

83,18 82,64 80,91 246,73 85,92 84,61 81,67 252,20 94,72 91,28 94,31 280,31 91,15 94,67 88,40 274,22 94,38 95,01 94,82 284,21

b2

1397,40

86,11 88,47 82,68 257,26 92,27 89,60 93,44 275,31 95,78 96,17 94,66 286,61 96,37 92,58 95,60 284,55 97,11 96,93 99,63 293,67

b3

b4

1316,66

83,25 80,34 82,19 245,78 89,51 87,36 87,06 263,93 94,13 88,49 93,70 276,32 83,92 81,16 85,37 250,45 90,53 94,28 95,37 280,18

Benzketozone Factor В b5

1283,29

78,08 82,59 80,73 241,40 82,67 82,39 80,11 245,17 90,27 88,29 90,41 268,97 85,94 86,06 82,67 254,67 90,12 89,72 93,24 273,08

Release of diclofenac sodium and benzketozone from combined capsules in two-factors plan 5х5 with

6661,42

1411,95

1336,69

1388,46

1287,65

Sums on levels of factor А 1236,67

Table 2


97

98


To check the homogeneity of disperses the criteria of Kochren has been applied. Table value of Kochren criteria for f1=2 and f2=25 at significance level of α=0.05, was 0.2354 for the both active substances, that is considerable than experimental value (yex for diclofenac sodium equals to 0.1018, and for benzketozone – 0.1189.). This ratio confirms the equal exactness of experiments. Disperse analysis of the obtained results is presented in table 3. Table 3 Disperse analysis of experimental data on determination of release of diclofenac sodium and benzketozone from capsules Dispersion sources Factor А Factor В АВ-interaction Error Total sum Factor А Factor В АВ-interaction Error Total sum

Number of Sum of freedom squares degrees Diclofenac sodium 4 1100,3 4 429,64 16 180,09 50 228,51 74 1938,54 Benzketozone 4 1377,07 4 463,22 16 180,16 50 235,49 74 2255,94

Average squares

Fexp

Ftable

275,08 107,41 11,26 4,57

60,19 23,50 2,46

2,56 2,56 1,85

344,27 115,81 11,26 4,71

73,09 24,59 2,39

2,56 2,56 1,85

The obtained data, Fex > Ftable (60.19>2.56; 23.50>2.56; 2.46>1.85 – for diclofenac sodium, 73.09>2.56; 24.59>2.56; 2.39>1.85 – for benzketozone) is the confirmation of direct influence of filler’s type and moistening agent on release ability of active substances from the capsules. With the applying of Dunkan’s multi rank criteria [11] have been conducted researches on studying the difference of average values of release data for diclofenac sodium and benzketozone from capsules. It has been revealed that, according to the influence of fillers on completeness of diclofenac sodium release they can be arranged in the following line: а5 (а3) > а4 (а2, а1), and for benzketozone – the action effectiveness of 5 fillers’ types is close in value, that is why in selecting the best one it is necessary to head for availability and economy. The difference in the effectiveness of moistening agents to the studied response, i.е. to completeness of release of the both active substances was not considerable.


99

In the result of the obtained researches, it will be purposeful to use calcium or magnesium carbonate as fillers, and as moistening agents 5% starch paste proceeding from availability and economic effectiveness. The technology for obtaining capsules of combined composition, containing 2 active substances (diclofenac sodium and benzketozone) consists of the following: beforehand grinded and filtered through the sieve with diameter of pores 150 mkm diclofenac sodium and benzketozone substances, and also the filler – magnesium carbonate basic were mixed, moistened with 5% starch paste until the obtaining of homogeneous mass with necessary value of dampness. The obtained mass was dried at 40-500С, granulated by rubbing method and repeatedly dried in the drying cabinet until reaching the value of optimal residual dampness, that was determined in moisture-meter of the Japanese firm «Kett». The obtained mass was prepacked into the capsules № 4 by 0.102 g. Conclusions. Thus, in the result of conducted researches with the use of the mathematical planning of the experiment it has been ascertained that the type of the applied filler have a significant influence on release of active substances from the capsules of non-steroidal anti-inflammatory action of combined composition, that is conformed to the famous biopharmaceutical concept of medicinal forms technology. The influence of moistening agent type on release completeness of diclofenac sodium and benzketozone was insignificant. References: 1. Сидорова И. Россияне отдают предпочтение комбинированным препаратам от гриппа и простуды // Ремедиум. – 2014.- № 11. - С. 31-33. 2. Якупова Р.Ш., Скачкова М.А., Чолоян С.Б. Оценка эффективности комбинированного препарата от кашля в лечении острых респираторных заболеваний у детей // Вопросы современной педиатрии. - 2011. – Т. 2, № 2. С. 111-114. 3. Стрилец О.П., Стрельников Л.С. Исследование влияния вспомогательных веществ на технологические свойства новых комбинированных антигипертензивных препаратов в форме таблеток // Курский научно-практический вестник «Человек и его здоровье». - 2013. - № 2. - С. 125-130.

100


4. Копылов Н.А., Махмудов А.Г., Шапаренко А.В. Методические предпосылки к созданию комбинированных лекарственных препаратов // Advances in current natural sciences. – 2011. - № 8 . – С. 110. 5.

Жилякова Е.Т., Новиков О.О., Новикова М.Ю., Попов Н.Н. Разработка состава и технологии инновационного комбинированного лекарственного препарата для лечения инфекционных конъюнктивитов бактериальной этиологии // Научные ведомости Белгородского государственного университета. – 2012. - № 10-2. – С. 123-126.

6. Юренев Г.Л. Преимущества комбинированных бронхолитических препаратов в лечении острого бронхобструктивного синдрома // Пульмонология и аллергология. – 2012 - № 3. – С. 13-17. 7.

Maksudova F.H., Karieva E.S. The diclofenac sodium release kinetics examination from 3% gel “in vitro” experiments // European journal of natural history. - 2014. - № 2. - Р. 23-25.

8. Нагорная Н.А., Гладышев В.В., Нагорный В.В., Бурлака Б.С. О влиянии вида носителя и поверхностно-активных веществ на высвобождаемость винпоцетина из суппозиториев // Актуальнi питання фармацевтичної медичної науки та практики. - 2013. - № 2. - С. 30-32. 9. Шикова Ю.В., Лиходед В.А., Епифанова А.В., Бахтиярова С.Б., Кадырова З.Р., Баймурзина Ю.Л. О возможности использования математического планирования при разработке гинекологических суппозиториев с продуктами пчеловодства для комплексного лечения воспалительных заболеваний // Медицинский альманах. - 2010. - № 2. – С. 329-332. 10. Государственная фармакопея XI, вып. 2. М.: Медицина, 1990. - 398 с. 11. Грошовый Т.А., Маркова Е.В., Головкин В.А. Математическое планирование эксперимента в фармацевтической технологии (планы дисперсионного анализа). - К. - 1992. -187 с.


101

Korobka O.V., Hasjuk N.I., Fastovets M.N., Rossocha Z.I., Kovalova O.M.

Association between the I/D polymorphism of the ACE gene and the development of asphyxia in newborns Abstract: This article studies the influence of ACE gene I/D polymorphism on the asphyxia development in the term infants. It is shown that children with II genotype of ACE gene are less odds ratio to develop birth asphyxia, and her severe. Heart rate, blood pressure, urine output hourly, as well as the rate of dopamine use in children with different genotypes of ACE gene is not different. Keywords: newborn, asphyxia, ACE gene, I/D polymorphism, hemodynamics, dopamine. Коробка О.В., Гасюк Н.И., Фастовец М.Н., Россоха З.И., Ковалева Е.М.

Ассоциации между I/D полиморфизмом ACE гена и развитием асфиксии у новорожденных Аннотация: Статья посвящена изучению влияния I/D полиморфизма ACE гена на развитие асфиксии у доношенных новорожденных. Показано, что дети с II генотипом АСЕ гена имеют меньше шансов в развитии асфиксии и ее тяжелого течения. Частота сердечных сокращений, артериальное давление, почасовый диурез, а также частота применения дофамину у детей с разными генотипами АСЕ гена не отличались. Ключевые слова: новорожденные, асфиксия, ген АСЕ, I/D полиморфизм, гемодинамика, дофамин. Введение. Асфиксия при рождении является основной причиной неонатальной смертности, особенно в развивающихся странах. Согласно данным Всемирной организации здравоохранения, вместе с преждевременным рожде-

102


нием и сепсисом асфиксия занимает 2 место среди причин смертности детей [1]. Патофизиологические изменения, которые происходят у новорожденных при указанной патологии, достаточно хорошо изучены. На сегодня известны молекулярные, клеточные, тканевые и органные нарушения, которые лежат в основе развития полиорганной недостаточностью при асфиксии [2]. Но вклад генетической детерминанты индивидуума в развитие асфиксии остается до конца не выясненным. В последнее время значительное количество исследований посвящено поиску наследственных факторов, которые способствуют развитию того или иного заболевания или обусловливают его более тяжелое течение. Среди генов-кандидатов именно ген ACE является биологически и клинически значимым в формировании фенотипических особенностей течения заболеваний сердечно-сосудистой [3], мочевыделительной систем [4] и хронических обструктивных легочных болезней [5] у детей. Ангиотензин-превращающий

фермент

(angiotensin-converting

enzyme

АСЕ) является цинк-металопептидазою, основными функциями которого есть превращение ангиотензина I в вазоактивный и альдостерон-стимулирующий пептид ангиотензин II, а также деградация вазодилятирующих кининов. Циркулирующий АСЕ находится в биологических жидкостях и берет начало из эндотелиальных клеток. Ангиотензин I-превращающий фермент также является важным компонентом местной ренин-ангиотензиновой системы, был обнаружен в различных тканях, в том числе легких и скелетных мышцах [6,7]. Полиморфизм гена АСЕ включает наличие (инсерция, I) или отсутствие (делеция, D) фрагмента в 287 (bp) [8]. Делеция ассоциируется с повышенной активностью АПФ как в тканях [9], так и в системе циркуляции крови [10]. Учитывая выше наведенное, мы предположили, что генетический полиморфизм этого ключевого гена может ассоциироваться с развитием органных дисфункций у доношенных детей с асфиксией вследствие нарушения системной и периферической гемодинамики. Цель исследования. Проанализировать ассоциации между I/D полиморфизмом АСЕ гена и развитием асфиксии у доношенных новорожденных. Материалы и методы. В исследование включены доношенные новорожденные (n=108) с гестационным возрастом от 37 недель, массой при рождении от 2500 г, которые лечились в неонатальных отделениях интенсивной терапии лечебных учреждений Полтавской области в течение 2011-2013 гг. с


103

диагнозом асфиксия (согласно МКБ-10). Критериями исключения из исследования стали: наличие врожденных пороков развития у новорожденных, подозрение на внутриутробное инфицирование, гестационный возраст менее 37 недель, масса при рождении меньше 2500 г. Все дети были разделены на группы в зависимости от вида генотипа ACE гена. В группу контроля вошли здоровые новорожденные дети (n=38), которые не имели признаков гипоксии плода, асфиксии при рождении и клинических симптомов гипоксического поражения. Состояние гемодинамики изучали за следующими показателями: частотой сердечных сокращений (ЧСС), средними значениями артериального давления (АД) систолического АД, диастолического АД, среднего АД, почасового диуреза, частотой применения дофамина, максимальной его дозой, необходимой для стабилизации гемодинамики, и длительностью применения препарата. Родители всех младенцев дали информированное согласие на генетическое обследование своих детей. Материалом для проведения генетического исследования служила периферическая кровь новорожденных. Полиморфизм ACE гена изучался молекулярно-генетическими методами. Статистическая обработка полученных результатов проводилась с помощью пакета прикладных программ EXCEL-2003® и STATA версии 11 для Windows (StataCorp, Техас, США). При нормальном распределении данных использовали: среднее значение (М); стандартную ошибку среднего значения (m), доверительный интервал (ДИ) – для определения 95% интервала средней, а при ненормальном распределении, соответственно - медиану и квартили (Ме [Q1-Q3]). Сравнение количественных показателей с нормальным распределением происходило с помощью двустороннего критерия Стьюдента, сравнение количественных показателей с ненормальным распределением при несвязанных выборках - с помощью критерия Манна-Уитни (критерий U) сравнение относительных величин – с помощью критерия 2 (хи-квадрат) Пирсона и Фишера при малых выборках. Значение р<0,05 считали статистически значимыми. Результаты исследования и их обсуждение. Исследование показало, что масса тела при рождении, соотношение количества девочек и мальчиков в группе детей с нефункциональными генотипами ACE гена не отличались от аналогичных показателей у детей с функциональными генотипами указанных

104


генов. Оценка по шкале Апгар на 1 минуте была достоверно ниже у детей с генотипом D/D, чем у детей с генотипом I/D. Отсутствие достоверной разницы в величине указанного показателя между детьми с I/I генотипом и I/D генотипом мы объясняем малой выборкой детей с I/I генотипом (табл. 1). Таблица 1 Оценка по шкале Апгар обследованных детей с асфиксией, стратифицированных в соответствие с генотипами ACE гена, М+m Генотипи Базовые характеристики

І/І (n=17)

Оценка по шкале Апгар на 1 мин. в балах

4,3±1,57

1

Оценка по шкале Апгар на 5 мин. в балах

5,9±1,27

2

Р 1-2 Р 1-3 Р 2-3

3

I/D (n=62)

D/D (n=22)

4,4±1,56

3,7/1,75

0,745 0,225 0,055

5,4±1,67

0,797 0,275 0,283

5,8±1,67

Также нами были проанализированы частота осложнений во время беременности и родов у матерей детей обследованных групп. Нами не выявлено достоверных различий в частоте развития угрозы прерывания, кольпита, многоводия или маловодия, а также проведения операции кесарева сечения у матерей, чьи дети имели разные варианты ACE гена. Результаты исследования показали наличие полиморфного І/D варианта АСЕ гена в 44,7% здоровых детей и у 57,41% младенцев с асфиксией, а D/D вариант гена АСЕ - соответственно в 15,8% и в 25,0% детей (табл. 2). При этом соотношение шансов иметь асфиксию у пациентов с генотипом І/І составило 0,28 (95% ДИ 0,11-0,72), р=0,005. Таблица 2 Частота вариантов АСЕ гена среди здоровых новорожденных и младенцев с асфиксией Тип генотипа І/І АСЕ І/D АСЕ D/D АСЕ

Здоровые дети (n=38), % (n) 39,5 (15) 44,7 (17) 15,8 (6)

Дети с асфиксией (n=108), % (n) 15,74 (17) 57,41 (62) 25,0 (27)

СШ (95%ДИ) 0,28 (0,11-0,72) 1,34 (0,59-3,02) 1,78 (0,63-5,75)

Р 0,005 0,453 0,270

105


Как представлено в табл. 3, соотношение шансов иметь тяжелую асфиксию у ребенка с генотипом І/І АСЕ гена составляет 0,34, р=0,037, а у детей с D/D генотипом – 2,77, р=0,055. Таким образом, І/І генотип АСЕ гена достоверно уменьшает шансы ребенка иметь асфиксию, а также ее тяжелое течение, а D/D генотип увеличивает шансы ребенка иметь тяжелую асфиксию. Таблица 3 Частота функциональных и полиморфных вариантов АСЕ гена среди здоровых новорожденных и младенцев с тяжелой асфиксией Тип

Здоровые дети

генотипа

(n=38), % (n)

Дети с тяжелой асфиксией (n=38), % (n)

ОШ

р

(95%ДИ)

І/І АСЕ

39,5 (15)

41,2 (7)

0,34 (0,103-1,09)

0,037

І/D АСЕ

44,7 (17)

29,03 (18)

1,11 (0,41-3,02)

0,500

D/D АСЕ

15,8 (6)

48,15 (13)

2,77 (0,83-10,09)

0,055

Анализ гемодинамики в первые сутки жизни у новорожденных с асфиксией, стратифицированных в соответствии с генотипами АСЕ гена, выявил отсутствие

достоверных различий

в

таких показателях,

как

ЧСС,

АД

(систолическое, диастолическое и среднее) и почасовой диурез (табл. 4). Таблица 4 Состояние гемодинамики в первые сутки жизни у новорожденных с асфиксией, стратифицированных в соответствии с генотипами АСЕ гена Генотипы Показатели

1

І/І (n=17)

2

I/D (n=62)

3

D/D (n=27)

Р 1-2 Р 1-3 Р 2-3

ЧСС, уд. в мин., (М+m)

140,9±13,29

140,6±13,94

135,9±12,33

0,919 0,218 0,123

АД систолическое, мм рт. ст., (М+m)

61,7±10,06

59,61±9,92

60,11±9,97

0,452 0,610 0,829

106


АД диастолическое, мм рт. ст., (М+m)

33,06±7,0

31,02±8,0

30,8±7,15

0,310 0,319 0,924

АД среднее, мм рт. ст., (М+m)

43,29±9,41

40,53±8,96

42,48±7,94

0,288 0,769 0,311

Почасовый диурез, мл/кг/час, (М+m)

1,33±1,0

1,58±1,05

1,24±0,91

0,378 0,770 0,138

Эпизоды артериальной гипотензии, n (%)

6 (35,29)

25 (40,32)

12 (44,44)

0,707 0,548 0,717

О состоянии гемодинамики у новорожденного с асфиксией свидетельствует и применение медикаментов для поддержания гемодинамики. Как представлено на табл. 5, дофамин применялся почти у половины пациентов с асфиксией. Таблица 5 Характеристика медикаментозной поддержки гемодинамики у новорожденных с асфиксией, стратифицированных в соответствии с генотипами АСЕ гена Генотипы Показатели

Частота применения

Р 1-2

І/І1

I/D2

D/D3

(n=17)

(n=62)

(n=27)

29,41 (5)

41,94 (26)

44,44 (12)

Р 2-3 0,349 0,319

дофамина, % / (n) Максимальная доза

Р 1-3

0,826 5,5±1,12

5,97±3,41

4,63±2,33

0,593

дофамина, мкг/кг/мин.,

0,332

(М+m)

0,195

Длительность применения дофамина, суток (М+m)

3,2±1,92

2,8±1,38

2,7±1,42

1,710 0,651 0,846


107

При этом нами не получено достоверных различий в частоте применения этого препарата между группами младенцев с функциональными или нефункциональными генотипами АСЕ гена. Также нами не получено достоверных различий между указанными группами в максимальной дозе и длительности применения дофамина. Несмотря на отсутствие статистической значимости в этих значениях, мы считаем, что необходимы дальнейшие исследования на большей когорте младенцев для выяснения механизма развития асфиксии у лиц с полиморфным АСЕ геном. Обсуждения. I/I генотип АСЕ гена оказался важной генетической детерминантой предупреждения развития и прогрессирования асфиксии, а D/D генотип достоверно ассоциировался с тяжелой асфиксией. При этом частота сердечных сокращений, артериальное давление, почасовой диурез в первые сутки жизни у новорожденных с различными генотипами достоверно не отличались. В работах других авторов приводятся данные о наличии ассоциаций между генотипом D/D и маркерами кардио-респираторной нестабильности в перинатальном периоде, но у недоношенных детей [11]. Подобные данные приводит E.Sivas, согласно которым дети с D/D генотипом ACE гена имеют риски развития кардиоваскулярных нарушений в неонатальном периоде [12]. По данным G.Dimitriou существует связь между активностью циркулирующего ACE и дыхательными расстройствами у детей [13]. Но, в то же время, АСЕ полиморфизм не влияет на развитие и тяжесть первичной легочной гипертензии у доношенных новорожденных [14]. С данными других авторов I/I генотип ACE гена ассоциируется с риском развития респираторных расстройств у преждевременно рожденных детей, а D/D генотип - с предупреждением их развития [11]. Отсутствие связи между генотипами ACE гена и показателями гемодинамики мы объясняем тем, что, возможно, наша выборка была недостаточной для выявления такой связи. Таким образом, данный вопрос является дискуссионным и требует дальнейшего изучения. Наши результаты свидетельствуют о том, что ID/DD генотип в будущем может стать важной частью клинического процесса по идентификации рисков. Дальнейшие исследования в этой области открывают множество вариантов для выбора времени, вида и дозы препаратов при синдроме полиорганной недостаточности у детей с асфиксией. Введение таких подходов позволит

108


заранее предсказывать клинические результаты и перейти от общей методики «Одно лечение для всех пациентов» к индивидуализированной «Одно лечение для одного пациента». Список литературы: 1. http://www.who.int/maternal_child_adolescent/ru. 2. Гипоксия плода и асфиксия новонародженого / Знаменская Т.К., Похилько В.И., Подольский В.В., Ципкун А.Г., Ковалева Е.М., Мироненко К.Е., Шевченко Л.И., Костюкова К.О. – Киев: ЗАТ "Биолик", 2011. – 451 с. 3. Different

Mechanisms

for

the

Progression

of

CKD

with

ACE

Gene

Polymorphisms / Y. Nakayama, H. Nonoguchi, Y. Kohda et al // Nephron. Clin. Pract. ─ 2009. ─ Vol. 111, № 4. – P. 240-246. 4. Rudnicki M. Significance of genetic polymorphisms of the renin-angiotensinaldosterone system in cardiovascular and renal disease / M. Rudnicki, G. Mayer // Pharmacogenomics. ─ 2009. ─ Vol. 10, № 3. ─ P. 463-476. 5. Association between renin-angiotensin system gene polymorphism and recurrent wheezing in Chinese children: a 4-year follow-up study / S. Guo, J.N. Zhang, Y.D. Yan et al // J Int Med Res. ─ 2009. ─ Vol. 37, № 2. ─ P. 351-358. 6. Генетические маркеры дыхательных расстройств у новорожденных / Р.З. Богданова, А.И. Фатыхова // Вопросы практической педиатрии. - 2008. № 3. - С. 12-16. 7. Insertion/deletion polymorphism of the angiotensin I-converting enzyme gene and arterial oxygen saturation at high altitude / D.R. Woods, A.J. Pollard, D.J. Collier et al // Am J Respir Crit Care Med. – 2002. - Vol. 166, № 3. – Р. 362-366. 8. Jones A. Skeletal muscle RAS and exercise performance // A. Jones, D.R. Woods // Int J Biochem Cell Biol. – 2003. – Vol. 35, № 6. – Р. 855-866. 9. Evidence, from combined segregation and linkage analysis, that a variant of the angiotensin I-converting enzyme (ACE) gene controls plasma ACE levels / L. Tiret, B. Rigat, S. Visvikis et al // Am. J. Hum. Genet. – 1992. – Vol. 51, № 1. – Р. 197205. 10. Angiotensin-converting enzyme in the human heart. Effect of the deletion/insertion polymorphism / A.H. Danser, M.A. Schalekamp, W.A. Bax et al // Circulation – 1995. – Vol. 92(6). – P. 1387-1388.


109

11. The angiotensin converting enzyme (ACE) DD genotype is associated with worse perinatal cardiorespiratory adaptation after preterm birth / D. Harding, S. Dhamrait, N. Marlow et al // J Pediatr. – 2003. – Vol. 143. – P. 746-749. 12. ACE gene deletion/deletion polymorphism may be a protective factor for respiratory distress in preterm infants / E. Sivaslı, M. Yurdakök, E. Babaoğlu // Turk J Pediatr. – 2007. – Vol. 49. – H. 69-74. 13. Association of circulating angiotensin converting enzyme activity with respiratory muscle function in infants / G.l Dimitriou, D. Papakonstantinou, E.F. Stavrou // Respiratory Research. – 2010. - Vol. 11. – P. 57. 14. Role of angiotensin-converting enzyme gene polymorphism in persistent pulmonary hypertension of the newborn / L.C. De Jesus, S.N. J Kazzi, M.K. Dahmer // Acta Paediatrica. – 2011. – Vol. 100, Issue 10. – H. 1326–1330.

110


Chernjavskaja Y., Artemova N., Kozakevitch E., Kovalova O., Pokhylko V.

4a/4b of the eNOS gene polymorphism is not associated with systemic hemodynamic disorders in preterm infants with early neonatal sepsis Abstract: This article studies the influence of 4a/4b polymorphism of the eNOS gene on the systemic hemodynamic disorders in preterm infants with early neonatal sepsis. It is shown that the heart rate, blood pressure, hourly diuresis, the total level of nitrates and nitrites in the urine, as well as a number of Doppler and ultrasound indicators in infants with different genotypes of eNOS gene do not differ. Keywords: preterm infants, early onset sepsis, eNOS gene, 4a/4b polymorphism, hemodynamics, total nitrates and nitrites. Чернявская Ю.И., Артёмова Н.С., Козакевич Е.Б., Ковалёва Е.М., Похилько В.И.

4a/4b полиморфизм гена eNOS не ассоциируется с нарушением системной гемодинамики у недоношенных детей с ранним неонатальным сепсисом Аннотация: Статья посвящена изучению влияния 4a/4b полиморфизма гена eNOS на нарушение системной гемодинамики у недоношенных детей с ранним неонатальным сепсисом. Показано, что частота сердечных сокращений, артериальное давление, почасовый диурез, уровень суммарных нитратов и нитритов в моче, а также ряд эхокардиоскопических и допплерометрических показателей у детей с разными генотипами eNOS гена не отличаются. Ключевые слова: недоношенные дети, ранний сепсис, ген eNOS, 4a/4b полиморфизм, гемодинамика, суммарные нитраты и нитриты.

111


Введение. В Украине инфекции перинатального периода, врожденная пневмония, сепсис занимают 3–4 место в структуре заболеваемости и смертности новорожденных. Среди причин летальности удельный вес инфекций составляет 23-25%, а в отделениях интенсивной терапии – до 40-60% [1]. Частой причиной смерти и тяжелых осложнений у новорожденных является септический шок, который у глубоко недоношенных детей возникает вследствие нескольких причин. Различные патогенные факторы приводят к активации симпатоадреналовой системы, выбросу катехоламинов и возникновению генерализованного спазма сосудов. Длительная централизация кровообращения вследствие действия стрессорных факторов или быстрое истощение компенсаторных возможностей морфо-функционально незрелого организма приводит к прогрессирующей тканевой гипоксии и формированию «синдрома капиллярной утечки». В настоящее время известно, что эндотелий регулирует сосудистый тонус через освобождение сосудорасширяющих и сосудосуживающих факторов и модулирует сократительную активность гладкомышечных клеток. К эндотелиальным факторам дилятации относится оксид азота (NO). В физиологических условиях NO постоянно вовлечен в адаптацию сосудистой системы к повышенным метаболическим потребностям и физическим загрузкам. Оксид азота предотвращает адгезию и агрегацию тромбоцитов, адгезию моноцитов, защищает сосудистую стенку и предотвращает ремоделирование сосудов при различных патологических состояниях. Также эта молекула регулирует баланс между митозом и апоптозом клеток [2]. Оксид азота в организме человека может образовываться из L-аргинина при участии фермента гена эндотелиальной NO-синтазы (еNOS) [3] и нитритным путём – в ишемических и постишемических тканях [4]. В экзонах и интронах гена eNOS обнаружено несколько полиморфных участков, среди которых наиболее изученным является мини-сателлитный повтор в интроне 4 (eNOS 4a/4b полиморфизм). Мини-сателлит 4a/4b в 4-м интроне гена eNOS насчитывает 2 аллеля, которые состоят из 4 или 5 тандемных повторов размером 27 пар нуклеотидов. Нормальный вариант имеет 5 повторов (обозначается 4b), а мутантный вариант – 4 повтора (4a). Влияние варианта 4a связано с нарушением экспрессии гена еNOS, что приводит к снижению продукции оксида азота. Чётко прослеживается

связь

между

уровнем

продукции

NO

в

организме

и

выраженностью оксидантного стресса при сосудистой патологии: ингибирование

112


синтеза и резкое снижение оксида азота в кровотоке связано с накоплением свободно-радикальных молекул. У гомозиготных носителей аллеля 4a гена eNOS выявлено достоверно более низкое содержание внеклеточной супероксиддисмутазы [5]. Анионы NO2 и NO3 являются конечными продуктами метаболизма оксида азота в организме человека, в котором каждая молекула NO превращается в конце метаболического пути или в NO2, или NO3 [3, 4]. Синтезированный оксид азота выводится в виде NO2 и NO3 в основном (95%) с мочой [6]. Мы предположили, что полиморфизм гена eNOS может ассоциироваться с нарушением гемодинамики у недоношенных детей с ранним неонатальным сепсисом. Цель исследования – проанализировать ассоциации между 4a/4b полиморфизмом гена eNOS и нарушением системной гемодинамики у недоношенных детей с ранним неонатальным сепсисом. Материалы и методы. Нами было проведено проспективное когортное исследование, в которое включено 120 недоношенных детей с ранним неонатальным сепсисом, у 57 детей течение заболевания сопровождалось артериальной гипотензией (АГ) и у 61 ребенка – нет. Все дети находились на лечении в неонатальных отделениях интенсивной терапии детских больниц г. Полтавы. У детей обеих групп было проведено генотипирование с целью определения 4a/4b полиморфизма гена eNOS. Предмет

исследования

–

клинические

показатели,

которые

характеризуют системную гемодинамику, уровень суммарных нитратов и нитритов в моче, а также ряд эхокардиоскопических и допплерометрических показателей у преждевременно рождённых детей в зависимости от наличия или отсутствия у ребенка 4a алели eNOS гена. Критерии включения детей в исследование: наличие у них клинических симптомов (тахикардии, тахипноэ, десатураций, апноэ, нарушения перфузии, судорог, проявлений шока) и лабораторных критериев (количество лейкоцитов больше 20х109 или меньше 5х109 и повышенный уровень С-реактивного белка) сепсиса. Подтверждением сепсиса, но не обязательным критерием включения в основную группу, служило определение положительной культуры крови. Артериальная гипотензия выставлялась при наличии у ребёнка эпизодов сниженного АД – среднее АД в миллиметрах ртутного столба меньше, чем гестационный возраст ребёнка в неделях, согласно записи в карте интенсивного наблюдения. Материалом для проведения генетического исследования была


113

периферическая кровь новорождённых. Забор крови производился в объёме 0,25 мл. После процедуры выделения образцов ДНК из полученного материала проводили молекулярно-генетическое исследование с использованием полимеразной цепной реакции и определением полиморфизма длины рестрикционных фрагментов. Рестрикция аллелей гена eNOS проводилась с помощью фермента BanII (Fermentas, США). Амплифицированные фрагменты распределяли с использованием горизонтального электрофореза в 1,5 % агарозном геле с окраской бромистым этидием. Постоянные переменные представлены в виде среднего значения (М) и стандартной ошибки (m), категориальные переменные – в виде абсолютного количества и процентов. Тест Стьюдента использовали для сравнения независимых выборок и критерий 2 (хи-квадрат) Пирсона для сравнения пропорций. Все статистические анализы были выполнены с использованием пакета лицензированой компьютерной программы STATA версии 11 для Windows (StataCorp, Техас, США). Результаты исследования. Распределение новорождённых стратифицированных в соответствии с 4a/4b вариантами eNOS гена было идентичным среди исследуемых групп. У преждевременно рождённых детей с артериальной гипотензией генотип 4a/4a не выявлялся ни одного ребенка, генотип 4a/4b – у 56,25 % детей и генотип 4b/4b – у 43,75 % детей. В группе детей без артериальной гипотензии генотип 4a/4a выявлен у 3,88 % детей (р=0,577), генотип 4a/4b – у 63,73 % детей (ОШ 1,69, р=0,235) и генотип 4b/4b – у 32,35 % детей (ОШ 0,65, р=0,422). Учитывая небольшое количество детей с 4a/4a полиморфизмом, мы детей с 4а аллелью объединили в одну группу. Анализ медико-демографических показателей у недоношенных детей с ранним сепсисом, стратифицированных в соответствии с генотипами eNOS гена, не выявил достоверных отличий по таким показателям, как вес, гестационный возраст при рождении и пол. Оценка по шкале Апгар на 1 и 5 минутах жизни, а также частота применения мероприятий первичной реанимации у детей с генотипами 4a/4a&4a/4b и 4b/4b была почти идентичной. Таким образом медикодемографические показатели и состояние детей при рождении с разными генотипами гена eNOS достоверно не отличались, что дало нам возможность минимизировать воздействие побочных факторов и корректно оценить влияние

114


именно полиморфизма генa на развитие нарушений системной гемодинамики у недоношенных детей. Исследование не выявило достоверных отличий в показателях ЧСС, АД на 1-е и 6-е сутки у детей с разными генотипами гена eNOS (табл. 1). Известно, что диурез является показателем, который, кроме функции почек, характеризует и системную гемодинамику; в нашем исследовании почасовый диурез у детей с генотипами 4aa&4ab и 4bb был почти одинаковым. Таблица 1 Показатели системной гемодинамики у недоношенных детей с ранним сепсисом, стратифицированных в соответствии с вариантами генотипа eNOS гена, M±m Показатели

Генотип

Генотип

4aa&4ab

4bb

ո=73

ո=47

Р

1-е сутки -

ЧСС (уд. в мин.)

152,7±1,55

154,3±2,32

0,569

-

АД систолическое (мм.рт.ст.)

53,8±1,03

54,8±1,34

0,557

-

АД диастолическое (мм.рт.ст.)

26,0±0,89

27,1±1,11

0,434

-

АД среднее (мм.рт.ст.)

32,5±0,82

33,7±1,21

0,412

-

диурез (мл/кг/мин.)

2,3±0,20

2,0±0,15

0,142

-

ЧСС (уд. в мин.)

154,6±1,43

153,3±2,15

0,612

-

АД систолическое (мм.рт.ст.)

61,1±0,87

63,2±0,77

0,067

-

АД диастолическое (мм.рт.ст.)

30,8±0,80

33,1±0,98

0,066

-

АД среднее (мм.рт.ст.)

37,3±0,75

39,3±0,93

0,088

-

диурез (мл/кг/мин.)

4,0±0,17

4,0±0,21

0,937

6-е сутки

Таким образом, дети с различными 4a/4b вариантами гена eNOS не имели существенных отличий по показателям гемодинамики. Доказательством этого является и частота использования у детей гемодинамической поддержки. Так, почти одинаковому количеству детей с вариантами генотипа 4aa&4ab и 4bb вводился отдельно дофамин (40 % и 37,8% соответственно, р=0,482), дофамин в сочетании с добутамином (18,7 % и 20 % соответственно, р=0,519) и адреналином (4,1 % и 0 соответственно, р=0,176). Среднее значение возраста, при котором назначался дофамин, практически не отличалось (28,8±2,16 часов у

115


детей с генотипом 4aa&4ab и 26,4±2,64 часов у детей с 4bb генотипом (р=0,495). Максимальная доза дофамина была немного выше у детей с генотипами 4aa&4ab, по сравнению с детьми, которые имели генотип 4bb – 7,4±1,0 мкг/кг/мин. и 6,1±0,75 мкг/кг/мин. соответственно (р=0,276). Результаты ряда исследований свидетельствуют о том, что полиморфизм гена eNOS влияет на уровень синтеза NO [4-5] – местного фактора релаксации сосудов, поэтому мы изучили уровни суммарных нитратов и нитритов в моче у недоношенных детей с сепсисом в зависимости от вида генотипа. Достоверных отличий в средних значениях данного показателя у обследуемых детей не выявлено. Так, в 1-2-е сутки жизни у детей с генотипом 4aa&4ab уровень NO2+NO3 составлял 89,6±8,4 ммоль/л, у детей с генотипом 4bb – 68,5± 12,7 ммоль/л, р=0,178; на 6-е сутки соответственно – 73,1±7,2 ммоль/л и 59,9±11,6 ммоль/л, р=0,345. Для понимания патогенеза возникновения нарушений

гемодинамики у

недоношенных детей с сепсисом мы провели сравнение эхокардиоскопических и допплерографических показателей в группах детей, стратифицированных в соответствии с генотипом eNOS, но ожидаемых достоверных изменений выявлено не было (табл. 2). Таблица 2 Эхокардиоскопические и допплерометрические показатели, которые характеризуют системную и органную гемодинамику у недоношенных детей, стратифицированных в соответствии с генотипами eNOS гена, M±m Показатели

Генотип 4aa&4ab

Генотип 4bb

ո=73

ո=47

Р

Минутный объём сердца (мл/мин.)

569,8±39,9

627,4±58,0

0,418

Ударный индекс (л/мин.*м )

3,7±0,27

4,6±0,44

0,101

Ударный индекс работы левого желудочка (г*мин./м2)

1,3±0,12

1,7±0,23

0,112

Сердечный индекс (л/мин.*м2)

3,8±0,24

4,0±0,29

0,556

Ударный объём (мл)

3,7±0,26

4,3±0,37

0,193

Фракция выброса (%)

70,8±1,14

68,7±2,16

0,387

Сократительная способность миокарда (%)

37,7±0,95

36,2±1,64

0,444

Общее периферическое сосудистое сопротивление (дин*с/см5)

5329,7±399

4650,1±570

0,334

2

116


Индекс резистентности средней мозговой артерии

0,68±0,03

0,78±0,05

0,099

Индекс резистентности верхней брыжеечной артерии

0,69±0,03

0,71±0,06

0,766

Учитывая полученные выше результаты, можно сделать вывод об отсутствии влияния 4a/4b полиморфизма гена eNOS на возникновение гемодинамических нарушений у недоношенных детей с сепсисом. Обсуждения. Диагностика и лечение АГ у преждевременно рождённых детей является одной из существенных проблем, с которой сталкиваются клиницисты в своей ежедневной практике. Существует много дискуссионных вопросов, например, как определить референтные параметры АД у недоношенных детей, которые могут вызвать тяжёлые патологические изменение именно у этой группы пациентов. Общепринятым считается считать, что АГ имеет место у недоношенных в случае, когда уровень среднего АД ниже, чем значение гестационного возраста ребёнка или ниже 30 мм.рт.ст., потому что считается, что именно эти цифры АД являются критическими для повреждения головного мозга [7-8]. Существуют исследования, которые свидетельствуют об отсутствии связи между уровнем мозгового кровотока и системным АД у недоношенных детей [9] и предполагают наличие интактного мозгового кровотока у таких пациентов при критических цифрах системного АД [10]. Для решения вопроса о необходимости агрессивного врачебного вмешательства нужно оценивать АГ в комплексе с остальными показателями клинического состояния ребёнка [11] и с учётом возможных генетических детерминант. Наше исследование показало, что у недоношенных детей развитие АГ при сепсисе не связано с наличием полиморфного варианта гена еNOS, тем не менее, мы считаем, что необходимо продолжить исследование на большей выборке пациентов, а также изучить влияние полиморфизма других генов, например, ренин-ангиотензиновой системы, на развитие нарушений системной гемодинамики. Список литературы: 1. Stefanovic I.M. Neonatal sepsis / I.M. Stefanovic // Biochemia Medica. – 2011. – Vol. 21, №3. – P. 276-281.


117

2. Plachta N. Nitric oxide is involved in establishing the balance between cell cycle progression and cell death in the developing neural tube / N. Plachta, A. Traister, M. Weil // Exp Cell Res. – 2003. – Vol. 288, №2. – P. 354-362. 3. Mattila J.T. Nitric oxide synthase: non-canonical expression patterns / J.T. Mattila, A.C. Thomas // Front Immunol. – 2014. – Vol. 5. – P. 478. 4. Miyahara K. Cloning and structural characterization of the human endothelial nitricoxide-synthase gene / K. Miyahara, T. Kawamoto, K. Sase [et al.] // Eur J Biochem. – 1994. – Vol. 223, №3. – P. 719-726. 5. Demirçubuk A.G. Endothelial NOS gene Glu298Asp polymorphism in preterm neonates with respiratory distress syndrome / A.G. Demirçubuk, M.Y. Coşkun, S. Demiryürek [et al.] // Pediatr Pulmonol. – 2013. – Vol. 48, № 10. – P. 976-980. 6. Tsukada T. Evidence of association of the ecNOS gene polymorphism with plasma NO metabolite levels in humans / T. Tsukada, K. Yokoyama, T. Arai [et al] // Biochem Biophys Res Commun. – 1998. – Vol. 245. – P. 190-193. 7. Evans N. Assessment and of the preterm circulation / N. Evans // Early Hum Dev. – 2006. – Vol. 82. – P. 803-10. 8. Kluckow M. Low superior vena cava flow and intraventricular hemorrhage in preterm infants / M. Kluckow, N. Evans // Arch Dis Child Fetal Neonatal Ed. – 2000. Vol. 82. – P. 188-94. 9. Miall-Allen V.M. Mean arterial blood pressure and neonatal cerebral lesions / V.M. Miall-Allen, L.S. de Vries, A.G. Whitelow // Arch Dis Child. – 1987. – Vol. 62. – P. 1068-9. 10. Tyszczuk L. Cerebral blood flow is independent of mean arterial blood pressure in preterm infants undergoing intensive care / L. Tyszczuk, J. Meek, C. Elwell [et al.] // Pediatrics. – 1998. – Vol. 102. – P. 337-41. 11. Dempsey E.M. Permissive hypotension in the extremely low birthweight infant with signs of good perfusion / E.M. Dempsey, F. Hazzani, K.J. Barrington // Arch Dis Child Fetal Neonatal Ed. – 2009. – Vol. 94. – P. 241-4.

118


Ziyoda Fayzieva, The Tashkent Pharmaceutical Institute, Doctor of Medical Sciences, The Faculty of Pharmacy, Zakira Usmanova, The Tashkent Pharmaceutical Institute, Assistаnt, The Faculty of Pharmacy

The study of specific activity of diabenit, glikoinuvit and stevil-50 on various models of experimental hyperglycemia Abstract: It was study of specific activity of diabenit, glikoinuvit and stevil-50 in various models of experimental hyperglycemia. Acute hyperglycemia induced in rats by a single intraperitoneal injection of hypertonic glucose solution at a dose 4.5 g/kg. 30 minutes before istration of glucose was istered test substances orally by gavage as a 10% aqueous solution. After 30, 60, 90 and 120 minutes to determine the level of blood glucose by enzymatic method. The experiments were performed on 60 adult white rats weighing 140-165 g. The results showed that the studied drugs diabenit, likoinuvit and stevil-50 learning a severe hypoglycemic action and other models of hyperglycemia. Based on the experimental data one can conclude that diabenit, stevil – 50, glikoinuvit a various models of hyperglycemia have a pronounced hypoglycemic effect. Keywords: type 2 diabetes, hypoglycemic effect, experimental hyperglycemia, diabenit, glikoinuvit, Stevil-50. It is known that in modern drug therapy of diabetes and insulin used oral antidiabetic agents, sulfonylureas, biguanides, α-glucosidase inhibitors, and others. Most of these drugs are imported, they are expensive and have various side effects [4, 5, 6]. Based on this finding and pharmacological study of new hypoglycemic agents based on local natural resources of the Republic is an extremely urgent task [1].


119

This work is devoted to the study of specific activity diabenit, glikoinuvita and Stevo-50 in various experimental models of hyperglycemia. Мethods. Model of acute hyperglycemia caused by the procedure described in the book O.V Remizov and T.L Kuraev [2]. In order to eliminate the effect of food on the absorption of the test substance, animals stopped feeding for 4-6 hours prior to the experiment. Longer fasting undesirable due to the fact that in this case is reduced the severity hypoglycemic effect of the drug. Experimental hyperglycaemia induced in rats by a single intraperitoneal istration of hypertonic glucose solution at a dose 4.5 g/kg. 30 minutes before istration of glucose was istered test substances orally by gavage as a 10% aqueous solution. After 30, 60, 90 and 120 minutes to determine the level of blood glucose by enzymatic method [3]. On the model of acute hyperglycemia compared the activity diabenit, glikoinuvita and Stevil-50 with known hypoglycemic agents - domestic glipil (50 mg/kg) and foreign glibenclamide (5 mg/kg). For this diabenit used in a dose of 25, 50 and 100 mg/kg, Stevil-50 100 and 500 mg/kg, glikoinuvit 100 mg/kg. The experiments were performed on 60 adult white rats weighing 140-165 g. In a separate series of experiments to study the effect diabenit, glikoinuvit and Stevil-50 for adrenaline hyperglycemia following the procedure described in the book V.G. Baranov et al. [7]. Experiments were performed on 30 rats weighing 170-200 g for animals of the experimental group were orally istered diabenit, glikoinuvit 50 mg/kg, stevil-50 100 mg/kg. Control animals received physiological saline in the corresponding volume. After 30 minutes, epinephrine was istered at a dose of 50 mg/kg and blood sugar was determined by an enzymatic method dynamics. Before the experiment the rats were fasted by the method for 8 hours. Model of alloxan diabetes reproduced by the method described in the book O.V Remizov and T.L Kuraev. For research use mature laboratory rats with normal weight. Provided diabetogenic single intravenous dose of alloxan was 150 mg/kg. For a full conviction to determine the level of sugar in the blood enzymatic method. On the model of alloxan diabetes studied the effect diabenit, glikoinuvit and Stevil-50 on the level of glucose in the blood of laboratory animals and compared with the effect of their action Glipil and glibenclamide. In these experiments, the hypoglycemic effect of drugs from Stevia, Rhodiola and Helianthus tuberosus studied in a model of diabetes oksihinolinovogo. Diabetes is

120


reproduced by the method of [7] on 24 rabbits of both sexes, weighing 2.3-2.9 kg. To confirm diabetes after 2 days, blood was collected from the ear vein and the glucose level was determined by enzymatic method. Animals were treated by oral istration diabenit, glikoinuvit 50 mg/kg, stevil-50 100 mg/kg as a 10% aqueous solution. The experiment continued for 30 days; 15 and 30 days, blood glucose levels were observed in the dynamics. Results. Revealed that drugs used significantly reduces the level of glucose in the blood (fig. 1). 8 7 6 5 4 3 2 1 0

7,6*

6,42*

4,72

intact diabenit 50

6

5,45^

5^ 5,12^

6,1 6,3*

6,8* 5,5* 5,3* 5,2* 5,3* 4,98* 5,1* 3,87

60 cont diabenit 100

glipil 50 stevil-50 100

120 glibenclamid 5 stevil-50 500

4,25^ 4,4

5,15*

мин

diabenit 25 glikoinuvit 100

Fig. 1. Blood glucose (mmol/l) in rats with acute alimentary hyperglycemia during treatment with drugs. * - P <0,05, ^ - P <0,05 Unlike Glipil and glibenclamide diabenit more markedly lowers blood glucose levels relative to untreated group, while the action of stevil 50 glikoinuvit not different from preparations of comparison. Blood glucose levels when istered to rats diabenit 25 mg/kg decreased by 1.16 and 1.39 fold at 50 mg/kg - 1.2 and 1.52 times, at a dose of 100 mg/kg - in 1.23 and 1.48 fold relative to the control group values at 30 and 90 min. However, in subsequent periods we noted a downward trend. The action of Stevil-50 less manifested: in a dose of 100 mg/kg Glucose lowering was 1.16; 1.25 and 1.29 times, at a dose of 500 mg/kg - 1.19; 1.21 and 1.25 times, respectively, over periods of 30, 60 and 90 minutes after istration of hypertonic glucose solution. Glikoinuvit has even less effect than the drugs listed above, lowering blood glucose level in just 1.14; 1.12 and 1.07 times, respectively . Therefore, from the most studied herbal preparations hypoglycemic activity had diabenit and Stevil-50. Revealed some of their features: in particular, if the action was

121


fast diabenit, but a few short, the effect of stevil-50 was shown slowly and continuously. It was therefore of interest to investigate the hypoglycemic properties diabenit with a longer action. 10 8 6

4,96 4,96 4,96 4,96

6,8

8,3

7,5 5,6 5,4 5,3

5,45

5 5,12

5,3 4,98 5,1

5,9

5,25 5,1 5,25

4 2 0

intact

30 min control

ОАG+diabenit 25

60 min ОАG+diabenit 50

90 min

24 h

ОАG+diabenit 100

Fig. 2. Blood glucose (mmol/l) in rats with acute alimentary hyperglycemia during treatment with diabenit As seen from the figure 2, in all studied doses it significantly reduced the blood glucose level by 30-90 minutes and less influence later (24 hours after the playback hyperglycemia). Apparently, this is due to the fact that on the one hand it has a pronounced hypoglycemic activity, on the other - has a short-term action. Depending on the dose we have not seen since the doses used in all diabenit have about the same effect. In our view, it is preferable to use a dose of 50 mg/kg of the drug, so the subsequent experiments, we used this particular dose. The following studies showed that introduction diabenit 50 mg/kg resulted in a significant decrease in blood glucose levels with 9,8 ± 0,25 mmol/l to 6,4 ± 0,1 mmol/l within 30 min after the istration of adrenaline and with 8,2 ± 0,5 mmol/l to 5.8 mmol/l - 60 min, ie the reduction was 1.53 (P <0.001) and 1.41 (P <0.01) times, respectively . Injection of Stevil-50 at a dose of 100 mg/kg is somewhat smaller effect: blood glucose decreased to 1.38 (P <0.01) and 1.3 (P <0.05) times and totaled 7,1 ± 0 2 and 6,3 ± 0,3 mmol/l, respectively, after 30 and 60 min after the reproduction model. With the introduction of glikoinuvit 50 mg/kg decreased the severity of hyperglycemia in 1.42 (P <0.001) and 1.61 (P <0.001) times and amounted to 6,9 ± 0,25 and 5,1 ± 0,4. Given that the mechanism of the development of hyperglycemia under the influence of adrenaline is enhanced glycogenolysis, it can be assumed that the used drugs slowed the breakdown of glycogen, thereby reducing the severity of hyper-

122


glycemia. The action diabenit manifested more pronounced glikoinuvit has prolonged action and Stevil-50 was less effective. It should be said that the earlier models used hyperglycemia damage insular apparatus of the pancreas did not occur and therefore the level of insulin in the peripheral blood remained within the physiological range. However, the mechanism of the development of type 1 diabetes is insulin deficiency, due to atrophy of the β-cells of the islets of Langerhans. It was therefore of interest to investigate the hypoglycemic action of medicinal plants on the model of alloxan diabetes. Alloxan, activating the freeradical processes in β-cells of the islets of Langerhans of the pancreas, causing them damage and necrosis apparatus insulinarnogo pancreas. The level of insulin in the peripheral blood is sharply reduced, which slows the glucose transport system and peripheral tissues in their intake of energy substrates, changes in cell metabolism. Conducted studies in this respect have shown that in rats with alloxan diabetes glucose level changes within wide limits, which allowed us to divide the animals into 2 groups: with mild to moderate degree of alloxan diabetes. Analysis of the dynamics of change in blood glucose in rats with alloxan diabetes mild prolonged istration of drugs it showed marked reduction, especially in their 20-day injection (Table 1). Table 1

Glucose in the blood of rats with mild alloxan diabetes during treatment with drugs Preparations

After the injection of alloxan

of research days of treatment 10 Glucose mmoles/l

20 %

Glucose mmoles/l

%

BP + fiz.r-p

11,9±0,7

11,1±0,9

100,0

10,5±1,0

100,0

BP + Glipil

12,3±0,9

10,1±0,8

91,0

7,75±0,7*

73,8

BP + glibenclamide

11,4±0,9

9,3±0,9

83,8

7,4±0,6*

70,5

BP + diabenit

12,0±1,3

9,2±1,6

82,9

7,7±0,5*

73,3

BP + Stevil-50

12,6±0,9

9,26±0,8

83,4

7,5±0,6*

71,4

BP + glikoinuvit

10,9±1,1

9,3±0,6

83,8

8,2±0,7*

78,1

Note: * - Differences with respect to the data of the control group significant (* - P <0,05)

123


So, at 10-day istration Glipil, glibenclamide diabenit, steviil-50 glikoinuvit we observed a tendency to reduce high blood glucose levels. More clearly seen upon the use of new drugs. Longer their introduction contributed to a significant decrease in blood glucose levels, as compared with NIJ-control group. Thus, when applying Glipil this reduction was 1.36 times, glibenclamide - 1.42 times, diabenit - 1.36, Stevil-50 1.4 times and glikoinuvit - 1.28 times compared to the control group of rats. Compared with baseline before treatment, it was shown using Glipil and diabenit during all periods of the study. Analysis hypoglycemic properties of new drugs in animals with moderate shape alloxan diabetes showed a marked decrease in blood glucose levels on day 10 of treatment (Table 2). Table 2 Blood glucose levels in rats with moderate form of alloxan diabetes during treatment with drugs

BP + fiz.r-p

22,6±1,1

of research days of treatment 10 20 Glucose Glucose % % mmol/l mmol/l 21,3±1,1 100,0 18,5±1,3 100,0

BP + Glipil

23,0±0,9

18,9±1,0

88,7

15,1±1,2

81,6

BP + glibenclamide

21,6±1,0

17,8±1,4

83,6

13,5±1,2*

73,0

BP + diabenit

22,8±1,8

18,1±0,7*

85,0

13,9±0,8*

75,1

BP + Stevil-50

23,9±0,7

18,6±0,9

87,3

14,2±0,9*

76,7

BP + glikoinuvit

22,4±1,3

19,8±0,7

93,0

14,8±1,6

80,5

Groups

After the injection of alloxan

Note: * - Differences with respect to the data of the control group significant (* - P <0,05)

In this period of observation was compared with a control group of animals treated with saline, we have not established significant differences among the drugs used. Only when a long-term use of drugs, we observed a significant decrease in the level of glycemia. Thus, if the application Glipil was a significant decrease in blood glucose level 1.23 times that using glibenclamide - 1.37 times. Thus new drugs diabenit, stevia and 50 glikoinuvit significantly lowered blood glucose in 1.33; 1.29 and 1.25 times, respectively, relative to the values of the control group of rats on the 20th day of pharmacotherapy. If we consider the hypoglycemic properties of the studied

124


drugs in the initial values of alloxan diabetes, it should be noted a more pronounced effect of the drugs glibenclamide and diabenit. Consequently, new therapeutic compounds with insulin deficiency also exert a hypoglycemic effect. Particularly promising in this respect is diabenit at a dose of 50 mg/kg for prolonged use. Conclusions: thus diabenit herbal preparations, stevia glikoinuvit 50 and various models of hyperglycemia have hypoglycemic action. All models hypoglycemic effect diabenita exhibit more pronounced. If the action was fast diabenita a short duration, the effect of stevia-50 was shown slowly, but more long-lasting. Drugs is recommended for type 2 diabetes. References: 1. Rakhmatullaeva M.M. Diss ... cand. Pharm. Sciences. - 2007. 135. 2. Remizov O.V., Kuraeva T.L. Experimental Laboratory. 2003; 3: 90-91. 3. Collection methods of clinical laboratory tests / Ed. Yunuskhodzhaev A.N. 2000. 703 p. 4. Shagazatova B.H., Babadjanov A.S. Medical Journal of Uzbekistan. 2003; 1: 110115. 5. Shagazatova B.X., Akbar Z.S., Ismailov S.I. Medical Journal of Uzbekistan. 2001; 1: 93-94. 6. Shamansurova Z.М. Diabet in Uzbekistan. 2006; 4:2-3. 7. Experimental diabetes / Under. Ed. Baranov V.G., Sokoloverova I.M., Galkaryan E.G. et al. L. 1983. 240.


125

I. Sharipova, M.Kh. Tursunova, K.S. Makhmudjanova, The Tashkent Pharmaceutical Institute, The Faculty of Technology of Dosage Forms, Uzbekistan, Tashkent

Data chronic toxicity of the preparation "Dragee Leoglisirflom" Abstract: Degree of the chronic toxicity of a dragee "Leoglisirflom" of soothing action prepared on the basis of three-component composition of raw materials of herbs is for the first time studied – investigated in internals (a brain, heart, kidneys, a gullet, a stomach, an ovary) white mice and rats. Keywords: acute toxicity, anti-inflammatory activity, dry extract dragee "Leoglisirflom". Every year sedatives are widely used in all branches of traditional and folk medicine (as sedatives in stress-sensitive patients, neurasthenia, nervousness, anxiety, depression, irritability, sleep disorders, emotional disorders, and others) [1]. Sedative herbal drugs have priority over synthetic analogs because they have extensive polytropic spectrum of pharmacological effects, dose-related effects were studied for a long time. Low toxicity and safe is well tolerated by patients (especially in elders), long-term use does not appeal addiction, mental and physical drug dependence, and in many widely represented in the pharmaceutical market of Uzbekistan and other countries in the world, economically accessible to the public. One of the new combined phototherapeutic agents having sedative activity is a herbal dragee "Leoglisirflom" worked out at the department "Technology of medicinal forms" of the Tashkent Pharmaceutical Institute, which includes dry extracts of plants such as grass motherwort, grass Jerusalem sage Regel, the root of Licorice. The aim of research: there have studied chronic active dragee "Leoglisirflom", worked out at the department "Technology of medicinal forms" of the Tashkent Pharmaceutical Institute. Materials and methods. Chronic toxicity dragee "Leoglisirflom" studied on white rats [2,4]. White rats of both sexes with an initial mass of 120 - 130 g were divided into 4 groups with 8 animals in each group (4 females and 4 males). Experimental groups of animals were injected endogastric daily aqueous solution dragee

126


"Leoglisirflom" in doses of 25 mg/kg; 50 mg/kg and 250 mg/kg, respectively. Doses are selected in relation to the dose of 50 mg/kg is effective therapeutic dose, however, we studied dose 2 times smaller; 25 g/kg (minimum) and 5 times greater - 250 mg/kg (highest). Control animals were injected with 1-2 ml distilled water. Throughout the experiment, the animals were under daily observation; selected food and water consumption, state of hair integument and mucous membranes behavior. 1 times a week, animals were weighed regularly examined the functional state of the cardiovascular, nervous, endocrine, excretory and digestive systems. Once a month studying morphological and biochemical indices of blood and urine. All animals that died during the experiment were subjected to autopsy to establish the nature of the damaging effect of dragee "Leoglisirflom". After the end of the introduction of dragee, "Leoglisirflom" carried out the most complete survey of experimental animals using hematological, biochemical and physiological tests. Some of the animals from each group were sacrificed for pathological studies. The weight of their bodies and carried out a histological study [3]. For hematological studies in rat`s blood was collected from the tail vein before the start of the experiment, after one, two and three months after the reference drug. The peripheral blood hemoglobin content is determined, the number of erythrocytes, leukocytes, platelets. The percentage of hemoglobin determined by the method of Sali that the number of red blood cells, white blood cells and platelets were determined by microscopic method in the counting chamber of Goryaev [5]. For histological studies were taken internal organs (brain, heart, liver, esophagus, stomach, small and large intestines, spleen, adrenal, kidney, gonads). Studies were conducted on serial sections. The material was fixed in 10% formalin neutral, followed by the standard wiring of alcohols of increasing concentration and pouring paraffin. Sections were stained with hematoxylin and eosin according to the method of Van Gizon [6,7]. Statistical calculations were performed by the method of variation statistics with the calculation of Student's t test [8]. The results. The effect of dragée "Leoglisirflom" on indicators of the functional state of white rats: It is found that the dragee "Leoglitsirflom" in doses of 25 mg/kg, 50 mg/kg and 250 mg/kg body weight daily endogastric istration of 90 adult rats causes no death of the animals, does not have a damaging effect on the general state of the rats. Throughout the experiment, the animals of the experimental groups in their

127


behavior and vernal view did not differ from control rats. All animals remained active, readily eat the food and to adequately respond to external stimuli. Monitoring of the body weight gain in rats showed that the animals in the groups receiving dragees "Leoglisirflom". There was no difference with the control animals. By the end of the experiment after prolonged endogastric istration dragees "Leoglisirflom" within the peripheral blood of experimental groups of animals were observed physiological changes (Table 1). Table 1 The composition of the peripheral blood of white rats after prolonged endogastric istration of dragee "Leoglitsirflom" №

Indicators Hemoglobin,

1

g/%

Doses of preparations, mg/kg

Before the test

Control

100

500

14,4 ± 0,3

14,7 ± 0,2

14,9 ± 0,3

14,5 ± 0,3

26,85± 0,2

7,05 ± 0,2

7,0 ± 0,3

7,3 ± 0,2

Erythrocyte, 2

one million

1000 14,3 ± 0,2

6,7 ± 0,4

cells/mm 3

Platelets

736,8± 6,4

728,7± 2,4

732 ± 5,0

736,2± 5,4

741,8±3,7

4

Leukocytes

11 ± 0,6

10,1 ± 1,1

11,1 ± 0,9

10,8 ± 0,7

11,2± 0,7

As seen from the tables to study the dynamics of content of hemoglobin, erythrocytes, thrombocytes and leukocytes in the peripheral blood revealed no statistically significant differences in the animals of experimental groups compared with controls. Results general examination of bodies of animals receiving dragees "Leoglitsirflom" macroscopically recognizable showed no abnormalities compared to control animals. All animals have the right physique, neat appearance, shiny wool cover, pockets of balding or ulcers were found. Visible mucous membranes moist, pale pink, shiny and smooth in appearance. The mammary glands of females with no tumor formations and seals uniformly soft to the touch. External genitals of males had no visible deformation or deviation from the control. The chest - visceral and parietal pleura and thoracic organs without visible changes. Light pale pink, air, unsealed or destructive changes. Heart of normal size, with no evidence of ischemia or hypertrophy. Aorta and pulmonary artery smooth

128


malformations or aneurysms were detected. In the cavities of the heart contained a small amount of liquid blood. Muscle infarction brownish color, turgor is saved. In the abdominal cavity - liver is enlarged, normal shape; it has a soft texture and smooth surface. Glisson capsule of thin, transparent, not tense. In the section histoarchitectonics liver is not changed the parenchyma is moderately full-blooded. Stomach, pancreas, small and large loop of the intestine with no visible lesions. Kidneys conventional size and shape, and thick brown palpation. In the context of clearly delineated renal cortex and medulla, renal pelvis and calyx stones and no pathological changes. Thymus, thyroid and adrenal glands do not have macroscopic differences from the relevant bodies of the control animals. With the opening of the skull - the brain grayish-white, moist, with no signs of pronounced edema. Pia tightly adherent to the substance of the brain, sometimes there is a moderate expansion and congestion venules and small veins. The ventricles of the brain is not increased in size, contain a moderate amount of clear, colorless liquor. Light optical microscopic examination of internal organs and brain of all the experimental groups of animals regardless of the dose of the test drug showed development similar changes. The brain - in some cases, there was a moderate focal microcirculatory disorders vascular pia mater as a spasm of arterioles, postcapillary venules expand with stasis of blood in them. Intercellular substance of the cerebral cortex and cerebellum places with small signs of edema. Cytoarchitectonics cerebral cortex and cerebellum is well preserved, the density of neurons and the thickness of the individual layers of the cortex do not have distinctive features compared to the control. Neurocyte cortex generally uniformly painted, some cells slightly increased in volume. Cytoplasmic neurocyte mostly fine-grained, with a different distribution chromatophilic Nissl substance. Kernels neurocyte rounded, hyperchromic, with distinct, intensely basophilic-stained nucleoli. Some neurocyte noted moderate swelling of nuclei. Often around the vessels, pyramidal and cerebellar basket cells detected semilunar narrow, unpainted areas. Neurons in the brain nuclei, cerebellar Purkinge cerebellum is pearshaped, and the gray matter of the brain gliocytes generally have their characteristic structure. Unchecked also any pathological changes of the structural components of the blood-brain barrier. Lung - lung tissue of experimental groups of animals maintained their usual histoarchitectonics. No evidence of pathological changes in inflammatory or


129

destructive nature is not revealed. The wall consists of intrapulmonary bronchi respective tissue components inherent in large, medium and small bronchi. Respiratory bronchioles and alveolar ducts without pathological changes. Alveolar epithelial type I and II have their characteristic structure and tinctorial properties. Interalveolar connective tissue without pathological changes in it and in the lumen of the alveoli identified isolated macrophages with characteristic dense cytoplasmic inclusions. In general, the microscopic structure of all parts of the lung significant differences from the control does not have. Heart - in the experimental groups of animals as well as in the control, clearly different endocardial, myocardial and epicardial layer of the heart. Endocardial endothelial lining is not broken, swollen and sometimes revealed an increase of endothelial cells. Myocardium contains cardio myocytes, which form oriented muscular fibers. The fibers are uniformly colored, transverse striations them well preserved. The nuclei of cardio myocytes oval or elongated, hyperchromatic and have a central location. Intercalated disks between cardio myocytes are defined clearly enough. No signs of hypoxia and ischemia was not revealed. As a control, the muscle fibers situated between the set of capillaries. There is not defined morphological signs of pathological changes in the epicardium and pericardium. Liver - experimental animals in the liver tissue expressed histopathological changes were detected. The capsule of the liver is thickened comprises longitudinally oriented bundles of collagen fibers. Liver parenchyma is formed by classic hepatic lobule, consisting of radially oriented to the central vein of the hepatic plates or beams. Interlobular connective tissue is weak, signs of inflammatory infiltration and fibrosis were not found. Hepatocytes polygonal shape, with a centrally located nucleus, the nucleolus is often determined. Quite often-binuclear hepatocytes. Tinctorial properties of hepatocytes are not violated, hepatocytes with signs of fat or protein dystrophy were not found. Sinusoids normal size in the lumen defined by individual red blood cells and white blood cells. The wall sinusoidal hemocapillars and Disse space at high magnification revealed isolated Kupffer cells with an intact structure. In some cases, it noted moderate expansion and sinusoidal blood supply hemocapillars, central and sublobular veins. Endothelial lining without destructive changes sometimes marked swollen endothelial cells with hyperchromatic nuclei. Structure cholangioles and interlobular bile ducts without pathological changes. All this indicates that the study drug has no significant adverse effect on the microscopic structure of the liver.

130


Kidneys - histoarchitectonics kidneys in experimental animals unchanged. The capsule is thin, with no signs of swelling and degradation. In the cortex are determined by numerous renal corpuscles. Vascular glomeruli comprise mainly capillary loops open. Hollow capsules Shymlanskaya in normal size, contains no blood cells or any other pathological deposits. There have been sporadic renal corpuscles with the expansion of the cavity of the capsule and mild hyperemia glomerular capillaries. The epithelium of the proximal and distal portions of the thin nephron has a characteristic structure of these parts, without signs of destructive changes. The epithelium of collecting tubules and presented major intercalary cells in the normal ratio. The lumina of the tubules of the nephron and collecting tubules were detected precipitates or other pathological deposits. Connective tissue cortex and medulla of kidney tender, with no signs of edema and inflammatory infiltrates. The microscopic changes in the kidney compared to the control is not revealed. Spleen - capsule and trabeculae are well developed, powerful enough to contain bundles of smooth muscle cells. The parenchyma is clearly differentiated red and white pulp, which are the usual ratio characteristic of adult animals. The white pulp is presented lymph follicles of different sizes, on the periphery of which is determined by the central artery. The structural zone of white pulp sufficiently differentiated part of the lymph follicles containing germinal center or reactive. The reactive centers are often found cells at different stages of the mitotic division. The red pulp is rich in red blood cells, there are identified macrophages in the cytoplasm containing pigment hemosiderin. Generally, pathological changes in the spleen are not detected. The pancreas - the capsule is thin, in the parenchyma clearly delineated sections slices of different sizes. The bulk of the lobes occupy acinus composed of acini cells. Homogeneous and zymogen area acinus clearly distinguishable. In each lobe is defined by the islet of Langerhans, the size and topography of which vary quite widely. Islets are mainly represented by basophil cells and located between the blood vessels. Interlobular connective tissue contains ducts and blood vessels. Pancreas experimental animals generally do not have significant differences compared with the control. The adrenal glands. In histological sections of the capsule body is not changed. Degenerative changes in the glandular cells of the cortex and medulla of the adrenal glands are missing. A typical value for glomerular, beam and reticular zones fully


131

preserved. The brain of the adrenal chromaffin cells retain the characteristic structure and size. Venous sinuses are not changed or slightly extended. Stomach - surface epithelium covered with a layer of mucus, which defines the exfoliated cells. In the lamina propria found some lymphocytes, plasma cells of lymphoid follicles. The glands of the stomach are the usual structure. Vessels moderately full-blooded. Small intestine - villi are covered with a single layer of prismatic epithelium, among the cells which in large quantities - goblet cells. In the lamina propria of the mucosa occur lymphocytes and plasma cells, and lymphoid follicles. There moderately severe vascular congestion. The colon without any pathological features. Crypt regular shape, are arranged densely. The ratio of prismatic and goblet cells on the surface corresponds to the crypt. Mostly found in the submucosal layer of the lymphoid system. Blood vessels are filled with blood, marked perivascular edema. Thus, as architectonic gastrointestinal mucosal and submucosal rat experimental groups correspond to the control animals. Uterus. The endometrium is lined with a single layer of prismatic epithelium. Good different functional and the basal layer of endothelium. There are different lengths of uterine cancer, some of them expanded, low cylindrical epithelium glands, cytoplasm is basophilic. The nuclei elongated, occupy most of the cells stained intensely and homogeneously. Mitoses absent. The stroma is rich in cells and fibers argyrophilic. Ovary. Cortex and medulla are clearly distinguishable. Last formed coarse connective tissue craters, major vessels, nerves. The cortical part of ovary follicles are located primordial. Follicles are at different stages of development up to the breaks graph bubbles. Degenerative changes were observed. Hemorrhage and no atrophy. Growing follicles different maturity without pathological changes. The brain of the ovarian connective tissue main vessels and nerves, multiple sclerosis, collagenization and fragmentation were observed. Testicle. Microscopy testicular tissue of rats did not reveal any pathological changes in the tubules and the stroma. In the testes convoluted tubules epithelium contain all stages of spermatogenesis. Well differentiated spermatogonia, spermaceti 1 and 11 orders, prespermatidis and spermatids. Also in a large number of sperm cells in various stages of maturation. Basement membranes are thin. There is no signs of

132


degeneration of Setroli follicular cells and Leydig interstitial cells, the number corresponding to their control. The inner diameter of the seminiferous tubules are not reduced, sclerosis and ischemia basement membrane were observed. Convoluted tubules are lined in the control animals, multicore epithelium, including a spermicide first and second orders, prespermatotsidy, spermatids. Degenerative changes in the cytoplasm of epithelial cells were observed. There were found Sertoli cells in small quantities in the thickness seminiferous epithelium. Their number is about the same in all cases studied. Interstitial Leydig cells are seen as a continuous band near the capillaries. Recently expanded and filled with blood. In conclusion, it should be noted that the dystrophic, necrobiotic and inflammatory changes in experimental animals, as well as significant differences in the structure of the internal organs between the experimental and control groups were found. Marked structural features of normal tissues examined reflect the functional activity of internal organs. Based on a comparative histological study of organs and tissues of control and experimental animals can be concluded that prolonged endogastric istration dragees "Leoglisirflom" for 90 days in doses of 25 mg/kg, 50 mg/kg and 250 mg/kg body weight causes no pathological changes. Conclusions. Dragee "Leoglisirflom" in doses of 25 mg/kg, 50 mg/kg and 250 mg/kg body weight at 3-monthly endogastric adult rats causes no death of the animals, does not have a damaging effect on the general state of the rats of the body weight, the cell the peripheral blood and histomorphological pattern of internal organs. References: 1. Kiseleva T.L. Ancient tradition of folk medicine in modern sedatives and antianxiety drugs. VIII Russian National Congress "Man and medicine". Materials from a satellite symposium. - M.: Galena A S 2001. – P. 8-21. 2. Guskov T.A. Toxicology medicaments, Moscow, 2008. - P. 27-30. 3. Golikov S.N., Sanotsky I.V., Tiunov L.A. General mechanisms of toxicological action. – L.: Medicine, 1986. - P. 279. 4. Guidelines for the Study of common toxicity of pharmacological substances / The Manual on experimental (preclinical) study of new pharmacological substances. Edited by corresponding Member of the Academy of Medical Sciences, Professor R. U. Khabrieva. Second edition, revised and supplemented / M.: - 2005. - M.: OAA "Publisher" Medicine", 2005. – P. 41-54.


133

5. Guidelines for clinical laboratory diagnostics, Tashkent. P. 2007-278. 6. Preparation of histological cuts. Microscopic technique: Manual / Edited D.S. Sarkisova and Yu.L. Perova. - M.: Medicine, 1996. – P. 432. 7. Shubnikov E.A. Functional tissue of morphology. MSU. – 1981. – P. 326. 8. Basic statistical treatment of results pharmacological experiments / The Manual on experimental (preclinical) study of new pharmacological substances. Edited by Corresponding Member of the Academy of Medical Sciences, Professor R.U. Khabrieva. Second edition, revised and supplemented / M.: - 2005 – M.: OAA "Publisher" Medicine", 2005. - P. 763-774.

134


Mahamadzarif Kadirov, Tashkent Pharmaceutical Institute, Doctoral Candidate, Ahmadhodja Yunuskhodjaev, Tashkent Pharmaceutical Institute, Rector, Doctor оf Pharmaceutical Sciences, Kamoliddin Shanov, Tashkent Pharmaceutical Institute, Assistant Professor, Faculty оf Industrial Pharmacy

Coordination compound of cobalt(II) with α-amino acids showing blood-forming and antidote activity Abstract: Coordination compound of Co(II) with N-replaced derivatives of α-amino acids, containing also ions of vitamin U are synthesized and analyzed. Particularities of competitive coordination of multifunctional of ligands to the central atom are studies by the way of infrared spectroscopy. Configurations of metal centers mutually differing on the nature of coordinating ligands are established by research of electronic spectra of diffusive reflection. It is defined, that the Oh-configuration is specific for intra complex fragments whereas fragments with the molecular nature meet Тd-symmetry. It is established that the received compounds possess high bloodforming and antidote activity. Keywords: vitamin U, coordination compound, complex, antidote, spectroscopy, enzyme. Махамадзариф Кадиров, Ташкентский фармацевтический институт, докторант, Ахмадходжа Юнусходжаев, Ташкентский фармацевтический институт, ректор, доктор фармацевтических наук, Камолиддин Шадманов, Ташкентский фармацевтический институт, доцент, факультет промышленной фармации


135

Координационные соединения кобальта(II) с α-аминокислотами, проявляющие кроветворную и антидотную активность Аннотация: Синтезированны и исследованы координационные соединения Со(II) с N-замещенными производными α-аминокислот, содержащие так же и ионы витамина U. Методом инфракрасной спектроскопии изучены особенности конкурентной координации полифункциональных лигандов к центральному атому. Исследованием электронных спектров диффузного отражения установлены конфигурации металлоцентров взаимоотличающихся по природе координированных лигандов. Определено, что для внутрикомплексных фрагментов характерна Oh-конфигурация, тогда как фрагменты с молекулярной природой отвечают Тd-симметрии. Установлено, что полученные соединения обладают высокой кроветворной и антидотной активностью. Ключевые слова: витамин U, координационные соединения, комплекс, антидот, спектроскопия, фермент. Витамин U (хлоро-S-метилметионин, MemSClH) известен как против язвенный фактор [1]. Однако его координационные соединения обладают довольно широким спектром специфической активности, что объясняется особенностями комплексообразующих свойств лиганда, природой биоактивного металла, типом комплекса и др. [2,3]. Изменение природы центрального атома при сохранении способа координации лигандов позволяет выяснению одного из наиболее важных вопросов: особенности влияния заселенности d-подуровня центрального атома на специфическую активность биокомплекса. В то же время, известно, что специфическая биологическая активность активных координационных соединений во многом определяется как природой их составных компонентов, так и особенностями строения, типом комплексов, природой окружения центрального атома, возможностью вовлечения металл-ион и координационных лигандов во взаимодействие с компонентами биосистем и др. [2,3]. Нами были синтезированы комплексы Со(II) с витамином U, глютаминовой кислотой (GluH2) – «соединение I» и Со(II) с α-кетоглутаровой (KgaH2) и глютаминовой кислотой «соединение II».

136


Разработанные методы синтеза были основаны как на комплексо-образующих способностях исходных лигандов, так и на реакционной способности координационных соединений. Состав комплексов установлен элементным анализом: кобальт-трилонометрически, хлор-потенциометрически, азот-микрометодом Дюма. Разность между найденными и теоритичкескими содержаниями элементов не превышала 0,35%. С целью определения способа координации лигандов к центральному метал-иону были записаны и исследованы инфракрасные спектры полученных комплексов и свободных лигандов, использованных в синтезе. Результаты ИК-спектроскопии отнесения полос поглощений приведены в таблице 1. С целью определения пространственной конфигурации комплексов были сняты и исследованы электронные спектры диффузного отражения. В ЭСДО соединений наблюдаются три полосы поглощения электронных переходов (результаты приведены в таблице 2). Данные характеризуются в пользу октаэдрической конфигурации. Таблица 1 Основные частоты колебаний (см-1) функциональных групп лигандов и предлагаемого соединения Максимумы поглощения (см-1)

Тип колебаний ν(ОСОН)

MemSClH -

GluH2 1775,1720,

KgaH2 -

Соедине-

Соединение I

ние II

-

-

1405 νas(ОСО)

1590

1640

1645

νs(ОСО)

1380

1380

1410

ν(С=О)

-

1748

-

1715

ν(NH3+)

3007,2975

3200

-

-

-

δ(NH3+)

1642,1553

-

-

-

-

ν(NH2)

-

-

-

3350,

3320,

3200

3270

137


Таблица 2

Энергии электронных переходов Комплекс

Электронный переход, (см-1)

4Т1g(4F) 

 4Т2g(4F)

 А2g(4F)

 4Т1g(4Р)


6020

14200

18400

Соединение II

6320

14400

18900

На основании спектроскопических исследований нами предлагается следующее структурное строение синтезированных комплексов: Соединение I –

H2O CH3

H2 Cl – S – H2C – H2C – HC – N CH3

O–C=O Co

O=C– O H2O Соединение II –

H2 HOOC – H2C – H2C – HC –N O=C–O

. 3H2O

N – CH – СН2 – СН2 – СООН H 2

H2O O–C=O Co O = C - CH2 -CH2- COOH H2

Изучение кроветворной активности исследуемых комплексов проводились на белых беспородных крысах с массой тела 110-120 г. Модель анемии воспроизводилась при помощи фенилгидразина. Данная форма анемии воспроизводилась путем подкожных инъекций фенилгидразина в дозе 20 мг/кг в течение 5 дней. Животные были разделены на следующие группы (по 6 голов в каждой):

138


Группа № 1 (контроль 1). Интактные (здоровые) животные, получали физиологический раствор; Группа № 2 (контроль 2). Анемичные животные, получали физиологический раствор; Группа № 3 (экспериментальная). Анемичные животные, получавшие – соединение I, в дозе 5 мг/кг; Группа № 4 (экспериментальная). Анемичные животные, получавшие – соединение I, в дозе 10 мг/кг; Группа № 5 (экспериментальная). Анемичные животные получавшие соединение II, в дозе 5 мг/кг; Группа № 6 (экспериментальная). Анемичные животные получавшие соединение II, в дозе 10 мг/кг. Анемичным животным вводили подкожно соединение I и соединение II ежедневно в дозах по 5 и 10 мг/кг, предварительно растворив исследуемые соединения в воде для инъекции. Во всех случаях, в том числе и физиологический раствор, способ введения был подкожным. За динамикой изменения картины периферической крови наблюдали в динамике, результаты приведены в таблице 3. Введение анемичным животным исследуемых соединений в испытуемых дозах приводило к быстрому восстановлению картины крови при обеих дозах, начиная с 5 дня применения. Например, под влиянием соединение I в дозе 5 мг/кг на 5 день его применения уровень гемоглобина возрос более, чем на 73%, а число эритроцитов увеличилось более, чем в 1,2 раз относительно анемичного уровня (контроль 2) на этот же срок наблюдения (табл. 3), соединение I в дозе 10 мг/кг оказывало еще больший эффект: показатели гемоглобина не отличались от нормы начиная с 10 дня его применения, тогда как уровень эритроцитов был полностью восстановлен в течение первых 5 дней его применения. Острое отравление фазалоном воспроизводилось путем разового введения в желудок крыс (при помощи зонда с оливкой на кончике) с массой тела 120-140 г раствора фазалона в дозе 150 мг/кг. При остром фазалоновом отравлении специфическим тестом служила холинэстеразная активность, результаты приведены в таблице 4. Изучение антидотной активности исследуемых комплексов проводилось так же в сравнительном аспекте.


110,8±6,64 87,8±5,82 95,6±6,65

5

10

58,4±9,84

10

раствор

(контроль 2) 101,3±10,2

Физ.

Анемичная группа

127,8±9,98

5

5

раствор

(контроль 1)


Физ.

мг/кг

Интактная группа

Вариант

Доза,

99,6±6.78

89,2±5,28

128,4±6,56

115,0±6,42

72,4±8,70

124,8±7,64

10

дни исследования

Гемоглобин, г/л

111,2±9,86

102,2±4,71

138,4±8,66

127,5±9,22

85,6±9,42

128,2±10,3

15

4,11±0,45

3,30±0,92

5,25±0,68

3,84±0,47

3,12±0,58

4,8±0,40

5

анемией в динамике, (n=6. M±m)

4,51±0,35

3,93±0,74

5,92±0,57

4,8±0,48

3,33±0,49

4,3±0,38

10

4,92±0,56

4,37±0,92

6,3±0,61

5,0±0,42

3,82±0,55

4,74±0,64

15

дни исследования

Эритроциты, х 1012 /л

Влияние исследуемых комплексных соединений на картину анализа крови крыс с фенилгидразиновой

Таблица 3


139


69,6 ± 0,5 69,8 ± 0,4 49,3±0,5 50,0±0,5

10 5 10

45,3 ± 0,6

68,3±0,3

61,7±0,6

104,1 ± 0,4

84,0 ± 0,6

50,1 ± 0,7

течение 3 дней

применения 115,7 ± 0,92

Показатели применения в

98,0±0,4

82,4±0,4

128,3 ± 0,6

121,6 ± 0,7

41,1 ± 0,8

в течение 7 дней

Показатели применения

Динамика изменения активности холинэстиразы, мкг/мин/мл Показатели разового

5

раствор

отравлением


Физ.

мг/кг

Животные с фазалоновым

Показатель нормы

Вариант

Доза,

при остром отравлении фазалоном

Сравнительная активность холинэстиразы с применением исследуемых соединений

Таблица 4



141

Животные с острым фазалоновым отравлением разделены на пять групп: Группа №1 (контроль). Животные с фазалоновым отравлением, получали физиологический раствор; Группа №2 и №3 (экспериментальная). Животные с фазалоновым отравлением, получавшие соединение I, в дозе 5 мг/кг и 10 мг/кг соответственно; Группа №4 и №5 (экспериментальная). Животные с фазалоновым отравлением, получавшие соединение II в дозе 5 мг/кг и 10 мг/кг соответственно. Животные получали предлагаемое соединение путем подкожных инъекций. Эксперимент проводился в течение 7 дней, показатели в динамике приведены в таблице 4. Как видно из данных табл. 4, исследуемые комплексные соединения обладают высокими антидотными свойствами, что выражается в существенном повышении активности специфического фермента холинэстеразы. Проведенные исследования дают основание полагать, что изученные соединения из-за высоких положительных специфических активностей могут найти свое применение в медицинской практике. Список литературы: 1. Букин В.Н., Хучуа Г.Н. Витамин U (S-метилметионин) природа, свойства, применение. Москва, 1973. С. 3-7. 2. Северин Е.С. Биохимия, ГЭОТАР-Медия, 2008. – С. 206. 3. Браунштейн А.Е. На стыке химии и биологии. Наука, 1987. - С. 239. 4. Акбаров А.Б. Синтез и исследование взаимосвязи между химическими и биологическими свойствами некоторых 3d-ионов с биолигандами. Координационная химия. Т. 15. С. 3-24.

142


E.G. Shvarev, L.V. Dikareva, D.L. Ovodenko, A.K. Aupova, G.E. Shvarev, Obstetrics and Gynecology Department, Astrakhan State Medical Academy, Astrakhan, Russia

Markers of Endometrial Biological Fluids in Inner Genitalia Diseases Diagnostics Abstract: The biochemical and structural characteristic of biological liquids (serum of the blood, endometrial washes and menstrual blood) at inflammatory diseases, benign and malignant adnexal tumors is given in the article. The results of work are a substantiation for clinical application of a method of wedge-shaped anhydratation of biological liquids and finding in them the markers of oxidation stress – the carbonyl proteins with the purpose to increase the efficiency of early diagnostics of inflammatory adnexal diseases, benign and malignant ovarian tumors. The evaluation of structural features of morphological picture of endometrial lavages and menstrual fluid, as well as the showing the level of protein and lipid peroxide modification markers allow to reveal with the help of the given approach the forming tendencies of adnexal pathology at the preclinical stage. Keywords: ovarian tumors, endometrial lavages, menstruation blood, oxydative stress, peroxide protein oxidation, carbonyl proteins, structural microscopic peculiarities of biological liquids. In thirteen years an age-old anniversary of PAP-test, an effective and simple in usage method of revealing precancer and early carcinoma of uterine cervix, so called in honour of its creator, a Greek scientist Georgios Papanikolau, will be celebrated. Since 1943 the test has saved lots of women’s lives and it would have saved more if the innovation, suggested by doctor Papanikolau in 1928, had been objectively and in good time evaluated by doctor’s community instead of exposing to traditionally durable scepticism. Nowadays the problem of screening precancerous and cancerous diseases of uterine body and appendages, which are increasing in population, is still unsolved.


143

What do we know about it? Do we use the given diagnostic opportunities for preserving reproductive health and lives of our patients? It is the necessity of regular prophylactic measures, in the aspect of forming the considered diseases, that consists in high chances of their elimination just when they are early revealed. As it is known, the problem of intensification and optimization of pre-hospital diagnostics largely determines the success of treatment and is one of its most important items. It is this approach that gives an opportunity for effective, preserving organs, treatment and thus at most saves reproductive abilities of women. It won’t be an exaggeration to say that early and, furthermore, differential diagnosing diseases of inner genitalia remains one of the most complicated problems of gynecology. It gains peculiar significance while forming the concept of revealing precancer, early forms of endometrial cancer and cancer of uterine appendages, when there are no symptoms or they are very scarce and sizes of pathological tumors are minimal, and are not spread on other organs (as it is known, in such cases, treatment is more sparing and effective, and maximally favourable). WHO experts opinion of the absence of reliable screening programs of precancerous and cancerous pathology of uterine body (endometrial cancer) and appendages should be also mentioned. And, meanwhile, statistical data of Russian and foreign scientists convincingly testify not only steady increase of sick rate, but also «rejuvenation» of patients with benign and malignant hormone-dependent tumors of reproductive organs. This fact is explained not only by increase of an average life span, but also by the essential increase in population of such «diseases of civilization» as adiposity, anovulation, chronic hyperestrogeny, infertility, inflammatory diseases of uterine and appendages, and also by repeated «aggressive» obstetrical and gynecological manipulations [1, 2, 3]. That is why the necessity of forming a new approach to «active search» for patients with precancerous and early cancerous diseases of inner genitalia should be considered first of all from the position of elaborating the new screening test as one of the most perspective methods of their second prevention [4]. It is known that at cancerous growth mitochondrial oxygenation is forced out by glycolysis, more primitive way of energy supply. It is accompanied by active oxygen forms and is the basis of stimulating free radical oxygenation in the organism. During this process a state called «the oxydative stress» (OS) is developed and results in accumulating the highly toxic combinations leading to morphological disturbances of cells and tissues [5,6,7].

144


Free radicals hit all kinds of biological macromolecules, furthermore, the most studied are processes of lipids peroxide oxygenation. However, only active forms of oxygen also cause oxygenative destruction of proteins. It is considered that in a state of OS lipids are not attacked by the active oxygen forms first and foremost, but proteins of cells and biological fluids (BF) are. This process may also be the basic in structural and functional disturbances of the reproductive system organs, including the development of precancerous and cancerous transformation of endometrial and ovarian tissues. However, it needs a considerable amount of pathologic deformation of molecular ingredients of a cell and, consequently, a prolonged time interval, in the final stage of which traditional cytologic and histologic methods of research are already available. In it lies one of the reasons of the displacement of the forming clinical picture and, consequently, the initiation of diagnostic measures of the disease for a later period. It is important to note that structural changes of endometrium (E), as a hormonedependent tissue, largely depend on the functional condition of ovaria. It is the endometrial tissue that reacts most sensitively upon the changes of homeostasis of the reproductive system organs, also including functional disturbances while forming tumors of gonades. According to it, we should point out the ability of a number of enzymes and their isoforms to accumulate during hyperplastic processes and cancer of endometrium in the apical parts of glandular cells, and then to secrete into the endometrial secretion [8]. It should be noted that besides blood and fragments of sloughing endometrial tissue, endometrial and endocervical secretion is also included into menstrual fluid (MF). By the drawn analogy the OS markers, among which the earliest is the carbonyl group of proteins (CGP), may also be found with the help of simple methods in MF and endometrial lavages (EL) of examined patients long before appearing manifesting symptoms of the disease. Choosing MF (and EL), as an object of research, is explained not only by scientific curiosity (because they are poorly studied!), but also by the fact that once a month this BF in enough volume for examining (from 10 to 80 ml in healthy women) is spontaneously secreted from the uterine cavity and can be collected by patients themselves (into sanitary napkins or special caps) for the laboratory examination. Traditionally morphological research in medicine is mainly concentrated on tissues and cellular elements whilst structural peculiarities of BF remain poorly studied. In this respect microscopy of the structures of a dry drop (facies), forming in BF when


145

it turns into a solid state as a result of dehydration, is long-range. This new scientific trend was called «morphology of BF» [2]. The essence of the new method of diagnostics is in the fact that normally the microscopic picture of the examined drop of BF has more or less homogeneous structure and by slight influence of different damaging factors (oxidizing, toxic) the hydrate membranes of proteins change, and processes of molecular aggregation start. In professors V.N. Shabalina and S.N. Shatohina opinion (1995, 2007), facies (F) is a structural portrait of molecular correlation in BF which allows to put deep microprocesses on the macrolevel. A microscopic picture of F has structures which are characteristic for every kind of human BF, connected with peculiarities of physiologic and pathologic processes action in the organism. Using technologies of the morphological analysis «Lithos-system» [10] one can observe even the earliest pathologic changes of molecular structures immediately, without «incubation period», which is necessary at cellular, organic and/or systemic levels. Therefore, the morphologic analysis of BF gives an opportunity for the earliest diagnostics of the developing pathologic process. We offer a quantitative content analysis of the OS markers with a simultaneous defining structural microscopic peculiarities of the solid phase of MF and EL as a new diagnostic (and prognostic) approach to evaluating the state of inner genitalia in women of reproductive and (especially) perimenopausal ages. The inner anatomical localization, complexity of the microscopic structures of neoplasms of the female gonades, indistinct borders between the neoplasms of a different maturation degree and diversity of their combinations – all these complicate the early revealing of ovarian tumors (OT) and hinder rational planning for patients treatment. As it was already told, endometrial tissue is extremely sensitive to the homeostatic changes of the reproductive system organs also including the increase of the OS markers content in EL , in particular, CGP by forming OT. Thus, according to D.L. Ovodenko et al. (2008), women from the control group with the normal ovarian structure had 0-1.9(0.9 +_0.14) nmol/mg. While increasing the index up to 2.0 – 3.5 (2.8 _+ 0.28) nmol/mg in the majority of cases there were revealed benign tumors (p<0.05) and at 3.6 – 4.9 (4.8 _+0.25) nmol/mg – malignant OT (p <0.01).

146


The CGP content in the MF of the patients with the benign ovarian tumors (BOT) was higher than the patients with chronic inflammatory processes of uterine appendages (CIPUA) and those from the control group had (p <0.01). The microscopic picture of F of EL in the women from the control group was characterized by sharply shaped zone borders. In the majority of cases there were two zones – peripheral with radial cracks and central, containing crystals of salts, more rarely – straight radial cracks as a prolongation of the peripheral zone cracks (fig. 1). Besides that, in 24.8 % of the cases in F of EL of the women from this group appeared the third intermediate zone, located between the two above mentioned zones, containing three-rayed cracks.

б a

Fig. 1. Facies of endometrial lavage of reference group patient (х 10): a – peripheral zone with radial cracks, b – salt area In the patients with CIPUA and during the aggravation of the process, the area sizes of three-rayed and radial cracks didn’t reliably differ from the analogous indexes of the women from the control group. However, in these cases «tongue» structures (markers of inflammation), «twirls» and wisp blocks (markers of hypoxia) appeared in the picture of F. F of EL in the patients with benign ovarian tumors and ovarian cancer were rather different in their structure from those, which the women from the control group had. Facies zones of EL remained in the patients with benign ovarian tumors of all age groups, moreover, in 68.4% of cases they have already had the zone with three-rayed cracks (fig. 2).

147


a

б

Fig. 2. Facies of endometrial lavage of patient with benign OT (х 10): a – peripheral zone with radial cracks, b – three-beam cracks In those patients, who had ovarian cancer, the area of the three-rayed cracks zone on the surface of F markedly enlarged up to 2.2 +_ 0.10 mm2 (fig. 3), being reliably different from the same in the control group (p <0.01) and in the group of patients with benign ovarian tumors (p<0.05). The area of the peripheral zone with radial cracks was 6.1 +_0.42 mm2 and in size it wasn’t different from that, which the women from the control group had [11].

б а

Fig. 3. Facies of endometrial lavage of patient with malignant OT (х10): a – peripheral zone with radial cracks, b – three-beam cracks The obtained results testify that the microscopic picture of F of EL and MF has clear and distinctive peculiarities in patients with benign, frontier and malignant ovarian tumors. Including methods of structural and biochemical analysis of EL and MF into a diagnostic complex in the patients from “risk groups” of the OT development will allow to increase sensibility and to rise specificity of the research.

148


An important advantage of the offered method of diagnostics is noninvasive and autraumatic collecting of the researched material, the possibility of multiple repeating the research in antenatal clinics, making analysis in laboratories of Health institutions. The obtained results confirm the possibility of revealing ovarian cancer at early stages of its development when organ-preserving surgery becomes the most realistic and, thus preserving reproductive health of women. References: 1. Bochman, Ya.V. Manual on Oncogynecology. – Leningrad. Medicine. – 1989. – P. 15–18. 2. Vollenhoven, B.J. Introduction: the Epidemiology of Uterine Leiomyomas // Baillieres Clin Obstet Gynaecol. – 1998. – Vol. 12 (2). – P. 169–176. 3. Schwartz, S.M., Marshall, L.M. et al. Epidemiologic contributions to Understanding the Etiology of Uterine Leiomyomata // Chin Med J (Eng). – 2000. – P. 75–78. 4. Urmancheeva, A.F., Kutushva, G.F., Ulrich, E.A. Ovarian Tumors. – St. Petersburg.- 2012. – P. 28–30. 5. Inoue, M. Utsumi free radical theory of carcinogenesis: role of enhancedmutation of mitochondrial genome in cancer pathogenesis [Теxt] / M. Inoue, M. Nishikawa, Y. Kira, A. Park, E. Sato // Reactive Oxygen and Nitrogen Species: Diagnostic, Preventive and Therapaitic Values. International Symposium. – St. Petersburg, 2002. – P. 101. 6. Drummen, G.P. Mass spectrometric characterization of the oxidation of the fluorescent lipid peroxidation reporter molecule Cll-BODIPY (581/591) [Теxt] / G.P. Drummen, B.M. Gadella, J.A. Post, J.F. Brouwers // Free Radiac. Biol. Med. – 2004. – V. 36. – № 12. – P. 1635–1644. 7. Halliwell, B. Oxidative stress, nutrition and health: experimental strategies for optimization of nutritional antioxidant intake in humans [Теxt] / B. Halliwell, M. Whiteman // Br.J. Pharmacol. – 2004. – Vol. 142. – P. 261–265. 8. Shvarev, E.G., Volodin, M.A. Clinical and Immunochemical Aspects of Endometrial Carcinoma Diagnostics // European Journal of Gynaecological Oncology. – 1991. - Vol. XII. Supp. - P. 54–55. 9. Shabalin, V.N. Character of Blood Crystallizationas an Integral Index of Organism Homeostasis [Теxt] / V.N. Shabalin, S.N. Shatokhina, S.A. Yakovlev // Phys. Chem. Biol. Med. – 1995. – T. 2. – № 1. – P. 6–9.


149

10. Shabalin, V.N., Shatokhina, S.N. Diagnostics markers in the structures of human biological liqulds // Singaporo Med. J. – 2007. – Vol. 48(5). - P. 440-446. 11. Ovodenko, D.L., Shvarev, E.G., Dikareva, L.V. Diagnostic value of identification of carbonyl groups of proteins in biological fluids of patients with the ovarian tumors // Journal of Obstetrics and Women Disease, vol. LVII, suppl. 3, St. Petersburg, 2008. P. 50-54.

150


Revazi Melkadze, Institute of Machine Mechanics, Doctor оf Technical Science, Professor, Ketevan Kintsurashvili, Akaki Tsereteli State University, Doctor оf Technical Science, Professor

The Phenolic complex and antioxidant activity of Caucasian Blackberry (Rubus caucasicus L) leaves Abstract: Studied some physical and chemical characteristics and 6-sheet blackberry shoot Caucasian (Rubus caucasicus L.). It was found that the minima of the moisture content, the extract substances and phenolic compounds to the same period of the beginning and end of the growing season of plants. The composition of phenolic compounds represented by catechins, flavonols and leuco anthocyanidins. Highs accumulation of phenolic compounds during the growing season are found in the middle of the season (July-August). Blackberry leaf and extract has high antioxidant activity. Keywords: Herbal teas, Caucasian blackberry, physical and chemical composition, phenolic substances, antioxidant activity. 1. INTRODUCTION Based on the analysis of data on plants used for the preparation of herbal teas, taking into available resources and people's experience of their application, we have as the object of study chosen blackberry leaves caucasian. Blackberries belong to the subgenus Eubatus, genus Rubus L. of the family Rosaceae, 50-150 cm tall shrub, with long rhizome and perennial aboveground stems, covered with spines. In the Caucasus, found 33 species. From these kinds of blackberries in Georgia is mainly spread Caucasian blackberry (Rubus caucasicum L.). The plant blooms from May to August, fruiting after about 1.5 months from flowering. It grows in woods, ravines, among shrubs, clearings, along the banks of rivers, streams, meadows, rocky slopes, orchards, gardens, roadsides. It forms large thickets. The total area of blackberries in Georgia up to 300 thousand Ha.


151

A distinctive feature of Caucasian blackberry brambles from other species is a little prickly education stems and leaves, which facilitates the collection of raw materials. What is essential is that the periods of vegetation Blackberry coincide with periods of tea production season (April-October months), which is of great importance in the industrial development of its production in enterprises of primary processing of tea. It should be noted that the information on the chemical composition of the plants are scarce, except for works relating to the study of the texture of a 6-sheet escape blackberry and individual phenolic compounds flesh elements [13]. The study of these questions will determine the purpose of the study. 2. MATERIALS AND METHOD The objects of study were Caucasian blackberry leaves. The raw materials for the growing season were studied: phenolic compounds - by Leventhal using conversion factor K = 4,16 [3-4], antioxidant activity - by method of Ferric Reducing Ability of Plasma (FRAP) [18]. 3. RESEARCH AND THEIR DISCUSSION Phenolic and amino acid composition. In the production of tea phenolics play a primary role, as their ability to be oxidized by enzymes to form a red-brown and the reaction products, determined by inherent characteristics of the finished product quality. Phenolic compounds in the manufacture of tea leaf tea undergo a deep and diverse transformations that form the basis of the process of tea production. Therefore it is clear the enormous work carried out by researchers in the study of the role and significance of tea phenolic compounds [1-7, 9-12, 20-23]. In connection with the above, in the production of herbal tea is paramount study phenolic compounds used or that the vegetable raw materials. Especially interesting is the establishment of seasonal dynamics of phenolic compounds during the growing season of the plant. As is known, the content of phenolic compounds in tea leaves subject to change during the processing season for the Georgian tea plant the maximum of their savings in other similar conditions the same as the middle of the season (July-August), when the daily total atmospheric

152


temperature is the highest. Details of the experiment conducted by us in blackberry escape during the growing season (Table 1). As a result, it was found that the nature of the accumulation of phenolic compounds blackberry escape by month growing season is identical to the tea leaves. The BlackBerry, as well as in tea leaves maximum accumulation of phenolic substances comes to the middle of the growing season - the hottest period (JulyAugust). This once again confirms that the sheet of blackberry, as well as tea and other plant materials. Fully complies to the basic laws of ontogeny of plants. Table 1. Dynamics of phenolics blackberry escape during the growing season The extent of the ##

Months

Phenolic compounds,% of dry weight

maximum accumulation of phenolic compounds in %

1.

May

16,70±0,24

82,1

2.

Junе

18,84±0,22

82,5

3.

Julу

19,61±0,33

96,4

4.

August

20,35±0,37

100,0

5.

September

16,65±0,21

81,8

Average

18,43±0,30

Antioxidant Activity. The Ferric Reducing Ability of Plasma (FRAP) assay was used to measure the concentration of total anioxidants. UV/Vis spectrophotometer M501 (Camspec Ltd, UK) was used for measurements of absorption changes that appear when the TPTZ-Fe3+ complex reduces to the TPTZ-Fe2+ form in the presence of antioxidants. An intense blue colour with absorption maximum at 593 nm develops. Standard solutions of 5.7 mM ascorbic acid in deionised water were prepared. Diluted standards or diluted extract samples were used on the day of preparation except the ascorbic acid solutions, which were used within 1h of preparation. An aqueous solution of 1000 µmol/L FeSO4x7H2O was used for calibration of the instrument. To measure FRAP value, 300 ml of freshly prepared FRAP reagent was warmed to 37 C and a reagent blank reading is taken at 593 nm; then 10 ml of sample and 30 ml of water are added. Absorbance readings were taken after 0.5 s and every 15 s until 4 min. The change of absorbance (ΔA = A4min - A0min) is calculated and related to


153

ΔA of a Fe (II) standard solution. ΔA is linearly proportional to the concentration of antioxidant. One FRAP unit is arbitrarily defined as the reduction of 1 mol of Fe (III) to Fe (II). Antioxidant activity was expressed as an equivalent of ascorbic acid. Table 2. The antioxidant activity of blackberry leaf and green tea Antioxidant activity, mg/g

Sample

of ascorbic acid equivalent Experience

Blackberry leaf fresh

1810

Blackberry leaf dried

10600

The dry extract of the blackberry leaf

11000 Control

Fresh tea leaves

1015

Dried tea leaves

6000

Dry green tea extract

6500

From Table 2 shows that in of antioxidant activity of leaf extract of blackberry far exceeds commonly known green tea. This property blackberry leaf, particularly blackberry Caucasian, puts him in the ranks of the most powerful plant antioxidants. 4. CONCLUSIONS ● Investigated the chemical composition of the 6-leaf blackberry escape linking the growing season. It was found that the nature of the accumulation of volatile phenolic compounds: their minimum content to the same period of the beginning and end of the growing season (May and September). ● Established the character changes in the content of individual phenolic substances catechins, flavanols and leukoanthocyanidins blackberry leaf by month growing season. ● According to antioxidant activity much greater than the blackberry leaf green tea.

154


References: 1. Bokuchava M.A. On the nature and significance of tannins tea leaves // Bioh. Tea. Manuf. M. 1950 (in Russian). 2. Bokuchava M.A., Volkov A.G. The conversion of the different fractions of tannins in the growth and development of tea leaves and its processing // Ref. Works established. Dep. Biol. sci. USSR Academy of Sciences, M. 1946 (in Russian). 3. Bokuchava M.A. Novozhilov N.P. Taste properties of the individual fractions tea tannin and to the quality of tea // Bioh of tea production. M. 1946 (in Russian). 4. Bohinsky R. Modern views in biochemistry: M.: 1987. - 544 p. 5. Goodwin T, Mercer E. Introduction plant biochemistry. In 2 volumes. M. Science, 1986, with V. 2. – 312 p. 6. Dzhemukhadze K.M. Tea tannin in connection with the processing and quality of tea // Biochem. Tea production. M.: 1940 (in Russian). 7. Dzhemukhadze K.M. Tanin substance and quality of the raw tea // Biochem. Tea production. M. 1950 (in Russian). 8. Kretovich V.L. The Basics Biochemistry of plants. M.: Graduate School, 1971. 464 p.(in Russian). 9. Kursanov A.L. Determination of different forms of tannins in plants // Biochemistry, M.: 1941 (in Russian). 10. Kursanov A.L. The transformation of tannins in the processing of tea leaves // Biochemistry. M.: 1943 (in Russian). 11. Kursanov A.L. Tanin tea leaf material in connection with the problem of improving the quality tea // AS USSR. Ser Biol. 1951 (in Russian). 12. Kursanov A.L. Synthesis and transformation of tannins in the tea plant // 7th Bach reading. USSR Academy of Sciences. M. 1952 (in Russian). 13. Melkadze R., Chikovani N., Kachniashvili E. Characteristics of the Composition of Caucasian Blackberry (Rubus caucasicus L.) Leaves as a Raw Material for Tea Production, J. ”Applied Biochemistry and Microbiology”, 2008. 14. Melkadze R.G. Research an elemental composition Blackberry of a sheet and mining of thetechnological rules of effecting phytotea of products, Georgian Academy of Sciences, Tbilisi, 2000. 15. Oparin A.I. Biochemical theory of tea production M.: Bioch. tea prod. 1935 (in Russian).


155

16. Soboleva G.A. Quantification definition catechins using a Densitometer // Bioch. Tea prod. M.: 1958 (in Russian). 17. Filippovich Y.B., Yegorov T.A., Sevastyanov G.A. Workshop on general biochemistry. M.: Education, 1975. – 318 p. (in Russian). 18. Benzie F.F., Strain J.J. The Ferric Reducing Ability of Plasma as a Measure of “Antioxidant Power”: the FRAP Assay “Analytical Biochemistry”, 1996. 19. Bradfield A. Some recent developments in the chemistry of Tea // Chem and Ind. 1946. 20. Lame J. Research and the practical manufacture of Tea // j. of res. Inst. of Ceylon. 1937. 21. Oshima J., Nakabayashi T., Sakamoto J. Studies on the black tea tannin. Pt. 1. Chemical changes of the Poly phenol compounds and aminoacids in the manufacture of black tea // Ibid. 1954. 22. Roberts E. The fermentation process in tea manufacture // j. Biochem, 1939. 23. Roberts E. The fermentation process in tea manufacture // j. Biochem, 1943.

156


Michael Koptev, Ukrainian Medical Stomatological Academy, Assistant, Ph.D. in Medical Sciences, Department of Operative Surgery and Topohraphic Anatomy, Elena Pronina, Ukrainian Medical Stomatological Academy, Professor, Doctor of Medical Sciences, Department of Operative Surgery and Topohraphic Anatomy, Sergey Bilash, Ukrainian Medical Stomatological Academy, Professor, Doctor of Biological Sciences, Department of Operative Surgery and Topohraphic Anatomy, Angelina Pіrog-Zakaznikova, Ukrainian Medical Stomatological Academy, Associate Professor, Ph.D. in Medical Sciences, Department of Operative Surgery and Topohraphic Anatomy, Anatoly Bilych, Ukrainian Medical Stomatological Academy, Associate Professor, Ph.D. in Medical Sciences, Department of Operative Surgery and Topohraphic Anatomy

Comparative characteristics of morphological changes in the lungs and the heart of rats, caused by acute stress Abstract: The aim of the research was to study on histological level the exposure of acute immobilization stress on the heart and lungs of rat in the experiment. Acute immobilization stress produces a pronounced adverse effect on the structure of rat’s heart and lungs, causing significant hemorrhage, vascular plethora of hemomicrocirculatory stream of heart and lungs with symptoms of blood stasis, interstitial edema. Keywords: heart, lung, morphology, stress, rats. Михаил Коптев, Украинская медицинская стоматологическая академия, преподаватель, кандидат медицинских наук, кафедра оперативной хирургии и топографической анатомии, Елена Пронина, Украинская медицинская стоматологическая академия, профессор, доктор медицинских наук, кафедра оперативной хирургии и топографической анатомии,


157

Сергей Билаш, Украинская медицинская стоматологическая академия, профессор, доктор биологических наук, кафедра оперативной хирургии и топографической анатомии, Ангелина Пирог-Заказникова, Украинская медицинская стоматологическая академия, доцент, кандидат медицинских наук, кафедра оперативной хирургии и топографической анатомии, Анатолий Билыч, Украинская медицинская стоматологическая академия, доцент, кандидат медицинских наук, кафедра оперативной хирургии и топографической анатомии

Сравнительная характеристика морфологических изменений в лёгких и сердце крысы, вызванных острым стрессом Аннотация: Целью данного исследования было изучение на гистологическом уровне влияния острого иммобилизационного стресса на сердце и легкие крысы в эксперименте. Острый иммобилизационный стресс оказывает выраженное неблагоприятное воздействие на структуру сердца и легких крыс, что вызывает множественные кровоизлияния, нарушения гемомикроциркуляции в сердце и легких с симптомами застоя крови, интерстициальный отек. Ключевые слова: сердце, легкие, морфология, стресс, крысы. Ритм жизни современного человека ускоряется с каждым годом. Вследствие этого психоэмоциональная нагрузка на нервную систему человека значительно увеличивается. Однако человеческому организму не всегда удаётся адаптироваться к новым условиям жизни. Если стресс-реакция, развивающаяся при этом, преобладает над адаптационными возможностями организма, возникает состояние дистресс-синдрома, являющегося основой для многих патологических изменений. Целью данного исследования было проведение сравнительного анализа, морфологических изменений, возникающих в лёгких и сердце белых крыссамцов линии Вистар под воздействием острого иммобилизационного стресса.

158


Работа была выполнена на 40 белых крысах-самцах линии Вистар. Возраст подопытных животных составлял 8-10 месяцев, масса тела – 240-260 грамм. Экспериментальная часть исследования биоэтики и соответствующего закона Украины «О защите животных от жестокого обращения» (№ 3446-ІV от 21.02.2006 г., Киев) [1, 2]. Из подопытных животных 20 были подвергнуты воздействию острого иммобилизационного стресса (экспериментальная группа), 20 – составили контрольную группу, которая содержалась в стандартных условиях вивария академии и не была задействована в проведении каких-либо исследований или экспериментов. Острый стресс воспроизводили путем однократной фиксации ненаркотизированных крыс в горизонтальном положении на спине в течение 6 часов. Забой животных производили путем декапитации под тиопенталовым наркозом. После раскрытия грудной клетки и общего осмотра её органов, производили забор ткани лёгких и сердца для гистологического исследования. Кусочки легкого и сердца фиксировали в 10% растворе нейтрального формалина; затем промывали, обезвоживали путём проведения через спирты возрастающей концентрации, проводили через хлороформ и хлороформпарафиновую смесь, а далее заливали в парафиновые блоки. Срезы толщиной 7-8 мкм готовили на санном микротоме. Микропрепараты окрашивали гематоксилином и эозином, по Харту-Ван-Гизону и Маллори. Для изготовления полутонких срезов кусочки лёгких и сердца фиксировали в 4% растворе глютарового альдегида на фосфатном буфере с рН 7,4. Полутонкие срезы окрашивали 0,1% раствором толуидинового синего на фосфатном буфере при рН 7,8. Проведенное макроскопическое исследование показало, что у крыс контрольной группы легкие с сердцем занимают всю грудную полость. Каждое легкое

содержится

в

отдельном

плевральном

мешке,

образованном

висцеральным листком плевры; сердце окружено перикардиальным мешком. Проведенное гистологическое исследование показало, что у крыс респираторный отдел легкие состоит из системы альвеол, расположенных в стенках респираторных бронхиол, альвеолярных ходов и мешочков. Между собой альвеолы разделены тонкими межальвеолярными перегородками, в которых находятся густые капиллярные сети. Изнутри альвеолы крыс выстланы

159


слоем эпителиальных клеток, среди которых подавляющее большинство составляют респираторные альвеолоциты I типа и значительно меньшее количество секреторных альвеолоцитов II типа. Кроме этих клеток, определялись альвеолярные макрофаги и щеточные альвеолоциты. Строение внутрилегочных бронхов крыс отличается в зависимости от калибра, однако имеет общие черты. Бронхиальная стенка состоит из четырех оболочек: слизистой, подслизистой, фиброзно-хрящевой и адвентициальной. С уменьшением калибра бронха в фиброзно-хрящевой оболочке хрящи уменьшаются в размерах, в стенке мелких бронхов они отсутствуют. Внутренняя, слизистая оболочка, бронхов среднего калибра выстлана однослойным многорядным реснитчатыми эпителием. Эпителий слизистой оболочки мелких бронхов представлен

двухрядным,

а

с

уменьшением

калибра

–

однорядным

реснитчатым эпителием. Интерстициальная соединительная ткань легких у крыс состоит преимущественно из эластических, коллагеновых волокон и аморфного вещества. Здесь находятся резидентные клетки (фибробласты) и клетки-мигранты

(макрофаги,

лимфоциты,

плазмоциты,

мастоциты).

В

интерстиции легкие также содержатся кровеносные и лимфатические сосуды, нервные

волокна.

Проведенное

микроскопическое

исследование

сердца

показало, что у крыс сердечная стенка образована тремя оболочками: эндокардом,

миокардом

и

эпикардом.

Эндокард

является

внутренней

сердечной оболочкой, которая выстилает камеры сердца. С внутренней стороны сердца эндокард покрывают полигональные клетки эндотелия, расположенного на базальной мембране. Подэндотелиальный слой образован малодифференцированными

клетками

соединительной

ткани.

Глубже

располагается слой гладких мышечных клеток, которые отделены от миокарда прослойкой

волокнистой

соединительной

ткани.

Миокард

состоит

из

поперечнополосатых мышечных клеток, которые плотно прилегают друг к другу, образуя пучки мышечных волокон. Между ними расположены соединительнотканные слои, в которых проходят многочисленные сосуды. Кардио-миоциты – вытянутые прямоугольные клетки, которые содержат 1-2 ядра овальной или удлиненной формы. Количество кровеносных капилляров в интерстиции миокарда велика, поэтому каждый кардиомиоцит контактирует с несколькими капиллярами. Наружная оболочка сердечной стенки – эпикард, образована тонкой соединительнотканной пластинкой, которая плотно срас-тается с миокардом, а снаружи покрыта мезотелием.

160


Исследование влияния острого иммобилизационного стресса на органы грудной полости показало, что в легких крыс экспериментальной группы отмечаются существенные деструктивные изменения, геморрагические явления и нарушение гемомикроциркуляции. На макроскопическом уровне отмечается накопление слизисто-геморрагического содержимого в просвете бронхов, появление массивных полиморфных кровоизлияний под висцеральную плевру, в легочную ткань и слизистую оболочку бронхов. При гистологическом исследовании

наблюдалось

значительное

расширение

альвеол,

истончение

межальвеолярных перегородок с локальными явлениями разрушения и десквамации респираторных альвеолоцитов. В просвете альвеол около поврежденных участков отмечалось скопление клеточных конгломератов на разных стадиях деструкции, разрушенных и неповрежденных альвеолярных макрофагов и альвеолоцитов II типа, эритроцитов, фибрина. Во внутрилегочных бронхах возникали деструктивные изменения, вакуолизация цитоплазмы эпителиоцитов, разрушение межклеточных контактов с нарушением целостности и утолщением эпителиального слоя слизистой оболочки. В соединительной ткани собственной пластинки слизистой оболочки бронхов отмечались признаки гипергидратации. В просвете бронхов определялись эритроциты и клеточный детрит. Со стороны сосудов гемомикроциркуляторного русла отмечалось увеличение диаметра капилляров и венул; во всех его звеньях определялись явления стаза крови и диапедез эритроцитов в интерстиций легкого и просветы альвеол. Во время проведения макроскопического осмотра сердца у крыс, подвергшихся стрессовому воздействию, визуально изменений выявлено не было. Проведенное гистологическое исследование сердца животных экспериментальной группы показало, что острый иммобилизационный стресс оказывает неблагоприятное влияние на сердечную ткань крысы. Изменения в эндокарде проявлялись, прежде всего, значительными подэндокардиальными кровоизлияниями во всех отделах сердца с очагами отслоения клеток эндотелия. Ткань миокарда у крыс экспериментальной группы была полнокровной. Сосуды гемомикроциркуляторного русла сердца были расширены, с явлениями стаза крови: их просветы были плотно заполнены слипшимися эритроцитами. В соединительной ткани интерстиция миокарда обнаруживались признаки отека – набухание коллагеновых и эластических волокон, аморфного вещества.

161


Таким образом, проведенное экспериментальное исследование доказывает неблагоприятное влияние стресса на органы грудной полости у крыс. Структурные изменения, возникающие в лёгких и сердце, прежде всего, проявляются нарушением гемомикроциркуляции и геморрагиями. Такие нарушения, на наш взгляд, могут стать основой для развития ряда патологических процессов дыхательной и сердечно-сосудистой системы, а также морфологически обосновывают роль стресса как фактора, способствующего возникновению заболеваний лёгких и сердца [3, 4]. Вывод Влияние острого иммобилизационного стресса приводит к развитию в легких и сердце крыс существенных деструктивных изменений, геморрагических явлений

и

нарушению

микроциркуляции.

На

макроскопическом

уровне

отмечается накопление слизисто-геморрагического содержимого в просвете бронхов, появление многочисленных кровоизлияний под висцеральную плевру, в легочную ткань и слизистую оболочку бронхов. При гистологическом исследовании наблюдается значительное расширение альвеол, истончение межальвеолярных перегородок с локальными явлениями разрушения и десквамации респираторных альвеолоцитов. В просветах альвеол около поврежденных участков отмечается скопление клеточных конгломератов на разных стадиях деструкции, разрушенных и неповрежденных альвеолярных макрофагов и альвеолоцитов II типа, эритроцитов, фибрина. Во внутрилегочных бронхах

возникают

деструктивные

изменения,

с

явлениями

диапедеза

эритроцитов в слизистой оболочку и просветы бронхов. Со стороны сосудов гемомикроциркуляторного русла отмечается увеличение диаметра капилляров и венул; во всех его звеньях определяются явления стаза крови и диапедеза эритроцитов в интерстиций легкого и просветы альвеол. Изменения в сердце, возникшие на фоне стресса, проявлялись, прежде всего, значительными подэндокардиальными кровоизлияниями во всех отделах сердца с очагами отслоения клеток эндотелия. Ткань миокарда была полнокровной; сосуды гемомикроциркуляторного русла были расширены, с явлениями стаза крови. Проведенное исследование свидетельствует, что общим для структурных изменений в сердце и лёгких, прежде всего, является нарушение гемомикроциркуляции с геморрагическими явлениями.

162


Список литературы: 1. European convention for the protection of vertebrate animals used for experimental and other scientific purposes. – Council of Europe, Strasbourg, 1986. – 53 p. 2. Закон України «Про захист тварин від жорстокого поводження» №3447 – IV від 21.02.2006 – К., 2006. – 18 с. 3. Коптев М.М. Топографія та морфо-функціональна характеристика структурних елементів легень у нормі та при експериментальному стресі: дис. на здобуття наук. ступеня канд. мед. наук: спец. 14.03.01 „Нормальна анатомія” / М.М. Коптев. – Полтава, 2014. – 179 с. 4. Тимошенко А.В. Оцінка впливу гострого іммобілізаційного стресу на серце щура / А.В. Тимошенко, Д.О. Дяуленко, М.М. Коптев // Актуальні проблеми сучасної медицини: Вісник Української медичної стоматологічної академії. – 2014. – Т. 14, № 4 (48).– С. 229-231.


163

Olga Sermukhamedova, Zuriyadda Sakipova, Liliya Ibragimova, Asfendiyarov Kazakh National Medical University

Development and validation assessment of flavonoids quantification technique in the grass of Leonurus turkestanicus Abstract: The validation characteristics of analytical methods of sum of flavonoids quantitative determination in dried raw herb of Leonurus turkestanicus have been studied. Validation results have shown that the analytical technique satisfies the conditions of the tests for specificity, trueness, is characterized by a linear dependence in the investigated range of application of the analytical technique, proper accuracy and convergence of the results. Keywords: Leonurus turkestanicus, quantification, UV spectrophotometry, validation. Introduction In the system of pharmaceutical products quality assurance an important role plays analytical control. According to the requirements of Republic of Kazakhstan State Pharmacopoeia and pharmacopoeia of other countries, all analytical methods should be validated [1]. Based on the results of the assessment pharmacopoeia level of requirements for quality and safety of Leonurus turkestanicus herb in of "quantification" has been set. The results obtained have been used to design the analytical normative document "Leonurus turkestanicus herb". The aim of this study was validating and reproduction of methods of sum of flavonoids quantification in the Leonurus turkestanicus herb. Materials and methods In the experiment, the grass of Leonurus turkestanicus, collected in the foothills of the Dzungarian Ala Tau in the flowering stage in June 2015. Used solutions of reagents and solvents were analytically pure and prepared in accordance with the requirements of the State Pharmacopoeia of the Republic of Kazakhstan. Spectrophotometric analysis was performed on an SF-2000 (CJSC "OKB SPECTR", Russia), the data were collected and integrated using the software Microcal Origin and

164


Statistica 12. As the auxiliary equipment and materials were used: analytical scale («Shimadzu», Japan). Method of quantification. The test is performed by absorption spectrophotometry in the visible area [1, 2.2.25]. 5.00 g of the powdered raw material poured with 80 ml of 70% ethanol and heated under reflux on a boiling water bath for 30 minutes. Extraction cooled and filtered into a volumetric flask of 100 ml, and adjusted the volume after extraction with 70% ethanol to the mark (solution A). The test solution. 2 ml of the solution A placed in a volumetric flask of 25 ml, added 0.5 ml of 33% acetic acid, 1.5 ml of aluminum chloride and adjusted to the mark with 96% ethanol (solution B). Compensation solution. 2 ml of solution A, 0.5 ml of 33% acetic acid and adjusted to the mark with 96% ethanol in a volumetric flask of 25 ml. After 40 minutes, measured the optical density of the solution B in a spectrophotometer at a wavelength of 415 (± 5) nm in a cuvette with working layer thickness of 10 mm. The content of sum of flavonoids in of rutin percentage (X), is calculated by the formula: X

D  504 .03 D  25  100  100 ,  248  а  2  (100  W ) a  (100  W )

where D is optical density of the tested solution; 248 - specific absorption rate (E 1% 1 cm) of rutin complex with aluminum chloride at a wavelength of 415 nm; a - weighed raw material, grams; W - moisture percentage. Results and discussion The method of quantitative determination of the sum of flavonoids based on rutin. The validation of the studied technique was carried out by methods of UV spectrophotometry on the following characteristics: specificity, trueness, convergence, intralaboratory accuracy, linearity, range of application, complete technique uncertainty forecast. Specificity. Spectra confirming the specificity of the method are shown in Figures 1 and 2, which show the coincidence of the maxima of the test solution and reference solution of rutin (rutin RS SP RK) [2].

165


Figure 1 - The spectrum of the test solution

Figure 2 - The spectrum of the reference solution Trueness characterizes the degree of correspondence between a known true value or reference value and the value obtained by this method, while the convergence characterizes the accuracy of the method [1]. The results of the technique's metrological characteristics calculation at varying concentrations are given in Table 1. Table 1 - Assessment of trueness, convergence, the range of application of the analytical procedure Rutin RS SP RK Sample

Optical

number

density

Dry raw material "Leonurus turkestanicus herb" %

Sample

Optical

number

density

Extrcta-

The quantitative content of sum of

%

bility, %

flavonoids,%

1

0.4405

80

1

0.4369

0.48

79.35

99.18

2

0.4622

85

2

0.4681

0.51

86.08

101.27

3

0.4926

90

3

0.4903

0.54

89.59

99.54

4

0.5176

95

4

0.5253

0.58

96.41

101.49

166


5

0.5515

100

5

0.5415

0.59

98.19

98.19

6

0.5732

105

6

0.5729

0.63

104.94

99.95

7

0.6014

110

7

0.6141

0.67

112.33

102.12

8

0.6246

115

8

0.6301

0.69

116.02

100.88

9

0.6533

120

9

0.6602

0.72

121.28

101.07

Average X ,%

100.41

The standard deviation SD

1.2512

The relative standard deviation RSD 

1.2460

SD 100 ,% X

The relative confidence interval of the mean result х  t (95%,8)  SD  1.860  1.2512 ,%

2.3272

Systematic error   X  100 ,%

0.41

Systematic error insignificance сriteria 1.   x / 3  0.7757

true

2. If 1 is not satisfied, then   0.80

true

The overall conclusion of the procedure

correct

From the data presented in Table 1, it follows that for the sum of flavonoids the analysis technique has sufficient accuracy and convergence is correct throughout the concentration range of 80-120% and has no significant bias, the relative standard deviation (RSD) is less than 2.0%. Linearity was investigated within the application range of the analytical procedure on nine independent concentrations in the range of 80-120% of the nominal content of the sum of flavonoids in the studied raw material [3]. Metrological characteristics of the technique linear dependence are presented in Table 2. Based on these data we can assert that a linear dependence is satisfied over all the eligibility criteria in the specified range of application of the analytical technique. Graphical representation of the linear dependence of the technique is shown in Figure 3 in normalized coordinates. Table 2. Metrological characteristics of linear dependence of the technique Parameter The regression equation B

Demands

-

Values y = 1.0385·x 3.38444 1.0385

Comment

Matches

167


Sb

-

0.03231

A

≤ 6.16

-3.38444

Matches

≤ 1.89 · sa Sa

-

3.25739

SD

2.0

1.2512

Matches

P

≤0

7.2907·10-9

Matches

R

≥ 0.97

0.99663

Matches

The regression coefficient within the above range is 0.99663. Calculations of the linear dependence parameters have been carried out by the least squares method using a computer program Microcal Origin.

Figure 3 - Diagram of linear dependence The range of application of the analytical technique. The interval between minimum and maximum analyte concentration in the raw material, for which the analytical method has the required precision, trueness and linearity has been Investigated. The range of the technique application is from 80% to 120%, the relative standard deviation does not exceed 2.0%. Intralaboratory accuracy. In accordance with the results of the study of the test it has been found that the effect of the intralaboratory variation (change of analyst and days of study) do not affect the results of the experiment. RSD for each analyst on different days has been calculated, the results do not exceed 2.0%, so doesn't the total value of it. The technique is characterized by reasonable accuracy.

168


Table 4 - Evaluation of the technique intralaboratory accuracy Number of

Day 1

Day 2

Day 3

sample / indicators of

Analyst 1

Analyst 2

Analyst 1

Analyst 2

Analyst 1

Analyst 2

1

0.61

0.59

0.62

0.62

0.6

0.6

2

0.6

0.61

0.6

0.62

0.62

0.59

3

0.62

0.61

0.61

0.63

0.62

0.6

X

0.61

0.6033

0.61

0.6233

0.6133

0.5967

RSD

1.6393

1.9139

1.6393

0.9262

1.8827

0.9676

the method correctness

Х

0.6094

RSD

1.9063

Technique total uncertainty forecast. Validation of analytical methods involves determining not only the real total error of the analysis, but also itsuncertainty. According to the European Pharmacopoeia methodology is considered to be correct in case when  As  Вupper [1,3]. At this it should be noted that the upper limit of the analyte in the investigated vegetable raw material is not regulated, so the value of Bupper has been conventionally equated to normal relative standard deviation (RSD), which must not exceed 2.0%. The calculation of the methodology total uncertainty forecast is given in Table 5. Table 5 - Calculation of the methodology total uncertainty forecast Name of characteristic ΔE,r The uncertainty of weighing on the analytical

Results

100  0.001  0.217 0.46

balance

100  0.0002  0.004 5

100 ml flask uncertainty

0.12

2 ml pipette uncertainty

0.5

25 ml flask uncertainty

0.23

Δ

V, r

0.563


S

A, r

0.2

S

cell, r

0.1

169

2  sp, r  2  S2A, r  Scell ,r

0.447

 As  2E, r  2sp, r  2V, r

0.04709+0.1998+0.317=0.56389

The correctness of complete uncertainty

0.7512

 As  В upper

correct

where ΔE,r - relative trueness uncertainty of absorbance on spectrophotometer; ΔV,r - relative uncertainty of the sample preparation error; Δsp,r - relative uncertainty of total spectrophotometric error; SA,r - the relative standard deviation of the convergence of optical density in a spectrophotometer; Scell,r - relative standard deviation of spectrophotometer cuvette error convergence; Bupper - upper tolerance of the analyte in the raw material. Based on the data obtained the greatest contribution to the total uncertainty of the technique make relative uncertainty of sample preparation error (ΔV,r, 0.563%) and the relative uncertainty of the total spectrophotometric error (Δsp,r, 0.447%), which includes the results of the relative standard deviation of the optical density convergence (SA,r, 0.2%) and the cuvette error (Scell,r, 0.1%) in a spect-rophotometer. Contribution of relative uncertainty of the optical density trueness in a spectrophotometer is almost 2 times smaller (ΔE,r, 0.217). At this the complete methodology uncertainty is less than 1%, which means its correctness when repeated in other laboratories. Conclusions. The validation characteristics of analytical method for quantitative determination of sum of flavonoids in dried raw Leonurus turkestanicus herb have been studied. Validation results have shown that the investigated analytical technique satisfies the conditions of the tests for specificity, trueness, is characterized by a linear dependence in the investigated range of the analytical technique application, proper accuracy and convergence of the results. On the basis of the total technique uncertainty calculation it is possible to judge on its correct repeating in other analytical laboratories. A regulated norm of the analytical technique has been set, the

170


content of sum of flavonoids in of rutin in dry raw material should be at least 0.2%. References: 1. The State pharmacopoeia of the Republic of Kazakhstan. V.1. - Almaty: The publishing house "Zhibek moly", 2008. 2. The State pharmacopoeia of the Republic of Kazakhstan. V.2. - Almaty: The publishing house "Zhibek moly", 2009. 3. Grizodub A.I. Validation of spectrophotometric methods of quantitative analysis of drugs in accordance with the requirements of SPU // Farmakom. - 2002. - №3. P. 42-50.

171


Snizhana Feysa, Ph.D., Associate Professor of the Department of Therapy and Family Practice, Deputy Dean of the Faculty of Postgraduate and Pre-University Education in State Higher Educational Establishment «Uzhhorod National University», Svitlana Opalenyk, Master of the Department of Therapy and Family Practice, Doctor-Intern, State Higher Educational Establishment «Uzhhorod National University»

Laboratory characteristics of patients with non-insulindependent diabetes mellitus with multiple complications Abstract: The article describes the laboratory characteristics of patients with non-insulin-dependent diabetes mellitus (DM) and multiple complications from other organs and systems. It is proved that for patients with diabetes type II (DM-II) is characterized by the violation of not only carbohydrate, and lipid, electrolyte metabolism and also protein synthesis and enzymatic functions of the liver. Keywords: diabetes mellitus type II, non-insulin-dependent diabetes mellitus, non-alcoholic fatty liver disease, laboratory examination, glycosylated hemoglobin, dyslipidemia. Сніжана Фейса, кандидат медичних наук, доцент кафедри терапії та сімейної медицини, заступник декана факультету післядипломної освіти та доуніверситетської підготовки, ДВНЗ «Ужгородський національний університет», Світлана Опаленик, магістрант кафедри терапії та сімейної медицини, ДВНЗ «Ужгородський національний університет»

Лабораторна характеристика хворих на інсуліннезалежний цукровий діабет із множинними ускладненнями

172


Анотація: В статті описано лабораторні особливості пацієнтів з інсуліннезалежним цукровим діабетом (ЦД) та множинними ускладненнями з боку інших органів та систем. Доведено, що для цукрового діабету другого типу (ЦД-ІІ) характерним є порушення не тільки вуглеводного, а й ліпідного, електролітного обмінів, а також білковосинтетичної та ферментативної функцій печінки. Ключові слова: цукровий діабет ІІ типу, інсуліннезалежний цукровий діабет, неалкогольна жирова хвороба печінки, лабораторне обстеження, глікозильований гемоглобін, дисліпідемія. Вступ. Актуальність теми зумовлена стрімким зростанням захворюваності та поширеності ЦД-ІІ не тільки в Україні, а й у всьому світі [1]. Сьогодні на планеті нараховується 371 млн. хворих, а до 2025 р. очікується 552 млн. таких хворих [2]. В Україні, зокрема, в 2012 році зареєстровано 1311 335 хворих на ЦД, а його поширеність склала 2885 хворих на 100 тис. населення [3]. Однак припускають [4,5], що реальна поширеність ЦД-ІІ може бути у 3-4 рази вищою, ніж задекларована статистичними даними. Важливу роль в патогенезі ЦД-ІІ відіграє печінка, оскільки саме цей орган є основним «плацдармом» для всіх видів обміну речовин. Описано [6,7] порушення обміну вуглеводів при ЦД-ІІ, що проходить шляхом фосфорилювання глюкози, гліколізу, глюконеогенезу, синтезу і розпаду глікогену, пентозофосфатним шляхом. Водночас у хворих на ЦД-ІІ часто порушується ліпідний обмін, оскільки є зміни в синтезі фосфоліпідів, холестерину, кетонових тіл, жирних кислот та жирів. Не будучи ендокринною залозою, печінка відіграє важливу роль у метаболічних процесах, оскільки може регулювати взаємне перетворення вуглеводів, білків, ліпідів та нуклеотидів. У печінці є повний набір ферментів, що беруть участь у амінокислотному обміні, чим забезпечується білковосинтетична функція. Тому вважається [8], що саме печінка потенціює розвиток метаболічних порушень при інсуліннезалежному ЦД. З огляду на необхідність вивчення ролі печінки у виникненні та перебігу захворювання, актуальним є дослідження та характеристика лабораторних, в першу чергу біохімічних, особливостей хворих на ЦД ІІ типу. Мета дослідження. Дослідити лабораторні особливості хворих на інсуліннезалежний цукровий діабет з множинними ускладненнями.


173

Матеріали і методи. При виконанні роботи ми керувалися основними положеннями G (1996 р.), Гельсінської Декларації Всесвітньої медичної асоціації про етичні принципи проведення наукових медичних досліджень за участю людини (1964-2000 рр.), Конвенції Ради Європи про права людини та біомедицину (1997 р.) та наказу МОЗ України №281 від 01.11.2000 р. У статті описано результати лабораторного обстеження хворих на ЦД ІІ типу, що мали множинні ускладнення з боку інших органів та систем (нейропатії, нефропатії, ретинопатії, ангіопатії та їх поєднання). Об’єм лабораторних обстежень включав: загальний аналіз крові з підрахунком лейкоцитарної формули, деякі біохімічні тести (загальний білірубін та його фракції, холестерину, тригліцеридів, загального білка, сечовини, креатиніну, сечової кислоти, глюкози натще, глікозильованого гемоглобіну), активність ферментів аланін-амінотрансферази (АлАТ), аспартат-амінотрансферази (АсАТ), гамма-глута-мілтрансферази (ГГТ), обчислення коефіцієнту Де Рітіса (відношення АЛТ / АСТ), рівень електролітів крові (Nа, К, Са, Cl, Fе, Р). Дослідження проводилися за уніфікованими методиками, затвердженими МОЗ України. Ступінь компенсації вуглеводного обміну встановлювали за рівнем в крові глікозильованого гемоглобіну (HbA1c). Стан ліпідного обміну оцінювали за рівнем в крові загального холестерину (ЗХ) та тригліцеридів (ТГ). Результати дослідження та їх обговорення. Обстежено 400 хворих на ЦД ІІ типу та 30 практично здорових осіб, які склали контрольну групу. Вік хворих коливався від 30 до 79 років. Серед них переважали пацієнти похилого віку (5079 років) – 62,75%. Чоловіків було 185 (46,25%), жінок – 215 (53,75%). Розподіл за віком та статтю в контрольній групі не відрізнявся від групи хворих на ЦД-ІІ. Залежно від ступеню компенсації ЦД, який оцінювався за рівнем HbA1c, хворих поділено на групи. До першої групи ввійшло 29 пацієнтів з компенсованим ЦД (рівень HbA1c в межах 6,5%-7,0%). До другої – 17 хворих на субкомпенсований ЦД (HbA1c 7,1%-7,5%). Третю групу склали 354 пацієнти із декомпенсованим ЦД (HbA1c вище 7,5%). Виявлено, що у хворих на компенсований ЦД рівень холестерину складав 4,80±0,75 ммоль/л, тригліцеридів – 1,76±0,97 ммоль/л, загального білка – 73,84±5,14 г/л. Аналогічні лабораторні показники у хворих на субкомпенсований ЦД були достовірно вищими (p<0.05) і складали відповідно: холестерин 5,00±0,75 ммоль/л, тригліцериди – 1,98±1,48 ммоль/л, загальний білок –

174


73,65±3,75 г/л. У хворих з декомпенсованим ЦД спостерігалося ще більше підвищення кожного з цих показників, проте достовірного зростання їх рівня в порівнянні з групою субкомпенсованого ЦД нами не виявлено (p>0,05). У цих хворих рівень холестерину складав 5,34±0,93 ммоль/л, тригліцеридів 2,32± 1,24 ммоль/л, загального білка 74,59±4,47 г/л. В групі здорових осіб середні значення були такими: холестерин – 4,45±0,58 ммоль/л, тригліцериди - 1,00± 0,16 ммоль/л, загальний білок – 80,75±2,95 г/л. Слід відмітити, що всі отримані нами результати лабораторних обстежень хворих на ЦД були в межах норми для здорової людини. Проте це так звана умовна норма, оскільки не оцінювалися окремі ліпідні фракції, а нормальний показник загального холестерину не виключає можливих порушень ліпідограми (дисліпідемії). Також необхідно відмітити незначне зростання показників холестерину та тригліцеридів паралельно з наростанням декомпенсації ЦД, а також одночасне зниження рівня загального білку. Це свідчить про поступове наростання функціональних порушень печінки у хворих з декомпенсованим ЦД. Середнє значення рівня холестерину в цій групі перевищувало 5,18 ммоль/л, що вважається підвищеним. Ферментативну активність печінки оцінювали за показниками АСТ, АЛТ, ГГТ. У обстежених хворих на компенсований ЦД-ІІ середнє значення АСТ складало 46,19±22,94 МО/л, АЛТ - 50,43±37,44 МО/л, ГГТ - 38,58±5,81 МО/л. Аналогічні лабораторні показники хворих на субкомпенсований ЦД були достовірно нижчими (p<0,05), і складали відповідно: АСТ – 25,95±5,90 МО/л, АЛТ – 21,70±4,20 МО/л, ГГТ – 29,00±13,85 МО/л. Активність ферментів у хворих на декомпенсований ЦД складала: АСТ – 32,14±11,91 МО/л, АЛТ – 27,03± 11,09 МО/л, ГГТ – 36,41±17,81 МО/л, проте достовірності їх змін в порівнянні з групою субкомпенсованого ЦД-ІІ нами виявлено не було (p>0,05), що, ймовірно, може свідчити про виснаження ферментативних резервів печінки порівняно з пацієнтами попередніх груп. Слід відмітити, що рівень активності ферментів хворих на декомпенсований ЦД-ІІ не виходив за межі допустимих норм. Показники ферментативної активності печінки зменшувалися при наростанні ступеня декомпенсації ЦД. Це, вірогідно, можна пояснити виснаженням функціональних резервів печінки. Дане припущення також можна підтвердити тим, що АСТ є ключовим ферментом, який бере участь в безперебійній роботі циклу трикарбонових кислот. Цикл Кребса, в


175

свою чергу, бере участь в окисленні вуглеводів, в тому числі глюкози, рівень якої значно підвищений у хворих на ЦД. АЛТ забезпечує роботу глюкозо-аланінового шунта, завдяки якому глюкоза може перетворюватися в аланін. Також АЛТ контролює рівень вуглеводів та загального білка крові. ГГТ є маркером інтоксикації та відіграє роль амінокислотного насосу в клітини. Обчисливши коефіцієнт Де Рітіса, ми виявили його зниження порівняно з нормою: в хворих на компенсований ЦД він складав 0,92±0,22, із субкомпенсованим ЦД – 0,82±0,13, із декомпенсованим ЦД – 0,87±0,22, в нормі цей коефіцієнт складає близько 1,3. У осіб контрольної групи даний коефіцієнт був 1,12±0,36, що достовірно вище від аналогічного в хворих на ЦД ІІ типу. Зниження коефіцієнта Де Рітіса при ЦД-ІІ з множинними ускладненнями достовірно свідчить про ушкодження печінки у даних хворих і дає підстави вказувати на наявність «діабетичної гепатопатії» у даного контингенту пацієнтів. Аналізуючи патогенетичні ланки порушення обміну та зіставляючи лабораторні показники, можна прийти до висновку, що така гепатопатія є нічим іншим, як прояв неалкогольної жирової хвороби печінки у хворих з цукровим діабетом другого типу. Для виявлення взаємозв‘язків між наявними порушеннями обміну речовин у печінці нами було проведено кореляційний аналіз між основними біохімічними показниками. Встановлено вірогідний прямий кореляційний зв’язок між вмістом в крові холестерину та тригліцеридів (r=0,406, р<0,05), вмістом холестерину та загального білка (r=0,145, р<0,05), тригліцеридів та загального білка (r=0,133, p<0,05). Виявлені зміни свідчать про взаємозв‘язок між змінами ліпідного спектру крові та білковосинтетичної функції печінки. Крім того, встановлена пряма кореляційна взаємозалежність між показниками загального білка та активності аспартатамінотрансферази (r=0,226, p<0,05), загального білка та аланінамінотрансферази (r=0,21, p<0,05), загального білка та гаммаглутамілтрансферази (r=0,194, p<0,05), що виражає прямий зв‘язок між ферментативною активністю печінки та її функціональною здатністю синтезувати білок (білковосинтезуючою функцією печінки). Оцінюючи білковий обмін, ми виявили негативний кореляційний зв’язок між рівнем загального білка та рівнем сечовини в крові (r=-0,168, p<0,05), рівнем загального білка та креатиніну (r=-0,195). Це, вірогідно, можна пояснити використанням амінокислот для синтезу сечовини (шлях знешкодження аміаку) та синтезом креатину із амінокислот у печінці. Виявлений негативний коре-

176


ляційний зв’язок підтверджує порушення обміну білків (диспротеїнемію) при ЦД-ІІ. Кореляційний аналіз показників вуглеводного обміну та маркерів ліпідного обміну встановив наявність сильного прямого кореляційного зв’язку між вмістом в крові глюкози натще та холестерином (r=0,20, p<0,05), вмістом глюкози натще та рівнем тригліцеридів (r=0,27, p<0,05), що вказує на взаємозалежність дисліпідемії та рівня глікемії. Висновки. Провівши аналіз результатів лабораторного обстеження 400 пацієнтів з ЦД-ІІ, ми прийшли до висновку про вагому роль печінки в перебігу даного захворювання та можливий вплив функціонального стану печінки на розвиток множинних ускладнень. У хворих на ЦД ІІ типу, крім порушення вуглеводного обміну, виявлено порушення ліпідного обміну (дисліпідемії) та порушення білковосинтетичної функції печінки. Шляхом проведення кореляційного аналізу доведено, що ці порушення проходять паралельно та взаємно обтяжуються, маючи в основі спільні ланки патогенезу. Показано, що ферментативна активність печінки зменшується з наростанням декомпенсації ЦД, що, ймовірно, пояснюється виснаженням резервних можливостей печінки. Список літератури: 1. Жернакова Ю. Взаимосвязь степени нарушений углеводного обмена с тяжелостью артериальной гипертонии и липидным спектром у больных с метаболическим синдромом / Ю. Жернакова, И. Чазова, С. Олимпиева // Кардиоваскулярная терапия и профилактика. – 2012. – Т. 11, № 2. – С. 13-18. 2. Журавльова Л.А. Оптимізація лікування хворих з поєднаною патологією: неалкогольною жировою хворобою печінки, цукровим діабетом 2-го типу та ожирінням / Л.А. Журавльова, А.В. Власенко // Сучасна гастроентерологія. – 2011. – № 4 (60). – С. 5–10. 3. Журавльова Л.А. Сучасні діагностичні критерії ураження печінки у хворих на цукровий діабет / Л.А. Журавльова, А.В. Власенко // Ліки України. – 2010. – № 10 (146). – С. 111–116. 4. Шипулин В.П. Неалкогольный стеатогепатит / В.П. Шипулин // Therapia – український медичний вісник. – 2007. – № 9. – 28–34.


177

5. Просоленко К.О. Сучасні підходи до лікування неалкогольної жирової хвороби печінки на фоні метаболічного синдрому / К.О. Просоленко // Ліки України. – 2012. - № 3-4(1). – С. 30-34. 6. Hurjui D. The central role of the nonalcoholic fatty liver disease in metabolic syndrome / D. Hurjui, O. Niţă, L. Graur // Rev. Med. Chir. Soc. Med. Nat. Iasi. – 2012. – Vol. 116, № 2. – Р. 425–431. 7. Chalasani N. The Diagnosis and Management of Non-Alcoholic Fatty Liver Disease: Practice Guideline by the American Association for the Study of Liver Diseases, American College of Gastroenterology, and the American Gastroenterological Association / N. Chalasani, Z. Younossi, J.E. Lavine et al. // Hepatology. – 2012. – Vol. 55, № 6. – P. 2005–2023. 8. Dowman J.K. Pathogenesis of non-alcoholic fatty liver disease / J.K. Dowman, J.W. Tomlinson, P.N. Newsome // QJM. – 2010. – Vol. 103. – P. 71–83.

178


Kovalenko Tatiana, Assistant оf the Department оf Microbiology, Virology аnd Immunology, Kharkiv National Medical University, Klimova Yelena, Doctor оf Biologist, Professor, Kharkiv National Medical University, Minukhin Valeriy, Doctor оf Medical, Professor, Kharkiv National Medical University, Kuzmenko Andrei, Assistant оf Medical оf the Department оf Microbiology, Virology аnd Immunology, Kharkiv National Medical University

Evaluation of phagocytosis activity in animals of different age in generalized inflammatory process in the background of immune drug Abstract: In the work it was shown that

investigated parameters of

phagocytosis did not differ from control animals of different ages. On the model of induced inflammation after istration of E. coli and the use of an experimental drug inhibition of cellular immunity in young experimental animals was observed. Infection of immune drug into animals of older group with inflammation increased activity of phagocytosis, probably because of secondary adaptive immune response. Keywords: E. coli, immunity, phagocytosis, the neutrophils, the age of the animals immune drug. Коваленко Татьяна, ассистент кафедры микробиологии, вирусологии и иммунологии, Харьковский Национальный Медицинский Университет,


179 Климова Елена,

доктор биолог. наук кафедры микробиологии, вирусологии и иммунологии, Харьковский Национальный Медицинский Университет, Минухин Валерий, доктор мед. наук кафедры микробиологии, вирусологии и иммунологии, Харьковский Национальный Медицинский Университет, Кузьменко Андрей, кандидат мед. наук кафедры микробиологии, вирусологии и иммунологии, Харьковский Национальный Медицинский Университет

Оценка активности фагоцитоза у животных разного возраста при генерализованном воспалительном процессе на фоне применения иммунного препарата Аннотация: В работе было показано, что у контрольных животных разного возраста исследуемые показатели фагоцитоза достоверно не отличались. На модели индуцированного воспалительного процесса после введения E. coli и применения экспериментального препарата наблюдали ингибирование клеточного звена иммунитета только у молодых экспериментальных животных. У животных старшей группы ведение иммунного препарата на фоне воспаления привело к увеличению активности фагоцитоза, очевидно, за счёт вторичного адаптивного иммунного ответа. Ключевые слова: E. coli, иммунитет, фагоцитоз, нейтрофилы, возраст животных, иммунный препарат. Фагоцитирующие клетки являються барьерным фактором первичного иммунитета, от их функционального состояния зависит вектор развития последовательных иммунных реакций в ответ на присутствие инфекционного антигена [1].

180


Функциональное состояние врождённых факторов первичного иммунитета зависит от видовых генетических особенностей, а так же от этапов взаимодействия макроорганизма с инфекционными антигенами [2]. В процессе онтогенеза макроорганизмы претерпевают многократное взаимодействие с инфекционными патогенами, стрессорными (химическими и физическими) и абиотическими факторами [3]. Разнообразные типы взаимодействия в процессе онтогенеза по разному влияют на клеточное звено врождённого иммунитета и на экспрессию рецепторов, обеспечивающих адгезию антигенов и на активность внутриклеточных ферментов участвующих в процессинге (переваривании) антигенов [4]. Однако формирования иммунного ответа в присутствии инфекционных антигенов в зависимости от возраста изучены недостаточно. Существует мнение, что при старении нарушается функция ферментов, обеспечивающих различные биологические процессы в следствии эпигиномных изменений этих биологических катализаторов [5]. Недостаточное внимание уделено возрастным различиям адаптационных возможностей организма. Полученные данные об изменениях метаболического состояния [6], уровня экспрессии генов, функции иммунной и нейроэндокринной систем при старении заставляют предположить о наличии разной способности к адаптации молодых и старых организмов. Действительно, с увеличением возраста ответные реакции организма на инфекционные воздействия отличаются от таковых у молодых организмов, однако это не всегда следует трактовать как снижение адаптационного потенциала [7,8]. Вероятнее всего, с возрастом меняется стратегия адаптации, а не способности организма к ней [9]. Принципиально важно определить, действительно ли происходит «потеря» адаптационного потенциала с возрастом или же он, этот потенциал, по каким-то причинам не используется организмом старых животных [10]. Знания о иммунологических сдвигах, в зависимости от возраста, еще недостаточно изучены, в связи с чем представляет интерес изучение роли в этих процессах иммунологических реакций, в том числе факторов первичной иммуннорезистентности, а именно фагоцитирующая способность гранулоцитарных нейтрофилов у животных разного возраста.


181

Целью данного исследования было изучение изменения фагоцитирующей активности нейтрофильных гранулоцитов у контрольных и экспериментальных животных разного возраста на модели воспалительного процесса, индуцированного введением Е.coli и применении естественного композитного препаратом миксфактора. Материалы и методы. I (3-х месячные крысы) и II (22-х месячные крысы) группы животных были контрольными после введения экспериментального композитного препарата, состоящего из аминокислот, нуклеотидов, ферментов и витаминов - миксфактора. В ходе эксперимента двум возрастным группам животных: III группа - 3-х месячные; IV группа - 22-х месячные крысы с воспалением, индуцированным взвесью Е.соli (однократное внутрибрюшное введение 1,5 мл суспензии Escherichia соli № 25592 (F-50) АТСС, которая содержала 109 КОЕ/мл). Двум возрастным группам вводили иммуннокорегирующий композитный препарат – миксфактор (20 мкл – 3-х месячным крысам и 40 мкл – 22-х месячным крысам). Данный препарат вводили per os за 48 часов до заражения экспериментальных животных. Инфицированных животных выводили из эксперимента путём декапитации на 3,7 сутки. У экспериментальных животных забирали кровь, в которой изучали фагоцитарные функции нейтрофильных гранулоцитов (фагоцитарное число, фагоцитарный индекс и ндекс завершённости фагоцитоза) с помощью световой микроскопии. Для статистической обработки результатов исследований использовали параметрические и непараметрические методы вариационной статистики. Статистический анализ результатов исследований, которые нормально распределяются, проводили с использованием параметрического критерия Стьюдента (р ≤ 0,05). В случае малых доз выборок и при условии отсутствия нормального распределения полученных данных использовали критерий МаннаУитни. Вычисляли среднее арифметическое значение (М), ошибку среднего арифметического значения (m) и представляли в виде М + m. Результаты и их обсуждение. На начальном этапе эксперимента по моделированию воспалительного прцесса проводили исследования фагоцитарного индекса (ФИ – количества клеток, вступивших в фагоцитоз, от общего их числа), фагоцитарного числа (ФЧ – среднее число бактерий, находящихся

182


внутриклеточно), а так же индекса завершённости фагоцитоза (ИЗФ), характеризующий переваривание микроорганизмов нейтрофилами. В данной работе не выявили достоверных отличий этих показателей у молодых и старых животных контрольной группы. Индекс завершённости фагоцитоза указывал на состоятельность переваривающей способности микроорганизмов, который соответствовал норме и у молодых и у старых животных. У молодых животных этот показатель был немного выше, чем у старшей группы контрольных животных. На фоне воспалительного процесса, индуцированного введением Е.соli и применении естественного композитного иммунного препарата до индукции воспаления выявили значительное снижение ФИ у 3-х месячных крыс на 3 сутки эксперимента, которое составило 20±5,40 % при 55±1,50 % в контроле. Но к 7 суткам эксперимента данный показатель был выше контрольных значений (62±0,10 %). Показатель среднего числа внутриклеточных бактерий был увеличен по сравнению с контролем на 7 сутки эксперимента только у 3-х месячных экспериментальных животных. По показателю переваривающей способности нейтрофилов, о которой мы судили по ИЗФ, наблюдалось увеличение

лишь у 22-х месячных экспери-

ментальных животных на протяжении всего эксперимента и максимальным этот показатель был на 7 сутки эксперимента (1,32±0,09 % при 1,01±0,01 % в контроле), см. таблицу. Таблица Показатели активности фагоцитоза у контрольных и экспериментальных животных разного возраста с моделью воспаления, индуцированного взвесью Е. соli при введении миксфактора до формирования воспаления Показатели фагоцитоза гранулоцитарных нейтрофилов (M±m) № ЭГ

Возраст крыс

Фагоцитарный индекс (ФИ, %)

Фагоцитарное число (ФЧ, усл. ед.)

Индекс завершённости фагоцитоза (ИЗФ, усл. ед.)

контроль I

3-х мес., n=6

55±1,50

2,19±0,02

1,22±0,03

II

22-х мес., n=6

57±1,50

2,21±0,02

1,01±0,01

183

Cambridge Journal of Education and Science 3 сутки III

3-х мес., n=6

20±5,40*

1,73±0,03*

0,93±0,05*

IV

22-х мес., n=6

60±1,00

2,01±0,04

1,06±0,01

7 сутки III

3-х мес., n=6

62±0,10

2,44±0,02

1,09±0,07

IV

22-х мес., n=6

34±3,40*

1,94±0,02*

1,32±0,09*

Примечание: * - достоверность различия с контролем Р ≤ 0,05

Выводы. Таким образом, на модели индуцированного воспалительного процесса после введения E. coli и применения экспериментального иммунокоррегирующего препарата наблюдали ингибирование первичного клеточного звена иммунитета только у молодых 3-х месячных экспериментальных животных. У 22-х месячных животных, наоборот, введение экспериментального препарата, на фоне индукции воспалительного процесса, привело к активации фагоцитирующих клеток – гранулоцитарных нейтрофилов, очевидно за счёт вторичного адаптивного иммунитета, который существует у животных старшей группы. Список литературы: 1. Кузьменко О.В. Фагоцитарная активность нейтрофилов периферической крови крыс с различной реакцией на стресс / О.В. Кузьменко, Н.А. Никифорова, М.О. Иваненко // Весник Харьковского национального университета им. В.Н. Каразина. Серия: биология. – 2010. – Вип. 11. – С. 173–177. 2.

Хаитов Р.М. Физиологические и иммунологические системы / Р.М. Хаитов // Российский физиологический журнал им. И.М. Сеченова.- 2000. – Т. 86, № 3. – С. 252–267.

3. McNamee L.A., Harmsen A.G. Both influenza-induced neutrophil dysfunction and neutrophil-independent mechanisms contribute to increased susceptibility to a secondary Streptococcus pneumonia infection / L.A. McNamee, A.G. Harmsen // Infect. Immun. — 2006. — Vol. 74. — P. 6707–6721. 4. Zhou J., Tai G., Liu Y. Activin A down-regulates the phagocytosis of lipopolysaccharide – activated mouse peritoneal macrophages in vitro and in vivo / J. Zhou, G. Tai, Y. Liu et al // Cell Immunol. - 2008. – P. 69-75.

184


5. Хаитов Р.М. Руководство по клинической иммунологии. Диагностика заболеваний иммунной системы / Р.М. Хаитов, Б.В. Пинегин, А.А. Ярилин // М.: ГЭДТАР – Медиа, - 2009. – 345 с. 6. Божков А.И. Возможная роль «метаболической памяти» в формировании ответной реакции на стресс-факторы у молодых и взрослых организмов / А.И. Божков, В.Л. Длубовская, Ю.В. Дмитриев и др. // Успехи геронтологии. – 2009. – Т. 22, № 2. – С. 259– 68. 7. Петров Р.В., Хаитов Р.М. Иммунный ответ и старение / Р.В. Петров, Р.М. Хаитов // Успехи соврем. биол. – 1975. – Т. 79, вып.1. – С. 111–127. 8. Анисимов В.Н. Молекулярные и физиологические механизмы старения / В.Н. Анисимов // СПб.: Наука. – 2003. – 468 с. 9. Бочков Н.П., Соловьева Д.В., Стрекалов Д.Л., Хавинсон В.Х. Роль молекулярно-генетической диагностики в прогнозировании и профилактике возрастной патологии / Н.П. Бочков, Д.В. Соловьева, Д.Л. Стрекалов, В.Х. Хавинсон // Клинич. медицина. – 2002. - № 2. – С. 4–8. 10. Кулимбетов М.Т. Процессы адаптации тиреоидного статуса крыс разного возраста в условиях хронического дефицита йода в питании / М.Т. Кулимбетов, М.М. Рашитов, Т.С. Саатов // Международный эндокринологический журнал. – 2009. - № 2(20). – С. 33–37.


185

Svirina-Abramian Tetiana, Kharkiv Regional Clinical Narcological Hospital, Narcologist

Analysis of suicidal danger factor indexes in male patients with alcohol dependence Abstract: The analysis of suicidal danger factor indexes in male patients with alcohol dependence was carried on. It is shown that the main important role in the initiation of suicidal behavior is played by the presence of head injuries, experiencing physical violence, patient’s experienced feeling of loneliness, despair, depression, feeling of guilt. It was revealed that markers of suicidal behavior are the presence of life-threatening hobby with tendency to unnecessary risk. It was found that such factors as the tragic death of close relatives and intimate experience with future suicide do not have significant differences in the different to suicide risk factor groups. Keywords: suicide, alcohol dependence syndrome, suicidal danger factor. Introduction. According to statistics, Ukraine occupies a leading position in Europe in the number of suicides. According to the State Statistics Committee data 100 thousand people is ed for 22 suicides. Death by suicide is on the second place in Ukraine after the natural death and death from external causes [1, 2]. The highest mortality rate due to completed suicides was recorded in the industrial regions of Eastern Ukraine (on average 33.6 per 100 thousand people) and in areas affected by the Chernobyl accident (an average of 34.5 per 100 thousand people). However, sociologists argue that the official statistics of suicide differs significantly from the actual numbers (in 2-4 times), because it includes only clear-cut cases. Also, no one has recorded cases of unsuccessful attempts of withdrawals from life which are in 710 times more [3, 4]. Experts analyzing the increase in suicides in Ukraine noted that after declaring an independence and by 2004 the number of suicides began to decrease. Unfortunately, since 2005 the curve of suicides has gone up again. Today this trend is aggravated. For example, in 2011 the number of deaths from intentional self-harm was 19.6 per 100 thousand people. And in 2013 it was already recorded a 20.6 suicides per 100 thousand people [5, 6].

186


Suicides are the result of the combined effect of social stress factors and psychopathological factors, in particular, alcohol dependence [7, 8]. As suicide is a potentially preventable kind of death the specialists in the field of public health have an urgent task that to develop preventive measures to reduce suicides. One of the key programs for the prevention of suicide is to reduce the level of alcohol abuse among the population [9, 10]. Unfortunately, despite an active search by scientists and narcologists decisions on the definition of socio-unstable risk male groups the problem of self-destruction behavior, which according to modern views belongs to suicidal behavior, and alcohol dependence remains relevant. The problem of link between alcohol abuse and suicide is extremely actual today. Consideration of alcohol dependence as a disease with severe auto-aggressive foundation has become axiomatic a long time ago [11]. Alcohol dependence is considered as a variant of "chronic" suicidal behavior, disease with a distinct anti-vital character [12]. According to research of Linskyy I.V. et al., 28 % of all completed suicide attempts were carried out under alcoholic intoxication [13]. The relationship between alcohol abuse and suicidal behavior was proved. Some authors consider alcohol abuse as equivalent of chronic suicide. In studies conducted in various countries it was shown that in 30 to 66 % of suicide victims alcohol in the blood was present at the time of death. In Sweden, alcohol is involved in 35 % of the suicides. In Finland 30.5 % of suicides are associated with alcohol. In Brazil in 32.2 % of the victims of suicide alcohol in the blood was found. 33 % of suicides in New York at the time of death had alcohol in the blood [10]. The presence of head injuries, experiencing physical violence, patient’s experienced feeling of loneliness, despair, depression, feeling of guilt are of great importance in the initiation of suicidal behavior. The presence of life-threatening hobby is a marker of suicidal behavior as well as a tendency to unnecessary risks. However, such factors as the tragic death of close relatives and intimate experience with future suicide do not have significant differences in the different to suicide risk factor groups and require further research and qualitative analysis. The aim of the research was to study of suicidal danger factor indexes in men with alcohol dependence syndrome (F 10.24, F 10.25, F 10.26, F 10.30). Materials and methods. The study of suicidal danger factor was conducted in Kharkiv Regional Clinical Narcological Hospital during the period from May to October


187

of 2015. It involved 58 male patients with alcohol dependence. All men were between the age of 26 to 64 years. Diagnosis of dependence syndrome was conducted according to the criteria of 10th ICD. Duration of alcohol dependence according to anamnesis data ranged from 10 to 40 years. Testing was conducted due to the method elaborated by O.V. Merinov. The suicide danger factor created by him allows validly to assess compliance risk in men with alcohol dependence. This factor is used for the screening assessment of suicide risk and identification of patient’s groups that need specific prevention and/or therapy due to the auto-aggressive component of the disease [14]. Results and discussions. It was found that in 6 patients (10.3 % of patients) the suicide danger factor is low. In 27 patients (46.6 % of patients) the suicide danger factor is equal to its intermediate average values reflecting the population risk of suicide behavior. And in 25 patients (43.1 % of patients) the suicide danger factor is high. In this case 12 people (48 % of the group) in this category had suicide ideas in anamnesis. In the group where the suicide danger factor is equal to its intermediate average values reflecting the population risk of suicide behavior only 1 man had suicide ideas (3.7 % of the group). And in patients with low suicide danger risk suicide ideas did not exist (table 1). Conclusions. Thus, the present study showed that important in the initiation of suicidal behavior is the presence of head injuries, experiencing physical violence, patient’s experienced feeling of loneliness, despair, depression, feeling of guilt. It is also can be noticed that the presence of life-threatening hobby as well as a tendency to unnecessary risks are the markers of suicidal behavior. However, factors such as the tragic death of close relatives and intimate experience with future suicide do not have significant differences in the different to suicide risk factor groups. The prospect of further research is to find the correlation of obtained results with I-functions model of Ammon I-structural test(ISTA) that to determine subsequent psychological help for the prevention of auto-agressive behavior.

188


Table 1 Suicadal danger factor indexes Levels of suicidal danger factor indexes Questions fro test low intermediate high abs % abs % abs % Has your family the tragic death of close 4 66,7 14 51,9 22 88 relatives? Have you thought to commit a suicide? 0 0 1 3,7 12 48 You have intimate experience with the 0 0 12 48 9 36 future suicide? Is it typical for you to feel a guilt for a 1 16,7 15 55,6 24 96 long time? Do you tend to obsessive sense of 3 50 14 51,9 23 92 shame? Have you experienced an acute sense 0 0 16 59,3 20 80 of loneliness? Did you ever have causeless episodes 0 0 12 44,4 20 80 of depression? Did you ever have episodes of despair? 0 0 15 55,6 21 84 Do you tend to periodic moments of 0 0 14 51,9 18 72 overeating or refusing food? 0 4 14,8 9 36 Have you ever a serious physical 0 violence? Did you ever apply a serious damage to 0 0 2 7,4 3 12 yourself? Did you ever feel that there is no any 0 0 7 25,9 18 72 sense in life? Do you often feel a worm of 2 33,3 12 44,4 20 80 conscience? Have you had any head injuries? 0 0 8 29,6 15 60 6 Do you have a life-threatening hobbies 0 0 22,2 12 48 and habits? Do you tend to unnecessary risk? 1 16,7 8 11

References: 1. UKRSTAT. 2010 - 2015. Database of the State Statistics Committee of Ukraine. http://www.ukrstat.gov.ua. 2. Yur’yeva L.N. A suicide situation in Ukraine: Realities and Prospects / L.N. Yur’yeva // Ukrains'kyi Visnyk Psykhonevrolohii. – 2007. – V. 15, no. 1 (50). – P. 34-36. 3. Yur’yeva L.N. Dynamics of suicides in Ukraine and its regional characteristics / L.N. Yur’yeva, E.N. Zinchenko, A.E. Yur’yev // Psihіchne Zdorovye. – 2010. – Is. 2 (27). – P. 75-78. 4. Yur’yeva L.N.

The dynamics of suicide mortality in Ukraine / L.N. Yur’yeva,

A.E. Yur’yev // Ukrains'kyi Visnyk Psykhonevrolohii. – 2012. – Vol. 20, Is. 3 (72). – P. 239.


189

5. Wrono E.M. Suicidology of the Ukraine - a little history / E.M. Wrono // Journal of Applied Psychology and Psychoanalysis. – 2014. – № 1-2. – P. 21. 6. Yur’yeva L. Rural-Urban Variation in Suicide Rates // Suicide in Eastern Europe, the CIS, and the Baltic Countries: Social and Public Healt Determinants A Foundation for Deg Interventions Summary of a Conference. – 2013. – P. 54–64. 7. Varnik A. Do alcohol restrictions reduce suicide mortality? / Varnik A., Kolves K., Vali M., Tooding L.M., Wasserman D. // Addiction. – 2007. – 102(2). – Р. 251-256. 8. Wasserman D. Suicide-preventive effects of perestroika in the former USSR: the role of alcohol restriction / Wasserman D., Varnik A. // Acta Psychiatr. Scand. – 1998. – Suppl. 394. – Р. 1–4. 9. Razvodovsky Y.E. Medical and social aspects of alcoholism. – Grodno, 2005. – 128 p. 10. Razvodovsky Y.E. Alcohol and suicide: aspects of the relationship / Y.E. Razvodovsky, S.V. Kondrichin // Psychiatry. – 2010. – № 2. – P. 4-8. 11. Wasserman D. Female suicides and alcohol consumption during perestroika in the former USSR / Wasserman D., Varnik А., Eklund G. // Acta Psychiatr. Scand. – 1998. – Suppl. 394. – Р. 26–33. 12. Linskyy I.V. Completed suicide attemps made in alcoholic intoxication for the period of 2008-2010 / I.V. Lynskyy, A.M. Bacherykov, E.G. Matuzok, R.V. Lakynskyy, T.V. Tkachenko // Dovzhenkivski readings: "Rehabilitation and reintegration of persons with depending states of different origin". – 2012. – P. 91. 13. Merinov A.V. Auto-aggressive behavior and assessment of suicidal risk in patients with alcohol dependence and their families: Author. dis. ... D. med. sciences: 01.14.27 - narcology, 14.01.06 - psychiatry / Merinov Alexey; Acad. I.P. Pavlov Ryazan State Medical University. – Moscow, 2012. – 46 p.

190


Khamedova F.S., Khalimova Z.Yu., Bukhara State Medical Institute, The Center for the Clinical аnd Scientific Study оf Endocrinology, Uzbekistan

Features of a clinical flow and diagnostics of patients with the family anamnesis of inactive adenomas of hypophysis Abstract: Thus, the conducted clinical trials showed that at patients with is NUDE prevalence of a family form makes 29,6% and unlike a sporadic form is associated with earlier clinical manifestations, an aggressive current, large number of clinical symptoms, early development of a resistance to therapy, the adverse forecast of a disease. Keywords: family form of the inactive adenoma of a hypophysis (IAH), the isolated family adenoma of a hypophysis, visual, sexual, neurologic and general violations. Аннотация: Таким образом, проведенные клинические исследования показали, что у больных с НАГ распространенность семейной формы составляет 29,6% и в отличие от спорадической формы ассоциируется с более ранними клиническими клинических

проявлениями, симптомов,

агрессивным

раннем

развитии

течением,

большим

рефрактерности

к

числом терапии,

неблагоприятным прогнозом заболевания. Ключевые слова: семейная форма неактивной аденомы гипофиза (НАГ), изолированная семейная аденома гипофиза, зрительные, половые, неврологические и общие нарушения. Early diagnostics of inactive adenomas of hypophysis (IAH) relates to difficult questions of modern neuroendocrinology as even high-informative computer tomographs (CT) and magnetic resonance tomographs (MRT) and also clinicallaboratory, immunofermental - hormonal researches do not provide the right answer in 30-55% of cases, and atmicroadenomas (the tumor sizes is up to 1 mm) in 90-100%


191

of cases [8,10,12]. At a stage of microadenoma IAHs are seldom diagnosed and more often casually found [4,6,13]. The diagnosis is, as a rule, verified when adenoma already reaches aconsiderable size, causing sight violations, headache and other neurologic symptoms connected with an invasion of tumor in the cavity of skull and structure of the basis of skull [1,5]. As references show IAH is met in 25-43% of hypophysial adenomas and up to 10% of all intracranial tumors [4,8,9]. Due to the progress of medical genetics, molecular biology there was a possibility to expand the pathogenesis representation of IAH [2,3,7]. Molecular and genetic researches established that up to 5% of IAH cases refer to genetically predisposed people [11,22]. At the same time in literature there is practically no comparative data on clinical flow and disease diagnostics in populations between sporadic and family IAH disease [2,12]. Researches implementation in this direction will allow to improve preclinical diagnostics, to differentially approach to tactics of treatment of IAH patients. Due to the foregoing the research objective was to study features of clinical semiology, their value for differential diagnostics in population of patients with the sporadic and family IAH anamnesis. Materials and methods. Researches were implemented on the basis of the Republican specialized scientific practical medical center of obstetrics and gynaecology from 2007 to 2013 (the director is MD, professor S.I.Ismailov). The inspection included 71 IAH patients with intracellar adenoma of a hypophysis - the tumor sizes were from 1 and more mm. The IAH diagnosis was verified on the basis of the carefully collected anamnesis, studying of dynamics of course of the disease, results of a magnetic and resonant tomography and also enzyme linked immunosorbent assay-definitions of the contents of hypophysial hormones: prolactin, luteinizing hormone, follicle stimulating hormone, somatotropin, adrenocorticotropic hormone and thyrotropin, in blood serum. In IAH diagnostics an important place in our researches is occupied by the family anamnesis collection for establishment of hereditary predisposition to this disease. The family anamnesis found out by means of the standard questionnaire “Familyanamnesis” - the isolated forms of adenoma of a hypophysis (Familial isolated Pituitary Adenomas - FIPA, WHO - 2005) [14,16]. At the same time similar effect can cause and environment [20,21] factors. Increase of IAH cases among relatives can be approved by total action of adverse factors of internal and environment where as at IAH patients woth sporadic form in most cases by action of aggressive factors of the environment [8,17,18]. IAH cases ed at relatives of

192


relationship of degree I (parents, brothers and sisters, children). The family anamnesis considered burdened at existence at the patient of the 2nd struck relatives or more. Patients were criteria of an exception of IAH inspection is with prolactins, comatotropins, gonadotropins, syndrome of Itsenko-Kushing, tireotropins, gipogonadism and acromegaliya, patients after beam therapy and accompanying diseases of endocrine systems, including with diabetes, and also with multiple endocrine neoplaziya (MENI) and CNC which arise inconnection with a mutation in MENI and PRKAPIA genes respectively [2,15,23]. Assessment of a clinical picture at IAH patients carried out by the analysis of the main complaints to the moment of establishment of a disease. Thus adhered to E.I.Marova's marked out in the monograph offered scheme questionnaire [5]. At clinical inspection special attention turned on such violations as visual: decrease in visual acuity, restriction of fields of vision, doubling in eyes, dacryagogue; disorder of sexual function: at women amenoreya, violation of a menstrual cycle (oligomenoreya, oligopsomenoreya), galactoreya, superfluous growth of hair, at men - decrease in a libido or impotence, prostatitis, orchitis. Neurologic violations: headaches, dream violation, dizziness, violations of sense of smell, decrease in memory, apathy. The general: thirst, weakness and fatigue, increase in weight of a body, drowsiness, vegetative crises. It should be noted that at IAH patients symptoms, a clinical picture which demanded participation of various experts came to light. In this regard for specification of the IAH diagnosis, except the neuroendocrinologist,

parti-

cipation of narrow experts was required: therapists, the neuropathologist, the ophthalmologist, the sexopathologist, the gynecologist, the oncolo-gist, the expert of CT, the radiologist, etc. According to a goal and research problems patients with IAH were divided into two alternative groups: the lst group - 50 (70,4%) patients with environmental factors without the burdened family anamnesis and 2nd. – 21 (29,6%) with the burdened family anamnesis, including with a panmiksiya - 9 (2,7%) and an inbriding - 12 (16,9%) patients. Results and discussion. The analysis of the received data showed that on the average from total number surveyed patients were at the age from 18 till 70 years (middle age 44,5±3,85 years). At the same time the greatest number of the arrived IAH patients to fall on age from 35 (23,9%) to 40 (25,4%) years and to a lesser extent be elderly to 30 (18,3%) and 55 (5,6%) and is more senior than years that will be coordinated with literary data [19]. It is necessary to emphasize that practically at all IAH patients a disease was it is revealed casually, after repeated references to doctors.


193

As a result of the analysis of the received data it is established that at IAH patients seldom meets separate symptoms, more often they are combined and/or more come to light a disease of many symptoms - on 3-5 symptoms at the same time. The combination of 2-3 symptoms of a disease in l-group is revealed at 17 (34,0%), a of many symptoms at 20 (40,0%) and many symptoms at 13 (26,0%). In 2-group the combination of 2-3 symptoms is revealed at 7 (33,3%), of many symptoms at 13 (61,9%) and of many symptoms at 1 (4,8%). Both in the lst, and in the 2nd group at IAH patients important clinical manifestations were - sexual violations at 64 and 90,5%, decrease in sight - at 36 and 76,2%, headaches - at 54 and 80,9%, lack of periods 22,0 and 28,0%, violation of a menstrual cycle - at 18,0 and 23,8% at the age of women till 50 years, and at men till 55 years - violation of sexual functions - at 24,0 and 38,1%. At women of 1-group duration of a disease meets till 20 and more than 21 years – 28 and 20% more often, the similar picture in this group is noted and at men - at 20 and 12,5%. In 2-group among women till 5, 10 years respectively 14,3 and 28,6%, and among men also – 5 (19,0%), to 10 - 9,5%, till 20 years - at 14,3%. On the size of a tumor of a hypophysis at patients with inactive adenoma in l-group come to light to 10 and 20 mm, at women - 34 and 16,0%, so at men - 26,0 and 18,0%, where as at patients of 2-groups both at women, and at men - to 20 and huge 28,6-19,0% and 9,533,3% (table 1). It should be noted that at patients of 2-group with hereditary IAH signs is more often than at patients of l-group - without hereditary signs prevail frequency of clinical signs, such as sexual violations - 26,5%, decrease in sight - for 40,2%, headaches for 26,5%, doubling in eyes - for 15,0%, visual discomfort - for 12,5%, olfactory violations - for 19,8%, vegetative crises - for 12,3%, on duration of a disease among women till 5 and 20 years - for 12,3 and 24,6%, but to a lesser extent till 20 and more than 21 years - for 23,2 and 15,2%, and among men of such difference it is not revealed. On the size of a tumor to 20 mm and huge women of 2-groups and to a lesser extent to 10 mm - for 29,2% more often prevailed, and among men in 2-group the sizes of a tumor to 10 mm - it is less than in 1-group - for 21,2%, and with huge, on the contrary it is more - for 31,3%. Undoubtedly, on frequency of clinical symptoms of a IAH disease the sizes of a tumor influenced.

194


Table 1 Symptoms of a disease in the analysis of patient's records at IAH patients in studied groups in comparative aspect Symptom

The first group

The second group

n=50

n=21

abs

%

abs

%

Δ,% 2-1

Sexual disorders

32

64.0

19

90.5

+26,5

Decreased vision

18

36,0

16

76,2

+40,2

Headaches

27

54,0

17

80,9

+26,9

Limiting the field of view 1

2,0

2

9.5

+7,5

Double vision

2

4.0

4

19,0

+15,0

Lacrimation

2

4,0

2

9,5

+5,5

Visual discomfort

1

2,0

3

14,3

+12,3

Olfactory violation

2

4,0

5

23,9

+19,9

Vegetative crises

1

2,0

3

14,3

+12,3

Excessive hair growth

-

-

1

4,8

+4,9

Liquorrhea

-

-

1

4,8

+4,8

menstrual cycle

9

18,0

5

23,8

+5,8

amenorrhea

11

22,0

6

28,6

+6,6

12

24,0

8

38,1

+14,1

- women:

1

2,0

3

14,3

+12,3

under 5

2

4,0

6

28,6

+24,6

under 10

13

26,0

1

4,8

-21,2

under 20

10

20,0

1

4,8

-15,2

- men:

3

6,0

4

19,0

+13,0

under 5

5

10,0

2

9,5

-0,5

under 10

10

20,0

3

14,3

-5,7

under 20

6

12,0

1

4,8

-7,2

Women under 50 years: disruption of the

Men under 55 years: sexual dysfunction Disease duration (years):

>21

>21

195


By the size of the tumor (mm): - women:

17

34,0

1

4,8

-29,7

under 10

8

16,0

6

28,6

+12,6

>24

1

2,0

4

19,0

+17,0

- men:

13

26,0

1

4,8

-21,2

under 10

9

18,0

2

9,5

-8,5

>20

2

4,0

7

33,3

+29,3

giant

giant

In the analysis of frequency of complaints in l-group on visual violations it is revealed, decrease in visual acuity at IAH patients with a tumor to 10 mm at 10% surveyed, to 20 mm - 70,0%, with huge – 100%, at patients of 2-groups - 50,0%, 87,5% and 72,7%. At patients of l- and 2-groups with a tumor to 10 mm restriction of fields of vision, lack of sight, a diplopia is not revealed complaints to violations from outside, burnings in eyes and, dacryagogue where as with a tumor to 20 mm and with huge these symptoms came to light to 20 mm in l-gr IAH patients decrease in visual acuity came to light at 70,6% of patients, in 2 - at 87,5%, with huge tumors in the lst and in 2-groups, respectively in 100,0 and 72,7% of cases. In l-group restriction of a field of vision at patients with a tumor to 20 mm and with the huge is revealed at 5,9 and, 33,3%, diplopia and dacryagogue cases also came to light in these limits. Patients have 2-groups restriction of a field of vision, burnings in eyes and dacryagogue is revealed at IAH patients with a tumor to 20 mm and 1 (9,1%) the patient was with lack of sight (table 2). It is necessary to specify that at patients of 2-group at the sizes of a tumor to 2 mm frequency of complaints prevailed, than at patients of l-groups on decrease in visual acuity – for 16,9%, restriction of a field of vision, a diplopia, dacryagogue - on 6,6%, burnings in eyes – for 12,5%; with huge tumors - lack of sight and burning in eyes - for 9,1%. At the same time at patients of 2-group with huge tumors frequency of cases of patients to a lesser extent met decrease in visual acuity, restriction of a field of vision, a diplopia and dacryagogue - on 27,3; 24,2; 6,0 and 24,2% respectively.

-

-

-

-

A diplopia

Burnings in eyes

Dacryagogue

-

-

-

-

-

-

10,0

-

-

-

-

-

1

abs

abs

-

-

-

-

-

50,0

%

group n=2

group n=30

%

The second

The first

3

Lack of sigth

of vision

Restriction of fields

acuity

Decrease in visual

Disorders

Up to 10 mm

-

-

-

-

-

+40,0

2-1

∆%,

1

-

1

-

1

12

abs

5,9

-

5,9

-

5,9

70,6

%

group n=17

The first

1

1

1

-

1

7

abs

12,5

12,5

12,5

-

12,5

87,5

%

group n=8

The second

>10 mm

+6,6

+12,5

+6,6

-

+6,6

+16,9

2-1

∆%,

1

-

1

-

1

3

abs

33,3

-

33,3

-

33,3

100,0

%

group n=3

The first

1

1

3

1

1

8

abs

9,1

9,1

27,3

9,1

9,1

72,7

%

group n=11

The second

Giant

-24,2

+9,1

-6,0

+9,1

-24,2

-27,3

2-1

∆%,

Comparative these frequencies of complaints to visual violations at IAH patients in groups, depending on the size of a tumor

Table 2



197

In the analysis of indicators of frequency of complaints to sexual violations at IAH patients depending on the size of a tumor the same tendency is traced, as in the previous researches - with increase in the size of a tumor frequency of complaints increases. So, at patients of l-group with the size of a tumor to 10 mm among women of 10% complaints on amenorrhea, 16,6% for violation of a menstrual cycle, and at men of 10,0% decrease in a libido or impotence are revealed; to 20 mm - complaints to development amenorrhea showed 35,2% of the patient, violation of a menstrual cycle - 23,5%, galactorrhea- l1,8%, and at men on impotence - 47,1%. With huge tumors on amenorrhea complained - 66,7% of women, and at men on impotence showed complaints of 33,3% (table 3). At patients of 2-groups with a tumor to 10 mm among women of the complaint showed 50,0% for violations of a menstrual cycle, the same figure is noted also men with impotence. With a tumor to 20 mm among women of the complaint to development amenorrhea showed 25,0%, violation of a menstrual cycle of 50,0%, symptoms galactorrhea – 37,5% and at men on impotence - 25,0%. With huge tumors of a hypophysis at women 36,4% of cases from amenorrhea, 9,1% of cases with super fluous growth of hair of the person, a neck, a breast, hands and feet, a pubic part, and among men - 45,5% of cases with impotence are revealed. Having carried out the comparative analysis of frequency of complaints to sexual violations it should be noted that at patients of 2-group cases more often meet a tumor to 10 mm, than in l-group of the complaint to violations of a menstrual cycle for 33,4% among women and frequencies of cases of development of impotence - for 40,0% at men. With tumoral process and the size to 20 mm at patients of 2-group complaints among women on violation of a menstrual cycle - for 26,5%, symptoms galactorrhea - for 25,7% and with huge tumors – on super fluous growth of hair at women, and among men impotence - for l2,2% more often come to light. Interesting data are revealed by us when studying frequency of complaints to neurologic violations at IAH patients in groups depending on the size of a tumor. In l-group with a tumor to 10 mm of the complaint to headaches showed - 46,7% of IAH patients, in 2-group - 50,0%, in the same group of 50,0% of patients showed complaints to dizziness.

hair

or impotence

Decreased libido 3

Men:

growth

Excessive

Galactorrhea

eya)

oligoopsomenor

(oligomenorrhea

-

5

Menstrual

disorders

3

10,0

-

-

16,6

10,0

%

1

-

-

1

-

abs

50,0

-

-

50,0

-

%

group n=2

group n=30

abs

The second

The first

Amenorrhea

Women:

Disorders

Up to 10 mm

+40.0

-

-

+33,4

-10,0

Δ%2-1

8

-

2

4

6

abs

%

47,1

-

11,8

23,5

35,3

n=17

The first group

2

-

3

4

2

abs

25,0

-

37,5

50,0

25,0

%

group n=8

The second

>10 mm

-22,1

-

+26,7

+26,5

-10,3

Δ%2-1

1

-

-

-

2

abs

33,3

-

-

-

66,7

%

group n=3

The first

5

1

-

-

4

abs

45,5

9,1

-

-

36,4

%

group n=11

The second

Giant

+12,2

+9,1

-

-

-30,3

Δ%2-1

Comparative these frequencies of complaints to sexual disorders at IAH patients in groups, depending on the size of a tumor

Table 3



199

With a tumor to 20 mm in l-group of the complaint to a headache, dream violation, dizziness showed 58,8; 17,6 and 11,8%, and in 2-group on 62,8% of cases patients showed complaints to a headache and dream violation, 50,0% for dizziness and on 12,5% for absence sense of smell, decrease in memory. At patients with huge IAH tumors in l-group in 100,0% of cases complained of a headache, dizziness and 66,7% - on dream violation. In 2-group of the complaint in 100,0% of cases showed on headaches, dream violation, dizziness and on 9,1% of cases for lack of sense of smell, decrease in memory and apathy (table 4). It is necessary to specify that on frequency of the revealed complaints patients of 2-group had them more than in l-group, at patients with the size of a tumor to 10 mm of 2-groups head pains for 3,0 and 50,0% with dizziness was more than in 1-group; with the size of a tumor to 20 mm of complaints with a headache - for 4,0%, dream violation - for 45,2%, dizziness - for 38,2%, lack of sense of smell and decrease in memory - for 12,5%. Patients with huge tumors in a hypophysis have complaints to dream violation - for 33,3%, lack of sense of smell, decrease in memory and a pathy on 9,1%. When studying data of frequency of complaints to the general somatic violations it is revealed that in l-group with a tumor to 10 mm symptoms of weakness and fast fatigue - 23,3% of cases, decrease in memory - 10,0%, in the 2nd - in 100,0 and 50,0% respectively prevailed. With increase in a tumor to 20 mm in 1-group of the complaint showed 5,9% of IAH patients - on thirst, 52,9% - on weakness and fatigue, on 11,8% of cases for increase and/or decrease in weight of a body and drowsiness. In 2-group of the complaint to thirst showed 37,5% of patients, weakness and fatigue - 75,0%, increase in weight of a body of 37,5%, decrease in weight of a body of 50,0%, drowsiness 25,0, vegetative crises - at 12,5%. Patients with the huge sizes have tumors in l-group of the complaint to thirst showed 33,3%, weakness and fatigue - 100,0%, drowsiness and vegetative crises – on 34,3%, and in the 2nd group of the complaint to thirst - 36,4%, weakness in 100,0% of cases, increase in weight of a body and/or decrease in weight of a body, drowsiness on 18,2%, vegetative crises - at 45,5%. At IAH patients 1- and 2-groups cases decrease in level AP was met. With the size of a tumor to10 mm in l-group this indicator was revealed at 3,33% of IAH patients, in 2-group in 100,0% of cases. With a tumor to 20 mm and huge in l-group decrease the AP was revealed in 17,6 and 66,7% of cases, and in 2-group - at 62,5 and 81,8% of cases (table 5).

14

-

-

-

-

-

Sleep disorders

Dizziness

Anosmia

Loss of memory

Apathy

-

-

-

-

-

46,7

%

-

-

-

1

-

1

abs

-

-

-

50,0

-

50,0

%

group n=2

group n=30

abs

The second

The first

Headaches

Disorders

Up to 10 mm

-

-

-

+50,0

-

+3,0

Δ%2-1

-

-

-

2

3

10

abs

%

-

-

-

11,8

17,6

58,8

n=17

The first group

-

1

1

4

5

5

abs

-

12,5

12.5

50.0

62,8

62,8

%

group n=8

The second

>10 mm

-

+12,5

+12,5

+38,2

+45,2

+4,0

Δ%2-1

3

2

3

abs

100,0

66,7

100,0

%

group n=3

The first

1

1

1

11

11

11

abs

9,1

9,1

9,1

100,0

100,0

100,0

%

group n=11

The second

Giant

+9,1

+9,1

9,1

0

+33,3

0

Δ%2-1

Comparative these frequencies of complaints to neurologic disorders at IAH patients in groups, depending on the size of a tumor

Table 4


-

-

1

Vegetative crises

Decrease AP

3

Drowsiness

of a body

Decrease in weight

a body

-

7

Weakness, fatigue

Increase in weight of

-

3,33

-

-

10,0

-

23,3

-

2

-

-

1

-

2

-

100,0

-

-

50,0

-

100,0

-

abs

abs

%

group n=2

group n=30

%

The second

The first

Thirst

Disorders

Up to 10 mm

+96,7

-

-

+40,0

-

+76,7

-

2-1

∆%,

3

-

2

2

2

9

1

abs

%

17,6

-

11,8

11,8

11,8

52,9

5,9

n=17

The first group

5

1

2

4

3

6

3

abs

62,5

12,5

25,0

50,0

37,5

75,0

37,5

%

group n=8

The second

>10 mm

+44,9

+12,5

+13,2

+38,2

+25,7

+22,1

+31,6

2-1

∆%,

2

1

1

-

-

3

1

abs

66,7

33,3

33,3

-

-

100,0

33,3

%

group n=3

The first

9

5

2

2

2

11

4

abs

81,8

45,5

18,2

18,2

18,2

100,0

36,4

%

group n=11

The second

Giant

+15,1

+12,2

+18,2

+18,2

+18,2

0

+3,1

2-1

∆%,

Comparative these frequencies of complaints to all-somatic disorders at IAH patients in groups, depending on the size a tumor

Table 5


201

202


As well as in the previous researches at patients of 2-groups of the complaint to the general vegetative violations on frequency of cases were much higher, than in l-group. At IAH patients with the sizes of a tumor to 10 mm at research of frequencies of complaints to weakness, fatigue, decrease in weight of a body, decrease the HELL - on 76,7; 40,0 and 96,7%. With a tumor to 20 mm of the complaint to thirst, weakness and fatigue, increase and/or decrease in weight of a body, drowsiness, vegetative crises, decrease the HELL - on 31,6; 22,1; 25,7; 38,2; 13,2; I2,5 and 44,5%. Thus, the analysis of the received results of researches showed that at IAH patients l-and 2-groups considerable visual, sexual, neurologic and general somatic violations that it is possible to believe are observed is connected with development by hypophysial insufficiency of various degree of expressiveness, owing to pressure of a normal hypophysial fabric or a hypophysial leg therefore, it is possible to believe, hormones cannot reach a hypophysis. Sick patients with a size have tumors to 20 mm and huge according to the majority of researchers, sexual and all-somatic violations are more often than complaints on visual and neurologic, and also. It is established that pressure of an optic nerve or optical chiasmata leads to restriction of fields of vision (а quadrantopsy or gemianopsy, mainly bitemporal). In other cases the diplopia or an oftalmoplegia can be observed. It is supposed that emergence of visual violations are the first symptoms of a IAH disease. It is necessary to emphasize that among important symptoms which are not considered by neuroendocrinologists and therapists frequent and strong headaches which are connected owing to pressure upon a firm brain cover are. Intracranial hypertensia with a headache, nausea, vomiting arising suddenly, as a rule, are accompanied by fast decrease insight, hypotension, is a typical picture a hypophysis apopleksiya owing to a hemorrhagic heart attack of a tumor, and in certain cases the first IAH manifestation. It is possible to believe that increase in frequency of complaints with progressing of growth of a tumor distinction of symptoms of a disease there correspond degrees of a compression or an invasion of the next structures. In this regard, as a rule, the diagnosis was established by doctors, when the sizes of a tumor already were big, defiant violations of sight, a headache and/or hypopituitarism, and microadenomas - tumors to 10 mm are identified seldom because of insignificant symptoms of a disease. Because of insignificant clinical symptoms of a disease endocrinological manifestations cannot cause concerns in IAH patients, especially at early stages of a disease. Violations of sexual functions by gynecologists and sexopathologists it is regarded as fertilnost cases that at women it connect with


203

violations of a menstrual cycle (secondary amenorrhea, oligomenorrhea), at men with decrease in a libido or impotence, a stertost of an organism and less often at early stages of a disease address for medical care. Due to the growth of tumoral process as it is often noted at IAH patients with the size of a tumor to 20 mm and huge signs of a secondary hypothyroidism, including such symptoms as apathy, a hypothermia, dryness of skin, thirst, bradycardia, hypotonia, etc. or secondary adrenal insufficiency - weakness, fast fatigue, hypotension come to light. Important hypothalamic manifestations which can be shown at IAH patients in a combination to a secondary hypothyroidism increase and/or decrease in weight of a body, drowsiness, vegetative crises, dizziness, lack of sense of smell, decrease in memory and apathy. As a whole, the carried-out monitoring of inspection showed that at IAH patients there is the whole scale of violations which should aim the endocrinologist at carrying out special inspections of a brain by means of radiological, CT and MRT of researches. It is important to emphasize that at IAH patients 2-groups of the complaint to disorder of sight, violation sexual, neurologic and the general clinical symptoms arise much more often and are diagnosed much earlier generally at the age of 30-40 years, in this group of patients, to a thicket come to light as at men, and women with the size of a tumor to 20 mm and huge. Unfortunately this aspect of features of a clinical current at patients with family inherited is IAH among neuroendocrinologists is lost sight that defines a problem urgency. ln our researches in diagnostics of a tumor of a hypophysis the special place was occupied by these CT and MRT which are the high-informative method of diagnostics giving information on a condition of surrounding structures and tumoral distribution. Thus practically at all patients with macroadenoma the tumor is well visualized in hiazma-intracellular area to what usually homogeneous strengthhening after introduction of contrast substance testifies. Existence of necrotic or cystous educations on CT us is not revealed. It is important to note that the increase in a tumor found at MRT-studied, coincides with dynamics of a clinical course of a disease. Therefore, the carried-out clinical researches showed that at patients in population between with the sporadic and hereditary is IAH there are features, both on severity of a clinical current, and on of identification of symptoms of a disease. At patients with the family it is IAH the main clinical symptoms of a disease associate:

204


- visual, sexual, headaches, vegetative crises, a climax come aged till 20-25 years, and time of establishment of the diagnosis - 10-20 years; - adenomas > 10 mm which progress quicker, in huge adenomas, with the heavy course of a disease more often come to light, than at patients from the single is IAH; - the IAH family form and development of clinical symptoms at early age should be object of diagnostic screening and be considered as one of modifying factors of emergence of this disease. References: 1. Wachs V.V. Inactive pituitary adenomas // Neuroendocrinology: Clinical Essays, ed.prof. EI Marovo. - Yaroslavl: DIA Press, 1999. - P. 276 - 307. 2. Dedov I.I., Zubkov N.A., Arbatskaya N.Y. and other. MODY type 2: clinical and molecular genetic characteristics of l3 cases. The first description of MODY in Russia // Problems. Endocrinol. - 2009. – № 3. - P. 3-7. 3. Dedov I.I., Wachs V.V. Molecular and genetic aspects of the pathogenesis of pituitary tumors // Actual problems of Neuroendocrinology: Proc. Proceedings of the 3rd All-Russia. Scientific and practical. Conf. - M., 2003. - P. 3-5. 4. Kadashev B.A. Pituitary adenomas: clinical features, diagnosis, treatment. Moscow-Tver, LLC "Triad X", 2007. - P. 368. 5. Marova E.I. Neuroendocrinology. - Yaroslavl, 1999. - P. 506. 6. Simonenko V.B., Dulin P.A., Makanich M.A. Neuroendocrine tumor management. - Moscow: GEOTAR - Media. - 2010. - P. 240. 7. Tyulpakov A.N. The role of molecular genetics in the diagnosis and treatment of endocrine disorders. Brief description of monogenic forms of inherited endocrinopathies diagnosed in the Federal Enz 15-year period (1996-2010) // Problems. Endocrinol. - 2011. - № 1. - P. 26-34. 8. Endocrinology / Henry M. Kronenberg, Shlomo Melmed, Kenneth S. Polonsky, P, Reed Larsen / Trans. from English. ed. I.I. Dedova, G.A. Melnichenko. - M.: OOO "Reed Elsevier", 2010. - P. 427. 9. Agha A., Thornton E., O'Kelly P. et al. Posterior pituitary dysfunction after traumatic brain injury // J. Clin. Endocrinol. Metab. - 2004. - Vol. 89. - P. 5987-5992. 10. Alexandr J.M., Bikkal B.M., Zerwas N.T. Clinical nonfunctioning pituitary tumors are monoclonal in origin // J.Clin. Invest. - 2009. - Vol. 86, № 1. - P. 336-340.


205

11. And the Comparative Risk Assessment Collaborating Group Selected major risk factorand global and regional burden / M. Ezzati, A. Lopez, A. Rodgers et al. // Lancet. - 2002. - Vol. 360. - P. 1347-1360. 12. Arafah B.M., Nasrallan M.R. Pituitary tumors: pathophisiology, clinical manifesttations and management // Endocrinol. Relaf. Cancer. - 2001. - Vol. 4. - P. 287305. 13. Beckers A. C.D. Pituitary adenomas // Graph. Med. Ltd. - 2007. - P. 367-481. 14. Beeckers A., Daly A.F. The clinical, pathological, and genetic features of familial isolated pituitary adenomas // Europ. J. Endocrinol. - 2007. - Vol. 157, № 4. P. 371-382. 15. Chahal H.S. Familial isolated pituitary adenomas // Turop. Endocrinol. - 2009. Vol. 1. - P. 2638-2640. 16. Daly A.F., Vanbellinghev J.F., Rhoo S.K. et al. Aryl hydrocarbon receptorinteracting protein gene vutations in familial isolated pituitary adenomas: analysis in 73 families // J. Clin. Endocrinol. Metab. - 2007. - Vol. 92, № 5. – P. 1917-1919. 17. Doherty G.M., Thompson N.W. Multiple endocrine neoplasma type 1: duodenopancreatic tumors // J. Surg. Oncol. - 2005. - Vol. 89. - P. 143-150. 18. Krages W., Schaaf L., Dralle H., Bjehm B.O. Clinical and molecular diagnosis of multiple endocrine neoplasma type 1 // Langenbeck. Arch. Surg. - 2002. - Vol. 386. – P. 547-552. 19. Marini F., Falchetti A., Monte F. Del. et al. Multiple endocrine neoplasma type 1 // Orphanet. J. Rare. - 2006. - Vol. 2. - P. 1-38. 20. Mekted S. Update in pituitary disease // J. Clin. Endocrinol. Metab. - 2008. Vol. 93,2. - P. 331-338.

206


Yuliia Lysanets, Ukrainian Medical Stomatological Academy, Senior Assistant, Candidate of Philological Sciences, Department of Foreign Languages with the Latin Language and Medical Terminology

Child Health Inequality in the 21st Century: Contemporary Policies and Strategies in Tackling the Problem Abstract: The present paper discusses the problem of health inequality as a notorious challenge of the 21st century. The author critically analyzes the corpus of recent policies and strategies as to this issue around the world. It has been demonstrated that reducing inequalities in health among children can be tackled using an integrated approach and multidisciplinary programs. Keywords: management of health care systems, child health, inequality, multidisciplinary policies. According to the latest Report on Health Inequalities in the European Union (2013), the world today is exposed to effects of the financial crisis, and these effects are detrimental not only for the economy, they also undermine the ability to protect people’s health and disrupt the management of health systems [1]. The problem of child health inequalities is one of the most urgent in the 21st century. Child health disparities are detrimental not only to the disadvantaged children as such, but to the entire society as well, since this social problem triggers the endless chain of generations who have not reached their full health potential. Health inequalities can be defined as differences in health care access and opportunities driven by race, gender, disability, geographic location or income. According to the World Health Organization (2015), health inequalities are unjust differences in health status experienced by certain population groups [2]. However, nowadays, the apparatus to describe inequalities in health is surprisingly limited. An important factor of child health inequality is the disparity between living standards in developed and developing states. The World Health Organization constantly provides vivid examples of health inequities between countries. The statistical data as to infant under-5 mortality is striking indeed. For instance, the infant death rate (between birth


207

and the age of one year) is 2 per 1000 liveborns in Iceland while in Mozambique it is 120 per 1000 live-births [3]. There are 316 deaths per 1000 liveborns in Sierra Leone as compared to 5 deaths per 1000 liveborns in Japan and 4 deaths per 1000 liveborns in Finland [3]. The evidence on the child health and life opportunity inequality throughout the world is alarming indeed: “in Chad, every fifth child dies before they reach the age of 5, while in the European Region, the under-five mortality rate is 13 out of 1000” [3]. The WHO insists that such an alarming difference in health has no genetic or biological grounds; hence, this disparity is socially caused. It is necessary to bear in mind that pronounced health disparities can be easily found within developed countries as well. The report released by World Vision in 2013, “The Killer Gap: A Global Index of Health Inequality for Children”, sheds light on the problem of child health inequality throughout the world. The report has ranked 176 countries according to the health service gap (including access to health services, health awareness, life expectancy and other indicators). As a result, is at the top of the list, while Chad is at its bottom. The USA takes the 46th place which indicates that a country’s wealth is not a guarantee of health equality [4]. The definitions of health, suggested by the World Health Organization in 1958 combines the physical, mental, and social spheres of our life, and in such a manner constitutes the all-embracing formula of human existence: health is “not merely the absence of disease, but a state of complete physical, mental, spiritual and social wellbeing” [qtd. in 5]. It is necessary to observe that health status and socio-economic conditions are closely associated. That is to say, socio-economic inequalities quite often trigger numerous health disparities. Children’s health status largely depends to household income, and in the process of growing-up this relationship becomes even more distinct. The relatively worse health status of children proceeds into adulthood, as they are most likely to have poorer work capability and opportunities, as well as loss of wages due to increased number of sick leaves. In this context, A.Deaton remarks that in the UK and the US, “an additional inch of height comes with 1.5 to 2 percent higher earnings” [6]. That is to say, the correlation between low income and health becomes steeper throughout the career development. Low family income prevents children from developing their physical and cognitive potential. As a matter of fact, children from poorer household “arrive at the threshold of adulthood with lower health status and educational attainment” [6] – the latter circumstance is partly conditioned by poor health. Thus, educational status and poor health actually endanger their

208


earning power in adulthood [6]. The cumulative effects of negative conditions, such as low income, poor housing, nutrition and limited health care aggravate the child health status in the process of growing up. In addition to discomfort experienced in childhood, abundant evidence suggests that exposure to inequality may have a detrimental influence on health and well-being across the life course [7]. Thus, another important issue that needs investigation is the life course perspective, that is, the effect of poverty and health inequality on the entire life of a person. Apart from its impact on physical health, lower socioeconomic status and inequality can also affect mental health of children. V.Murali extensively discusses the relationships between low socioeconomic status and increased incidence of mental illness which recently has become apparent indeed. The scholars argue that children from the poorest households are three times more susceptible to mental disorders than children from the well-to-do families [8]. As a matter of fact, poverty and unemployment can trigger personality disorders, emotional disturbance, as well as inclination to alcohol and substances misuse, and even suicide [8]. The scholars have investigated prevalence of psychiatric disorders according to social class (classes I, II, III, IV and V). It is necessary to observe that the prevalence of psychiatric disorders within the lowest social class (class V) is striking indeed (depressive disorder: 9 % in class I; 35 % in class V; phobia: 2 % in class I; 13 % in class V; obsessive-compulsive disorder: 6 % in class I; 21 % in class V; panic disorder: 1% in class I; 12 % in class V; functional psychosis: 4 % in class I; 17 % in class V; alcohol dependence: 33 % in class I; 73 % in class V; drug dependence: 7 % in class I; 50 % in class V) [8]. In 2013, British Medical Association published a report as to the child health status in the UK. As the report demonstrates, after the application of numerous tackling policies, the situation is improving. The report extensively discusses the current problem of child health inequality as compared to the situation at the end of the 90s. As a matter of fact, in 1999, the United Kingdom ranked the third in child poverty among the industrialised countries (behind United States and Russia); it also ranked behind , , Japan, Slovenia and Singapore in of early childhood deaths (the UK took the 18th place). Moreover, the rate of infant mortality in class V (the poorest families) was 70 percent higher than in those from social class I; the average birth weight in families from class V was 115 grams lighter than in those from class I and so on [9]. Thus, despite the fact that the UK is one of the richest countries in the world, the child well-being remains quite a problem. According to the 2013 BMA report,


209

there are quite alarming examples of socioeconomic and health inequalities in the UK. For instance, the life expectancy of a boy born in Chelsea or Kensington is over 84 years, while it is only 75 years for a boy from Islington which is actually less than five miles away. Furthermore, the 2003 Children’s Dental Survey demonstrates that in classes IV and V 13 percent of five year olds never undergone dentist’s examination, as compared to 2 percent in classes I, II and III [9]. That is to say, BMA aspires to reveal the inconsistencies within the NHS system and suggests the ways to eliminate them. There is an extended debate as to the potential of policies in addressing health inequalities. J.Kronenfeld argues that health services (both preventive and therapeutical) are able to improve the health status in disadvantaged groups [5]. For instance, numerous public health nursing programmes (“Equally Well”; “Healthier, Wealthier Children”; “The Family Nurse Partnership” and the like) are aimed at ing poor families and thus tackling child health inequality. Indeed, elimination of child health inequalities requires multiple actions on the part of health services. It is essential to render health services more accessible, to raise their awareness of the problems which poor families usually face. Meanwhile, the opposing viewpoint asserts that a much broader context must be taken into . For instance, the World Health Organization advocates the intersectoral approach in overcoming the problem of health inequalities [10]. The WHO emphasizes the necessity of reducing the inequalities in health in a number of documents. For instance, “Health-for-All Policy for the 21st century” explicitly advocates the intersectoral collaboration, promotion of equal health care opportunities, community participation and sustainable development. In the UK, the activity of NHS demonstrates commitment to intersectoral plan of actions. One of its core principles is based on the acknowledgment that good health largely depends on environmental, economic and social factors (for instance, housing, nutrition and education). Therefore, the NHS is committed to “work with other public services to intervene not just after but before ill health occurs” [11]. The “Child Poverty Strategy”, implemented by the UK government propels a sustainable approach to reducing child health inequality with due consideration of a wide range of factors (for instance, home environment and education) [1]. In fact, poor health status of children can be attributed to education within the family, since more educated people can utilize health information more

210


effectively. Lower socioeconomic status can also be associated with risky behaviours, such as immoderate drinking, smoking, lack of exercise and obesity [6]. The BMA also stimulates the cross-professional approach to the problem of child health inequality: their reports are essentially multidisciplinary, involving experts from different spheres of activity. In recent years, the BMA has produced a number of effective recommendations and reports, for instance, “Getting it Right for Children and Young People” (2010) report which claims that NHS needs greater integration; “Growing up in Scotland” (2011); “Nurturing Children, ing Families – childcare policy statement” (2011); “The Children and Young People’s Health Outcomes Forum” (2012) and many others. Moreover, the BMA advocates the so-called life-course approach to this problem. That is to say, child health needs to be controlled even before conception, as well as throughout the life. It is common knowledge that low birth weight is one of the primary causes of infant mortality. Therefore, under-18 mothers from poor households and other categories of disadvantaged young women need special education and control. It is essential to provide teenagers with health education as to their lifestyles and habits (such as harm of smoking during pregnancy). For instance, such programmes as Government’s “Teenage Pregnancy Strategy” are aimed at helping teenagers to avoid early pregnancy. Since the launch of this programme in 1999, the rate of under-18 conception has decreased from 46.6 per 1,000 live births (1998) to 40.5 per 1000 live births (2008) [9]. It is thus obvious that health inequality cannot be addressed by separate and narrow policies. Instead, government-directed strategies that combine economic development and active social policies are needed [12]. The integrated approach to the problem of child health inequality should embrace the structural changes in economies that will promote employment; stimulation of labour demand and generation of new workplaces; distribution of tax credits and subsidies; government investments in skills development, education, extension services and infrastructure. In the context of multidisciplinary approach to the problem of child health inequality, A.Deaton emphasizes the benefits of economists’ participation [6]. From the economists’ position, child health inequality can be eliminated through the measures and mechanisms, related to education, parental earnings and labour force participation, for instance, discount rates in the sphere of education [6]. Thus, child health inequality is a burning problem of the 21st century which must be settled with urgent steps and multidisciplinary policies. In fact, these issues demand discussion and streamlining both at national and international levels. By means of the


211

collaborative approach, strategies of comparison and contrasting, the countries all over the world will be able to find a reasonable way out of these problems. Currently, there are numerous policy options as to the reducing health inequalities. Most initiatives do not focus exclusively on health service, but deal with problems in education, employment and social security as root causes of child health inequalities. In other words, numerous social, educational, occupational, environmental and community service measures are important factors of promoting health and well-being of children. Thus, the policy options are by no means limited to the measures within the health care system. Through the application of intersectoral plan of actions, one can achieve the long-term effects on health status of children. References: 1. Report on Health Inequalities in the European Union. Brussels, 2013. – P. 38-39. 2. World Health Organization. Monitoring Inequality: An Emerging Priority for Health Post-2015. Geneva, 2015. – P. 27. 3. Marmot M. Social determinants of Health Inequalities // The Lancet. – 2005. – 365. – P. 1104. 4. The Killer Gap: A Global Index of Health Inequality for Children. London, 2013. – P. 14. 5. Kronenfeld J.J. Health Care Policy: Issues and Trends. Westport, 2002. – P. 157. 6. Deaton A. What Does the Empirical Evidence Tell Us About the Injustice of Health Inequalities? // Inequalities in Health: Concepts, Measures and Ethics. Oxford, 2013. – P. 270. 7. Emerson E. Relative Child Poverty, Income Inequality, Wealth, and Health // The Journal of the American Medical Association. – 2009. – 301(4). – P. 425. 8. Murali V. Poverty, Social Inequality and Mental Health // Advances in Psychiatric Treatment. – 2004. – 10. – P. 224. 9. British Medical Association. Growing Up in Britain: Ensuring a Healthy Future For Our Children. London, 2013. – P. 155. 10. World Health Organization. Social Determinants of Health. Geneva, 2013. – P. 12. 11. Gordon D. Wales NHS Resource Allocation Review. Independent Report of the Research Team. Cardiff, 2001. – P. 24. 12. Cook S. Combating Poverty & Inequality: Structural Change, Social Policy and Politics. New York, 2011. – P. 2.

212


Mishyna Maryna, Kharkiv National Medical University, Professor, Doctor of Medical Sciences, Department of Microbiology, Virology and Immunology, Mozgova Yuliya, Kharkiv National Medical University, Assistant Professor, Ph.D., Department of Microbiology, Virology and Immunology, Makieieva Nataliia, Kharkiv National Medical University, Professor, Doctor of Medical Science, Head of Department of Pediatrics No.2, Golovachova Victoriia, Kharkiv National Medical University, Assistant Professor, Ph.D., Department of Paediatrics No.2, Mishyn Yuriy, Kharkiv National Medical University, 5th-year Student, the Pediatric Faculty, Abdelgawad Mohamed Khalaf M. R., Kharkiv National Medical University, 2th-year Student, the Dentistry Faculty, Laasri Meryem, Kharkiv National Medical University, 2th-year Student, the Dentistry Faculty, Makieieva Elyzaveta, Kharkiv National Medical University, 1th-year Student, the IV Medical Faculty

Etiology characteristics of pyelonephritis in young children and sensitivity to antibiotics of causative agents in form of biofilms Abstract: Etiology characteristics of pyelonephritis in infants and the ability of pathogens to form biofilms under the action of antibiotics were studied. It was found that 28 % - 57 % of pyelonephritis cases were oligo- or asymptomatic. It was determined that as leading etiology factors of pyelonephritis in children in 80.6 % of cases are representatives of the family Enterobacteriaceae: E. coli (32,8 %), K. pneumoniae (26,8 %), P. vulgaris (11,8 %), P. mirabilis (9,2 %). All isolates were able to form dense biofilms. Active production of planktonic cells and dense biofilm


213

formation were demonstrated in K. pneumoniae clinical strains in comparison with other isolates. Determining the sensitivity of isolates in form of biofilms to antimicrobial drugs showed that most isolates were multi-resistant to them. Keywords: biofilms, K. pneumoniae, antibacterial drugs, pyelonephritis. Introduction. Over the past 5 years, the incidence of urinary tract diseases has increased in two times. The urinary tract diseases frequency in 80 years of the twentieth century was 29 per 1000 child population; now became 66-187 per 1000 child population. Among nephro- and uropathology the main role is played by microbial inflammatory diseases of the urinary tract [1, 2]. In the structure of renal pathology microbial inflammatory diseases of the urinary tract are at level of 76-80 %. The study of etiology structure of pyelonephritis and complications, resistance of isolated microorganisms to antimicrobial drugs is necessary for development of schemes of rational antibiotic therapy, the use of which enables to optimize outcomes in ill children and delay the growth of resistance to antimicrobial agents. During last years the growing role of the family Enterobacteriaceae as an etiology factor of pyelonephritis is ed. Particular attention should be paid on polymicrobial purulent processes that in 10-15 % of cases lead to death. This is due to the mutual induction of virulence factors and prevalence of multi-resistant to chemotherapeutic drugs isolates. It is known that most bacteria are present in natural ecosystems not as slowly floating planktonic cells, they appear in the form of specifically organized and attached to the substrate biofilms, in which bacterial cells are connected by a complex intercellular communication which carries out gene expression in different parts of biofilms. In such case bacterial population in the biofilm may be seen as a functional analogue of a multicellular organism [3, 4]. The formation of biofilms is a major survival strategies in bacteria in the environment. In recent decades accumulated enough experimental data suggest about the complex organization of microbial communities in their natural environment. The concept of a single microbial pathogen in infections is changed to theory of microbial communities, associations named biofilms [5, 6]. The formation of dense biofilms by pathogens is a big problem as they are factors of pathogenicity and colonization, especially on the surface of medical devices and in human body. Despite the large number of research about functioning of microbial biofilms today the question of biofilms formation by pathogens of pyelonephritis in children is almost not studied.

214


The aim of research was to study etiology characteristics of pyelonephritis in infants and ability of pathogens to form biofilms under influence of antibacterial drugs. Materials and methods. To achieve this aim bacteriological method was used (identification of microorganisms using conventional isolation and identification schemes) [7]. The ability of isolates to form biofilms was studied in 96-wells polystyrene plates. The optical density of formed biofilms was measured by reader “Multiskan EX 355” [8, 9]. The sensitivity of microorganisms to antibiotics was performed using polystyrene plates [10, 11]. For statistics of results the programs “Statistica 6” and “Biostat” for the PC were used [12, 13]. Results and discussions. The data of 198 case histories of children under 3 years treated for pyelonephritis in State pediatric clinics № 16 of Kharkiv were analyzed (Fig. 1).

61

80 %

60

39

40

22

11

20 0

89

78

100

under 1 year

1-2 years of age boys

2-3 years of age

girls

Figure 1. Gender and age distribution of children with pyelonephritis Oligo- or asymptomatic course was in 28 % - 57 % of cases. Noteworthy is the fact that among children with pyelonephritis under one year 72 % of cases in boys had manifesting course and in girls 53 % of cases were manifesting and 47 % were asymptomatic. In boys with pyelonephritis aged of 1-3 years manifesting and asymptomatic cases had mainly equal frequency. In girls with pyelonephritis aged of 1-3 years asymptomatic forms were 57 % (Fig. 2).

215


80

72

70

53

60 % 50 40

47

50 50

57 43

28

30 20 10 0

boys under 1 year

girls under 1 year

manifesting form

boys from 1 to 3 years

girls from 1 to 3 years

asymptomatic form

Figure 2. The manifestation of pyelonephritis in children The obtained data indicate that the major factors in the development of pyelonephritis in children in 80.6 % were representatives of family Enterobacteriaceae: E. coli (32.8 %), K. pneumoniae (26.8 %), P. vulgaris (11.8 %), P. mirabilis (9.2 %). Also was shown that among pathogens of pyelonephritis the role of S. pyogenes increased up to 8.4 %. S. aureus was isolated in 7 % of cases and P. aeruginosa was ed in 1.6 % of cases (Fig. 3). Other causative agents of pyelonephritis were in 2.4 %. All isolates were able to form dense biofilms (Fig. 4, Fig. 5). And, in clinical isolates of K. pneumoniae an active planktonic cells production and dense biofilm formation took place (3.21 ± 0.27 and 4.56 ± 0.28 units of optical density) compared with other isolates.

Fig. 3. Etiology of pyelonephritis in children

216


Figure 4. Ability of isolates in pyelonephritis to form biofilms When selecting antibacterial therapy it is necessary to detect sensitivity of pathogens to antimicrobial drugs either in planktonic cells or in biofilms. Research has revealed (Fig. 6) that the majority of isolates in the planktonic form are resistant to tetracyclines and penicillins, except cocci. Most strains were sensitive to cephalosporins (62.3–75.6 %), fluoroquinolones (63.2–86.7 %) and carbapenems (68.7– 85.7 %).

А

В

Figure 5. Dense biofilm formation in K. pneumoniae (A) and E. coli (B) on the glass


carbapenems

glycopeptides

cephalosporins 100 80 60 40 20 0

217

flourquinolones

aminoglycosides

macrolides

linсosamines

penicillins

tetracyclines

Klebsiella pneumoniae

S.aureus

P.mirabilis

S.pyogenes

E.coli

P.vulgaris

P.aeruginosa

Figure 6. Sensitivity of etiological agents in pyelonephritis to antibiotics in planktonic form Determining the susceptibility of isolates in biofilms (Fig. 7) to antimicrobials found that most isolates were multi-resistant. Variable sensitivity to such antimicrobial drugs as aminoglycosides, fluoroquinolones, cephalosporins and carbapenems was observed. Thus, the study of sensitivity of isolated microorganisms to antimicrobial drugs found that there were strains with multi-resistance resulting from widespread and not always rational use of antibiotics. Summarizing the results of antimicrobial drugs activity used in clinics against strains of bacteria should note their low efficiency.

218


carbapenems glycopeptides macrolides penicillins tetracyclines linсosamines aminoglycosi… flourquinolones cephalosporins Klebsiella pneumoniae

S.aureus

P.mirabilis

S.pyogenes

E.coli

P.vulgaris

P.aeruginosa

Figure 7. Detection of sensitivity to antibiotics of isolates in the form of biofilms Conclusions. Pyelonephritis etiology factors are gram-negative small rods: E. coli (32.8 %), K. pneumoniae (26.8 %), P. vulgaris (11.8 %), P. mirabilis (9.2 %), P. aeruginosa (1.6 %); gram-positive cocci: S. aureus (7 %) and S. pyogenes (8.4 %). The research showed that the majority of isolates in the form of biofilms had multiple antibiotic resistance resulting from a broad and not always rational use of antibiotics. References: 1. Urinary tract

infection

in

children: diagnosis, treatment and

long-term

management. NICE guideline. - London (UK): National Institute for Health and Clinical Excellence, 2007. - 30 p. 2. Shaikh N., Hoberman A. Acute management, imaging, and prognosis of urinary tract infections in children // Retrieved. - 2010. - www.uptodate.com/online/ content/topic.do. 3. Gruzina V.D. Communication signals of bacteria / Gruzina V.D. // Antibіotics and Chemotherapy. – 2003. – № 48 (10). – P. 32-39. 4. Ilyina T.S. Biofilms as a way of existence of bacteria in the environment and the host organism: the phenomenon of genetic control and regulation systems for their development / Ilyina T.S., Romanova Y.M., Ginzburg A.L. / Genetics. – 2004. – № 40 (11). – P. 1-12.


219

5. Olson M. Biofilm bacteria: formation and comparative susceptibility to antibiotics / Olson M. // Can J Vet Res. – 2002. – № 66(2). – Р. 86-92. 6. Stewart P.S. Antibiotic tolerance in biofilms and its role in persistent ifections. In: 11th International congress on infectious diseases / Stewart P.S. // Cancun, Mexico. – 2004. – № 56. – P. 3-7. 7. Guidelines on the use of standardized microbiological (bacteriological) methods in clinical diagnostic laboratories / Annex I to the Order of the Ministry of Health of Ukraine No. 535, 22 April 1985. – 123 p. 8. Patent for Utility Model 47944 Ukraine, IPC G09B23/00. Reproduction of microbial biofilms in vitro / A.Ya. Tsyganenko, M.M. Mishina, R.A. Kurbanov (UA); Kharkiv National Medical University. – № u200910353; Appl. 12.10.2009, Publ. 25.02.2010, Bull. № 4. 9. O’Toolе G.A. Biofilm formation as microbial development / O’Toolе G.A., Kaplan H.B., Kolter R. // Ann Rev Microbiol. – 2000. – № 54. – Р. 49–79. 10. Korneva E.G. The use of polystyrene plates in determining the susceptibility of bacteria to antibiotics // Laboratory cause. – 1987. – № 9. – P. 709–710. 11. The Order of the Ministry of Health of Ukraine No. 167, 5 April 2007 "On Approval of guidelines "Determination of the sensitivity of microorganisms to antibiotics". – 56 p. 12. Lapach S.N. Statistical methods in biomedical studies using Excel / Lapach S.N., Chubenko A.V., Babich P.N. – K.: MORION, 2000. – 320 p. 13. Methods of statistical processing of medical information for research / V.P. Osipov, E.M. Lukyanova, Yu.G. Antipkin [et al.] – K.: Planet of Humans, 2002. – 200 p.

220


N.D. Suyunov, N.N. Mastibekov, Tashkent Pharmaceutical Institute

The prevalence and prognosis of the respiratory organ diseases Abstract: In Uzbekistan the level of morbidity due to respiratory diseases and the prognosis of their prevalence have been determined for period from 2000 to 2013. Based on the results of the analysis of respiratory diseases with the use of modern methods of evidence-based medicine the prognosis for the respiratory diseases until 2023 has been established. It is 16 345 cases per 100 thousand of population. According to the results of the prognosis the need for medications, treatments and preventive processes, diagnosis of the respiratory diseases can be calculated in advance. There has been revealed the severity of the patient's condition, comorbidity by analyzing case histories of chronic obstructive pulmonary disease. Keywords: respiratory diseases, prevalence, prognosis, index, cases, analysis, diagnosis, treatment, chronic obstructive pulmonary disease. Currently, most of the activity is to study the role of etiologic and pathogenic factors and the environment because of the high incidence of respiratory organ diseases. In Uzbekistan the overall incidence of respiratory diseases increased by 6.2% over the last 10 years [1]. According to the statistic data in Uzbekistan among the population morbidity the first place is occupied by the diseases of the respiratory system. Over the last five years this parameter increased by 2.5 times. Mortality from respiratory diseases rank second after cardiovascular diseases. For effective diagnosis and treatment there is established need in highly skilled pulmonologists, that leads to medical errors being found in 30-35% among adults and in 40-45% among children [7]. Uzbekistan is differed by regional characteristics, such as a severe solar radiation, much dryness, dust, high temperature, combined intermittent exposure to pesticides and their degradation products. This creates an unfavorable environment

221


for the population normal defense mechanisms of the lungs, leading to the formation of bronchopulmonary diseases [6]. The prevalence of respiratory diseases among both children and adults, is the actual problem of modern medicine. In the recent years there has been observed a steady trend towards the occurrence and total spread of the systemic diseases of the respiratory organs, in most cases having become chronic, relapsing course. The questions of timely supplying patients with necessary medicines resolve the prognosis of disease. The object of the study. The study used information of the Institute of Health and Medical Statistics on these diseases. Patients with chronic obstructive pulmonary disease hospitalized in the Republican Specialized Scientific and Practical Medical Center of Tuberculosis and Pulmonology after S. Alimov. Initial information included the medical history and hospital records of patients. Methods of research. In the course of scientific research there have been used conventional modern methodology and methods: comparative, logical, analytical, correlation, regression, mathematical analysis. Scientific novelty. The results of prognosis for the growth of respiratory diseases in Uzbekistan until 2023. Using comparative analysis of outpatients and medical history assessed the structure and major comorbidities were presented. Identification of the severity of patients health state, concomitant pathology was made on the basis of the results of analysis of case records. The reliability of the results is confirmed by the fact that all comparative statistics were processed using information and computer technologies. The purpose of the study. On the basis of statistical data to explore the prevalence of respiratory diseases and to forecast to 2023. Analyze of the hospital records and medical history of patients with chronic obstructive pulmonary disease. Materials

and

methods.

The

epidemiology

of

respiratory

diseases

cannot be considered favorable, since these diseases are quite common among the population. Increased risk of morbidity in childhood justifies the need for improved analytical methods for studying the dynamics of respiratory diseases. One way to improve the effectiveness of anti-epidemiological service of the population is the scientific validity of the planning of preventive measures. The bases

222


for the development of targeted plans are the results of a retrospective epidemiological analysis and prediction of disease. For short-term forecasts of annual incidence, rates prompted 2 methodical approaches. 1. Forecasting using methods of determining "maximum stability". 2. The regression equation. Algorithm and analysis of the parametric prognosis are as follows. Under the parametric prognosis in this case the prognosis of the function is considered, the argument of which varies as a discrete variable with a constant step rate. When predicting changes in incidence over the time the elements of this vector must be numeric values of illness measured at regular intervals, namely a year. A number of annual incidence rates, showing the change of a phenomenon in time, is a dynamic series [2, 3]. Through statistical analysis of time series there have been resolved following tasks: – Identification and description of the characteristic phenomena of trends over time; – The selection of a statistical model describing these changes; – The search for the missing intermediate values (interpolation) on the basis of existing indicators; – Prediction based on the available results of future values (extrapolation) of the analyzed series. A characteristic feature of time series as an independent variable X the time factor stands, and the dependent Y – changing the dependence relationship between variables X and Y is one-sided, because the time factor does not depend on the variability of symptoms. Graphics of time series are not going smoothly, and the broken lines, as, together with the main reasons that determine the general pattern of variation in signs to increase them the numerous secondary causes influence inducing random fluctuations: natural disasters, changes in diet, environmental degradation, accidental emissions of harmful substances, epidemics and so on. To identify the main trend of the conjugate variation of features and to average the influence of random factors it is necessary to align the values of time series, i.e. the broken lines there should be replaced by smooth, gradually running line. One of the most effective approaches is considered the alignment of time series by the method of least squares. According to this method with an infinite


223

number of lines which could theoretically be drawn between the points representing the original series only one line is selected, which would have the smallest sum of squares of the deviations of the datum points from the theoretical straight line:

 (x

i

  x ) 2  min

Hence the name of the method - the method of "least squares." The requirement for the least-squares method is that theoretical point should be prepared in such a way that the sum of the squared deviations from these points to empirical observations yi was minimal:

Q   ( yi  yx ) 2   ( yi  f ( x))2  Qmin Calculating according to the principles of mathematical analysis the minimum of this expression, transforming it, you can get a system of normal equations in which the required parameters of the regression equation appeared to be the unknown values, and the known coefficients are determined by the empirical values of features, usually by sums of their values and their cross derivatives. The equation of a straight line or a parabola of the 1 order can be expressed as deviations of the of the series from their average values:

  y x  y  byx ( x  x ); x y  x  bxy ( y  y )

If to move the average y and

x to the right side of the equation, we get:

y x  y  byx ( xi  x ); x y  x  bxy ( yi  y ) The system of normal equations for the determination of the parameters a and b will be the following:

an  b ( xi  x )   y

a ( xi  x )  b ( xi  x ) 2   y( xi  x ) Since

 ( x  x )  0 the system of equations becomes: an   y; b ( xi  x ) 2   y( xi  x )

Hence the parameters of the equation of a parabola I order (direct line), expressed as a number of of the deviations from their mean values, are as follows:

224


a

y  y

b

 y( x  x )  (x  x)

(1)

n

i

i

(2)

2

Results and discussion. We analyzed statistical data on diagnosed cases of primary and absolute numbers of respiratory diseases in the period 2000-2009. The list of diseases of the respiratory system include: chronic pharyngitis, nasopharyngitis, sinusitis; Chronic diseases of tonsils and adenoids, peritonsillar abscess; allergic rhinitis (hay fever); pneumonia;

chronic

and

unspecified bronchitis, emphysema; asthma (status asthmaticus). The figures show only the regions where are the most common respiratory diseases. Data on the prevalence of newly diagnosed respiratory diseases by region are shown in Figure 1. In Navoiy field prevalence of respiratory diseases in 2000 was 8488 cases in 2005 - 16633, 2009 - 12755, in Samarkand region - respectively 6058, 9414 and 10861, in the field of Surkhandarya 6425, 7383 and 10677, in Syrdarya area respectively 4400, 7246 and 9435, in the Republic of Karakalpakstan - 9325, 8791 and 7915. overall, the Republic of Uzbekistan in 2000 for the first time revealed 1042 2005 - 11790, in 2009 - 11 804 cases per 100 thousand population of respiratory diseases, the IQ tests are increased [4, 6].

20000 15000 10000 5000 0 2000

2001

2002

2003

2004

2005

2006

2007

Navoiyskaya area

Samapkandskaya area

Supxandapinskaya area

Sypdapinskaya area

The Republic of Karakalpakstan

The Republic of Uzbekistan

2008

2009

Figure 1. Morbidity due to respiratory organ diseases per 100 thousand population

225


The absolute incidence of respiratory organs in Tashkent in 2000 amounted to 513,047 in 2005 - 507,638 in 2009 - 531,433 in Kashkadarya region - respectively 361 302, 443 246 and 407 026, in the Samarkand region - 245 598, 324 263 and 408 584 in the Fergana region 470 065, 487 773 and 552 158 in the Republic of Karakalpakstan - 286 094, 201 528 and 184 222. in general, the Republic of Uzbekistan in 2000, an incidence of 4,163,304 cases in 2005 - 4343460, 2009 4287887, i.e. indicators increase (Figure 2). Data on the prevalence of respiratory diseases per 100 thousand population in absolute for individual regions are presented in Figure 2. In the city of Tashkent, the prevalence of respiratory diseases in 2000 was 23973 cases in 2006 – 22897, 2013 – 23219 in Bukhara region in 2000 amounted to 16482 cases in 2006 – 18032, 2013 – 12428, in Navoiy area in 2000 was 17965 event in 2006 – 22806, 2013 – 18467 in the Fergana region, respectively 17534, 16964 and 23245. In general, the Republic of Uzbekistan in 2000 found 16 889 in 2005 – 15951, 2013 – 17864 cases per 100 thousand population of respiratory diseases, ie indicators not increase. Table 1 Morbidity due to the respiratory organ diseases per 100 thousand population (In absolute ) Region City Tashkent Andizhanskaya area Buxarskaya area Dzhizakskaya area Kashkadarinska ya area Navoiyskaya area Namanganskay a area Samarkandskay a area Surkhandarinska ya area Syrdarinskaya area Tashkentskaya area Ferganskaya area

Year 2000

2001

2002

2003

2004

2005

2006

2007

2008

2009

2010

2011

2012

2013

23973

24471

24888

24388

23111

23747

22897

24179

24215

23931

22732

25283

24813

23219

12361

12681

12723

12601

13172

13038

12677

12646

13090

12774

12491

12129

12331

12417

16482

15381

15972

16789

17241

17095

18032

18421

18849

17387

13544

12674

13780

12428

7616

6065

6308

6874

7384

8784

10305

11014

12051

10380

10413

12183

15594

16724

16500

14943

15739

17593

17348

18476

18572

18044

16598

15718

16388

16820

15971

15978

17951

17115

15031

21511

23780

23206

22806

22819

19258

19471

19229

17425

19739

18467

28369

28556

29914

25458

22742

26891

19069

22398

20701

12964

13668

19317

19124

18804

9130

9814

13030

15421

15580

11231

11826

12111

12463

13220

13056

13947

13879

14770

14767

16111

12738

12694

12218

12046

12051

13190

13487

12766

13277

13912

16191

17913

10176

9169

9388

9818

10306

11294

12154

12774

12822

13192

13003

13291

14733

14796

18507

18471

18876

17564

17858

17392

14923

15208

14267

15021

13784

14269

16789

17902

17534

19149

16977

19627

18330

17057

16964

19330

19104

18111

22989

19861

21026

23245

226


Xorezmskaya area The Republic of Karakalpakstan The Republic of Uzbekistan

18861

19157

16468

16479

16555

16350

19021

18392

18322

18907

17658

16903

16977

21703

18884

17887

15136

14225

13895

12825

12427

11706

11615

11350

14238

14640

17891

20270

16889

16944

16734

17140

16825

16599

15951

16659

16328

15442

15741

16207

17106

17864

With the growth of industry and environmental degradation has become a disease gaining ground. Waviness in the incidence of respiratory diseases among the population, mainly due to seasonal. 120000

100000


80000

Fepganskaya area 60000

Navoiyskaya area 40000

Buxapskaya area

20000

City Tashkent

2013

2012

2011

2010

2009

2008

2007

2006

2005

2004

2003

2002

2001

2000

0

Figure 2. Morbidity due to the respiratory organ diseases per 100 thousand population (In absolute ) The next stage of research was to predict the spread of respiratory diseases in the Republic of Uzbekistan. When aligning the dynamic series, we used the statistical data on the incidence of respiratory population of Tashkent for the years 2000-2013 (Table 1). In this case, the arithmetic mean value of the independent variable defined by the time point designated natural numbers:

x

1  14  7,5 2

Then we calculate the deviation of a number of of the dependent variable y from this value (with signs) and perform calculations shown in Table 2. Substituting these values in the formula (1) and (2) determine the parameters of the linear equation:

227


y 335847  23989,1 (2. 10) a i  14 n b

y ( xi  x )  3646   16,02 (2. 11) 2 227 , 5 (  ) x x  i

Hence the formula for equalization of the Dynamics of respiratory diseases and predicting the population of Tashkent has the following form:

y x  23989,1  16,02( xi  x ) Table 2 The dynamics of the spread of respiratory diseases among the population of Tashkent city for the years 2000-2013 (per 100 thousand population) Year

xi

2000 2001 2002 2003 2004 2005 2006 2007 2008 2009 2010 2011 2012 2013 Σ

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 105

The prevalence of respiratory diseases, yi 23973 24471 24888 24388 23111 23747 22897 24179 24215 23931 22732 25283 24813 23219 335847

xi-xср

y(xi-xср)

(xi-xср)2

yx

ε

-6,5 -5,5 -4,5 -3,5 -2,5 -1,5 -0,5 0,5 1,5 2,5 3,5 4,5 5,5 6,5

-2E+05 -1E+05 -1E+05 -85358 -57778 -35621 -11449 12090 36323 59828 79562 113774 136472 150924 -3646

42,25 30,25 20,25 12,25 6,25 2,25 0,25 0,25 2,25 6,25 12,25 20,25 30,25 42,25 227,5

24093 24077 24061 24045 24029 24013 23997 23981 23965 23949 23933 23917 23901 23885

0,5 1,6 3,4 1,4 3,8 1,1 4,6 0,8 1,0 0,1 5,0 2,1 2,3 2,3 2,2

y x  23989,1  16,02( xi  xср ) Calculated according to this equation, the dependent variable is placed in the last column of Table 2. A visual representation of this gives the figure 3, which shows the calculated scrap and smoothly running line of this series. Talk about the reliability of statistical forecasts of dynamics of any phenomena can only be while maintaining the general trends, i.e. if there is a certain degree of inertia effects. This refers to the inertia of the relationships, which maintains the outline of the mechanism of formation of the phenomenon, and the inertia of the nature of the dynamics of the process (temperature, direction, stability) for a sufficiently long period of time.

228


26000 25000

24000 23000 22000

2000 2001 2002 2003 2004 2005 2006 2007 2008 2009 2010 2011 2012 2013 Original Series

Aligned series

Figure 3. Initial and aligned data of the prevalence of respiratory diseases among the population of the city of Tashkent for 2000-2013 (per 100 thousand population) Similarly produced alignment of the Dynamics of respiratory diseases among the population of regions of Uzbekistan (Table 3). Table 3 The prevalence of respiratory diseases per 100 thousand population for 2000-2013 (aligned data) Region

Year 2000

2001

2002

2003

2004

2005

2006

2007

2008

2009

2010

2011

2012

2013

City Tashkent

24093

24077

24061

24045

24029

24013

23997

23981

23965

23949

23933

23917

23901

23885

Andizhanskaya area

12811

12786

12762

12738

12713

12689

12664

12640

12616

12591

12567

12542

12518

12494

Buxarskaya area

17667

17412

17156

16900

16645

16389

16133

15878

15622

12366

15111

14855

14599

14344

Dzhizakskaya area

5458

6176

6893

7610

8328

9045

9762

10480

11197

11914

12632

13349

14066

14783

16885

16866

16847

16829

16810

16791

16773

16754

16735

16717

16698

16679

16661

16642

19732

19750

19767

19784

19801

19818

19835

19852

19869

19886

19903

19920

19937

19954

29092

28074

27056

26039

25021

24003

22986

21968

20950

19933

18915

17897

16880

15862

11364

11588

11812

12036

12260

12484

12708

12932

13156

13380

13604

13828

14052

14276

12888

13030

13172

13314

13456

13598

13740

13883

14025

14167

14309

14451

14593

14735

Kashkadarinskaya area Navoiyskaya area Namanganskaya area Samarkandskaya area Surkhandarinskaya area Syrdarinskaya area

9089

9525

9961

10397

10833

11269

11705

12141

12576

13012

13448

13884

14320

14756

Tashkentskaya area

18167

17909

17651

17392

17134

16876

16617

16359

16100

15842

15584

15325

15067

14808

Ferganskaya area

17068

17401

17735

18068

18402

18736

19069

19403

19736

20070

20404

20737

21071

21404

Xorezmskaya area

17380

17472

17565

17658

17751

17843

17936

18029

18121

18214

18307

18400

18492

18585

14833

14826

14818

14811

14804

14796

14789

14781

14774

14766

14769

14751

14744

14737

16703

16688

16672

16657

16641

16625

16610

16594

16579

16563

16547

16532

16513

16501

The Republic of Karakalpakstan The Republic of Uzbekistan

229


Table 4 The resulting smooth line can be extended to give a forecast for 2010-2023 Region

Year 2014

2015

2016

2017

2018

2019

2020

2021

2022

2023

City Tashkent

23869

23853

23837

23821

23805

23789

23773

23757

23741

23725

Andizhanskaya area

12444

12417

12390

12363

12337

12310

12283

12256

12229

12203

Buxapskaya area

14088

13832

13577

13321

13065

12810

12554

12298

12043

11787

Dzhizakskaya area

15515

16235

16955

17675

18395

19116

19836

20556

21276

21996

Kashkadapinskaya area

16623

16605

16586

16567

16549

16530

16511

16493

16474

16455

Navoiyskaya area

19971

19989

20006

20023

20040

20057

20074

20091

20108

20125

Namanganskaya area

14844

13827

12809

11791

10774

9756

8739

7721

6703

5686

Samapkandskaya area

14500

14724

14948

15172

15396

15620

15844

16068

16292

16516

Supxandapinskaya area

14877

15019

15161

15303

15445

15587

15729

15871

16013

16155

Sypdapinskaya area

15192

15627

16063

16499

16935

17371

17807

18243

18679

19114

Tashkentskaya area

14550

14292

14033

13775

13517

13258

13000

12741

12483

12225

Fepganskaya area

21738

22072

22405

22739

23073

23406

23740

24073

24407

24741

Xopezmskaya area

18678

18770

18863

18956

19048

19141

19234

19327

19419

19512

The Republic of Karakalpakstan

14729

14722

14714

14707

14699

14692

14684

14677

14670

14662


16485

16469

16454

16438

16423

16407

16391

16376

16360

16345

In Table 4, the forecast of the prevalence of respiratory diseases. In the city of Tashkent, 100 thousand people are expected in 2016 – 23837, 2023 – 23275. In Bukhara region per 100 thousand people expected incidence, in 2016 – 13577, in 2023 – 11787. According to the Republic of Uzbekistan is expected prognosis of respiratory diseases in 2016 – 16454, 2023 – 16345. In this context, we studied 248 case histories of patients with chronic obstructive pulmonary disease who are hospitalized in the Republican specialized scientific-practical medical center of TB and Pulmonology. S. Alimov. According to the analysis, the duration of inpatient treatment was 9 bed-days. Mild form was observed in 17.6% of patients, the average - at 51.0%, heavy - at 31.4%. Patients aged 15-18 years ed for 6.5% over 18 years - 93.5%. Men was 51.5%, women - 48.5%, 59.0% of rural residents, urban - 41.0%. In studying the history of the disease documented following comorbidities: ischemic heart disease (39.2%) cases, hypertension (11.8%), asthma (18.8%), chronic bronchitis (10.7%), gastric ulcer (9.5%), as well as osteoporosis, depressive syndrome, arthritis, diabetes, reflux esophagitis, and others.

230


17,60% 31,40% Mild form The average form Severe form 52,00%

Figure 4. Retrospective analysis of medical records of patients with chronic obstructive pulmonary disease

Consequently, the incidence of respiratory organs in the future increases. In this regard, based on the prevalence of diseases can properly plan treatments and preventive measures and the provision of medicines. Thus, these results allow to schedule a number of drugs to produce or purchase, thereby ensuring prompt delivery of drugs. Timely planning also leads to further improve security and public health care institutions drugs. Conclusions: On the basis of data on respiratory diseases analyzed in dynamics for the years 2000-2013 and evidence-based disease forecast until 2023. Study and analyze the dynamics of respiratory disease and the forecast to 2023. Projections of respiratory diseases until 2023 for the Republic of Uzbekistan. The results allow to calculate in advance the need for health care facilities in pharmaceuticals. Using comparative analysis of outpatients and a history of chronic obstructive pulmonary disease assessed basic structure and associated diseases. Patients with chronic obstructive pulmonary disease of moderate degree were 51.0%. Analysis of the medical records revealed the structural features of disease, defined indicators such as the severity and form of the disease, the age and sex of patients, concomitant diseases. Thus, chronic obstructive pulmonary disease of severe degree were established in 31.4% of the examined patients.


231

References: 1. Азимов Р.К., Шарипова П.А., Азимова Ф.А., Дунанова Д.А. Распространенность болезней органов дыхания в зависимости от климатических особенностей регионов Узбекистана. Медицинский журнал Узбекистана. Ташкент. – 2010. – № 4. С. 45–47. 2. Гланц С. Медико-биологическая статистика / Пер. с англ. – Москва, 1999. – 459 с. 3. Новиков Д.А., Новочадов В.В. Статистические методы в медико-биологическом эксперименте (типовые случаи). – Волгоград: Изд-во ВолГМУ, 2005. – 84 с. 4. Суюнов Н. Д. Фармакоэкономический анализ и оптимизация лекарственного обеспечения пациентов с заболеваниями органов дыхания / Монография. – Ташкент, 2013. «Фан». – 240 с. 5. Суюнов Н.Д. Анализ распространенности заболеваний органов дыхания по регионам Республики Узбекистан // Интеграция образования, науки и производства в фармации: Материалы науч.-практ. конф. – Ташкент, 2011. – С. 200-201. 6. Убайдуллаев А.М., Ахмедов Ш.М., Ливерко И.В., Ражабов Х.С. Эпидемиология неспецифических заболеваний легких и организация пульмонологической помощи населению. Динамика заболеваемости по болезням органов дыхания в Республике Узбекистан // Материалы VII съезда фтизиатров и пульмонологов Узбекистана. Вестник ассоциации пульмонологов Центральной Азии. Выпуск 14 (№ 3–4) 2010. – С. 130–131. 7. Убайдуллаева А.М. Ўзбекистонда пулмонология хизмати. O`zbekiston tibbiyot jurnali. Тошкент. – 2006. – № 4. 2–6-б.

232


Ambika P. Ashraf, Jessica Alvarez, Carrie Huisingh, Krista Casazza, Barbara Gower, Department of Pediatrics / Division of Pediatric Endocrinology and Metabolism, The Children's Hospital, University of Alabama Birmingham, Birmingham, USA, Division of Endocrinology, Emory University School of Medicine, Atlanta, USA, Center for Clinical and Translational Sciences, University of Alabama at Birmingham, USA, Department of Nutrition Sciences, University of Alabama Birmingham, Birmingham, USA

Higher Serum Insulin Concentrations Positively Influence the Bone Mineral Density in African American Adolescents ABSTRACT Background: Puberty is a developmental stage of increased insulin resistance that also is a critical period for bone mass accrual. Historically, African Americans (AA) have lesser risk for osteoporotic fractures compared to European Americans (EA). AA also have higher incidence of insulin resistance. The possibility that bone health and insulin secretion or concentrations are linked has not been investigated. Aims: We aimed to examine the associations of bone mineral density (BMD) and bone mineral apparent density (BMAD) with insulin sensitivity and secretion in healthy adolescent girls and healthy female adults and to evaluate ethnic differences in these associations. Study Design: Observational cohort design. Place and Duration of the Study: University of Alabama at Birmingham, between January 2010 and September 2011. Methodology: Healthy, female, non-smoking adolescents and young adults (14-55 years) were enrolled in this observational cohort study. Results: Adolescents had significantly higher fasting insulin (P=0.0002), insulin area under the curve [AUC] (P=0.0004) and lower insulin sensitivity (P=0.0005) compared to adults. Among adolescents, AA race was significantly


233

associated with BMD (β=0.086, P=0.01) and BMAD (β=0.0075, P=0.002); however, adjusting for insulin AUC explained this difference. Insulin AUC (β=0.0006, P=0.029) and fasting insulin (β=0.0005, P=0.01) were positively associated with BMAD only in AA adolescents. Insulin AUC and fasting insulin were not significant predictors of BMD for adults. Conclusion: The higher insulin concentration among AA adolescents is associated with increased BMD and higher BMAD. Keywords: bone mineral density; insulin secretion; ethnic differences; bone mass. 1. INTRODUCTION Insulin is considered to be an anabolic agent of bone by many authors [1-5]. However, recent investigations suggest a potential adverse influence of diabetes and pre-diabetes on the bone [6,7]. It is also widely reported that African Americans (AA) have a greater degree of insulin resistance compared to European Americans (EA) [8], and puberty is a developmental state of increased insulin resistance [9]. Adolescence is considered to be the critical period during which the ‘peak bone mass’ is achieved [10]. Many studies have confirmed that AA have much higher bone mineral density (BMD) and bone mineral content (BMC) than EA, beginning during childhood and adolescence [11]. Hence it is important to understand the relationships between insulin (especially insulin secretion and sensitivity) on BMC and BMD in healthy adolescents and adults and to identify if are any ethnic differences in these relationships. We hypothesized that the higher insulin concentrations will result in better bone mass and this may be more pronounced in AA adolescents due to their higher insulin concentrations. We also hypothesized that the effect of insulin will be mediated in part by the fat mass. Osteoporosis and related fractures are known to cause considerable morbidity and financial burden [12]. Yet, even now, determinants of bone mass in adolescents and young adults are not well known. An estimated 80% of the bone mass is attributed to genetic factors, however, the remaining 20% of modifiable factors may have a crucial role in regulation of bone mass and density [13,14]. The known determinants of BMD and BMC are body weight, height, lean body mass, fat mass, sex and race [1,15-18]. Dual-energy x-ray absorptiometry (DXA) is the most widely used method for assessing BMD and is a well studied and verified surrogate

234


measure of bone health. In healthy, normally growing children, DXA measures of BMC and BMD increase as a function of age and sexual maturation, and both increase substantially during childhood and adolescence. Low BMD is considered a manifestation of poor mineral accretion or foreboding of osteoporosis and, hence, assessment of bone health in adolescents and young adults is a major issue [11]. Therefore, the objective of the present study was to examine the ethnic differences in insulin sensitivity and secretion and to evaluate the associations of BMD with insulin secretion and sensitivity in healthy, non-diabetic, adolescent girls and healthy female adults. 2. MATERIALS AND METHODS 2.1 Subjects Subjects were female, pre menopausal adults (18-55 years) and female adolescents (14-18 years) who were previously enrolled in 2 observational cohort studies: the VIVID Study and the DIVA Study (Clinical Trial Registration Number: NCT01041547, NCT01041365). The data were collected between January 2010 and September 2011. The Institutional Review Board of the University of Alabama at Birmingham (UAB) approved both studies. Written informed consent in all subjects and assent in those <18 years of age was obtained before entry to the study. Ethnicity (European American - EA, African American - AA) was self reported. Exclusion criteria were chronic illnesses such as diabetes, inflammatory disorders, hypertension, subjects on anti-hypertensive, glucose-controlling, lipid-lowering medications or steroids; smoking; body mass index (BMI, kg/m2) >95th centile for age and sex according to the Centers for Disease Control and Prevention growth charts [19] for adolescents and >32 kg/m2 for adults and lactose intolerance, non-ambulatory subjects. Because obesity is associated with increased BMD [20], we selected subjects who are non-obese, so as not to confound with potential findings with obesity. As insulin resistance is affected by pubertal status, only adolescents who were menarchal and in Tanner stage ≥4 for breast and pubic hair development [21] were included in the <18 year old group. Post menopausal women were excluded from the analysis.


235

2.2 Methods Body composition (fat and lean mass) and bone mass were assessed using DXA (iDXA, GE-LUNAR Radiation Corp., Madison, WI). Bone mass, as measured by DXA at whole body, is reported as bone mineral content (BMC) (grams) or areal BMD (BMC/bone area g/cm2). Whole body bone mineral apparent density (BMAD, g/cm3), was calculated according to the formula, BMC/[whole body mineral area2/body height] [22,23]. Bioelectrical impedance analysis (BIA) was used to measure participants’ lean body mass using Tanita BC-418 segmental body composition analyzer (Tanita Corporation, Arlington Heights, IL). For each subject, a mixed meal tolerance test (MMTT) was performed using Carnation Instant Breakfast prepared with whole milk in a dosage of 11.5 kcal/kg of lean body mass (LBM) [1.75 gm/kg LBM of carbohydrate], followed by repeated blood draws at baseline and at 5, 10, 15, 20, 25, 30, 45, 60, 90, 120, 150, and 180 minute after the start of meal ingestion. Plasma samples were stored at – 80ºC until assay. 2.3 Laboratory Analyses Glucose was assayed in 10 µl sera using a Sirrus analyzer (Stanbio, Boerne, TX). The mean intra- and inter-assay coefficients of variation (c.v.) for glucose analysis in the Core Laboratory are 1.28% and 1.53%, respectively. Insulin was assayed by immunofluorescence on a TOSOH AIA-II analyzer (TOSOH Corp., South San Francisco, CA); intra-assay CV of 1.5% and inter-assay CV of 4.4%. Wholebody insulin sensitivity was calculated as proposed by Matsuda et al. [24], where WBISI = 10,000/ √ (fasting glucose x fasting insulin) x (mean glucose x mean insulin during OGTT). The homeostatic model assessment of basal insulin resistance (HOMA-IR) was calculated using the formula: HOMA-IR = [fasting insulin (µU/ml) × fasting glucose (mmol/L)] / 22.5 [25,26]. Post-MMTT area under the curve (AUC) and incremental AUC for insulin and glucose were calculated using the trapezoidal method. [27]. The serum 25(OH)D assays were obtained commercially (Quest Diagnostics, Nichols Institute, San Juan Capistrano, California), using Liquid chromatography-tandem mass spectrometry (LC-MS/MS) methodology which is considered to be the reference standard for 25(OH)D assay [28]. Serum PTH was commercially assessed by a two-site immunoradiometric assay that detects intact

236


PTH (1-84) and the amino-terminally truncated PTH (7-84) fragments (normal range 10-65 pg/ml) (Quest Diagnostics Nichols Institute, San Juan Capistrano, California). 2.4 Statistical Analyses Demographic and body composition characteristics were compared between adults and adolescents as well as between EA and AA subjects. Chi-square (Fisher’s exact when expected cell counts were <5) and Student’s t-test were used for categorical and continuous variables, respectively. Spearman correlation coefficients were used to assess collinearity between serum 25(OH)D with the other independent variables. General linear models were used to assess the association of clinical characteristics with BMD and BMAD. Separate multivariable linear regression models were performed to adjust for potential confounders individually such as height, lean mass, percent body fat, fasting insulin, insulin AUC. P≤0.05 was considered statistically significant. Analyses were performed using SAS software (version 9.2; SAS Institute, Cary, NC). 3. RESULTS Table 1 illustrates the characteristics of adult and adolescent female subjects. Compared to adults, healthy adolescent females had significantly higher insulin AUC (P=0.0004), lower WBISI (P=0.0005) and higher fasting insulin (P=0.0002). Total fat mass, percent body fat, serum 25(OH)D and BMD were not significantly different between adults and adolescents. When both cohorts were stratified by race (Table 2), there were no statistically significant differences in age, BMI, percent body fat, or Zscore between AA and EA adolescents or AA and EA adults. Serum 25(OH)D was significantly lower among AA adolescents compared to EA adolescents (P<0.0001) and among AA adults compared to EA adults (P=0.0003). There was no difference in BMD Z-score between AA and EA adolescents or adults. The mean BMAD was statistically higher among AA adolescents compared to EA adolescents (P=0.0024). Spearman correlation coefficients between the independent variables and 25(OH)D (data not shown) demonstrate that there was a statistically significant correlation between 25(OH)D with total fat mass (rho=-0.597 and percent body fat (rho=-0.714) among EA adolescents. There were no significant correlations between the independent variables and 25(OH)D among AA adolescents, AA adults or EA adults. There was a moderately significant positive correlation between 25(OH)D with

237


BMD (rho=0.463, P=0.071) and with BMAD (rho=0.539, P=0.031) among AA adults only. Among adolescents and adults, there were no statistically significant differences in mean BMD or BMAD between those with serum 25(OH)D concentrations of 20 ng/ml or 30 ng/ml (data not shown). Table1.1.Descriptive, Descriptive, metabolic metabolic and characteristics Table andbone bonemineral mineral characteristics Variable Age (yr) Race: AA/EA Body weight (kg) Height (cm) 2 BMI (kg/m ) Region percent body fat (%) Lean mass (kg) 25(OH)D (ng/ml) 1,2 PTH (pg/ml) Bone mineral content (gm) Bone mineral density 2 (g/cm ) Whole body bone mineral 3 apparent density (g/cm ) Z-score Insulin AUC (uIU/ml) WBISI Fasting insulin (uIU/ml)

Adults (N=29) Mean± SD or n (%) 31.7± 8.8 16 (55.2)/ 13 (44.8) 66.9± 14.0 165.6± 6.5 24.3± 4.2 32.4± 7.4

Adolescents (N=49) Mean± SD or n (%) 15.7± 1.4 33 (67.3)/ 16 (32.7) 62.7± 12.2 164.7± 7.0 23.1± 4.0 29.7 ± 5.9

0.18 0.59 0.22 0.070

41.7± 5.3 23.3± 10.7 -2543.2± 380.3 1.2± 0.1

41.03 ± 6.0 19.3 ± 8.6 36.5± 14.6 2471.2± 349.2 1.2± 0.1

0.61 0.079 -0.40 0.15

0.095 ± 0.010

0.091± 0.008

0.0467

0.63± 1.1 6293.6± 2775.5 10.2± 5.6 5.4± 2.9

0.7±1.0 11,619.3± 6,174.2 5.6± 3.1 9.4± 5.8

0.89 0.0004 0.0005 0.0002

P <0.0001

Legend: Reported as mean ± S.D or n (%). Abbreviations: AA, African American; EA, European Legend:BMI, Reported as mean S.D or n25-hydroxyvitamin (%). Abbreviations: AA, African hormone; American; EA, American; body mass index; ±25(OH)D, D; PTH, parathyroid AUC, European BMI, body mass index; 25(OH)D, 25-hydroxyvitamin D; PTH, area under theAmerican; curve; WBISI, whole body insulin sensitivity index. Methods: Student’s t-test and chi1 2 square test were used to determine statistical missing frombody adults, n=16sensitivity missing parathyroid hormone; AUC, area undersignificance. the curve; n=29 WBISI, whole insulin from adolescents

index. Methods: Student’s t-test and chi-square test were used to determine statistical significance. 1n=29 missing from adults, Associations of BMD and BMAD with variables for adults and adolescents are illustrated in 2 n=16 missing Table 3. Among adults, body weight, BMI, andfrom lean adolescents mass were significant predictors of BMD.

There were no significant predictors of BMAD among adults. Serum 25(OH)D was not significantly associated with BMD or BMAD. Among adolescents, body weight, BMI, total fat Associations BMD and BMADbody withfatvariables for adults and adolescents mass, lean mass, inofaddition to percent were significant predictors of BMD and are BMAD. Similar to adults, 25(OH)Dadults, was not body significantly associated with BMD BMADwere illustrated in Table 3. Among weight, BMI, and lean ormass among adolescents. Among adolescents, AA race was significantly associated with BMD for percent body fat; and BMAD. The association BMDwere persisted after adjusting significant predictors of BMD.with There no significant predictors of BMAD among however, adjustment for insulin AUC (adjusted β=0.012, P=0.76), fasting insulin (adjusted β=0.062, P=0.067) and lean (adjusted β=0.046, p=0.072)with attenuated the BMAD. significance adults. Serum 25(OH)D wasmass not significantly associated BMD or Among of race with BMD. The association of AA race with BMAD persisted after adjusting for % adolescents, body weight, BMI, total fat lean mass, lean(adjusted mass, in additionP=0.012), to percent body fat (adjusted β=0.0076, P=0.0008), mass β=0.0059, andbody fasting insulin (adjusted β=0.0055, P=0.023), but did not persist after adjusting for insulin fat were significant predictors of BMD and BMAD. Similar adults, with 25(OH)D was not AUC (adjusted β=0.0027, P=0.41). Among adults, AA race was to associated BMD even after adjusting for fasting insulin (adjusted β=0.097, P=0.034) and insulin AUC (adjusted significantly associated with BMD or BMAD among adolescents. Among adolescents, β=0.10, P=0.036). Adjusting for percent body fat (adjusted β=0.087, P=0.065) and lean β=0.059, P=0.19) attenuated theBMD significance of AA race withassociation BMD among with AA mass race(adjusted was significantly associated with and BMAD. The adults. Fasting insulin and insulin AUC were strongly associated with BMD and BMAD in adolescents. for for percent body body fat, the BMD remained BMD persistedAfter afteradjusting adjusting percent fat;associations however, with adjustment for insulin statistically significant for fasting insulin, but not for insulin AUC. Among adolescents, BMD AUC (adjusted β=0.012, (adjusted β=0.062, increased 0.0055 [units] forP=0.76), every unit fasting increase insulin in fasting insulin after adjusting P=0.067) for percent and body fat. Fasting insulin and insulin AUC were not associated with BMD after adjusting for

lean mass (adjusted β=0.046, P=0.072) attenuated the significance of race with

238


BMD. The association of AA race with BMAD persisted after adjusting for % body fat (adjusted β=0.0076, P=0.0008), lean mass (adjusted β=0.0059, P=0.012), and fasting insulin (adjusted β=0.0055, P=0.023), but did not persist after adjusting for insulin AUC (adjusted β=0.0027, P=0.41). Among adults, AA race was associated with BMD even after adjusting for fasting insulin (adjusted β=0.097, P=0.034) and insulin AUC (adjusted β=0.10, P=0.036). Adjusting for percent body fat (adjusted β=0.087, P=0.065) and lean mass (adjusted β=0.059, P=0.19) attenuated the significance of AA race with BMD among adults. Fasting insulin and insulin AUC were strongly with BMD and BMAD in adolescents. lean mass.associated The associations with fasting insulin and insulin AUC with significant after adjusting for percent body fat and lean mass.

BMAD remained

2. Variable characteristics by race and age TableTable 2. Variable characteristics by race and age Variable Age (yr) Body weight (kg) 2

BMI (kg/m ) Height (cm) Percent body fat (%) Lean mass (kg) 25(OH)D (ng/ml) PTH (pg/ml) Bone mineral content (gm) Bone mineral density (g/cm) Whole body bone mineral 3 apparent density (g/cm ) Z-score Insulin AUC (uIU/ml) WBISI Fasting insulin (uIU/ml)

Adults Mean ± SD AA: 32.9±10.5 EA: 30.2±6.3 AA: 72.4±14.6 EA : 60.1±10.2 AA: 25.3±4.5 EA : 23.0±3.5 AA: 168.8±6.0 EA: 161.6±4.7 AA: 34.5±7.5 EA: 29.9±6.8 AA: 43.7±5.7 EA: 39.3±3.8 AA: 16.8±4.8 EA: 31.3±10.7 AA— EA -AA: 2718.6±334.6 EA: 2327.5±325.5 AA: 1.3±0.1 EA: 1.2±0.1 AA: 0.097±0.011 EA: 0.092±0.0006 AA: 0.4±1.3 EA: 0.9±0.8 AA: 6958.6±3124.1 EA: 5475.1±2111.6 AA: 8.8±3.3 EA: 11.8±7.4 AA: 5.6±2.6 EA: 5.3±3.4

P Value 0.43 0.016 0.14 0.0016 0.10 0.026 0.0003 -0.0038 0.031 0.15 0.19 0.16 0.18 0.79

Adolescents Mean ± SD 15.5±1.4 16.2±1.4 64.3±13.1 59.5±9.6 23.8±3.8 21.6±3.9 164.0±7.5 166.2±5.7 29.6±5.6 29.8±6.2 42.1±6.5 38.9±4.3 14.9±5.5 27.9±6.7 37.0±13.8 2 35.2±17.4 2516.9±387.5 2382.5±247.0 1.2±0.1 1.1±0.1 0.094±0.008 0.086±0.007 0.8±1.1 0.4±0.9 14223.9±6165.9 6988.8±2320.6 4.1±1.9 8.4±2.8 10.7±6.6 6.6±2.3

P Value 0.12 0.20 0.077 0.30 0.89 0.076 <0.0001 0.76 0.21 0.011 0.0024 0.30 0.0004 0.0002 0.0027

Legend: Reported as mean ± S.D or n (%). Abbreviations: BMI, body mass index; 25(OH)D, 25-

Legend: ReportedD;as mean ± S.D hormone; or n (%). Abbreviations: 25(OH)D, hydroxyvitamin PTH, parathyroid AUC, area under the BMI, curve; body WBISI,mass whole index; body insulin sensitivity index. Methods: Student’s t-testhormone; and2 chi-square testarea wereunder used to determine 25-hydroxyvitamin D; PTH, parathyroid AUC, the curve; statistical WBISI, whole 1 significance. n=9 missing from AA adolescents, n=7 missing from EA adolescents body insulin sensitivity index. Methods: Student’s t-test and chi-square test were used to determine statistical significance. 1 n=9 missing from AA adolescents, 2n=7 missing from EAadolescents

After adjusting for percent body fat, the associations with BMD remained statistically significant for fasting insulin, but not for insulin AUC. Among adolescents,

239


BMD increased 0.0055 [units] for every unit increase in fasting insulin after adjusting for percent body fat. Fasting insulin and insulin AUC were not associated with BMD after adjusting for lean mass. The associations with fasting insulin and insulin AUC with BMAD remained significant after adjusting for percent body fat and lean mass. Table 3. Associations of BMD and BMAD with outcome variables Table 3. Associations of BMD and BMAD with outcome variables Variable BMD

WB BMAD

Adults

Adolescents

β

P

β

P

Race (AA vs. EA (ref))

0.097

0.031

0.086

0.011

Body weight

0.0038

0.019

0.0066

<.0001

BMI

0.012

0.029

0.018

<.0001

Total fat mass

0.0045

0.068

0.0098

<.0001

Percent body fat

0.0040

0.20

0.0084

0.0023

Lean mass

0.011

0.0083

0.013

<.0001

25(OH)D

-0.0022

0.32

-0.0036

0.062

Insulin AUC

0.0000032

0.70

0.0064

0.016

WBISI

-0.0014

0.74

-0.0053

0.36

Fasting insulin

0.00090

0.91

0.0074

0.0065

Race (AA vs. EA (ref))

0.0050

0.17

0.0075

0.0024

Body weight

0.000060

0.65

0.00035

0.0002

BMI

0.00032

0.47

0.0010

0.0005

Total fat mass (kg)

0.000061

0.77

0.00057

0.0004

Percent body fat

0.000032

0.90

0.00054

0.0089

Lean mass (kg)

0.00017

0.62

0.00061

0.0019

25(OH)D

-0.000042

0.81

-0.00025

0.081

Insulin AUC (per 1000)

0.00030

0.66

0.00064

0.0046

WBISI

0.00010

Fasting insulin

-0.00034

0.76 0.60

-0.00075 0.00062

0.13 0.0018

Legend: The crude β coefficients (change in BMD/BMAD for every unit change in the select variable) Legend: The crude β coefficients (change in BMD/BMAD for every unit change in the select and P-values from the general linear model. Abbreviations: BMI, body mass index; 25(OH)D, 25variable) and P-values frommineral the general Abbreviations: BMI, Insulin body mass hydroxyvitamin D; BMD: bone density,linear BMAD:model. bone mineral apparent density, AUC: index; insulin area under the curve, WBISI: body insulin sensitivity index BMAD: bone mineral apparent 25(OH)D, 25-hydroxyvitamin D;whole BMD: bone mineral density,

density, Insulin AUC: insulin area under the curve,

Associations between BMAD with variables by race are illustrated in Table 4. Among EA WBISI: whole body insulin sensitivity index adults, insulin AUC and fasting insulin were not significant predictors of BMAD. Among AA adolescents, fasting insulin (β= 0.00052, P= 0.011) and insulin AUC (β= 0.00061, P= 0.029) were significant predictors of BMAD; however this association disappeared after adjusting Associations between BMAD with variables by race are illustrated in Table 4. for percent fat. Insulin AUC and fasting insulin were not significant predictors of BMAD for AA adults (fasting insulin, β= -0.00052, P=0.66; Insulin AUC, β = 0.00011, P= 0.91), EA Among EA adults, insulin AUC and fasting insulin were not significant predictors of adults (fasting insulin, β= -0.00028, P=0.63; Insulin AUC, β = -0.000096, P= 0.92) or EA adolescents (fasting β= -0.00029, P=0.73;insulin Insulin AUC, β =-0.00066,P=0.011) P= 0.53). and insulin BMAD. Among AAinsulin, adolescents, fasting (β=0.00052,

AUC (β=0.00061, P=0.029) were significant predictors of BMAD; however this association disappeared after adjusting for percent fat. Insulin AUC and fasting insulin were not significant predictors of BMAD for AA adults (fasting insulin, β=-0.00052, P=0.66; Insulin AUC, β=0.00011, P=0.91), EA adults (fasting insulin, β=-0.00028, P=0.63; Insulin AUC, β=-0.000096, P=0.92) or EA adolescents (fasting insulin, β=-0.00029, P=0.73; Insulin AUC, β =-0.00066, P=0.53).

240

Cambridge Journal of Education and Science 4. Analyses associations by by racerace and age Table 4.Table Analyses of ofassociations and age

WB BMAD Adolescents

WB BMAD Adults

Variable

European American Adolescents n=16 Adults n=13 β P

African American Adolescents n=33 Adults n=16 β P

Body weight

0.00021

0.30

0.00033

0.0006

BMI

0.00030

0.54

0.0011

0.0010

Region percent body fat Lean mass (kg)

0.000044

0.89

0.00086

0.0001

0.00059

0.18

0.00046

0.030

25(OH)D

0.000094

0.75

0.00015

0.58

Insulin AUC (per 1,000) WBISI

-0.00066

0.53

0.00061

0.029

0.0012

0.13

-0.0016

0.087

Fasting insulin

-0.00029

0.73

0.00052

0.011

Body weight

0.00020

0.28

-0.00011

0.59

BMI

0.00071

0.18

-0.00010

0.88

Region percent body fat Lean mass (kg)

0.00018

0.54

-0.00025

0.54

0.00047

0.35

-0.00021

0.70

25(OH)D

0.0000080

0.97

0.0011

0.076

Insulin AUC (per 1,000) WBISI Fasting insulin

-0.000096

0.92

0.00011

0.91

0.00018

0.49

0.00051

0.59

-0.00028

0.63

-0.00052

0.66

Legend: Abbreviations: BMI, body mass index; 25(OH)D, 25-hydroxyvitamin D; Insulin AUC: insulin area under the curve, WBISI: whole body insulin sensitivity index; WB BMAD- whole body apparent Abbreviations: BMI, body mass index; 25(OH)D, 25-hydroxyvitamin D; Insulin bone mineral density.

Legend: AUC: insulin area under the curve, WBISI: whole body insulin sensitivity index; WB BMAD: whole 4. DISCUSSION body apparent bone mineral density To our knowledge, little has been reported about the associations between insulin secretion

sensitivity and BMD and BMAD in healthy adolescents. The beneficial roles of insulin on 4. and DISCUSSION

skeletal health has been entertained by many authors [1], ed by the observations that

in type 1 diabetes and reported higher BMDabout in subjects with type 2 diabetes [4,5]. insulin Tolower our BMD knowledge, little has[2,3] been the associations between

We found that there are stronger associations of BMAD with fasting insulin and insulin AUC in AA adolescents. exert direct effect on cells as it promotes osteoblasts secretion and sensitivityInsulin and can BMD and BMAD inbone healthy adolescents. The beneficial proliferation and osteoblastogenesis and inhibits apoptosis [1]. Moreover, insulin acts synergistically with the health salutory bone insulin like growth factor-1authors (IGF-1) and roles of insulin on skeletal has effects been of entertained by many [1],PTH ed [1]. Moreover, studies have alluded to a signaling pathway connecting bone and glucose metabolisms, mainly interconnected pathway that and involves leptin,BMD in by the observations thatthrough lower anBMD in type hormonal 1 diabetes [2,3] higher osteocalcin, and adiponectin [29]. Our study suggests that higher fasting insulin levels and secretion observed in AA adolescents may be beneficial for their bone health. subjects insulin with type 2 diabetes [4,5]. We found that there are stronger associations of However, in adults, the insulin effect disappears. Therefore, it is possible that the peak bone mass in AA may be acquired during puberty in conjunction with the higher insulin.

BMAD with fasting insulin and insulin AUC in AA adolescents. Insulin can exert direct effect on bone cells as it promotes osteoblasts proliferation and osteoblastogenesis and inhibits apoptosis [1]. Moreover, insulin acts synergistically with the salutory bone effects of insulin like growth factor-1 (IGF-1) and PTH [1]. Moreover, studies have alluded to a signaling pathway connecting bone and glucose metabolisms, mainly through an interconnected hormonal pathway that involves leptin, osteocalcin, and adiponectin [29]. Our study suggests that higher fasting insulin levels and insulin secretion observed in AA adolescents may be beneficial for their bone health. However, in adults, the insulin effect disappears. Therefore, it is possible that the


241

peak bone mass in AA may be acquired during puberty in conjunction with the higher insulin. This observation should not be taken out of the context that pre-diabetes and type 2 diabetes (T2DM) adversely influences the bone health [6,7]. Prepubertal, obese children with pre-diabetes reportedly have lower bone mass compared to obese, non-diabetic children [7]. It is not known whether the bone is relatively spared in obesity despite the cellular resistance to insulin in critical tissues such as fat, liver and muscles. Pre-diabetes and T2DM are states of both insulin resistance and impaired insulin secretion, resulting in abnormal glucose regulation; hence, the increased incidence of poor skeletal health reported in those individuals [4,7] may not reflect the independent actions of insulin on bone. Corroborating other studies, we found that body weight, BMI, fat mass, and lean mass are associated with BMD in adolescents and young adults. The effect of insulin is mediated in part by fat mass among AA adolescents, which is suggested by the disappearance of the association between insulin measures and BMAD after adjusting for percent fat. Although total fat mass has a positive association with total bone mass, visceral adiposity measures reportedly have negative associations with bone mass [7]. We did not measure disparate adipose compartments, but found a strong positive correlation between total bone mass and percent fat in normal weight AA adolescents. When we adjusted for % fat, the association of BMD with insulin AUC and fasting insulin disappeared implying that the % fat influences the associations. We postulate that insulin affects fat deposition which in turn has beneficial effects on bone by some signaling factors such as leptin [30]. We have not assessed any mediators for this study. Similarly we have not measured subcutaneous vs. visceral adiposity to see if the association is influenced differentially by the type of fat compartment. Larger studies evaluating whether the insulin directly affects the bone, or if insulin influences fat mass, which in turn positively affects the bone will be helpful to delineate this speculation. Strengths of the study were that we included healthy, non-obese, nonsmoking, post menarchal adolescent females and adult females as our research subjects. Our study is unique in that we evaluated the insulin response to a mixed meal in a physiological fashion which allowed us to optimally delineate the insulin response to a meal. To our knowledge, this is the first study to assess relationships between meal-stimulated insulin and BMD in this particular age group. Moreover, we

242


found that the ethnic differences in insulin secretion in the critical adolescent time period of life influence BMD and BMAD. This study is also strengthened by the inclusion of adults in addition to adolescents as it clearly demonstrates the advantages of enhanced adolescent insulin secretion on BMAD. Despite strengths, it is not without limitations. We do not have their calcium intake data. It has been reported that bioavailable vitamin D may be more important in determining BMD and BMAD [31]. We have not assessed other factors that may potentially play a role such as free (unbound) vitamin D and IGF-1. We have not utilized peripheral quantitative computed tomography (pQCT) and hence cannot ascertain whether the better BMD in AA adolescents translates to better bone quality and microarchitectural integrity. Our study was limited by the small sample size particularly among the adult female cohort, which makes our findings less generalizable. 5. CONCLUSIONS Our data demonstrate that in non-obese, non-diabetic African American adolescents, insulin secretion of puberty is associated with greater BMD; however, the extent to which the greater BMD is beneficial to skeletal health warrants investigation. CONSENT All authors declare that written informed consent and assent was obtained from the parents and patients. ETHICAL APPROVAL The Institutional Review Board of the University of Alabama at Birmingham (UAB) approved both studies. Written informed consent in all subjects and assent in those <18 years was obtained before entry to the study. ACKNOWLEDGEMENTS This study was funded by UAB Diabetes Research Training Center (P60 DK079626)

and

by

Child

Health

Research

Center

Grant

K12

HD043397

(T0909180013), and was ed by the Center for Clinical and Translational Science (5UL1 RR025777). JAA was ed by the American Heart Association


243

(Greater Southeast ). The NORC core lab (P30DK56336) and DRTC core lab (P60DK079626) for laboratory analyses and body composition analyses are ed by grants from the National Institutes of Health. COMPETING INTERESTS Authors have declared that no competing interests exist. REFERENCES: 1. Thrailkill KM, Lumpkin CK, Jr., Bunn RC, Kemp SF, Fowlkes JL. Is insulin an anabolic agent in bone? Dissecting the diabetic bone for clues. Am J Physiol Endocrinol Metab. 2005;289(5):E735-45. 2. Rosenbloom AL, Lezotte DC, Weber FT, Gudat J, Heller DR, Weber ML, et al. Diminution of bone mass in childhood diabetes. Diabetes. 1977;26(11):1052-5. 3. Kemink SA, Hermus AR, Swinkels LM, Lutterman JA, Smals AG. Osteopenia in insulin-dependent diabetes mellitus; prevalence and aspects of pathophysiology. J Endocrinol Invest. 2000;23(5):295-303. 4. Schwartz AV, Sellmeyer DE, Strotmeyer ES, Tylavsky FA, Feingold KR, Resnick HE, et al. Diabetes and bone loss at the hip in older black and white adults. J Bone Miner Res. 2005;20(4):596-603. 5. Dennison EM, Syddall HE, Aihie Sayer A, Craighead S, Phillips DI, Cooper C. Type 2 diabetes mellitus is associated with increased axial bone density in men and women from the Hertfordshire Cohort Study: evidence for an indirect effect of insulin resistance? Diabetologia. 2004;47(11):1963-8. 6. Afghani A, Cruz ML, Goran MI. Impaired glucose tolerance and bone mineral content in overweight latino children with a family history of type 2 diabetes. Diabetes Care. 2005;28(2):372-8. 7. Pollock NK, Bernard PJ, Wenger K, Misra S, Gower BA, Allison JD, et al. Lower bone mass in prepubertal overweight children with prediabetes. J Bone Miner Res. 2010;25(12):2760-9. 8. Haffner SM, D'Agostino R, Saad MF, Rewers M, Mykkanen L, Selby J, et al. Increased insulin resistance and insulin secretion in nondiabetic AfricanAmericans and Hispanics compared with non-Hispanic whites. The Insulin Resistance Atherosclerosis Study. Diabetes. 1996;45(6):742-8.

244


9. Goran MI, Gower BA. Longitudinal study on pubertal insulin resistance. Diabetes. 2001;50(11):2444-50. 10. Loud KJ, Gordon CM. Adolescent bone health. Arch Pediatr Adolesc Med. 2006;160(10):1026-32. 11. Zemel BS, Kalkwarf HJ, Gilsanz V, Lappe JM, Oberfield S, Shepherd JA, et al. Revised reference curves for bone mineral content and areal bone mineral density according to age and sex for black and non-black children: results of the bone mineral density in childhood study. J Clin Endocrinol Metab. 2011; 96(10):3160-9. 12. Becker DJ, Kilgore ML, Morrisey MA. The societal burden of osteoporosis. Curr Rheumatol Rep. 2010;12(3):186-91. 13. Gueguen R, Jouanny P, Guillemin F, Kuntz C, Pourel J, Siest G. Segregation analysis and variance components analysis of bone mineral density in healthy families. J Bone Miner Res. 1995;10(12):2017-22. 14. Carrie Fassler AL, Bonjour JP. Osteoporosis as a pediatric problem. Pediatr Clin North Am. 1995;42(4):811-24. 15. Reid IR, Evans MC, Cooper GJ, Ames RW, Stapleton J. Circulating insulin levels are related to bone density in normal postmenopausal women. Am J Physiol. 1993;265(4 Pt 1):E655-9. 16. Abrahamsen B, Rohold A, Henriksen JE, Beck-Nielsen H. Correlations between insulin sensitivity and bone mineral density in non-diabetic men. Diabet Med. 2000;17(2):124-9. 17. Bachrach LK, Hastie T, Wang MC, Narasimhan B, Marcus R. Bone mineral acquisition in healthy Asian, Hispanic, black, and Caucasian youth: a longitudinal study. J Clin Endocrinol Metab. 1999;84(12):4702-12. 18. Baxter-Jones AD, Mirwald RL, McKay HA, Bailey DA. A longitudinal analysis of sex differences in bone mineral accrual in healthy 8-19-year-old boys and girls. Ann Hum Biol. 2003;30(2):160-75. 19. Kuczmarski RJ, Ogden CL, Grummer-Strawn LM, Flegal KM, Guo SS, Wei R, et al. CDC growth charts: United States. Adv Data. 2000;8(314):1-27. 20. Gossain VV, Rao DS, Carella MJ, Divine G, Rovner DR. Bone mineral density (BMD) in obesity effect of weight loss. J Med. 1999;30(5-6):367-76. 21. Marshall WA, Tanner JM. Variations in pattern of pubertal changes in girls. Arch Dis Child. 1969 Jun; 44(235):291-303.


245

22. Katzman DK, Bachrach LK, Carter DR, Marcus R. Clinical and anthropometric correlates of bone mineral acquisition in healthy adolescent girls. J Clin Endocrinol Metab. 1991;73(6):1332-9. 23. Carter DR, Bouxsein ML, Marcus R. New approaches for interpreting projected bone densitometry data. J Bone Miner Res. 1992;7(2):137-45. 24. Matsuda M, DeFronzo RA. Insulin sensitivity indices obtained from oral glucose tolerance testing: comparison with the euglycemic insulin clamp. Diabetes Care. 1999;22(9):1462-70. 25. Hosker JP, Matthews DR, Rudenski AS, Burnett MA, Darling P, Bown EG, et al. Continuous infusion of glucose with model assessment: measurement of insulin resistance and beta-cell function in man. Diabetologia. 1985;28(7):401-11. 26. Matthews DR, Hosker JP, Rudenski AS, Naylor BA, Treacher DF, Turner RC. Homeostasis model assessment: insulin resistance and beta-cell function from fasting plasma glucose and insulin concentrations in man. Diabetologia. 1985;28(7):412-9. 27. Matthews JN, Altman DG, Campbell MJ, Royston P. Analysis of serial measurements in medical research. Bmj. 1990;300(6719):230-5. 28. Roth HJ, Schmidt-Gayk H, Weber H, Niederau C. Accuracy and clinical implications of seven 25-hydroxyvitamin D methods compared with liquid chromatography-tandem mass spectrometry as a reference. Ann Clin Biochem. 2008;45(Pt 2):153-9. 29. Lee NK, Sowa H, Hinoi E, Ferron M, Ahn JD, Confavreux C, et al. Endocrine regulation of energy metabolism by the skeleton. Cell. 2007;130(3):456-69. 30. Thomas T, Burguera B. Is leptin the link between fat and bone mass? J Bone Miner Res. 2002;17(9):1563-9. 31. Powe CE, Ricciardi C, Berg AH, Erdenesanaa D, Collerone G, Ankers E, et al. Vitamin D-binding protein modifies the vitamin D-bone mineral density relationship. J Bone Miner Res. 2012;26(7):1609-16.

246


Raquel Caroline Andrade Paiva, Eduardo Jose Rodrigues Garbeloti, Milton Faria Junior and Carolina Baraldi Araujo Restini, Departament of Medicine, University of Ribeirao Preto (UNAERP), Ribeirao Preto, Sao Paulo, Brazil, Departament of Exact Sciences, University of Ribeirao Preto (UNAERP), Ribeirao Preto, Sao Paulo, Brazil

Self-perception of Venous Symptoms and Quality of Life Analysis in Wheelchair Athletes and Non-athletes: A Pilot Study ABSTRACT Aims: Evaluate the impact of the physical activity in individuals with muscular atrophy on the inferior (wheelchair s) considering two main aspects: the quality of life and the self-perception of the venous return symptoms. Place and Duration of Study: Data of handicapped non athletes were collected from a universitary physiotherapy clinic at the University of Hibeirao Preto, Hibeirao Preto, Sao Paulo, Brazil. Data of the athletes' sample (basketball players) were obtained from Cava do Bosque, Hibeirao Preto, Sao Paulo, Brazil, between September 2013 and December 2013. Methodology: This is a cross-sectional study, with a convenience sampling of wheelchair s: non athletes (n=12) and athletes (n=13). A socio-demographic questionnaire was applied. Self-perception of functional performance and of venous symptoms was evaluated by the VEINES-QOL/Sym, and the quality of life was evaluated by the WHOQOL-Bref. The statistical analysis was performed by the Chisquare test for VEINES-QOL/Sym, Student's t-test for WHOQOL-Bref and Student's t-test, proportion test and G-test for the socio-demographic questionnaire. Results: Twenty-three subjects were men (92%). Data of physical conditions, environmental and psychological

domains from WHOQOL-bref questionnaire

demonstrated no significant differences between the groups. On the other hand, social relations domain had higher values in athletes compared to non athletes (P<.05). Results from VEINES-QOL/Sym questionnaire (the questions 1, 2, 3, 4 (a, b, c), 5 (b, c), 6, 7 and 8 showed no statistically significance between the groups. Analyzing


247

the 4d (leisure activity) and 5a (time spent for daily activities) questions, higher values were observed for the athletes (P<.05). Conclusion: Considering the data obtained by WHOQOL/Bref survey, physical exercise improves the quality of life of wheelchair individuals. However, it has not been possible to establish the relationship between physical exercise and the improvement of self-perception on venous symptoms in wheelchair individuals. Keywords: handicapped; exercise; athletes; non athletes; cardiac output; venous symptoms. 1. INTRODUCTION Venous return is a hemodynamic mechanism that involves the transport of venous blood to the right atrium through veins focusing the right atrial pressure variation in relation to the rate of flow through the peripheral vasculature [1,2]. Elevated cardiac output (the volume of blood ejected by the heart per minute, which determines the amount of blood delivered to the exercising muscles) is regulated by the increase in skeletal muscle blood flow and venous return to the heart [3]. The great majority of cardiac output during exercise is devoted to the working skeletal muscle [4]. During dynamic exercise, the rhythmic contraction of the peripheral skeletal muscles results in the compression of the intramuscular veins, and imparts a considerable amount of kinetic energy to the venous blood and facilitates its return to the heart. The skeletal muscle pump has been shown to be very effective at emptying the venous vessels, since more than 40% of the intramuscular blood volume can be translocated centrally with a single muscular contraction [5]. Furthermore, the vast majority of venous outflow during dynamic muscular exercise occurs during the concentric phase of contraction, providing further credence to the notion that increases in intramuscular pressure are important sources of energy for the blood returning to the heart during exercise [6,7]. Exercise training optimizes the ventilatory oxygen uptake by increasing both maximum cardiac output and the ability of muscles to extract and use oxygen from blood. Beneficial changes in hemodynamic, hormonal, metabolic, neurological, and respiratory functions also occur with increased exercise capacity [8,9]. It is widely established that the practice of physical activities improves the muscular tonus and the physiologic hypertrophy of skeletal muscles increases the efficiency of venous return. Long-term moderate exercise training determines a

248


sustained improvement in functional capacity and quality of life in patients with chronic heart failure [10]. However, the overall life quality must be the most important reason to stimulate the abilities to practice physical activity [11]. In this way, regular physical exercise practicing means an improvement in lifestyle and may enhance health in many aspects besides physical, for example by facilitating and fostering social , i.e., positively impacting the global quality of life [12]. Venous diseases have been extensively studied through clinical [13,14] and observational studies [15]. The symptoms and clinical signs [16] are important tools to evaluate venous function. In addition to that, investigative studies based on biochemical markers [17,18] and inquiries that define the profile of the patients are also useful to improve the knowledge and to clarify ways to deal with the venous diseases and their complications [19-21]. Kahn et al. [22] described a comprehensive psychometric evaluation of a venous-disease-specific quality of life measure questionnaire that was developed and validated by Abenhaim et al. [23], in an independent sample of patients with acute deep venous thrombosis. Studies like these, whose subjects are wheelchair s, are rarely found. The purpose of the present study is to evaluate the impact of the physical activity in persons with lower limbs muscular atrophy considering two main aspects: the quality of life and the self-perception of the venous return symptoms. Therefore, we have delineated an observational cross sectional study in order to access the influence of the regular physical activity on those aspects. 2. METHODS 2.1 Subjects/Groups, Inclusion and Exclusion Criteria At the first with the potential subjects, they received an explanation concerning the objective of the study and then were invited to be part of the research. Twenty five volunteers attended the study. Inclusion criteria were people aged between 20-60 years old and wheelchair s of two groups: the ones who regularly practiced physical exercises and the ones who did not. Groups: Group 1: Twelve participants who did not practice regular physical activities and were being followed up in a universitary physiotherapy clinic-University of


249

Hibeirao Preto (UNAEHP), which is located at 2201, Costabile Homano Avenue, Hibeirao Preto, Sao Paulo, Brazil (zip code: 14096-030). It has been analyzed the real impact of venous return to individuals with paralysis of the lower limbs. The from this group were called non athletes. Group 2: Thirteen participants who practice physical activities regularly ( of the basketball team) on the Cava do Bosque, a municipal sports center that is located at 627, Camilo Matos Street, Hibeirao Preto, Sao Paulo, Brazil (zip code: 14090-210). This group was designed to analyze the impact of exercise on reducing the impacts of lower limb muscular atrophy on venous return. The of this group were called athletes. Subjects who could not answer the questionnaires alone, with acute coronary syndromes, coronary artery by grafting or percutaneous intervention during the first three months of these events were excluded as well as those with renal insufficiency (serum creatinine >2.0 mg/dL), hepatic insufficiency and uncontrolled hypothyroidism. 2.2 Study Procedures In any type of procedure, volunteers were held solely and exclusively, after approval and agreement, g the Informed Consent Form (ICF) on a voluntary basis. The study was previously approved by the Ethics Committee of The National Ministry of Health/University of Hibeirao Preto (CAAE: 18388513.7.0000.5498/ protocol: 462.531/2013). Subjects were submitted to respond three questionnaires: VEINES-QOL/Sym, Social-demographic questionnaire and WHOQOL-Bref [22-25]. The questionnaires were applied between September 2013 and December 2013. Hesearchers impartially informed the individuals about the objectives of each questionnaire, without any induction and/or intervention in order to avoid tendentious results, since the questionnaires were self-istered. 2.3 Questionnaires VEINES-QOL/Sym (Portuguese version) is a valid questionnaire, consisting of 26 questions, each one with 10 items that assess the self-perception of the chronic venous disease symptoms and performance of interviewees in their daily activities. The answers allow to predict, analytically, in which individuals, venous return is more

250


impaired and also evaluate the impact of this vascular disorder symptoms on their daily routine [22,24]. Social-demographic questionnaire: consisting of 10 questions (age, home address, marital status, quantity of children, living arrangements, current occupation, educational level and family income) that together point epidemiological individuals' profile [22]. WHOQOL-Bref (version in Portuguese) is a valid questionnaire that consists of 26 questions that assess the quality of life, physical capacity, psychological status, social and environmental interactions in which the interviewee is inserted. The responses made possible to identify and quantify the magnitude of daily limitations due to health problems of individuals included. The results of this tool complement the results of the first questionnaire (VEINES-QOL/Sym) [25]. 2.4 Protocol 2.4.1 WHOQOL-Bref protocol The WHOQOL-Bref was a WHO [26] questionnaire that was adapted and validated to Portuguese by Fleck et al. [25]. The WHOQOL-Bref module consists of 26 questions (with question number 1 and 2 on the overall quality of life), the answers follow Likert scale (1 to 5, the higher the score the better quality of life) [26]. Except for these two questions (1 and 2), the instrument has 24 facets, which make up 4 domains: Physical health (7 items), Psychological (6 items), Social relations (3 items) and Environment (8 items) [26]. This instrument will need to recode the value of questions 3, 4, 26. (1=5) (2=4) (3=3) (4=2) (5=1) [26]. To calculate each facet is just sum the values of interview answers and divide by the number of participants. After that, the average is made and the results will be from 1 to 5. The mean scores are then multiplied by 4 in order to make domain scores comparable with the scores used in the WHOQOL-100 and subsequently transformed to a 0-100 scale [26]. 2.4.2 VEINES-QOL/-Sym analysis The VEINES-QOL/Sym produces two scores, one is the estimate of the impact of Venous Chronic Disease on quality of life (the VEINES-QOL) and other related to symptoms resulting from Venous Chronic Disease (the VEINES-Sym) [24].


251

The items related to the symptoms are: heavy legs, aching legs, swelling, night cramps, heat or burning sensation, restless legs, throbbing, itching and tingling sensation [24]. It was not necessary to calculate this questionnaire's scores, because the purpose of the present study was to compare only the impact of the exercise in wheelchair individuals. 2.5 Statistical Analysis For all the questions involving the VEINES-QOL/Sym, except the questions number 4 and 5, the Likert scale was used. It consists of a psychometric response scale primarily used in questionnaires to obtain participant's preferences or degree of agreement with a statement or set of statements. Most commonly seen as a 5-point scale ranging from "Strongly Disagree" on one end to "Strongly Agree". The statistical analysis of VEINES-QOL/Sym questionnaire considered the questions 4 and 5 as dichotomic variables. All the questions/answers were tabulated on Excel before proceeding to the statistical analysis between athletes and non-athletes. The results from VEINES-QOL/Sym were analyzed by Chi-square test, which is used to investigate whether distributions of categorical variables differ from one another. It compared the tallies or counts of categorical responses between two independent groups. The test uses only actual numbers and not percentages, mean and proportions. The results of the WHOQOL-Bref were analyzed by unpaired Student's t-test. The data were expressed as Mean±SD. The results of the Social-demographic questionnaire were analyzed by Student's t-test and proportion test. Non-parametric G test was suitable applied for analyzing two independent samples for categorical data [27]. The differences between groups were considered significant at P<.05. To statistical analysis the following software packages were used: Graph Prism 5.03 (San Diego, CA-USA); Excel (Microsoft Corporation) and Bio Estat 5.0 (www.mamiraua.org.br).

252


To statistical analysis the following software packages were used: Graph Prism 5.03 (San Diego, CA-USA); Excel (Microsoft Corporation) and Bio Estat 5.0 (www.mamiraua.org.br).

3. RESULTS AND DISCUSSION

3. 3.1 RESULTS ProfileAND DISCUSSION

3.1Basic Profile characteristics of the subjects are presented in Table 1. Basic characteristics of the subjects are presented in Table 1.

Table 1. Baseline characteristics of the volunteers (n=25)

Table 1. Baseline characteristics of the volunteers (n=25) Characteristic Athletes n=13 No (%) or Non athletes n=12 No (%) or mean (range) mean (range) Sex Male 92.3%(12) 91.67%(11) Male 92.3%(12) 91.67%(11) Female 7.7%(1) 8.33%(1) Female 7.7%(1) 8.33%(1) Age Age 21-30years years 15.38%(2) 33.3%(4) 21-30 15.38%(2) 33.3%(4) 31-40 years 69.24%(9) 25%(3) 31-40 years 69.24%(9) 25%(3) 41-60years years 15.38%(2) 41.7%(5) 41-60 15.38%(2) 41.7%(5) Maritalstatus status Marital Single 61.53%(8) 58.33%(7) Single 61.53%(8) 58.33%(7) Married 38.47%(5) 41.67%(5) Married 38.47%(5) 41.67%(5) Occupation Occupation Work 53.85%(7) 0% Work 53.85%(7) 0% Non-work 0% 33.33%(4) Non-work 0% 33.33%(4) Retired 46.16%(6) 66.67%(8) Retired 46.16%(6) 66.67%(8) Schooling Schooling Basiceducation education 38.4%(5) 25%(3) Basic 38.4%(5) 25%(3) High school 46.25%(6) 75%(9) High school 46.25%(6) 75%(9) College 15.35%(2) 0% College 15.35%(2) 0% Habitation Habitation Alone 84.61%(11) 16.67%(2) Alone 84.61%(11) 16.67%(2) With relatives 15.39%(2) 83.33%(10) With relatives 15.39%(2) 83.33%(10) Continuousmedication medication Continuous Yes 53.85%(7) 100%(12) Yes 53.85%(7) 100%(12) No 46.15%(6) 0% No 46.15%(6) 0% Pre-existence of cardiovascular disease Pre-existence of cardiovascular disease Yes 23.07%(3) 58.33%(7) Yes 23.07%(3) 58.33%(7) No 76.93%(10) 41.67%(5) No 76.93%(10) 41.67%(5) Monthly income Monthly income Average(R$) 1923(mean) 1852(mean) Average(R$) 1923(mean) 1852(mean) The athletes groupgroup consisted in thirteen volunteersvolunteers (7.7% female, 92.3% male). 92.3% Most of male). the The athletes consisted in thirteen (7.7% female, volunteers (84.62%) were aged between 20-40 years and 61.63% were single. The non Most group of theconsisted volunteers (84.62%) were(8.33% aged female, between 20-40 years and athletes in twelve participants 91.67% male), most of 61.63% them (58.3%) was aged between 20-40 years and 58.33% was single.

were single. The non athletes group consisted in twelve participants (8.33% female, In of each absolute values of age (not ranges of age), it was not found significant 91.67% male), most of them (58.3%) was aged between 20-40 years and 58.33% was difference (Student's t-test) between the groups (P>.05); the H0 hypothesis was not

single.

In of each absolute values of age (not ranges of age), it was not found significant difference (Student's t-test) between the groups (P>.05); the H0 hypothesis was not rejected, thus assuming equal variances. At the same way, comparing the monthly income between the wheelchair s athletes and non athletes, the H0 hypothesis (P>.05, Student's t-test) was also not rejected.


253

Excluding monthly income and ranges of age parameters, G-test was applied [27]. The nonparametric G-test was used to compare ranges of age and marital status between both groups of wheelchair s. When comparing ranges of age (21-30; 31-40; 41-60), the H0 hypothesis of equality was not rejected for athletes and nonathletes groups (P=.0778). The condition of being an athlete or non athlete is not associated with marital status, since the hypothesis of equality H0 (P>.05) was not rejected. Regarding labor condition (occupation), the value of P was .0004 (P<.05), so the H0 hypothesis was rejected. This result demonstrates dependence between being an athlete and this condition (working/occupation). The level of education is also a factor that is related to being an athlete or not, because the H0 hypothesis of equality was rejected (P=0.0082, i.e., P<.05). According to the 2010 census conducted by IBGE (Brazilian Institute of Geographic and Statistic) [28], the vast majority of handicapped individuals had only basic education. This data also was observed on the non athletes profile (25% had basic education). On the other hand, the athletes group had an improvement on the schooling levels (15.3% undergraduate individuals). We may infer from these results that practicing sports can be a powerful motivation to keep on studying despite their physical limitations. Analyzing the data on the educational level and occupation, we were able to establish a positive association between higher educational levels and higher percentage of persons working. In the group of non athletes no one was working, and this was also the group that had the lower educational levels. Concerning living alone or with relatives, most athletes (wheelchair s) reported living alone. Comparing to the non athletes, the obtained value of P was lower than 0.5 (P=.0011), the H0 hypothesis of equality was rejected, hence there is dependence between living alone and practice of sports. Indeed living alone and working are associated. Working brings financial independence, which provides stability and self-assurance for the individual to live by himself. Among athletes, 53.85% are employed and as a result of that, a higher percentage (84.61%) of individuals live alone. The use of continuous medication among the wheelchair s is also another factor that is related to the fact of being or not an athlete (P=.0019). The long-term use of medication is another point. It was more prevalent in the non athletes group

254


(100%), while among the athletes, 53.85% declared to consume medicines continuously. The mentioned pre-existence of cardiovascular diseases, before the beginning of this research, was prevalent in the non athletes group (58.33%) than in the athletes (23.07%). Similarly to the analysis of the parameter "use of continuous medication", the pre-existence of cardiovascular diseases is positively associated to the disposition to be an athlete or non athlete. The H0 hypothesis of equality was rejected for this parameter (P=.0187, i.e. P<.05). The data revealed that the physical exercise has an important impact in the prevention of chronic disease's development, whether cardiovascular or not, and in minimizing the need of ongoing medication. As described by Chakravarthy et al. [29], there is an essential reduction in chronic disease on individuals who perform minimal physical activity. 3.2 WHOQOL-Bref Individuals who regularly practiced physical activity (athletes) had higher scores on the WHOQOL-Bref domains. The analysis between the groups showed significantly statistical difference (PS.05, unpaired Student's t-test) only in the third domain Table 2. Table 2. Comparison of the world health organization quality of life Bref Form (WHOQOL-Bref) between the non athletes and the athletes groups, Ribeirao Preto, SP, Brazil, 2013 Assessment Domain 1 Domain 2 Domain 3 Domain 4

a

Non athletes (n=12) 78.28±10.7 85.53±6.37 71.6±5 79.52±4.43 a

Athletes (n=13) 83±5.14 90.43±2.26 85.06±2.33 77.8±8.09

P 0.315 0.106 0.013 0.605

aHigher scores indicate better outcome. Scores are shown as mean±standard deviation

Differently to the 3o domain, the comparisons of the scores related to other domains (1Q, 2Q and 4Q) did not present significant statistical difference. The first domain refers to physical conditions, and considers facts like energy to execute daily activities, sleep quality, mobility and physical discomfort. The second domain deals with psychological conditions, such as self-esteem, spirituality, positive feeling and self-appearance. The fourth domain concerns environmental conditions, such as security, transportation and social care, which are all independent variables. The absence of statistical difference among the groups in fourth domain could

be


255

explained as not depending on the subjects, since the Brazilian government supplies those variables. The third domain is related to social relationships, such as personal relationships and social . In these aspects, there were significant statistical difference between the results obtained from athletes and non athletes. Our results were in accordance as demonstrated by Resnick [12], that regular physical exercises enhance health, facilitate and foster social , and positively affect the quality of life, thus leading to improved social life and interaction. 3.3 VEINES-QOL/Sym The results obtained from VEINES-QOL/Sym are presented on the Table 3. It is possible to observe that only the answers for the 4d and 5a questions are statistically different between the groups of wheelchair s (P<.05, Chi-square test). The Table 3 shows the analysis between the athletes and non athletes groups, when analyzed using the Chi-square test. The answers related to the question 4d showed that 84.6% of the wheelchair athletes did not feel limited to have leisure activities due to leg injury, and just 41.6% of the non athletes answered the same. This fact can be an indication that the regular physical exercise increases the individual motivation. Table 3. Statistically significance between the wheelchair s: athletes and non Table 3. Statistically significance between the wheelchair s: athletes, in VEINES-QOL/Sym questionnaire

athletes and non athletes, in VEINES-QOL/Sym questionnaire

Question 04-d Does your leg problem now limit you in social or leisure activities in which you are sitting for long periods? 05-a During the past four weeks, did you cut down the amount of time you spent on work or other activities?

Athletesxnon athletes (P-value) 0.025** 0.046**

Q: question. (**P<.05)

not

The answers the question 5athat showed that The answers givengiven to the to question 5a showed 92.3% of the92.3% athletesof didthe not athletes notice anydid difference on the time spent for daily activities, and 58.3% of the non athletes declared notice any difference on the time spent for daily activities, and 58.3% of the non likewise.

athletes declared likewise.

The questionnaire is limited in of time, only assessing the past four weeks. Since both groups have been using is wheelchair long time (eight years hypothesize The questionnaire limited for in a of time, only minimum), assessingwethe past four that the athletes could not realize the real impact of how positively practicing regular physical theytime have(eight only been exercises the execution of daily activities, because weeks. Since can bothinterfere groupsin have been using wheelchair for a long years playing basketball for two years.

minimum), we hypothesize that the athletes could not realize the real impact of how The issues analyzed with the other answers did not statistical differences when

positively practicing regular physical exercises can indicates interferethat in physical the execution daily comparing the data of athletes and non athletes. This exerciseof does not reduce self-perception of venous symptoms, and possibly does not reduce the activities, because they have only been playing basketball for two years. development of a venous disease. This fact could be explained when considering that both athletes and non athletes are conditioned to a wheelchair status, i.e., they are limited to perform only sitting activities, which decrease the work of the lower limbs muscles [30]. Although the literature presents solid data concerning the stimulation of cardiac function and its beneficial relationship with venous return [1,2], regular physical activity (basketball) of the superior , accomplished by wheelchair athletes included in the present research,

256


The issues analyzed with the other answers did not statistical differences when comparing the data of athletes and non athletes. This indicates that physical exercise does not reduce self-perception of venous symptoms, and possibly does not reduce the development of a venous disease. This fact could be explained when considering that both athletes and non athletes are conditioned to a wheelchair status, i.e., they are limited to perform only sitting activities, which decrease the work of the lower limbs muscles [30]. Although the literature presents solid data concerning the stimulation of cardiac function and its beneficial relationship with venous return [1,2], regular physical activity (basketball) of the superior , accomplished by wheelchair athletes included in the present research, was not proven enough to improve self-perception of venous return. 4. STUDY LIMITATIONS The cross sectional nature and the influence of seasonal variations are some of the limitations of the study. The main limitations of the present study are related to the recordatory. To conduct the study using questionnaires, it is necessary to rely on the memory of the respondent. Some of the information may be inaccurate due to forgetfulness. The small number of subjects able to fit in the study is another important limitation (being a wheelchair and practicing a group sports). However, all individuals were assessed using two different validated instruments (VEINES0OL/Sym and WHO0OL-Bref). 5. CONCLUSION The practice of regular physical activity may be a direct causal factor in the motivation for individuals who live alone, since sports provide greater self-esteem and more confidence. In addition to that, physical exercises can be considered activities of social interaction, which reduce the isolation of the individual and decrease the family emotional dependence. The financial and emotional independence, which come from working, are reinforced by the improvement of self-confidence, which is stimulated when practicing sports in groups, such as basketball. This fact observed in the athletes highlights the different profile comparing to the non athletes wheelchair s.


257

Considering specifically the data obtained by WHOQOL/Bref survey, physical exercise improves the quality of life of wheelchair individuals. However, it has not been possible to establish the relationship between physical exercise and the improvement of self-perception on venous symptoms (VEINES-QOL/Sym). CONSENT All authors declare that, 'a written informed consent was obtained from the patients/participants for publication of this study'. ETHICAL APPROVAL Ethics Committee of The National Ministry of Health/University of Hibeirao Preto, Sao Paulo, Brazil (CAAE: 18388513.7.0000.5498/ protocol: 462.531/2013). ACKNOWLEDGEMENT The work was self sponsored without any assistance. COMPETING INTERESTS Authors have declared that no competing interests exist. REFERENCES: 1. Brenglemann GL. A critical analysis of the view that right atrial pressure determines venous return. J. Appl. Physiol. 2003;94:849-59. DOI: 10.1152 /japplphysiol.00868.2002. 2. Bada AA, Svendsen JH, Secher NH, Saltin B, Mortensen SP. Peripheral vasodilatation determines cardiac output in exercising humans: insight from atrial pacing. J Physiol. 2012;590(8):2051-60. DOI: 10.1113/jphysiol.2011.225334. 3. Harms CA. Effect of skeletal muscle demand on cardiovascular function. Medicine & science in sports & exercise. 2000;32(1):94-9. DOI:0195-9131/ 00/3201-0094/0. 4. Beard DA, Feigl EO. Understanding Guyton's venous return curves. Am J Physiol Heart Circ Physiol. 2011;301:H629-33. DOI:10.1152/ajpheart.00228. 2011.

258


5. Stewart JM, Medow MS, Montgomery LD, McLeod K. Decreased skeletal muscle pump activity in patients with postural tachycardia syndrome and low peripheral blood flow. Am J Physiol Heart Circ Physiol. 2004;286(3):H1216-1222. 6. Folkow B, Gaskell P, Waaler AB. Blood flow through limb muscles during heavy rhythmic exercise. Acta Physiol Scand. 1970;80(1):61-72. DOI:10. 1111/j.17481716.1970.tb04770.x. 7. Hogan MC, Grassi B, Samaja M, Stary CM, Gladden LB. Effect of contraction frequency on the contractile and non contractile phases of muscle venous blood flow. J Appl Physiol. 2003;95(3):1139-44. 8. Sullivan MJ, Higginbotham MB, Cobb FR. Exercise training in patients with chronic heart failure delays ventilatory anaerobic threshold and improves submaximal exercise performance. Circulation. 1989;79:324-329. DOI: 10.1161/0. 9. Hambrecht R, Niebauer J, Fiehn E, Kalberer B, Offner B, Hauer K, et al. Physical training in patients with stable chronic heart failure: effects on cardiorespiratory fitness and ultra structural abnormalities of leg muscles. J Am Coll Cardiol. 1995;25(6):1239-49. DOI: 10.1016/0735-1097(94)00568-B. 10. Belardinelli R, Georgiou D, Cianci G, Purcaro A. Randomized, controlled trial of long-term moderate exercise training in chronic heart failure. Circulation. 1999;99:1173-82. 11. Shephard RJ. Independence: A new reason for recommending regular exercise to your patients. Phys Sportsmed. 2009;37(1):115-8. DOI: 10.3810. 12. Resnick B. A seven-step approach to starting an exercise program for older adults. Patient Educ Couns. 2000;39(2):243-52. 13. Prandoni P, Villalta S, Bagatella P, et al. The clinical course of deep vein thrombosis. Prospective long term follow up of 528 symptomatic patients. Haematologica. 1997;82:423-8. 14. Miron MJ, Perrier A, Bounameaux H. Clinical assessment of suspected deep vein thrombosis: comparison between a score and empirical assessment. J Intern Med. 2000;247:249-54. 15. Fowkes FJ, Price JF, Fowkes FG. Incidence of diagnosed deep vein thrombosis in the general ppopulation: Systematic review. Eur J Vasc Endovasc Surg. 2003;25:1-5. 16. Perrier A, Desmarais S, Miron MJ, et al. Non-invasive diagnosis of venous thromboembolism in outpatients. Lancet. 1999;353:190-5.


259

17. Bounameaux H, de Moerloose P, Perrier A, Reber G. Plasma measurement of D-dimer as diagnostic aid in suspected venous thromboembolism: An overview. Thromb Haemost. 1994;72:1-6. 18. Fraser D, Moody A, Martel A, Morgan P, Davidson I. Diagnosis of lower-limb deep venous

thrombosis: a prospective blinded study of magnetic resonance direct

thrombus imaging. Ann Intern Med. 2002;136:89-98. 19. Strandness DE, Jr, Langlois Y, Cramer M, Randlett A, Thiele BL. Long-term sequelae of acute venous thrombosis. JAMA. 1983;250:1289-92. 20. Lamping DL, Schroter S, Kurz X, Kahn SR, Abenhaim L. Evaluation of outcomes in chronic venous disorders of the leg: development of a cientifically rigorous, patient-reported measure of symptoms and quality of life. J Vasc Surg. 2003; 37:410-9. 21. Kahn SR, Shbaklo H, Lamping DL, Holcroft CA, Shrier I, Miron MJ, et al. Determinants of health-related quality of life during the 2 years following deep vein thrombosis. J Thromb Haemost. 2008;6:1105-12. 22. Kahn RS, Lamping LD, Ducruet T, Arsenault L, Miron JM, Roussin A, et al. VEINES-QOL/Sym questionnare was reliable and valid disease-specific quality of life measure for deep venous thrombosis. Journal of clinical epidemiology. 2006;59:1049-56. 23. Abenhaim L, Kurz X. The VEINES study (Venous Insufficiency Epidemiologic and Economic Study): An international cohort study on chronic venous disorders of the leg. VEINES Group. Angiology. 1997;48(1):59-66. 24. Moura, de FMR, et al. Cross-cultural adaptation of the questionnaire veines / QOL-Sym: Assessment of quality of life and symptoms of chronic venous disease. Jornal Vascular Brasileiro. 2011;10. Portuguese. 25. Fleck PA, et al. Application of the Portuguese version of the abbreviated instrument for assessing the quality of life "WHOQOL-bref." Health Magazine Publishes. 2000;34:178-83. Portuguese. 26. World Health Organization. Manual of WHOQOL, 1998. Available: http: //www.who.int/mental_health/evidence/who_qol__manual_98.pdf.Accessed on 15th March 2014. 27. Kevin R, Murph BM, Allen W. Statistical power analysis: A simple and general model for traditional and modern hypothesis tests. 4th ed. Taylor & Francis group or Routledge's. New York, NY; 2014.

260


28. IBGE. General characteristics of the population, religion and people with disabilities. Brazilian demographic census. 2010;72-89. Portuguese. 29. Chakravarthy MV, Joyner MJ, Booth FW. An obligation for primary care physicians to prescribe physical activity to sedentary patients to reduce the risk of chronic health conditions. Mayo Clin Proc. 2002;77(2):165-73. 30. Seki K, Sato M, Handa Y. Increase of muscle activities in hemiplegic lower extremity during driving a cycling wheelchair. Tohoku J Exp Med. 2009; 219 (2):129-38.

261


Education Humanities & Social Sciences

Wang Ping, English Department, College of Foreign Languages, Jiaxing University, China

Change and Development: A Case Study of the Implementation of Mandarin Chinese into the UK School Timetable ABSTRACT: Implementing Mandarin Chinese into the UK school timetable is causing a big challenge and change within the Modern Foreign Language department (MFL). This paper explores some of the issues related to this new change within the MFL department. It begins with the initiative and the context of the challenge and change. Then it reviews resistance and its resources to the change. The next part goes through how these barriers were overcame and the final part of the paper summarises some useful suggestions for those who want to implement similar change within a MFL department in the UK. Keywords: managing the change; mandarin Chinese; the UK school; barrier. 1. INTRODUCTION One of the reasons for the departure of a Spanish colleague in the summer of 2006 was the direct consequence of the implementation of Mandarin Chinese in the Modern Foreign Language (MFL) curriculum. The number of full time staff in the MFL department had increased from seven to nine. The governing body and strategic leadership team had looked at the implications for and against this measure, and had concluded that the school was able to only financially justify eight full time staff in the MFL department. Everyone in the department felt bad because it was the first time in my formal school that someone had to leave. Of course, other colleagues left in the past, but they chose to do so for personal and family reasons. This informs what [1] finds that implementing a new language program may effect change within a given

262


school, and staffing, instructional organization, allocation of human and material resources, and student and staff timetables are a few examples of areas that may be affected. Implementing Mandarin Chinese into the UK school timetable is causing a big challenge and change within the MFL department. According to [2], about 60% of the teachers claimed they were qualified in teaching Mandarin Chinese. They were either qualified teachers in China or in the UK but in subjects other than Mandarin Chinese. Most of those unqualified teachers were qualified English teachers in China. Therefore it might not take long to train them to be. [3] (p.229) states that linguistic theories are the backbone of language teaching in the sense that they equip teachers with analytical tools to solve language problems on the job. For instance, an understanding of the importance of appropriateness in speech would provide a teacher with a sound base for teaching ‘chi fan le ma?’ (‘Have you eaten?’) as an opening greeting rather than the conventional ‘nihao!’ (hello!). [4] shows his concern on the major challenges facing by native speakers Mandarin Chinese teachers in Australia: 1. “Acculturation: This applied particularly to the educational environment where behavioural patterns and attitudes of students as well as interpersonal relationships among teaching staff differed greatly from those which a native teacher would have experienced in a Chinese learning environment. 2. Pronunciation: It seems to be a common phenomenon that native speakers whose mother tongue is other than the Mandarin dialect speak Mandarin with a pronounced accent, and some have great difficulty in mastering particular Mandarin sounds. In general, native speakers from Malaysia, Singapore, Hong Kong and to a lesser degree, Taiwan, fall into this category. 3. Romanisation: Taiwanese, even those whose native tongue is Mandarin, would have no exposure to the pinyin Romanisation system”. The issues mentioned above also confronted the Mandarin Chinese teachers surveyed in the UK, especially pedagogical and classroom management problems. [3] explained that native speakers typically came from an educational environment in which students expected to be led by teachers to a greater extent than their Western counterparts. In such an environment, teachers also prefer a more teacher-centred style of classroom management than Western colleagues. Another common problem may be language-related. [5] noticed this among non-English native student teachers in the UK, who found that such teachers often faced challenges in teacher-pupil relationships. These were primarily about understanding what students were saying to


263

each other and to the teacher, knowing when students were serious or trying to take advantage, understanding humour and sarcasm, and being made to feel ‘foreign’ by the students. Procedure-related problems such as understanding hierarchies or disciplinary procedures for students, identified by [5], were also found among the part-time Mandarin Chinese teachers who responded to the survey. Moreover, the lack of adequate textbooks and other teaching and learning materials in Mandarin Chinese is a concern for teachers. However, as [6] (p.131) claimed that there is no such thing as an ideal textbook. Materials are but a starting point, teachers are the ones who make materials work; they make them work for their students and for themselves in the context in which they teach. Mandarin teachers perhaps should not depend too much on a formally approved textbook, as they once would in the context of the Chinese education system. Finally, most Mandarin Chinese teachers in the UK complain that the GCSE and A-level Mandarin Chinese examinations are intended for British-born Chinese who speak Mandarin at home, but are too difficult for most British students. Any change is complex because it is inextricably linked to our emotions: sorrow at the sense of loss of the old, and anxiety at the uncertainties that the new will bring [7] (p.16). This paper is going to explore some of the issues related to this new change within the MFL department. It begins with the initiative and the context of the change. Then it reviews resistance and its resources to the change. The next part goes through how these barriers were overcame and the final part of the paper will summarise some useful suggestions for those who want to implement similar change within a MFL department in the UK. In a word, the paper focuses its on the following questions: what problems lie ahead for the secondary schools in the UK school context? How is Mandarin Chinese taught in the secondary schools in the UK? 2. BACKGROUND AND CONTEXT The importance of MFL is said to lie in helping pupils to understand and appreciate different cultures and countries; and to think of themselves as citizens of the world [8] (p.162) and if education must enable us to respond positively to the opportunities and challenges of the rapidly changing world in which we live and work [9] (p.3), we would assume that within any MFL department today, what languages to teach is a question. In addition, what do “opportunities” mean in of foreign languages? When Moon says that the structure of employment in the twenty-first century

264


is likely to have a greater European and international character, the ability to communicate in a second or third language, or even to learn a new one quickly, could become crucial to many jobs [10] (p.91). What does he mean by “international character’’? What changes are happening in the UK in of international relationship? We will agree that China’s international importance, relevance and profile are increasing. In the UK, the government departments of education in English, Wales and Scotland, together with the British Council, have agreed on a strategy to the learning Mandarin Chinese through direct access to native speakers, school linking and collaborative activities. Qualified and experienced teachers from China are recruited to act as Chinese language assistants. Confucius classes are established in the UK secondary schools and fully-trained Mandarin teachers are sent to boost the classroom teaching. Statistic shows that it is still not very common for secondary schools in the UK to include Mandarin Chinese on timetable, though a significant number of schools have started to offer Mandarin Chinese. So why did the MFL department of my school decide to do so? Before I answer the question, I will give a very brief description of the school. It is a catholic girl’s school in London. The school is a “language college”. Traditionally, it only offered French, then Spanish on school’s timetable. Today, it offers seven languages in all, 3 in curriculum time, the others in twilight time: French, Spanish, Russian, Italian, Portuguese, Japanese and Mandarin (which was started in 2001). 56% of the students are girls whose parents are first or second generation immigrants from Africa and Caribbean. In the local community, unemployment is high, and the number of pupils who receive free school meals is an indicator of the socioeconomic background of these families. I agree with Fullan that less-well-educated communities are not as likely to initiate change or put effective pressure on educators to initiate change on their behalf [11] (p.62). Therefore the new policy in MFL in my school is not because of pressure from parents. According to Fullan, one of the factors affecting initiation of a specific educational change is the “access to information [11] (p.57).” It is true in my school case. The Head of MFL department and coordinator of Language College spends large amounts of time at conferences and in workshops within ongoing professional networks of communication among her peers, which contributes to her identifying the need for a new direction for the development of the MFL department–to offer Mandarin Chinese and to implement it into school timetable.


265

However, that only the Head of MFL department should identify the need for the change is not enough. Another very important factor affect the initiation is “advocacy from central and /or school s”. As Fullan claims, at the school level, the principal has always been the “gate-keeper” of change, often determining the fate of innovations coming from outside or from inside [11] (p.59). The current principal in my school was appointed two years ago. As a new Head, she was very keen to implement something new in the school, and to the Language College ethos. Also, she shows how important “marketing the school or selling the school” [12] it is for her. Since the establishment of the so-called ‘quasi-market’ in education, parental choice, open enrolment, age-weighted pupil funding, and a mixture of different kinds of schools in any locality are all intended to engender a climate of competition [13,14,15,16]. It is therefore not surprising that she was very ive for this new policy. However, will it be easy to implement it? 3. RESISTANCE AND CAUSES According to [17] (p.172), it is often easy to identify the need for change but agreeing on the direction of change is another matter, especially when people are still arguing about the place of MFL in the school curriculum. Even if not everyone is as extreme as Williams who insisted that allowing young people to give up MFL after Key Stage 3 is wise and it would be even wiser to take the more radical step of limiting compulsion to just one year because this knowledge cannot be said to be of utility to the vast majority of English-speakers. There is a conspicuous lack of hard evidence that foreign language skills will increase productivity and employment [18] (p.117). Many educators more or less take his side. My school is not an exception. [19] identified this reason for resisting change as “belief that change is unnecessary”. “Resistance is always a likely response, especially in the early of a change initiative and most frequently among the more experienced and long-serving of a teaching community” [20]. Other of staff, including some of the Strategic Leadership Team in my school expressed their doubts when the new plan was raised. At most of the UK secondary schools, French had always been the accepted traditional language. All pupils learned French from Year 7 to 11, and all had a year of Spanish in year 9. The Head of Department said it took her three years to raise the status of Spanish to the same level as French in the department. Spanish and French are now taught to all pupils having the same percentage of curriculum time over the 3 years at the cost of one fewer hour on Technology. In fact, one nature of change

266


was identified by [21] as “structural and systemic”, which means “any real change will affect the whole system, in that change in one part of institution has a knock-on effect in other parts”. As a result, it is understandable that other department might resist the change due to the possible “loss of status and power” [19], if another new language is taken into timetable. Besides the resistance from the colleagues from other departments, as we all know, learning foreign language requires substantial investment of resources. Thus it makes the task even harder that the possible cost of taking a completely different language into school timetable. Even as early as in 1976, the Prime Minister of the time, James Callaghan questioned in a speech the value for money of the British education system [7] (p.1). Is it worth investing in new teachers, buying new textbooks and building up other resources needed for this Mandarin Chinese subject? Does the school have some other more urgent needs for this money? Thus the second cause of the resist is due to “the relatively high cost” [19]. Even the Head and Head of the Department are very ive; the resource of Mandarin is still quite limited in the department compared with French and Spanish. Let along the additional materials, they don’t have enough textbooks for each student therefore the Mandarin teacher needs to do lots of photocopies. Within the MFL department, the change is likely to be resisted if it threatens the job security of those affected by it [19]. In the case of my working school, Spanish is directly threatened by this new policy. Year seven girls used to learn French and Spanish at the same time. Now, all Year 7 girls are doing two of French, one term of Spanish, and one term of Mandarin, which means fewer hours for Spanish, of course. That is why one Spanish teacher will have to leave. In addition, even if it is not that serious to cause the threaten of “job security”, other language teachers might still feel what [22] (p.75) described that in some schools where there were already two languages on offer in the lower school, colleagues might be unwilling to see a third introduced because they would be seen as ‘competing’ for pupils at the option stage. In my school all students in Year 8 choose two from French, Mandarin or Spanish. No teachers would be happy to see the students drop her/his subjects and naturally they all hope to keep their talented and well-behaved students so that they could have better candidates for GCSE and A-level exams. Thus the competition arose from here: who is to learn what language? In the case of my school, 45 girls chose to do Mandarin and thirty of them got the chance. The Head had planned to choose girls who were well behaved and also gifted in Languages to learn Mandarin because


267

it is much more difficult than European languages. However, the final list of the students, which was decided by a French teacher because the Head of the department was away for a school trip, turned out to be a mixed one with several students who were very difficult to manage and didn’t take the subject seriously. Therefore, we can sense the resistance from other language teachers, which is quite natural response. 4. STARTING SMALL AND THINK BIG [23] describes the change process as having three major components: initiation, implementation and institutionalisation. In the case of my school, the change is still at early “implementation” stage because it is only in the second year. So what might be interesting is how the Head of MFL department managed to overcome the resistance to start the implementing Mandarin into school timetable by distributing the school kids in the different classes as a lash-up or contingent measure of meeting the resistance. [24] suggested that if necessary, implement change initially on a small scale and Fullan [25] also said “starting small and think big”. That is exactly what the Head of MFL department in my school does. Right at the beginning, she knew what her long-term goal was. But she didn’t implement the change suddenly. Instead she started to offer Mandarin in one of the after school clubs in 2001. In order to help the students, staff and parents know more about China and Chinese culture so that the learning of Chinese language becomes more acceptable in the school organised by British council in 2004, in which the students have opportunities for with speakers of the language, through structured interviews, letters or e-mail messages, face-to-face meetings, art, music, song and student exchange programs, which also make learning the target language meaningful. And it turned out to be a big success. Students and staff came back from China and shared their experienced community, she started to the Summer Mandarin Immersion Trip to China with their family and peers, which contributed to a Chinese atmosphere in the school and community. At the same time, with from the Head and the Governors of the school, she decided it was time to seriously begin the innovation within the department. First she found a Chinese Language Assistant via British Council who actually is an experienced teacher in China. In this way it saves her time to train a new teacher and saves the school money if we bear in mind that “relatively high cost” was always one cause of the resistance.

268


In order to avoid resistance from other departments, she kept it within the MFL department. Chinese was taught in curriculum time by sharing with Spanish’s time thus it didn’t affect any other department. During the process, she knows that telling people about the progress of the change can help to maintain commitment to the change [24]. Also according to [26], one of the key factors for success at this stage is early on progress made. Therefore, she herself first continually showed her commitment to this new change within the department. For example, she fully ed the new Mandarin teacher with resource and classroom management. She helped the new Chinese teacher with the techniques of Information Technology. She encouraged the new teacher to participate in professional development activities and teach her how to arrange and design a variety of interactive learning activities for students. She changed the new teacher’s view towards the assessment - either an aid to learning or a process which enabled students to demonstrate their knowledge and skills in the target language, based on curricular expectations. She helped this new teacher from China adapt gradually in the education system in the UK by involving the teacher in accessing a variety of professional development activities in language learning. She used to comment: “Technology can provide greater access real-world problems and authentic contexts for facilitating Mandarin learning and teaching, and provide alternative methods of representing and communicating knowledge. It fosters innovation, facilitates dialogue and offers potential for developing new practices in the education and research communities. And education technology can be crucial to the success of any language learning and teaching program. Professional development, which s effective practice, is essential to the successful use of any technology, resource or application”. And she never forget inform the Head and the Governor of any progress about the change. For instance, BBC reported the Mandarin Project in Lauriston primary school run by the Chinese teacher; the Mandarin lesson was filmed by both “ITV” and “CNN”. This was, of course, on “News Letters” to parents, too. All these send out a message to both school and community: It is right to implement Mandarin into school timetable. Even so, the program assessment was held by the school authority to find the language program was reviewed periodically to ensure quality; and to find the assessment strategies adopted were valid and reliable measures of program outcomes.


269

At the beginning, some of the Strategic Leadership Team was not happy because she sent the Mandarin teacher to teach Mandarin in local primary school for free. But later the was that the Mandarin project in the primary school became so famous that more primary schools in the district wanted it. Especially one primary school, with which the Principal of my school was trying hard to forge link ed her asking for help with starting Mandarin lessons. Mandarin now became the ‘ambassador’ of the school. Nobody doubts that it is a waste of money to send the Mandarin teacher to primary schools anymore. Furthermore, she even made Mandarin earn money for the school. This is also shown in the research by [1]: “The school authority, school s, counsellors and teachers promote the benefits of language learning. Communication documents and activities include information packages for parents and students, open houses, information evenings, brochures, school authority/school Web site, school displays and posters. Student activities may include student clubs, Internet pen pals, field trips and student exchanges. The language taught is visible in the school through the use of signs, bulletin boards, displays, school concerts, extracurricular activities and school announcements”. She ed principals or Heads of MFL department she knew. They might want to offer Mandarin Chinese but lacked qualified teachers for some reason. She went to these schools with the Mandarin teachers to deliver taster Mandarin lessons for free. And in the end, the LEA of Westminster agreed to pay my school to send teachers to teach Mandarin Chinese at first in two primary schools. And there are more schools asking for it. Up to now, three schools are paying my school for it. Once again all these factors prove that it is worth the money to invest in this new subject. In summary, as the head of the department, what she fulfilled is establishing policies that language learning; ensuring that schools implement quality language programs; establishing clear measures of student achievement for target languages; allocating sufficient funds for language learning; developing, authorizing and offering locally developed language programs per provincial policy; and providing professional development opportunities [1]. While what I as a leading Mandarin teaching, reflects, too, what [1] has explored in their research that is “encouraging students to learn the language; stating clearly what students are expected to learn; selecting and implementing appropriate resources for students; assessing and reporting student progress in target languages; pursuing individualized professional development that

270


will improve the language learning in students; advising on student program placement; providing advice about provincial standards and curriculum; planning methods of communicating with parents and with the public; and reporting to, and communicating with, parents about their students’ progress”. 5. DISCUSSION AND IMPLICATION Though it is still early to say the new change in MFL Department of my formal school is successful. The implementation of Mandarin Chinese into school timetable, however, is proved to be a good start. As a reflection I totally agree with [1] the indicators of an effective school language program:  alignment of curriculum, instruction, assessment, resources and reporting of student progress;  student and parent understanding of learning outcomes and student assessment; _

staff-initiated language projects and ideas that and improve language learning;

 staff voluntarily sharing their knowledge or best instructional practices;  staff cohesiveness, meaningful participation and sense of belonging;  staff responsibility for providing programming that ensures all students have the opportunity to achieve a measure of success;  willingness to critically assess past practices, eliminate barriers and risk trying new strategies or organizational models;  ongoing, regularly scheduled monitoring and adjusting of instructional strategies and program plans to ensure student progress;  setting and modelling high expectations for achievement, conduct and behaviour; _

targeted professional development to address personal, school and school authority goals;

 a focus on language learning in discussions at meetings, in the staff room, in newsletters and at assemblies;  school-initiated processes that collect input from staff, students, parents and the community recognition that meaningful parental involvement contributes to student success frequent, open and clear communication among all of the learning community.

Then what does this good start imply? It is more than that they have the courage to take the risk, though there is risk in any change. According to [23], top-down is all right under certain conditions. The success of my school lies in the fact that they have a principal and a Head of MFL Department who understand the implementation and


271

fully it. And this change, which has a clear, well-structured approach, was also tied to a “local need”. As the Head of the MFL department puts it “many pupils in my school are already disadvantaged by birth, family background, income and race. If learning Mandarin means future possible employment opportunity, why should we hesitate?”. According to [27] and [28], evaluating the change right from the beginning and a review of the school’s current state as regards it are also essential. Before you start to implement the change, ask yourself “Is the proposed change necessary at this time? Can the proposed change be properly resourced? Are additional resourced required? What will be the benefits of

the proposed change? How will these be

monitored and evaluated?”. And it is also important to think about the potential resistance and can you overcome them and in what way? The thinking maps provide some systematic and reliable information that can be used as a basis for action [29]. More importantly, in gauging the success of the implementation process, it is a good idea to continue to compare the current Chinese teaching program to the characteristics of the so-called successful language program discussed earlier. More and more of these characteristics should become apparent as the implementation process proceeds. All new programs are likely to experience some bumps during the implementation stage. Over time, these should resolve themselves and the confidence and comfort level of all stakeholders should increase. Continued improvement is the result of a continuous cycle of planning, implementing, monitoring, assessing and revising. As each goal is reached, an existing goal is expanded or a new goal is established, and the cycle continues to generate positive change and improvement. Individuals may incorporate the cycle of continuous improvement into their professional practices as efficiently as schools incorporate it into the teaching and learning environment [1]. COMPETING INTERESTS Author has declared that no competing interests exist. REFERENCES: 1. Alberta education. School ’s Guide; 2007. Available: http://www. Education.alberta.ca/media/632761/sch_rev07.pdf. 2. Wang P. The Provision of Mandarin Chinese in the UK Secondary Schools: what's in the way. European Journal of Education. 2009;44(1).

272


3. Zhang F. Native Chinese speakers and teaching Chinese as a second language, in: L. Kam (Ed) New Developments in Chinese Language Teaching and Teacher Training (Australia, Key Center for Asian Languages and Studies); 1992. 4. Dawson B. Chinese language teachers: problems and needs, in: L. Kam (Ed) New Developments in Chinese Language Teaching and Teacher Training (Australia, Key Center for Asian languages and Studies); 1992. 5. Block D. Convergence and resistance in the construction of personal and professional identities: four French modern language teachers in London, in: A.S. Canagarajah (Ed) Reclaiming the Local in Language policy and Practice (China Studies Initiative); 2005. Available: http://www.auric.biz/CSIProposal.pdf. 6. Savignon SJ. Communicative Competence: Theory and Classroom Practice New York: the McGraw-Hill Companies; 1997. 7. James C., Connolly U. Effective Change in Schools. London: Routledge Falme; 2000. 8. DfEE/QCA. The national Curriculum Handbook for Primary/Secondary Teachers in England; 1999. 9. White J. Rethinking the School Curriculum: Values, Aims and purposes. London & New York: Routledge; 2004. 10. Moon B. A guide to the National Curriculum. Oxford: Oxford University Press; 2001. 11. Fullan M. The New Meaning of Educational Change (third edition). London: Routledge Falmer; 2001. 12. Coffey A. Education and Social Change. Buckingham & Philadelphia: Open University Press; 2001. 13. Haughes M, Wikely F, Nash T. Parents and their children’s Schools. Oxford: Blackwell; 1994. 14. Gewirtz S, Ball SJ, Rowe R. Markets, Choice and Equity in Education. Buckingham: Open University Press; 1995. 15. Gorard S. School Choice in an Established Market. Aldershot: Ashgate; 1997. 16. Brown P. The “third wave”: Education and the ideology of parentocracy, in Busher & Harris. 2000. Subject Leadership and School Improvement. London: Paul Chapman Publishing Ltd; 1997. 17. Jennings K, Doyle T. Curriculum innovation, teamwork and the management of change. In J. Wills, & D. Wills, Challenge and Change in language Teaching. Oxford: Macmillan; 1996.


273

18. Williams K. Modern Foreign Language. In J. White 2004. Rethinking the School Curriculum: Values, Aims and purposes. London & New York: Routledge; 2004. 19. Connor DR. Managing at the speed of Change: How Resilient Managers Success and Prosper where Others Fail. New York: Basic Books; 1995. 20. Bolitho R. Projects and programmes: Contemporary experience in ELT change management. Managing Change in English Language Teaching: Lessons from Experience. British Council. 2012;44. 21. Morrison K. Management Theories for Educational Change. Paul Chapman: Publishing, Ltd., London; 1998. 22. Rees F. Language for a Change: Diversifying foreign language provision in schools. UK: Nfer-Nelson; 1989. 23. Miles M. Research findings on the stages of school improvement. Center for Policy Research. New York; 1986. 24. Yukl G. Leadership in Organisations. Englewood Cliffs, New York: Prentice Hall; 1994. 25. Fullan M. Change process and strategies at the local level. The Elementary School Journal. 1985;84(3):391-420. 26. Joyce B, Showers B. Student Achievement through Staff Development. New York: Longman; 1988. 27. Busher H, Harris A. Subject leadership and school improvement. London: Paul Chapman; 2000. 28. Hopkins D, Ainscow M, West M. School Improvement in an Era of Change. London: Redwood Books; 1994. 29. Munn P, Drever E. Using Questionnaire in Small Scale Research: A Teacher’s Guide. Edinburgh: Scottish Council for Research in Education; 1991.

274


M. Morris, G. Donohoe and M. Hennessy, Education Division, School of Medicine, The University of Dublin, Trinity College, Dublin 2, Ireland

The Fall and Rise of Medical Students’ Attitudes to Communication Skills Learning in Ireland: A Longitudinal Approach ABSTRACT: Many studies have explored attitudes to communication skills learning before and after a teaching intervention but there remains a dearth of published longitudinal studies. An area currently unexplored is medical student’s attitudes to communication skills teaching and learning over the entirety of the undergraduate programme. A longitudinal approach was utilized in this study involving all medical students (n=128) entering a Medicine Under Graduate Degree Programme in 2007 in a Dublin Medical School. Participants completed a previously validated Communication Skills Attitudinal Scale (CSAS) on Day 1 of the second medical year prior to clinical exposure. Once baseline attitudes were established, the tool was completed sequennd

rd

tially at the end of the 2 , 3 , 4th and 5th (final) medical years. Results indicated a mean Positive Attitude Score (PAS) of 51.9 (range 13-65) at the beginning of 2nd year declining to 45.5 at the end of this year. This decline in positivity was statistically significant with p < 0.035. Results indicated a mean Negative Attitude Score (NAS) of 29.8 (range 13-65) at the beginning of 2nd year rising to 33.8 at the end of this year. However, the longitudinal approach taken highlighted that attitudes rose again by the end of the 3 rd gear-mean PAS 48.7, and 4th - 49.3 and attitudes almost returned to baseline by the end of the 5th Year - mean PAS 49.3. The NAS score remained constant at 31.4 at the end of 3rd year, 31.4 at the end of 4th and 29.6 at the end of the 5th year. These changes in NAS were not statistically significant. A qualitative study is indicated to investigate the causation of the fall in positive attitude scores and rise in negative attitudes at the end of the second year. As communication skills are a core requirement for practicing in a professional discipline further research into these findings is warranted. Keywords: сommunication skills; attitudes; undergraduate medicine.


275

1. INTRODUCTION A recent area of interest in the European literature is that of medical student’s attitudes to communication skills teaching and learning. This has been investigated previously in medical student cohorts in the UK [1], Norway [2], Scotland [3] and more recently Korea [4]. It has been largely under investigated in Ireland. Initially, Doherty [5] investigated medical student’s attitudes to communication skills training and attitude change following formal teaching. She reported that student’s confidence improved in areas relating to direct patient encounters. Students reported that they felt they were better listeners, less nervous around patients and more comfortable in knowing what to say to patients following formal training. This was a small exploratory study and pioneered interest in this topic area in Ireland. Subsequently, Rees et al. [6] published a series of papers in the UK which culminated in the design and validation of a communication skills attitude scale CSAS (Appendix 1). During this process Rees reported that UK medical students had varying attitudes to communication skills learning, with some believing good communication skills were essential to be an effective doctor. However, others believed these skills came naturally and time spent learning these skills were futile and wasteful. Communication skills were seen as a soft science as they were not quantifiable and were perceived to be of low academic credibility. She suggested that student resistance to the integration of the social sciences into medical training may be owing to a number of factors. These included student’s uncertainty in the early years of their relevance to clinical practice, incongruity with the biomedical model, teacher’s attitudes and poorly defined educational goals. Subsequently, Tor Anvik et al. [2] re-tested the CSAS following a translation to Norwegian. They distributed the CSAS by postal survey to 4 Medical Schools and yielded a 60 % response rate (n=1833). On analysis of the data they concluded that àttitudes` were more complex than merely positive or and negative. They suggested there were 3 concepts measured within the tool, namely àttitudes to learning` (Items 7,10,12,18, 21 and 25), attitudes to the relative importance of good communication skills from the students perspective` (Items 1, 4 positive, and 3, 9, 22 negative) and thirdly `respecting patients and team `(Items 5,9,14,16). They postulated that attitudes may affect cognitive and affective learning and suggested that repeated measures of the CSAS may assist in curriculum design and evaluation [2]. A limitation of this study was that it was cross sectional not longitudinal. Cleland [3] then re-tested

276


the CSAS tool in Scotland where similar findings to Rees [1, 6] were observed. Students indicated a positive attitude initially, but this declined over the clinical years. A limitation of this study was that of ‘cohort effects’ as three separate cohorts of students were studied and compared rather than one cohort progressing through the undergraduate years [7]. More recently, Sowon-Ahn [4] utilized the CSAS in Korea to explore potential differences in attitude of medical students to communication skills learning in a different culture and where English was not the first language. The results again indicated that students had doubts about the need for communication skills learning in medicine and concern regarding the facilitation of interpersonal skills. Ambiguity regarding their motivation to learn these skills and a negative attitude towards assessment ultimately resulted in a displayed overconfidence in their skills. In summary, despite a variety of research study settings, the finding of a decline in positive attitude pre and post an initial training course appears consistent. The aim of this study was therefore to utilize a longitudinal approach to investigate attitudes and attitude changes in an Irish Medical School over the entirety of the training programme. 2. METHODS 2.1 Research Sample A total class of 128 medical students was initially invited to participate on Day 1 of the 2nd Medical Year, pre clinical exposure. Participants were informed of the research aims and asked to complete a communication skills attitude scale (CSAS) whilst in a large lecture theatre. All were assured that participation was optional and anonymous. All data was collected by the first author who was not involved in teaching or assessing the communication skills programme to reduce potential bias [9]. This initial dataset formed the baseline attitude scores. All students completed a CSAS, n=128 , however, one student who was repeating the 2nd year was, following discussion, excluded from this study as previous clinical exposure may have been a confounder. The final sample at the beginning of year 2 was 127 medical students. The CSAS was distributed again to all participants in a large lecture theatre by the first author at the end of their 2nd Medical Year (n=127) and then sequentially at the end of the 3rd (n=96); 4th (n=110) and 5th (n=47) medical years respectively. The entire original cohort started and finished the programme.


277

3. RESEARCH INSTRUMENT 3.1 Communication Skills Attitude Scale – CSAS The Nottingham Communication Skills Attitude Scale (CSAS) [6] was utilized in this study (Appendix 1). This previously validated tool consists of a likert scale consisting of 26 statements, 13 of which are positively worded and 13 are negatively worded. Positive and negative statements are randomly interspersed throughout the instrument. Student’s scores range from 13-65 for positive attitude statements (PAS) and 13-65 for negative attitude statements (NAS). The validity of the tool is further enhanced by students having a high positive score (PAS) having a reciprocal low negative score (NAS). 3.2 Analysis of the Data The CSAS forms were completed anonymously at the start of the programme and were thus not coded with an identifier that could be used to link each student’s survey data over the five measurement points. Furthermore, the number of survey responses in the five measurement points were disparate (min=47, max=127). Consequently, it was not possible to utilize paired statistical tests or repeated measures ANOVA in this study [7]. Resampling methods [7,8] were therefore utilized to analyze the data. The underlying statistical estimator for PAS / NAS was ANOVA, whereas the Kruskal-Wallis non-parametric test for used for individual questions [9]. Where significance was determined across the five measurement points, a second level analysis was conducted. This analysis consisted of removing one measurement point at a time and repeating the resampling analysis with the remaining four measurement points [8, 9]. 4. RESULTS 4.1 Positive Attitude Score (PAS), Negative Attitude Score (NAS) Weak statistical significance was determined for a difference across the five measurement points for the PAS score (90th percentile p=0.075). Second-level analysis determined that the beginning of the second medical year and the end of the second medical year measurement points were the cause of the difference across the five measurement points. Third-level analysis showed that there was statistical significance (95th percentile p=0.035) for a difference between the PAS scores of the start and end of the second medical year (Table 1 and Fig. 1).

beginning of the second medical year and the end of the second medical year measurement points were the cause of the difference across the five measurement points. Third-level th analysis showed that there was statistical significance (95 percentile p=0.035) for a Cambridge of and Education difference between the PAS scores ofJournal the start end ofand theScience second medical year (Table 1 and Fig. 1).

278

Table 1. Mean PAS & NAS scores

PAS NAS PAS NAS

Year 2 start Year 51.9 2 start 29.8 51.9 29.8

Table 1. Mean PAS & NAS scores Year 2 end Year 3 Year Year 45.5 2 end 48.7 3 33.8 31.4 45.5 48.7 33.8 31.4

Year 4 Year 49.3 4 31.4 49.3 31.4

Year 5 Year 49.3 5 29.6 49.3 29.6

Fig. 1. 1. Box Box plots plots of of 55 measured measured points points of of PAS PAS Fig. No statistical significance was determined when comparing the comparing NAS scores across the scores five No statistical significance was determined when the NAS measurement points (Table 1 and Fig. 2). across the five measurement points (Table 1 and Fig. 2).

Fig. 2. Box Plots of 5 measured points of NAS

4.2 Positive Items Item 7. "Learning communication skills is interesting". Item 9. " Learning CS has helped or will help facilitate my team-working skills". Item 21. "I think it’s really useful learning communication skills on the Medical Degree". Weak statistical significance was determined for a difference across the five measurement points for items 7 (90th percentile p=0.077), 9 (90th percentile p=.08)

279


and 21 (90th percentile p=0.069) - Table 2. Second-level analysis revealed that only the start of the second medical year measurement point was responsible for the change across the five measurement points in item 7. Similar analysis showed that the beginning and end of the second medical year measurement points were responsible for the change across the five measurements in items 9 and 21. Third-level analysis revealed that there was a statistically significant difference (95th percentile p=0.046) between the start and end of the second medical year measurement points for item 9. Similarly, a weak statistically significant difference (90 th percentile p=0.038) was determined between the start and end of the second medical year measurement points for item 21. Table 2. Mean values for items having statistically significant changes Item 2- Neg 3- Neg 7- Pos 9- Pos 11- Neg 21- Pos 22- Neg

Year 2 start 1.35 2.48 3.58 4.22 2.77 4.15 2.82

Year 2 end 2.28 2.9 2.9 3.48 3.33 3.45 3.42

Year 3 1.92 2.7 3.02 3.89 2.94 3.8 3.33

Year 4 1.94 2.35 3.03 3.86 2.74 3.83 2.94

Year 5 1.66 1.91 2.96 3.96 2.55 4.04 2.66

4.3 Negative Items Item 2. "I can’t see the point in learning communication skills". Item 3. "Nobody is going to fail their medical degree for having poor communication skills". Item 11. “Communication skills learning states the obvious and then complicates it". Item 22. “My ability to exams will get me through medical school rather than my ability to communicate”. Statistical significance was determined for a difference across the five measurement points for items 2 (95th percentile p=0.0155) and 3 (95th percentile p=0.0064), Table 2. Weak statistical significance was determined for a difference across the five measurement points for items 11 (90th percentile p=0.0999) and 22 (90th percentile p=0.0504). Second-level analysis showed that only the start of the second medical year measurement point was responsible for the change in item 2 across the five measurement points. For item 3, it was determined that the fifth medical year measurement point was responsible for the change across the five measurement points. The end of the second medical year and the fifth medical year mea-

280


surement points were determined to have caused the change across the five measurement points for item 11. Third-level analysis for item 11 revealed a weak statistically significant difference (90 th percentile p=0.041) between the end of the second medical year and the fifth medical year measurement points. Second-level analysis of item 22 showed that the end of the second medical year, the third medical year and the fifth medical year measurement points were responsible for the first-level difference across the five measurement points. Third-level analysis of item 22 showed a weak statistically significant difference (90 th percentile p=0.057) between these three measurement points. Fourth-level analysis showed that the fifth medical year measurement point was responsible for the difference identified in the third-level analysis. With regard to other items of interest and relevance on the CSAS, 60 % of participants disagreed with ITEM 19: I don’t need good communication skills to be a good doctor from the beginning to the end of the programme demonstrating a positive correlating between good communication and good doctoring. Equally of interest was ITEM 20: I find it hard to it to having some problems with my communication skills. It appears the further into the training programme the student progresses the less able they are to it to difficulties with communication. This needs to be observed for and addressed at this crucial point in the training programme pre certification. 5. DISCUSSION The results identified that students had positive baseline attitudes to communication skills teaching and learning at the beginning of their second medical year. The findings of a positive attitude at the beginning of the pre-clinical course concurred with Rees’s (1) original UK study’s findings albeit the power of Rees`s study was greater with a sample size of 216. The educational methods used by Rees are similar to those employed in Ireland with small group experiential learning methods, ed by seminars and assessed at a history taking station at OSCE (1).Thus these findings may be generalisable and be reflective of attitudes of medical students in other Irish and UK medical schools. Students in this study were less positive in attitude to communication skills teaching and learning at the end of the first clinical year (Year 2). With regard to interest in learning, usefulness of skills set and impact of communication skills on team working .This concurs with previous UK findings [6]. Tor Anvik also reported an attitude decline in 3 out of 4 medical schools in Norway over a 6 year programme.


281

He described this attitude change as being more specific to àffective` attitudes [10] and reported `cognitive` attitudes remained constant. His study suggested students feelings regarding the teaching of communication changed in the early years perhaps owing to a dislike of teaching methods such as video-recording and and poorly delivered . These factors may leave the students uncomfortable and vulnerable with resultant negativity. Over 60% of students at every data point disagreed with the statement that that they don't need good communication skills to be a good doctor. The need for this skill set is recognized, this has been described previously as a cognitive attitude [10]. It may be the manner in which it is taught that is affecting the attitude change or affective attitude [10]. Aspegren [11] previously reported student’s preferred practical experience and experiential learning to attain communication skills rather than formal teaching. As students tend to over-estimate their communication skills abilities [3] they may feel that their skills are not in need of improvement and be 'unconsciously incompetent' in this skill set in the earlier years. A decrease in negativity in the later years may be due to the progression of the students from the ‘unconscious incompetent’ to the ‘conscious incompetent’ [12]. The relevance of this skill set may become more evident as the students near completion of the training programme and begin to appreciate the realities of ing the clinical workforce. Students did report an increasing inability to report problems with communication as they progressed through the programme. It could be postulated that by the programme end students become more aware of their limitations. It is essential that they are ed at this crucial point of transition from student to health care professional. This self awareness may be owing to natural ageing and maturing or may be as a result of becoming more self reflective as they progress through a medical training course. Further qualitative research is indicated to fully explore this area. A suggested cause of a decline in attitude at the end of year 2 is that following the theoretical component of the taught course and actual patient ; the students may have gained insight into their limitations in this area. They may experience a loss of positivity as they experience difficulty with the application of theoretical classroom taught knowledge in the reality of clinical medicine. It could be that medical students merely espouse the theories of good communication in the early years giving the socially desired responses on the CSAS. A further suggestion for the decline in attitude is the de-emphasis of the importance of communication

282


skills in the clinical years. The culture of medicine to which the students become exposed to in which communication skills were not traditionally considered a priority. Making communication clinically relevant to junior medical students may address the decline in attitudes. Educational initiatives may include shadowing of Senior Staff as positive role model and direct observations of Inter-Disciplinary and Intra-disciplinary communication interactions in the clinical setting. Communication skills are often seen as a soft science, not quantifiable and of low academic credibility. Students decline in attitudes to communication skills learning may be due to their uncertainty in the early years of their relevance to clinical practice as they spend little time there. Incongruity with the biomedical model may be a causative factor reflected in students attitudes. Equally teacher’s attitudes may influence the students' experiences [10]. Poorly defined educational goals may fail to emphasize the fundamental need for good communication skills for professional practice. It is accepted that attitudes are difficult to influence but may change when new knowledge is presented, provided that the knowledge is convincing and the presenter is credible [11]. Recently there is an increased interest and review of the selection processes for candidates entering Medical Schools in Ireland. Medical Educators accept that attitudes will impact on skills and ultimately on behavior [11]. Good communication skills need to be identified early in the selection process to identify personnel truly suited to a career in Clinical Medicine. Tomorrows doctors need to demonstrate above average intelligence quotients (IQ), emotional intelligence and ultimately positive attitudes to communication skills learning. 6. LIMITATIONS A potential limitation of this study is the use of a 5 point Likert scale. The use of a seven or nine point Likert scale [8] is indicated in future studies to yield more sensitive data that would facilitate exploration of the potential impact clinically of a change in attitude. Coding of the CSAS forms with confidential individual identifiers throughout the 5 years would have enabled comparisons to be made with regard to individuals' changes and allowed for analysis of paired data. Inclusion of aspects of the curriculum, socio-demographic data and individual differences may explain some of the outcomes and would have enabled comparisons to be made with findings from previous studies [1,2,3,4,5,6,10]. Further cluster analysis of the items changing most significantly on the CSAS to identify any latent factors would have potentially strengthened the results. These limitations will be addressed in future studies.


283

7. CONCLUSION In conclusion, undergraduate students in an Irish Medical School have a positive attitude to communication skills teaching and learning at the beginning of the training programme. By the end of the first clinical year (2nd year), the decline in attitudes to communication skills teaching and learning was statistically significant. By the end of the training programme attitudes are almost back to the original baseline attitude scores. The decline in attitudes at the end of the 2nd year is an area for concern and needs to be addressed with effective teaching interventions. Communication skills are a mandatory and core component of professionalism and a prerequisite to inter-disciplinary clinical work. ETHICAL APPROVAL Consent for this study was gained from the Health Sciences Departments' Research and Ethics Committee. ACKNOWLEDGEMENTS Class of 2012 for participating in this research. Mr. Craig Smoothey for his advice and assistance with the statistical analysis. PRACTICE POINTS 1. Medical students in Ireland commence their training with a positive attitude to communication skills teaching and learning. 2. There is a statistically significantly drop in positivity at the end of the first clinical year (Year 2). 3. Educational initiatives need to address this decline in positive attitude ing students through the middle years of training promoting the attainment and retention of the core skills of good communication required for professional practice. COMPETING INTERESTS The authors report no competing interests or conflict of interest in the researching and writing of this paper.

284


REFERENCES: 1. Rees CE, Sheard C. Evaluating first-year medical student’s attitudes to learning communication skills before and after a communication skills course. Medical Teacher. 2003;25(3):302-7. 2.

Tor Anvik, Gude T, Grimstad H, Baerheim A, et al. Assessing medical students towards learning communication skills – which components of attitudes do we measure? BMC Med Educ. 2007;7(4).

3. Cleland J. Undergraduate student’s attitudes to communication skills learning differ depending on year of study and gender. Med Teach. 2005; 27;246-515. 4. Sowan-Ahn. Developing a Korean communications skills attitude scale: comparing attitudes between Korea and the West. Medical Education. 2008; 43(3):246253. 5. Doherty E, Mc Gee HM. Communication skills training in undergraduate medicine: attitude and attitude changes. Irish Medical Journal. 2001;3:104-107. 6. Rees CE, Sheard C, Davies S. The development of a scale to measure medical student’s attitudes towards communication skills learning: the Communication Skills attitude Scale (CSAS). Medical Education. 2002;36:141-147. 7. Julian L. Simon. Resampling: The New Statistics. Available: http://www.resample. 8.

com/content/text/index.shtml. Сharles M. Grinstead J, Laurie Snell. Introduction to Probability. Available: http://www.dartmouth.edu/~chance/teaching_aids/books_articles/probability_book / ams book.mac.pdf.

9. Kabacoff R. R in Action, Manning Publications, NY; 2011. 10. Tor Anvik, Grimstad H, Baerheim A, Bernt Fasner O, et al. Medical students’ cognitive and affective attitudes towards learning and using communication skills – a

nationwide cross-sectional study. Medical Teacher. 2008;30(3):272-279. (doi: 10.1080/01421590701784356). 11. Аspegren K. BEME Guide No. 2: Teaching and Learning Communication Skills in Medicine: A Review with quality grading of articles. Dundee: Association for Medical Education in Europe; 1999. 12. Howell WC. Human performance and productivity. Vol 2. Information processing and decision making. Hillsdale, NJ; Erlbaum; 1982.

285


APPENDIX 1 Communication Skills Attitude Scale- (Rees) 2002

Please read the following statements about communication skills (CS) learning. Indicate whether you agree or disagree with all of the statements by circling the most appropriate response: 1=strongly disagree 1 2 3 4

2=disagree

3=neutral

4=agree

5=strongly agree

In order to be a good doctor I must have good communication skills I can’t see the point in learning communication skills Nobody is going to fail their medical degree for having poor Skills Developing my CS is just as important as developing my knowledge of Medicine 5 Learning C.S has helped me or will help me respect patients 6 I haven’t got time to learn communication skills 7 Learning communication skills is interesting 8 I can’t be bothered to turn up to sessions on communication skill 9 Learning CS has helped or will help facilitate my team-working skills 10 Learning CS has improved my ability to communicate with patient 11 Communication skills teaching states the obvious then complicates it 12 Learning communication skills is fun 13 Learning communication skills is too easy 14 Learning CS has helped or will help me respect my colleagues 15 I find it difficult to trust information about communication skills given To me by non-clinical lecturers 16 Learning communication skills has helped or will help me recognize Patient’s rights regarding confidentiality and informed consent 17 Communication skills teaching would have a better image if it sounded More like a science subject 18 W hen applying for medicine, I thought it was a really good idea to Learn communication skills 19 I don’t need good communication skills to be a doctor 20 I find it hard to it to having some problems with my communication Skills 21 I think it’s really useful learning communication skills on the Medical Degree 22 My ability to exams will get me through medical school rather than My ability to communicate 23 Learning communication skills is applicable to learning medicine 24 I find it difficult to take learning communication skills seriously 25 Learning communication skills is important because my ability to Communicate is a lifelong skill 26 Communication skills learning should be left to psychology students Not medical students

12345 12345 12345 12345 12345 12345 12345 12345 12345 12345 12345 12345 12345 12345 12345 12345 12345 12345 12345 12345 12345 12345 12345 12345 12345 12345

Cambridge Journal of Education and Science 286 Humanities & Social Sciences

Gad Yair and Golan Peleg-Fadida, Department of Sociology and Anthropology, the Hebrew University of Jerusalem, Israel, Department of Multi-Disciplinary Studies, Zefat Academic College and Department of Sociology, Yezreel Valley College, Israel

Learning - the Israeli Way: Key Educational Experiences and Classroom Noise ABSTRACT Aims: The present study exposes that meaningful learning experiences in Israeli schools take place in noisy and highly active classrooms. In contrast to common assumptions, we show that significant learning takes place in "active" classrooms, where "activity" reflects students' enthusiasm, curiosity and interest. Place and Duration of Study: The study took place in Israel and collected evidence along three years. Study Design: The study used a convenience sample of adults who reported about their strongest educational experiences in life. The sample proved representative of Israeli high school populations. The present article is based on the analysis of 483 retrospective key educational experiences that adults had during their school days. Methodology: We used interpretive methods to analyze major themes and patterns but also coded experiences in order to assess the quantitative ecology of "noisy" experiences in school. Results: A thematic qualitative analysis of the episodes shows that key educational experiences occurred when the content of instruction was authentic, relevant and challenging. Key experiences also reflected teachers' use of competitions, instructional peaks, varied skills employed in research projects, free choice of activity, presentations in front of an audience, and the use of surprises in learning. The article shows that many experiences took place on field trips, while others transpired during what seemed like ordinary frontal, teacher-centered instruction. Overall, these key educational experiences reflect the "deviance" of individual teachers from patterned instructional programs and students' "chaotic-like" beha-


287

viors during the pre-planned school schedule. During key educational experiences the teachers were deviating from formal instructional schedules and the students were neither sitting in silence, nor complying with formal directives. Rather, they were shouting with enthusiasm, rejoicing in their learning, at times ignorant of the fact that they were actually learning. Conclusion: This article shows that in Israel learning is equated with noisy and rather informal modes of instruction, suggesting that "active" methods have long-term educational effects on students' lives. Keywords: learning; classroom instruction; key experiences; Israel; culture. 1. INTRODUCTION "In one of my social studies courses for high school seniors, I conducted a discussion on possible contradictions between democracy and national security. The pupils worked in teams, preparing arguments for or against each position. The discussion between the groups provoked excitement, with pupils fervently shouting at each other. Suddenly in walks the principal, asking if all was under control. I answered that it was. After class the principal approached me and asked whether I had discipline problems in class and whether I had managed to finish teaching the required material" (reported by a high school teacher). This incident reflects a common wisdom among educators, pupils, and parents alike, namely that silent classrooms are conducive to learning [1]. According to this position, silent classrooms provide conditions for effective learning, where teachers can cover the required curriculum in predetermined timing and at a predetermined level [2-4]. It is further assumed that noisy classrooms provide fertile ground for pupil misbehaviour and disengagement. For example, critiques of open or progressive schools claim that unorganised debates, open discussions and individualised learning might provide pupils with an opportunity to use the noise and din during such activities to disrupt classroom order. The common assumption is that learning in such settings undermines classroom order and exacerbates discipline problems. Learning and noise are regarded, then, as oxymoronic. This assumption is indeed heralded by principals who pride themselves on the silent learning climate in their schools, regarding it as proof of effective learning. Teachers, too, consider silent classrooms as a key for learning and are inclined to

288


identify a silent classroom with efficient learning. Even pupils and parents emphasize the importance of a solemn atmosphere for learning, claiming that pupils cannot study properly in "noisy" classrooms. In contrast, a growing body of scholarship has begun to undermine the sweeping conclusions of this common wisdom. Such criticisms stem from recent theoretical developments that point out the inability of traditional bureaucratic school systems (which opt for silent classrooms) to cater for long-term meaningful learning amongst pupils. Theoretical trends such as "constructivism in education", "active learning", and "authentic instruction" look for instructional and curricular features that allow pupils to have meaningful long-term learning experiences [5-8]. Furthermore, an increasing volume of research showing that there is no simple correlation between classroom noise and pupils' achievements s such trends. This literature further suggests that under certain conditions silent classrooms might even create alienation and pupil disengagement [9,10]. Moreover, critical scholars claim that silence primarily serves schools as a control device, thus curtailing significant learning [11]. They claim that many schools maintain silent atmospheres as a disciplinary means, thus compromising significant didactic goals [12]. They argue that s settle for class attendance, focusing on the accumulation of required credit points for graduation exams. Many pupils react to such school policies with opposition, expressing little involvement in class and a protest of roaring silence. Nevertheless, most of them are well aware of the importance of a graduation diploma for their future. Consequently, they go through the motions and pretend to be busy learning, knowing that a facade of involvement is the real scale by which they are evaluated in school [13]. But behind their expressed silence, they harbour disengagement, alienation, and hostility towards school and school learning [14,15]. The debate over the silent classroom has theoretical and practical implications, and has consequently received much attention. While the academic critics of the silent classroom have gained momentum, educational policies in the past decades have pressed more firmly on schools to attain predetermined curricula and standards. For example, in the US the National Commission on Excellence in Education, and its repercussions in standards-based reforms two decades later has increased the emphasis on bureaucratic procedures and control mechanisms. In the UK, the


289

National Curriculum has similarly pressed for standartisation and control of instruction and curricula. Such reforms have not ed unnoticed in the world, Israel including. Notwithstanding the importance of this debate over silent, controlled classrooms, most of the extant literature on the topic is polemic in nature and ideologically driven. This state of affairs precludes any firm conclusion put forth by the protagonists in the debate. Furthermore, most of the studies on this issue were conducted in ordinary or traditional classrooms, where learning is focused on transferring "dead ideas" from teachers to pupils. As a result, they could not examine the extent to which significant learning takes place in silent classrooms. To overcome these limitations, the present study assesses the extent to which silent classrooms enable students to experience meaningful instruction. It does so by analysing retrospective key educational experiences that have left a long-term mark on pupils' lives. The study uses the most significant learning experiences that adults recall from their school days in order to reconstruct the type of instructional practices that were evident in those classrooms. On this empirical basis it seeks to reassess the claims about the efficacy of silence in classrooms. 1.1 The Classroom as a Learning Society Willard Waller (1932) characterised the classroom as a learning society that imposes contradictory tasks on teachers: namely to teach and to motivate pupils. On the one hand, teachers are required to transmit the required curriculum in large heterogeneous classrooms. To that effect, they have to teach the pupils a preplanned and pre-scheduled curriculum and prove to their superiors (as well as to parents) that their pupils achieve formal requirements. In order to meet this goal teachers are encouraged to discipline their pupils and safeguard the orderly environment of the classroom. Hence, they are keen on having a silent classroom, constantly supervising pupils and organising instruction using pre-prepared lesson plans [16,17]. On the other hand, the constant supervision and disciplinary control of pupils contradict the second task of teaching, namely motivating pupils, exciting them, and arousing their interest in learning. Different studies have shown that significant learning experiences occur when teachers supply pupils with a free choice of topics, challenging material, high level of skills, and relevant subject matter [5,9]. Therefore,

290


in order to attain their second task, teachers have to ease their disciplinary supervision and minimise pupil control. Overall, the more teachers try to supervise and control pupil behaviour, the less they succeed in arousing motivation in their pupils, and vice versa. There is evidence that in facing this dilemma most teachers choose to supervise classroom learning, thus compromising meaningful learning and inquiry. Studies have shown that the duality of the classroom as a learning society leads teachers to perceive silence levels as a central measure for assessing their professional capacity as teachers [18,19]. Many teachers also know that supervisors, head teachers, and parents all expect them to maintain a silent classroom in order to assure amicable learning conditions for the pupils [20]. These conclusions are ed by findings of leaders in school effectiveness studies, who concur that silent and focused classrooms are more conducive for learning [21]. The inevitable compromises that teachers make - preferring controlling rather than motivating their pupils - stem from the organisation of the school [7]. The bureaucratic principles of public schools reward teachers who discipline their pupils, while obstructing those who seek to motivate the pupils by using informal strategies [22]. The following analysis suggests that silence in classrooms is indeed driven by organisational considerations. First, hierarchical teacher-pupil relationships encourage teachers to maintain distance from their pupils, avoiding improvisation and flexibility [17]. They prefer to follow pre-set course outlines while preventing pupils from developing an independent learning agenda. Second, the bureaucratic requirement to abide by impersonal rules and regulations leads most teachers to meticulously cover the material in the curriculum while blocking new initiatives and learning ideas that are not "test material". To meet these requirements, teachers strictly hush their classroom so that they can "cover the material" in time. Thus, dictation from the teacher's notebook and reading out aloud from pre-prepared worksheets create the feeling of serious and silent learning, especially to external spectators. Third, school inspection rules also pressure teachers to maintain silence. Inspectors mainly assess external features of classroom instruction: They check national school timetables, assess the attainment of the National Curriculum, focus on decreasing dropout rates, and on controlling pupil misbehaviour. Studies have indeed shown that inspectors focus on symbolic and


291

formal aspects of teaching, placing less emphasis on the inherent technology of teaching, namely the motivation to learn and the meaningfulness of instruction [23]. Thus the ministry of education, school inspectors, and head teachers are all busy maintaining the core rituals of schooling, preferring silent classrooms to productive and meaningful, but unorganised learning environments. This analysis suggests that bureaucratic schools encourage most teachers to discipline their pupils and insist that their classroom study in silence. Moreover, such traditional schools promote the belief that silence in the classroom indicates that pupils are busy learning. Consequently, silence is usually equated with learning while noise and disorganisation are regarded as disobedience. 2. RESEARCH BACKGROUND Although there is no direct evidence to prove that meaningful learning experiences can take place only in orderly, silent classrooms, there are different theoretical threads that indeed seem to this general contention. First, Carroll's model of learning prompted many researchers to examine the effectiveness of teaching in of time [24]. The model assumed that all pupils can learn, and that pupils' talent variability required differential time allotments for achieving similar outcomes. Following these premises, different scholars measured the time allotted to learning in different classrooms, assuming that the time allotted for learning in a silent classroom equals to the time pupils are actually engaged with instruction [2527]. These studies have shown that silent and controlled classrooms use up to 80 percent of the time allotted. Other studies have shown that noise level and pupil opposition in lower socioeconomic classrooms decrease the effectiveness of teaching by enlarging the gap between allotted time and engaged time [12]. A similar argument emanates from studies of school organisation. For example, a comparison between private and public schools suggests that orderly learning environments and achievement-directed school cultures provide more opportunities to learn and higher normative pressure toward school learning [28-30]. Thus, pupils in private and Catholic schools in the U.S. have higher achievements than their compatriots in public schools due to the fact that private schools have more orderly and silent classroom environments. In comparison, portraits of life in public schools

292


show that many classrooms are noisy and disobedient, with teachers sacrificing instructional demands in order to attain the facade of a controlled classroom. With some generality, then, these studies the claim that silent classrooms are indeed more effective for learning. Third, school effectiveness studies - a conceptually independent body of literature - have a similar view. These studies have attempted to extract basic features of school organisation and culture, which set some schools ahead of the pack, and emphasised that silent and controlled school environments yield high achievements [31-35]. In contrast, in schools that lack leadership and control mechanisms over pupil achievement, pupils evade learning while settling for the lesser side of the educational opportunities that schools provide. Although they differ conceptually and methodologically, these three lines of study concur that orderly and silent classrooms constitute the grounds for efficient learning. They also seem to agree that noisy, uncontrolled classrooms harbour disobedience and pupil disengagement. Notwithstanding this agreement, these theoretical schools share similar shortcomings, which should preclude a hasty acceptance of their conclusions about the effectiveness of silent classrooms for meaningful learning. There is reason to suspect that what these studies call "learning" is not really meaningfully experienced as such by pupils. These cumulative models of learning assume that learning is a slow process that takes time to materialise, with pupils accumulating knowledge by sitting in classrooms day after day, year after year. There is reason to believe, however, that meaningful learning experiences cannot be equated with the outcomes measured by most studies in educational research. School achievements in mathematics, science, or reading cannot be equated with meaningful learning experiences. Consequently, these studies have not yet provided sufficient evidence to decide that silent classrooms are indeed necessary for producing meaningful learning experiences. Overall, existing research does not provide us with a resolution to the question of whether a silent classroom is actually a learning classroom, or more accurately whether a learning classroom is necessarily a silent one. The aim of the present study is to fill in the gap in this literature and test the claim that a meaningfully learning classroom requires silence. Unlike most studies in this field, the present study


293

examines meaningful and significant learning experiences that were reported by adults many years after their school days. Thus, by analysing these significant learning experiences, the present study attempts to examine whether these experiences occurred in classrooms that were silent, and if not, to assess the "noisy" activities in those situations. 2.1 The Study In contrast to studies that use scholastic achievements as a criterion, the current endeavour uses meaningful, key learning experiences to assess the nature of effective instruction. Key learning experiences are those that have proved to have a decisive effect on pupils' lives [36-38]. They were episodes that allowed learners to evaluate their wishes, capacities and opportunities, and enabled them to break free from prior limitations and set themselves on a new path. These are the educational episodes that adults deemed to be the most influential in their lives, therefore serving as keys to their lifelong development. 2.1.1 Sample The present study is based on a snowball collection strategy that culminated in a sample of 505 respondents, aged 21 and above (with a range of 21 to 75, and a mean age of 37 years). The sample is representative of the Israeli population, with the exception of rural residents who were over-represented. Students from two universities interviewed two adults from their neighbourhood, and personally reported on their own key educational experiences. After narrating their experiences, respondents filled out a questionnaire, which focussed on their best key experience. The present study focuses solely on school-related experiences. It is based on reports of 379 of the 505 respondents who reported on key experiences that took place in school. Overall, these respondents reported on 483 learning experiences. We used several criteria to select experiences: (a) we only used experiences we could tie with socioeconomic and educational background variables; (b) we focused on experiences which incorporated all the necessary features of organization, phenomenology and outcomes (see below); (c) we selected only those experiences which matched the task. The extracted experiences were divided by school level. Most key experiences were recorded in high school (n = 229), with a smaller share in middle schools

294


(n = 92) and primary schools (n = 162). Statistical testing did not show any correlation between respondents' age and the type of institution that most prominently affected their life. This finding suggests that the results do not reflect memory-related recency effects. Moreover, it is possible that the design of the study triggered respondents to tell a story as a "turning point" narrative [39], though the phrasing of the questions asked respondents to report their best life experiences, or the most significant ones, without hinting at the fact that the study focuses on critical moments. 2.2 Methodologies Data gathering was based on in-depth interviews in which the respondents were asked to report their three most significant learning experiences, whenever and wherever they occurred. After the interview, respondents were asked to choose the most significant experience of the three, and to answer a closed questionnaire related to it. Respondents were taped during the interview and the entire transcripts were taken from the tapes. Respondents were asked to address three main aspects of their key experiences: Organisation - in this part the respondents were asked to describe the organisation of the activity, focusing on teaching practices and methods. Phenomenology - in this part the respondents were asked to report their feelings during the activity, while discerning between intellectual, emotional, and identity-focused phenomenological experiences. Outcomes - in this part the respondents were asked to report the long-term effects of their key experiences, while discerning between effects on their values, behaviours, pragmatic decisions, and personality. 2.3 Data Analysis The study used a grounded-theory approach, combining deductive and inductive content analysis of the interviews. The analysis started with a deductive coding of the narratives using categories derived from the pilot study. Further categories were inductively gleaned from the data. Each experience was divided into segments (sentences and paragraphs), and each was assigned a main title. Similar titles were grouped into theoretical categories, which were developed and refined as the coding continued.


295

Grouped categories relate to different teaching characteristics (i.e., authenticity, surprise), and to attitudes toward a "silent" and a "noisy" classroom. Other categories served to count episodes where noise indeed reflected disciplinary problems. After completing the coding, the frequency count of key experiences in each category was summed up. While we focus on the qualitative aspects of those key experiences, we thought that a quantitative estimation of the "ecology" of outstanding instructional practices is important in delineating the prevalence of various features of those events. 2.4 Rationale of the Present Study The present study examines instructional characteristics that were salient during key educational experiences. The main objective is to characterise the instructional methods and strategies that teachers used during these episodes. Conceptually, this approach seeks to assess whether these are "silent" strategies, and whether these methods indeed controlled and silenced pupils. This exercise is of utmost significance for the present study for two reasons. First, if key educational experiences were not formed when teachers used "silent" methods, but rather when instruction was "noisy", then the claim that meaningful learning can take place in seemingly uncontrolled and noisy classrooms is borne out by the data. Second, to the extent that key educational experiences have indeed occurred in silent classrooms, we will be in a position to examine what actually happened during these silent episodes, namely whether pupils were ive (simply listening to a teacher), or rather were busy with disciplined learning activity. Finally, our approach enables us to assess the extent to which Israeli cultural codes drive "noisy classrooms" to prove effective in creating lifelong learning experiences [40]. 3. FINDINGS The reporting of findings is divided into four sections. The first two sections test the assumption that meaningful learning experiences mainly occur in silent classrooms. They examine the instructional strategies and methods that teachers used during key educational experiences, focusing on informal activities on the one hand, and on the contents of the activities on the other. The third section shows that a significant number of key experiences occurred outside the classroom, during field trips and "noisy activities". The fourth section suggests that even teacher-centered,

296


lecture-type instruction can remain engraved for life, conditioned on their instructional characteristics. 3.1 Contents and Activities in Key Educational Experiences Table 1 presents the frequency distribution of the categories, which were used to describe instruction during key, highly meaningful learning experiences. Based on the analysis of the narratives, we distinguish between content and activity characteristics. The reports suggested that many key experiences occur in silent classrooms, but that the content of instruction during these episodes was relevant, authentic and challenging. However, the results clearly suggest that many key experiences took place in noisy classrooms, where the activities did not allow teachers to maintain a silent, orderly environment. Table 1. Frequency distribution of content and activity feature in key educational experiences Teaching Strategy Authenticity Relevance Challenge Performance in Public Experimentation Use of Multiple Skills Constructing Peaks Allowing Choice Using Competitions Using Surprises

Type Content Content Content Activity Activity Activity Activity Activity Activity Activity

Frequency (N) 121 63 58 56 34 32 25 21 20 10

The following exegesis of the results uses original transcripts from respondents' reports in order to exemplify the contents and activities during key educational experiences, and to characterise the atmosphere during these episodes. We usually cite one quote for each category, although we could have provided many more. The numbers appearing at the bottom of the quotes refer to respondents' ID code and memory number. 3.2 Content Characteristics The most salient content characteristic appearing during key educational experiences is authenticity. Authentic instruction is usually defined as teaching reallife topics, or as doing real-life activities [5]. Most respondents considered authentic instruction as "learning from life and about life" - learning that is neither scholastic


297

nor disconnected from real-life and the adult world. Rather, the contents of instruction extend from real-life topics and connect pupil learning to their surrounding world. Authentic instruction brings pupils into direct with reality, without the mediation of a formal and emotionless school curriculum, which by its very nature relates to pupils' "ratio", or cold reason [41]. In contrast, direct with real-life situations allows pupils to feel and think at the same time, thus engraving the educational activity for a long time. The analyses suggested that authentic instruction usually took place outside the ordinary classroom, immersing pupils in real-life situations. These settings were devised using learning expeditions and by visits to institutions, or by an active participation in an event [42]. These visits and active participation in authentic settings can turn routine topics into lifelong, key educational experiences. For example, a 24 year old respondent described an authentic lesson his teacher devised instead of a routine social studies lesson. "In our social studies class in the 11th grade, we conducted discussions about motor vehicle accidents. At one time we went to visit the hospital where many accident casualties were hospitalised, some in critical condition, some even comatose. It is rather difficult to it, but no teacher, no lecturer, nor traffic professional who came to the classroom to talk to us, no officer or doctor could ever be such a strong and real education figure as that critically wounded person in that ward. The learning method was the situation itself... healthy children standing face-to-face with an accident victim" (44/3). The second most frequent category was relevance. Understanding, as John Dewey claimed, happens only through an experience, which is related to pupils' lives [43]. Learning must stem from past experiences and build up from the local to the universal. Similarly, many scholars claim that learning has to happen "close" to the individual (in his "proximal zone of experience", as Vigotsky says), and relies on pupils' original experimental discoveries. This perspective indeed promotes school reform in many places, which opt to adopt relevant instruction and curriculum that connect with pupils' lives. As children differ from each other in their abilities, interests and past experiences, a relevant curriculum must allow each one to choose his or her personal topic of interest. Noteworthy in this respect is Theodore Sizer's dictum that

298


"Kids Differ" [8,44], a basic principle later developed in his Coalition of Essential Schools. Examples for relevance in teaching reappear in respondents' narratives of their key educational experiences. For example, a 30 year old educational counsellor told us about the research project she did during the seventh grade. "Seventh grade was the Bar Mitzvah year in the kibbutz, part of which was dedicated to a project which examined a topic related to Israel. At that time I was reading a book by Dvorah Omer, called "Love unto Death", which describes a love affair between a young girl from the army during 1947-8, and one of the boys there, who was later killed. As a seventh grader I was touched by the story and decided to write my project on that. It was a true story and I decided to write my paper on that topic... My father drove me to Dvorah Omer's house and I talked to her... she let me read some of the diaries that the girl (Zohara) kept, which were the raw material for the plot... My father also drove me to see one of Zohara's childhood friends... reading Zohara's diaries and talking with her friends linked the reality and my imagination (the book)... the mere connection of something I read with its reality made that experience that much more unique and fascinating... my decision to study literature and education rose out of my feelings and interest in studies which could be applied to reality" (279/1). The third most frequent content characteristic is challenge (n = 58). Many respondents, some of whom had previously defined themselves as mediocre or poor pupils, noted that their "great moments of learning" were characterised by the difficult challenge they faced. Often, those were tough research assignments given to pupils in or out of school. In other cases, pupils were faced with topics and assignments that were intellectually and emotionally challenging, and promoted stormy and lengthy debates in class. All in all, challenging assignments demanded that pupils make the most of their personal resources (thinking, will-power, self-discipline and motivation), while requiring high performance levels, concentration and engagement. One of the most challenging instructional strategies was based on teamwork where pupils had to solve difficult problems and assignments in a group. A respondent who reported on his physics class provided an apt example for this category. "The teacher presented us with a time-limited challenge, namely to build a device which produces its own energy... the pupils spent the whole weekend trying out different ideas and methods, using all the material and knowledge they possessed as

299


well as their creative imagination... of course we did not make it, but... we did not feel we were busy learning, but rather that we were dealing with the challenge of proving to that teacher that we could do it" (200/1). The challenge in those tasks is often accompanied by a time limit, which creates a sense of urgency among pupils. In this and other cases we learnt that pupils dropped all other activities and focused their energy on solving the problem, since it was important for them to prove to their teacher that they could meet the challenge. 3.3 Characteristics of Informal Activity Besides content characteristics, the analysis has pointed to seven other informal features of key educational experiences. The frequency count of these features appears in Table 1, and the following discussion elaborates on a number of them. The most frequent instructional strategy we found (n = 56) is performance in public. Respondents have a varied perception of an "audience", including peers, adult guests (e.g., parents), and external evaluators. Performing in front of an audience puts pupils in a stressful situation and encourages them to attain their best performance. We have found that public success and immediate arouse intense feelings and self-fulfillment among respondents. For example, a 44 year old respondent recounted that at the age of 15 she enjoyed her geography classes particularly because the teacher appointed her as a "little teacher". At the beginning of every lesson the respondent conducted a 10-minute rehearsal with her class peers. "I enjoyed the activity very much. It was lots of fun standing in front of the class, explaining the issues and discovering that pupils are interested and understand my explanations. I felt I was in command of the curriculum, that I was a good pupil, and that I was well able to explain the lesson to my classmates. The presence of the pupils prompted me to continue and explain and repeat it every time. This made me highly satisfied" (368/2). The

second

most

frequent

instructional activity

was

research

and

experimentation. As many scholars already noted, significant learning occurs when pupils actively understand the material, through experimentation and research activity [5,43,45]. Respondents' recollections of key experiences suggest that they were asked to gather data, perform tests, systematically document incidents, analyse

300


data, and prepare a research report. Experimental work in biology class, or writing a theoretical paper in a social science class, created an almost singular experience where pupils felt that they are finally responsible for creating, criticising, and validating knowledge. For example, a respondent reported that as part of his high school geography lessons he had to choose one elective course out of several options, and he chose navigation because it interested him. In this informal framework, the geography teacher taught the pupils to read maps and draw navigation routes. "Learning was practical. We went out for two- or three-day field trips. At the beginning of each trip the teacher explained the maps, and then the pupils went out for a hands-on experience, alone or in pairs... The independent experimentation was very enjoyable. It gave us a feeling of independence and control, confidence, and a sense of orientation... In time, this preoccupation with navigation turned from a hobby into a semi-professional career. I took part in many navigation competitions in Israel and won first prize in quite a number of them" (384/3). The third instructional strategy we deciphered was skills. Indeed, ing a rich research tradition [46-48], the present study found that instructional activities that used a variety of pupils' skills tended to leave their mark for many years. Examples are numerous and varied: artistic skills (acting, dancing, singing, painting), technical skills (building and dismantling construction) or personal skills (handling time pressures, organisation management, teamwork). In all the narratives in which this strategy appeared, the activity demanded that pupils use more than one skill. A good example is the story of a respondent who today works as a guide in a science museum. "In the ninth grade biology class, we were asked to write a paper on air pollution. Later, the teacher asked for volunteers to put up an exhibition on air pollution. I volunteered and together with a team of five other pupils we were busy for a whole month preparing the exhibition. It was important for us to put across the message to all pupils, in a clear and understandable way, so that even those who were not interested in the subject would the issue. Our cause was sublime: to arouse awareness of the risks of air pollution. Unlike our theoretical paper, here we had to use many skills, working under a pre-set timetable and using creative and original skills. For example, we drew the globe crying for help: "My hole in the ozone layer was growing and the icebergs were melting..." On another poster, we pasted all kinds of sprays ejecting preones, which attack the ozone layer. In order to illustrate acidic rain


301

we drew black forests, deserts and wilderness, versus green and fresh grass with budding flowers. The teacher gave us a free hand in deciding which topics to focus on, and how to present them... The exhibition, which we built single-handedly, was positioned at the entrance of the school and was highly successful... we received praise from other pupils. During the activity I felt self-fulfilled and experienced a sense of vocation. Constructing the exhibition by ourselves gave me a sense of motivation to learn and apply myself; it taught me what teamwork and cooperation is all about, and I felt in control of the subject matter" (451/1). This report illustrates the importance of using pupils' skills. Firstly, the use of skills can influence pupils' engagement in class, as they are given the opportunity to express their skills and capabilities - a very different feat to what is commonly demanded in silent, orderly classrooms. Secondly, exhibiting their prowess using different media (painting, writing, putting up exhibitions, theatrical shows) allows otherwise lesser involved pupils to take part in organising such activities [6]. Furthermore, the multi-media character of such activities promotes the use of many senses (touch, vision, hearing, smell, and even taste) and touches a variety of interests, thus allowing almost every pupil to take part in the activity and enjoy learning. Another strategy that teachers used to challenge and motivate pupils was evident in their use of competitive situations. Respondents reported that their peak motivation occurred during the competitions that their teachers conducted in class. Competitiveness was not the main theme of the activity, but rather a catalyst that the teacher used to prompt pupils to take an active part in learning. Nevertheless, competitions can transform a dull lesson into a highly emotional endeavour. As a result of such arousal in class, pupils retain long-lasting memories of the content of instruction, or of its moral principle. For example, a young respondent described a covert though significant competition that her teacher initiated between her pupils. "As part of my high school curriculum I chose to study Arabic. In my final year we had to an oral graduation test. But most pupils, myself included, had a very hard time with that. We felt stressed and tense, fearing the test... One day the teacher invited us over to her house. We watched a short videotape of her last visit to Egypt, listened to songs in Arabic, and she gave us some refreshments. We talked and laughed like friends... Then the teacher asked us to tell a story in Hebrew, and she helped us write it in Arabic. Then she prompted us to have a dialogue in Arabic about

302


the meaning of the stories. Thus, we began a sort of invisible, but positive, competition, as each pupil wanted to express his own opinions and oppose the others... Finally, we learnt to love Arabic and succeeded nicely" (451/1). Surprise - although the least prevalent strategy we extracted - represents another unique means by which teachers arouse intense feelings and motivation. Surprises in activities create highly emotional excitation and promote pupils' cognitive insight. Furthermore, such situations create high motivation among pupils, who seek to discover or solve the mystery that the teacher cast into the activity. Surprising activities could take form in a variety of ways. According to some reports, key educational experiences took place when pupils did not know what to make of the teacher's plotted lesson. For example, one respondent described a surprising activity that her science teacher created in primary school. "The teacher, a colorful personality, called for a volunteer and asked him to lie on her desk (usually covered with test tubes). She blindfolded him and forbade us to react throughout the experiment. In addition, we were neither told what the subject matter was, nor about the purpose of the experiment, so we did not know what to expect. The teacher inserted pieces of paper between the volunteer's toes and lit them. The pupil began rotating his legs as if he was riding a bicycle and just in time the teacher removed the burning pieces of paper. This is how I learnt the fascinating topic of instincts. The surprise caused excitement in class" (51/1). This story demonstrates that pupils had no clue as to what was about to happen in class. Then, in what seemed like a scene from a highly charged emotional gathering, e.g., where the preacher is inspiring his congregation, the respondent had an insight - the topic of the lesson, which earlier had seemed to be an unfocussed, chaotic educational activity, became clear to her. In reviewing the results, it appears that key educational experiences did not take place in silent classrooms. The analyses have shown that pupils were all but slumber: they were active, fervent, enthusiastic, and keenly interested in the topic; they were emotionally aroused, feeling excitement and fulfillment. The content and activity characteristics described here suggest that for instruction to have longlasting effects on pupils' lives, it cannot be based on simple teacher-centered strategies. Likewise, teacher-centered, controlled and supervised classrooms left few


303

traces in pupils' recollections. Rather, instruction that ed the test of years was based on "noisy" and seemingly disorderly strategies. Performance in public was necessarily predated with uncontrolled, cheerful rehearsals; competitions generated shouts and enthusiastic engagement; relevance and authenticity made things dear to pupils' lives, thus implicating their selves in the activity, resulting in highly emotional and fervent involvement. Although we do not test this hypothesis here, we conjecture that instructional activities that combine several of the above mentioned content and activity features are more likely to have long-lasting effects on pupils' lives than those that use only one or none at all. All in all, the evidence suggests that although key educational experiences did not necessitate noise or disorder in class, they rarely occurred in silent, highly supervised classrooms. The next section elaborates on this claim. 3.4 Outward Bound: Learning Outside the Classroom Dewey and Whitehead, the American pragmatic philosophers, noted at the beginning of the twentieth century that instruction through the use of experimentation could translate disconnected scholastic knowledge into the child's own reality, and thus revive "dead ideas" [43, 49]. According to their position, only experimental learning, which connects classroom learning with authentic and relevant topics outside the school, deserves the title of education. The findings of the present study this philosophical view, by showing that key educational experiences occur "in the real world", i.e., outside schools' boundaries [42]. Indeed, many respondents (n = 65 or 13.5% of the experiences) pointed to the fact that their key educational experiences took place outside the classroom. Learning through field trips, visits to an orchard, and excavating genuine archaeological sites combined theoretical content (previously studied in class) with its authentic, natural setting. Outward-bound activities are enriching, helping pupils gain insight about the topic and its natural context. For example, a 45 year old respondent spoke about her high school biology classes, which took place outside the classroom. She described how enjoyable these field trips were, and why pupils were cooperative the whole time. "My high school science teacher was an avowed science lover and an expert on reptiles and plants of all kinds... Few were the lessons we had indoors. Sometimes

304


we were in the lab, and sometimes we strolled in the fields surrounding the school, or travelled far away on field trips... he used to talk about the topics while picking up stones and telling us: "look, under this stone I found the reptile which is called so and so..." We never dared interrupt his lessons, because the experience was so engaging that we did not want to make trouble in class and be punished and miss the next field trip" (304/1). 3.5 Silent Engagement in Teacher-Centred Classrooms Significant learning experiences rarely occurred in silent classrooms. Nevertheless, the evidence suggests that under certain conditions even teacher-centred instruction can produce key educational experiences. The analysis found that many respondents reported their significant learning experiences to have occurred in teacher-centred classes (n = 75), where teachers combined authenticity, relevance, surprise, or peaks into the curriculum. Integrating these characteristics in teaching resulted in pupils' cognitive curiosity and emotional involvement with instruction. For example, one respondent described her high school history teacher as follows: "The teacher entered the classroom and said she was going to talk about the Holocaust. This was not surprising, as it was part of the curriculum. We took out our notebooks and pens but the teacher said, 'there is no need'. I have to it that I personally did not like history nor did I like the teacher. I used to disrupt and disobey from time to time. She started the lesson with a presentation from that period. She said she was going to speak as a Holocaust survivor. She talked about her parents, about their life in the community. She didn't ask questions - it was one continuous lecture... we sat there for two long hours mesmerised. We even gave up the break. At the end of the lesson she opened the box that stood on her table, and took out a bar of soap, displaying it as her family . We were shocked. I can still that lesson in detail" (232/1). There is reason to believe that the silence in this and in similar classrooms was due to the pupils' keen interest in what the teachers had to convey. To the extent that the contents were authentic, challenging and relevant to pupils' lives, they willfully cooperated with their teacher's agenda. To the extent that such encounters required pupils to incorporate their personal resources into learning and forced them to think, to introspect or retrospect; to the extent that they learnt new things about their


305

environment and about their own selves - to that extent pupils had immersed themselves in learning, entering a state of flow [50]. Unlike traditional teachercentered instruction, learning in highly challenging and authentic classrooms does not allow pupils to remain ive. Silence in these cases resulted from attentive listening on the part of the pupils, rather than from an enforced discipline by the teacher. In conclusion, the testimonies that we analysed prove that it is possible to significantly affect pupils even in teacher-centred classrooms - without the need to use "firecrackers", charisma, or highly charged rhetoric. 4. DISCUSSION The present study has provided an initial description of instructional practices that teachers used in what time proved to be adults' most meaningful educational encounters. It has demonstrated that certain content and activity characteristics generated cognitive and emotional involvement among pupils that affected their life henceforth. The following discussion of these results touches upon four main conclusions. First, the study has shown that most key educational experiences occurred in a "noisy classroom" rather than in a "silent" one. While the literature assumes that teacher-controlled and silent classrooms constitute arenas conducive to learning, the present study shows that meaningful, key educational experiences mostly occur during an active and noisy interaction among class peers, during a public performance in front of an audience, while working in pairs, through interviewing and arguing, and by utilizing different skills and capabilities. Teachers' use of competitions often led to pupils shouting at each other with excitement. The construction of peaks and surprises in the curriculum generated involvement and enthusiasm. The requirement to exhibit diverse skills and capabilities often created a carnival-like atmosphere in class. Thus, in contrast to pupils' usual silent attendance in school, the instructional strategies described here necessitated pupils to attend to relevant and authentic issues, which demanded their utmost cognitive effort. During these key educational episodes, learning did not require silence. On the contrary, silence in class would have annihilated learning and dulled the emotions that surfaced during the activity, replacing them with a cold, meticulous scholastic activity. One respondent summed up her

306


experiences poignantly: "That was not a silent classroom, there was a lot of noise, but such a healthy noise, where everyone called out to the other: 'I found, I discovered, come see what I've got'. That was extremely interesting, the noise, the sounds, the voices. These are things I until today" (200104622). Second, some of the experiences mentioned here did not involve stormy verbal interactions. Nevertheless, the pupils were far from being ive. Instruction in such contexts impelled pupils to use their capabilities in an active and motivated manner. For example, the paper that the respondent wrote on the protagonist in Dvora Omer's story (relevance), or the preparation of drawings and presentations for the air pollution exhibition (skills), did not require that the respondents work in a noisy setting. Indeed, pupils can perform such assignments without talking, some without need for interaction whatsoever. Nevertheless, these tasks definitely demanded respondents to use their cognitive ability, skills and capabilities, while exhibiting enthusiasm and learning derived from inner motivation. All in all, it seems that a ive engagement, which characterises silent classrooms (where teachers talk and pupils listen), is rarely mentioned in the context of significant, key learning experiences. Third, ittedly, in about 10 percent of the experiences the activity took place in the context of a teacher-centred classroom, which could be externally described as a silent classroom. Nevertheless, the results have indicated that the key experiences that occurred in these settings were not like any other silent, teacher-centred lesson in school. In almost all cases we found the lesson to be authentic, relevant and challenging, and the topics were mostly connected to pupils' lives, or to burning issues that had to do with the community, the school, or their country. Thus, although the teacher controlled the classroom and instructed in a structured method, pupils in these settings participated enthusiastically, with overt excitement or covert emotional involvement. This implies that teachers can maintain conservative instructional activities, yet modify the contents of the curriculum in creative ways, connecting with and reaching to the life-world of their pupils. Such curricular modifications can promote exciting debates that would set them apart from the tradition of neutral, insignificant and routine school learning. Fourth, the current study suggests that the alleged contradiction between noise and meaningful learning has little empirical . It has shown that "positive noise" was evident during key educational experiences, yet it did not harm order in


307

the classroom. In fact, quite the reverse: respondents ed many teachers because they promoted noise in their classroom, without losing control over instruction or discipline. Actually, the reports have indicated that some teachers (n = 25) considered noise as a positive factor that improves learning and discipline in the classroom. This contrasts with the common belief held by most teachers that such noise harms the pupils' ability to learn. Moreover, 40 respondents explicitly referred to active learning and noise as beneficial, because these features formed a positive learning atmosphere, aroused interest in the topic, and caused enjoyment and, paradoxically, even order and discipline in class. The following quotes attest to this statement: "The classes were conducted as a debate, the theoretical material which we were all familiar with was taught in the most interesting way possible, and this I believe is the reason there was no need for disciplinary measures. The pupils came to learn, because of the lesson" (178/1). "The experiment related to the topic... we worked in teams and the teacher ed between us and talked with us... The noise of talking did not bother us. It was almost like a "free hour" which nobody wanted to miss" (215/1). Finally, this study s the thesis by Waller (1932), Bidwell (1965), and Yair (1997), who claimed that instruction is undertaken in a sociologically ambivalent setting [51], with teachers torn between the need to motivate pupils and to discipline them at the same time. The results suggest that teachers who preferred to inspire their pupils and excite them through learning have been ed in the long term. In contrast, the efforts to discipline pupils result in boring them. Thus, the bureaucratic emphasis that compels most teachers to emphasise discipline, social order and silence in class results in pupils ing very few teachers and meaningful learning experiences. An emphasis on order, discipline and silence curtails the potential influence of teachers on pupils, and neutralises the basic goal of schooling: developing interest and love for learning, and influencing pupils' lives. Nevertheless, the contradiction between discipline and motivation is not inherent in classroom instruction [9]. The present study suggests that by creating high motivation for learning, teachers can neutralise the need to discipline pupils since learning results from pupils' inner interest. The study has indeed shown that when instruction was authentic, relevant and challenging, when it was built on suspense, surprise, peak moments and competitions - pupils participated energetically, without

308


causing discipline problems. The noise - and there was much noise during these key experiences - was the noise of learning, of enthusiasm, of the enjoyment involved in acts of creation. There is evidence that the insistence on disciplining pupils results in boredom and - as a consequence of that - in noise, discipline problems, and alienation from instruction [52]. Upon reflection, it seems that teachers fear discipline problems in their classroom because they understand that what they do in their silent classroom actually bores their pupils. 5. CONCLUSION To conclude, it seems that the question is not whether noise is conducive to learning, but rather what type of noise. The current study has shown that high noise levels that derive from enthusiasm and interest in learning do not contradict school goals. Therefore, if schools wish to affect pupils, they need to find ways to allow more teachers to be authentic, relevant and challenging. They need to expand the use of surprises, peaks, competitions, and independent research. The present study has shown that silent classrooms conceal what time will prove to be meaningless instruction. In contrast, it has shown that what externally seems to be a disorderly, chaotic classroom may actually constitute an arena that is educative and will be meaningful for a lifetime. In concluding this paper we suggest that there might be some Israeli uniqueness to our results, as culture always plays a part in learning and instruction [40]. The Israeli national habitus fits the features we identified here [53], and it is possible that students in other countries might be shocked by some of the outstanding activities we described here. Comparative studies need to ascertain this conjecture. ACKNOWLEDGEMENTS This paper is based on data collected by the first author in a large study of key educational experiences and on the doctoral dissertation of the second author. The study was ed by small grants from the Shaine and Eshkol foundations at the Department of Sociology & Anthropology, and the NCJW Research Institute for Innovation in Education, Hebrew University of Jerusalem.


309

COMPETING INTERESTS Authors have declared that no competing interests exist. REFERENCES: 1. Lees HE. Silence in schools, Staffordshire: Trentham Books Limited; 2012. 2. Arlin M. Time, equality, and mastery learning. Review of Educational Research. 1984;54(1):65-86. 3. Gaskins RW. The missing ingredients: Time on task, direct instruction, and writing. The Reading Teacher. 1998;41(8):750-755. 4. Walberg HJ. Synthesis of research on time and learning. Educational Leadership. 1988;45(6):76-85. 5. Newmann F, Marks HM, Gamoran A. Authentic pedagogy and student performance. American Journal of Education. 1996;104:280-312. 6. Darling-Hammond L, Ancess J, Falk B. Authentic assessment in action: Studies of schools and students at work, New York: Teachers College; 1995. 7. Sizer T. Horace's compromise: The dilemma of the american high school, Boston: Houghton Mifflin; 1984. 8. Sizer T. Horace's school, Boston: Houghton Mifflin; 1992. 9. Yair G. Reforming motivation: How the structure of instruction affects students' learning experiences. British Educational Research Journal. 2000;26(2):191-210. 10. Yair G. Educational battlefields in Аmerica: The tug-of-war over students' engagement with instruction. Sociology of Education. 2000;73(4):247-269. 11. Bowels S, Gintis H. Schooling in capitalist America, New York: Basic Books; 1976. 12. Page RN. Lower-track classrooms: A curricular and cultural perspective, New York: Teachers College Press; 1991. 13. Pope DC. "Doing school": How we are creating a generation of stressed out, materialistic, and miseducated students, New Haven: Yale University Press; 2001. 14. Sarason SB. Revisiting "the culture of the school and the problem of change". The series on school reform, New York: Teachers College Press. xv 398; 1996. 15. McNeil LM. Contradictions of control: School structure and school knowledge, New York: Routledge; 1988. 16. Waller W. The sociology of teaching, New York: John Wiley & Sons; 1932.

310


17. Bidwell CE. Pupils and schools: Some observations on client trust in clientserving organizations, In: W.R. Rosengern and M. Lefton, editors, Organizations and clients. Columbus, Ohio: Charles E. Merill: 37-70;1970. 18. Goodlad J. A place called school, New York: McGraw-Hill; 1983. 19. Sarason SB. The predictable failure of educational reform, San Francisco: Jossey-Bass; 1990. 20. Lortie D. Schoolteacher - a sociological study, Chicago: University of Chicago Press; 1975. 21. Edmonds R. Effective schools for urban poor's. Educational Leadership. 1979; 37:1524. 22. Bidwell CE. The school as a formal organization, In: J.E. March, editor Handbook of organizations. New York: Wiley: 972-1019;1965. 23. Meyer JW, Rowan B. Institutionalized organizations: Formal structure as myth and ceremony. American Journal of Sociology. 1977;83(2):340-363. 24. Carrol JB. A model of school learning. Teachers College Record. 1963;64(8):723733. 25. Denham C and Lieberman А, eds. Time to learn. 1980; National Institute of Education: Washington, DC. 26. Karweit N. Time-on-task: A research review, Baltimore MD: Johns Hopkins University, Center for Social Organization of Schools; 1983. 27. Rosenshine B. How time is spent in elementary classrooms, In: C. Denham and A. Lieberman, editors, Time to learn. Washington DC: National Institute of Education: 107-126;1980. 28. Bryk AS, Lee VE, Holland PB. Catholic schools and the common good, Cambridge, Mass.: Harvard University Press; 1993. 29. Coleman JS, Hoffer T, Kilgore S. High school achievement: Public, catholic, and private schools compared, New York: Basic Books; 1982. 30. Coleman JS, Hoffer T. Public and private high schools: The impact of communities, New York: Basic Books; 1987. 31. Brandsma HP, JWM Knuver. Organizational differences between dutch primary schools and their effect on pupil achievement, In: B.C.a.T.P. David Reynolds, editor School effectiveness and improvement. Cardiff: Rion: 1988; 199-212.


311

32. Postlewaite TN, Ross KN. Effective schools in reading, The Hague: IEA; 1992. 33. Raudenbush SW. New evidence in the search for effective primary schools. American journal of education. 1990;98(2):175-183. 34. Stockard J, Mayberry M. Effective educational environments, Newbury Park: Corwin; 1992. 35. Cuttance P. The effectiveness of scottish schooling, In: B.C.a.T.P. David Reynolds, editor School effectiveness and improvement. Cardiff: Rion; 1989. 36. Yair G. From key experiences to turning points: A study of educational impacts, Tel Aviv: Poalim (Hebrew); 2006. 37. Yair G. Key educational experiences and self-discovery in higher education. Teaching and Teacher Education. 2008;24:92-103. 38. Yair G. Can we ister the scholarship of teaching? Lessons from outstanding professors in higher education. Higher Education. 2008;55(4):447-459. 39. Yair G. Cinderellas and ugly ducklings: Positive turning points in students' educational careers: Exploratory evidence and a future agenda. British Educational Research Journal. 2008;35(3):351-370. 40. Assa-Inbar M, Rapoport T, Yair G. The critical gaze of mobile students: The case of the hebrew university of jerusalem, In: B. M. and F. Dervin, editors, Students, staff and academic mobility in higher education. Cambridge: Cambridge Scholars Publishing: 2008;166-182. 41. Kruglanski AW, Webster DM. Motivated closing of the mind: "Seizing" and "freezing". Psychological Review. 1996;103(2):263-283. 42. Hattie J, et al. Adventure education and outward bound: Out-of-class experiences that make a lasting difference. Review of Educational Research. 1997;67(1): 43-87. 43. Dewey J. Experience and education, New York: Collier; 1963. 44. Sizer TR. Personalized learning: No two are quite alike. Educational Leadership. 1999;57(1). 45. Wiggins G. Teaching to the (authentic) test. Educational leadership. 1989;46: 41-47. 46. Gardner H. Multiple intelligences: The theory in practice, New York: Basic Books; 1993.

312


47. Gardner H. Frames of mind: The theory of multiple intelligences, New York: Basic Books; 1983. 48. Csikszentmihalyi M, Rathunde K, Whalen S. Talented teenagers: The roots of success and failure, Cambridge, England: Cambridge University Press; 1993. 49. Whitehead AN. The aims of education and other essays, London: Ernest Benn; 1962. 50. Csikszentmihalyi M. Flow: The psychology of optimal experience, New York: Harper & Row; 1990. 51. Merton RK. Sociological ambivalence and other essays, New York: Free Press; 1976. 52. Nelson RW. Books, boredom and behind bars: An explanation of apathy and hostility in our schools. Canadian Journal of Education. 1985;19(2):136-160. 53. Yair G. The code of israeliness: The ten commandments for the twenty first century, Jerusalem: Keter (Hebrew); 2011.


313

Kaarina Määttä, Anne Koski-Heikkinen, Satu Uusiautti, Faculty of Education, University of Lapland, Finland, Kainuu Vocational College, Kuusamo, Finland

Ideal Teacherhood in Vocational Education ABSTRACT Aims: Ideal teacherhood in vocational education has not been widely studied or comprehensively defined. However, in the changing work life, the role of vocational education teachers (VET) becomes more and more important as they are responsible for educating future employees in numerous professional fields. What does ideal teacherhood consist of in vocational education? Study Design:

The narrative research approach was chosen to study

VETs’ perceptions of ideal teacherhood in vocational education. Methodology: In this study, twelve Finnish VETs were recruited from one vocational education college with multiple fields. The data obtained included oral (N=5) and written (N=7) narratives. Results: According to the results, the conception of ideal teacherhood turned into a more realistic one as the VETs’ work experience increased. Concolusion: Ideal teacherhood in vocational education occurred in the VETs’ descriptions through six features of which three are connected with VETs’ professional self and three with personal self. Ideal teacherhood in vocational education can be found in the confluence of these two areas of VET identity. Keywords: ideal teacherhood; teacherhood; teacher identity; vocational education; vocational education teacher. 1. INTRODUCTION The core goal of vocational education is to provide vocational education students with good professional expertise. Vocational education teachers (VET) introduce necessary skills and knowledge to be learned in a form that students can learn and practice [1]. These skills and knowledge their learning processes and motivate them to enter work life. VETs are expected to create quality learning environments and guarantee excellent learning results. In addition, VETs have to

314


update their knowledge and skills constantly as well as to renew professionally, personally, and communally. VETs interact not only with diverse students but also with other personnel and rapidly changing work life. Along with these goals, it is possible to refer to the ideal teaching in vocational education and to the concept of a good teacher. Uusiautti and Määttä [2] state that it is not possible to define strictly the criterion of a good teacher — ideal teacherhood in this case — but a teacher is always a unique personality. Personality is a teacher’s essential tool [2], which means that development toward ideal teacherhood mean somewhat the same as development toward a good personality [3]. Notwithstanding, it has been questioned whether the essence of good teacherhood can be even defined [4]. Conceptions are contradictory [5,6], nor is it always that straightforward to list the factors of good teacherhood [2,7]. Still, attempts to create definitions of good or ideal teacherhood are abundant. Teachers’ continuous and determined self-development and commitment to the personal and professional growth make the prerequisites for the development of good personality [1,8]. Renewal and personal growth necessitate also redefinitions of one’s professional identity including reflection of one’s self at work and in free time as well as evaluation of one’s values, dreams, and commitments [9]. Resulting positive conception of oneself as a skillful expert and developing individual lays the foundation of a good professional identity [10,11,12]. Likewise, the definition of good teacherhood is necessary in vocational education. Next we will discuss the challenges of and possible outlines of such a definition. The purpose is to analyze how VETs themselves perceive ideal teacherhood in vocational education. 2. THE DIFFICULTY OF DEFINING IDEAL TEACHERHOOD IN VOCATIONAL EDUCATION Constant change is an essential part of VETs’ work. Because of this, the definition of ideal teacherhood in vocational education seems unreachable. In Finland, the reform of curricula in vocational education brought new challenges in VET’s work [13]. Likewise, new conceptions of learning, more and more diverse student groups, and new teaching arrangements have changed VET qualifications [14]. Students are still seen as the core of VET’s work, but instead of education and teaching, current conception of learning emphasize more guidance of learning and learning processes [15,16].


315

Various organs of society target expectations and pressure to teachers’ work. Teachers should be simultaneously ers of holistic psychological and physical development, collaborators who are equipped with exquisite interaction skills, s of the latest technological innovations and social media who can renew their teaching and search actively new information, as well as, first and foremost, societal contributors and activists [17]. VETs have to enhance students learning processes by organizing various learning situations in diversified and updated learning environments that resemble actual work situations, methods, and places. Almost every student group includes students with special needs, which means that teachers must be able to design individualized study paths for each student [18]. Work with students with profound and multiple learning difficulties reflects on teachers’ professional identities aswell [19]. VETs are expected to be familiar with the latest societal and work-life changes and the related influence on qualification requirements. A teacher’s role in relation to students involves more than ever education about the roles of society and guidance of study processes [20,21,22]. Along with new learning environments arrangements of workplace learning periods necessitates that VETs possess specific 277 familiarity with society, work life, and business life as well as active and developmental cooperation with these instances [23,24,25]. Multiprofessional cooperation also makes a more salient part of VETs’ work [26]. Due to VETs’ multisided work description, the limits of a teacher’s role have been questioned: “When is a teacher not a teacher?” [27]. Where are the limits of a teacher’s qualifications is an essential question when defining ideal teacherhood and reflecting on its relationship with the reality of teaching in practice. VETs’ work can include the requirement of ideal activity and ideal teacherhood [28]. Ideal teacherhood has been greatly studied in the light of different students’ opinions [29,30,31,32]. For example, student teachers have been asked to compare themselves with their conception of ideal teacherhood [33]. Indeed, differences between students’ and teachers’ opinions have raised interest already for a long time [34], and there are studies analyzing how concepts of “ideal student” and “ideal teacher” are connected to each other [35], how ideal teacherhood contributes to teacher effectiveness [36], and the relationship between teachers and students [37]. However, ideal teacherhood in vocational education has not been widely studied. This study aimed to contribute to this gap in knowledge. We wanted to

316


analyze what ideal teacherhood consists of in vocational education in the first place according to VETs’ perceptions. This viewpoint was chosen because VETs’ own conceptions have not been profoundly analyzed thus far. 3. VOCATIONAL EDUCATION TEACHER’S IDENTITY Ideal teacherhood in vocational education is connected with a teacher’s identity. Our previous study analyzed VET’s identity [38] revealing that it consists of four areas: (1) Substance knowledge, including the know-how of VET’s professional field, professional expertise, and work-specific skills. Teachers are traditionally perceived as subject matter experts. Knowledge of subject matter has always been the core feature of a good teacher [39]. However, instead of distribution of information, todays’ teachers are merely expected to handle transmission of knowledge. Moreover, evaluation of information and skills is important in these days. In addition, professional expertise has to be updated constantly, and the readiness to professional change and development has to be provided already in vocational basic education. (2) Pedagogical expertise, including the ability to lead teaching, learning, and study processes, organize and analyze teaching situations, and encounter and guide students. Although technology and teaching methods develop all the time, teachers’ personal inputs still matter. It is especially apparent in the pedagogical, ethical, and moral dimensions of teaching. Pedagogical expertise is a combination of many knowledge and skills related to student interaction and how they are applied in the practical complexity of teaching situations [2]. (3) Work-life skills, including co-operation skills, willingness to create networks, ability to work in various teams, and economic and istration skills. VETs work in collaboration with colleagues in the college and with employers and other representatives of the professional field. VETs function as mediators between vocational education students and work-life professionals. (4) Developmental abilities, ability and will to develop one’s mastery over the knowledge and skills in one’s vocational field, participate in the development of one’s field and work life, and trust in the progress of vocational development through teaching and learning processes.


317

Due to the professional change and variation, VETs are required to possess such knowledge and teaching skills that helps vocational education students adjust to the day’s professional expectations. VETs are expected to work for and influence the appreciation of their vocational field. The classification of professional identity in many ways reminds earlier illustrations of a teacher’s professional identity [40,41,42,43,44]. Our research was focused on less studied teachers: VETs’ perceptions have not been studied much compared to, for example, elementary school teachers. However, their work differs greatly from other teachers’ work. In this study, we continue our analysis of VETs’ perceptions of their work. The focus is especially on their ideas about ideal teacherhood and its connection with professional identity. 4. METHODS The purpose of this study is to describe VETs’ understanding about ideal teacherhood in vocational education. At the same time, the goal is to analyze how VETs try to develop professionally and how ideal teacherhood is connected with professional identity. The following research questions were set for this study: (1) How does ideal teacherhood in vocational education appear according to VETs’ descriptions? (2) How is ideal teacherhood in vocational education connected to professional identity according to VETs’ perceptions? In this study, twelve Finnish VETs were recruited from one vocational education college with multiple fields. The request to participate in the study were sent to all 28 VETs in this college. The teachers had the following questions to help them to create their narratives: (1) How long you have worked as a VET and how old are you now?; (2) How did you end up in a VET’s profession?; (3) How did you develop as a VET of this kind that you are today?; (4) What were you like at the beginning of your career and how are you today as a teacher?; (5) What kind of a teacher would you like to become?; and (6) What would yo like to achieve in your teacher’s career? The teachers were asked to either write their narratives or record them with a digital recorder that the researcher would transcribe afterwards. The data obtained included oral (N=5) and written (N=7) narratives. The narrative research approach

318


was chosen to study VETs’ perceptions of ideal teacherhood in vocational education. The approach was considered suitable because of its context-bound, personal, and subjective nature. In this kind of research, the power is given from the researcher to the research participant [45]. The narrative research approach simply refers to analysis of narratives told by people [46]. The concept of narrative defines narrative analysis [47]. The analysis of narratives means that situations and events, people’s characteristics and other elements in narratives are categorized into themes and types. In this study, the purpose was to analyze how ideal teacherhood appears in VETs’ narratives and what kinds of themes and types emerge from the data. The narrative analysis pursues constructing a new narrative that is based on the original narrative data [48] – a description of ideal teacherhood in this case. According to Polkinghorne, a result of the narrative analysis is a time-bound, structured, and plotted entity with a conclusion [47]. This kind of meta-narrative reveal various parts of the data and their confluences. The data analysis was based on the qualitative data, twelve narratives that were categorized with the analysis of narratives and combined as conclusions with the narrative analysis [49]. The analysis of narratives means categorizing based on types, metaphors, or classes [50]. Marjatta Saarnivaara [51] pointed out that, in narrative research, description can be seen as the foundation of the construction of narratives. Description can be widened and specified with analysis. In this study, categorization followed the idea of the analysis of narratives pursuing the identification of key factors and their interconnectedness [49]. In this sense, the analysis was data-based, which means that the themes emerging in the data were analyzed and reduced as the categories introduced as results. According to Jerome Bruner [52], paradigmatic knowledge is typically rigorous and formal, and produces argumentation that follows from logical statements and careful definition of concepts and categories. In narrative research like this one, the reliability and validity of the data are worth discussing. Transferability criterion refers to sufficient detail of the context and whether the findings can justifiably be applied to the other setting [53]. In this study, VETs presented various occupational fields and therefore, their descriptions of professional identity covered vocational education teacherhood widely. The meeting


319

of the dependability criterion is difficult in qualitative work in general because the research themes and data are often impossible to repeat [53]. Careful description of the select methods and data obtained strengthen the dependability and trustworthiness of the study [53]. The narrative method seemed to suit extremely well to the research on teachers’ professional development and identity: teachers create and construct their identities by talking, interpreting, and reflecting their experiences and opinions, which can be seen the foundation of their perceptions of ideal teacherhood as well [54,55]. 5. RESULTS 5.1 The Possibility of Ideal Teacherhood When defining ideal teacherhood in vocational education, VETs answered to the question of what they set their sights on as teachers, what kind of teachers they would like to be, and what is important in teacherhood. Many VETs described their insecurity and mistakes taking place at the beginning of their teacher careers. This has been noted by earlier research as well [56,57,58]. The VETs in this study also talked about their pursuit of being a perfect teacher. VETs reflected on their unrealistic goals quite aptly: I made plenty of mistakes. I tried to be a strict, assertive buddy, and this caused the conflicts with the adolescent students… - You have to be an honest personality (7). In general, VETs seemed to become able to reflect on the possibility of reaching ideal teacherhood more realistically after they had gained practical experience of a VET’s work: Experience makes you strong. Experience has made me into what I am today (5). Teaching necessitates constant reflection [9]. Likewise, the data in this study showed that ideal teacherhood seemed to arise from evaluations between oneself and professional and communal factors influencing teaching (see also [59,60]). As the VETs developed their individual personality as teachers and could strengthen their professional identity, they started to accept themselves a they were. This provided them with strength to work as personalities which meant that they had to give up on the preconceived, perhaps unrealistic, role of an ideal teacher and have courage to indulge in teaching situations as themselves. My teaching style is quite colorful. But now I dare to be myself! (4).

320


Following one’s own path is not easy nor can any teacher avoid new challenges and learning or new goals. The uncertain future of professions fester many VETs’ minds, but still they want to do teaching well. I am more like a coach, expert, educator, and some guide who shows various opportunities that are reasonable for the youth (6). My dream is to work with balanced and nice youngsters who are highly motivated to learn a profession for themselves (9). The heterogeneous student material sets pressure for the pursuit of ideal teacherhood in vocational education. Many VETs learned to understand that not all students aim at the top in their field but students’ goals and readiness are extremely variable. The fact that you have more and more difficult students and their life situations are hard. So, you always have a feeling that, in addition to being able to provide them with right kind of teaching for work life, I should be able to give them good guidelines in life (4). 5.2 The Features of Ideal Teacherhood in Vocational Education The conception of ideal teacherhood turned into a more realistic one as the VETs’ work experience increased. The idealistic ideas from the beginning of their careers became more practice-based and turned into fields of expertise guiding their work and illustrating their core know-how. Ideal teacherhood in vocational education occurred in the VETs’ descriptions through six features. 5.2.1 Mastery of one’s professional field and ability to act as a reformer VETs’ own experiences and learning about the profession can function as students’ , especially when it comes to the acquisition of good professional skills and knowledge. Mastery of one’s professional field means that the VET knows the nodes and critical points as well as the phases of professional development. You have to keep updated all the time, and that is hard for sure. In our field, the technology develops so fast, that you really have to work hard to keep in the picture (7). The purpose is to widen my own expertise. Then I will have more information to distribute to students and more opportunities to realize practical teaching (11).

321


Along with their profound mastery of the profession and teaching it to students, VETs influence the renewal of professions and enhance students’ readiness for lifelong learning. And I think that I will never be ready as a person, and therefore, I cannot become ready as teacher either. As I grow as a person, I also develop as a teacher. - You always have to keep up the profession by developing the professional side. And you cannot become a master in that either. You mature as a human being (4). 5.2.2 All-round pedagogical expertise Ideal VETs know different teaching methods, are able to plan and be flexible in teaching situations according to students’ needs, and give room to individuals and various students’ learning abilities. Evaluation at its best can also enhance students’ learning motivation. I would like to develop and know more all the time. I do follow my profession a lot and I like this field and these subjects I teach. And I would like to study, too, in the future (5). I would like to develop into a better expert, for example, of learning difficulties and to encounter the youth with problems (9). 5.2.3 Networking and collaboration Ideal VETs can develop professional expertise and students’ careers by creating connections with work life. Networks and multi-professionalism necessitate cooperation, and so does the updating of vocational education. Electronic communication, real-time flow of information, and internationalization also demand new forms of cooperation. …independent and autonomous teacher’s work has more and more changed into cooperation and team work. Teachers have to be able to adjust their teaching and especially evaluations within predetermined dates… mastery over ICT and various s and follow-up systems, as well as cooperation and interaction skills (12). 5.2.4 Encouragement and for students With even the smallest gestures, VETs can help students

to achieve the

greatest results — a few words of encouragement can be enough. Teachers’

322


ability to encourage students is also self-enhancing because it strengthens teachers’ contentment with their ability to guide, teach, and . …teaching is not the most important thing but learning… I would like to be a VET who never gets into a rut. I would like to develop all the time and know more. I would think that I could transmit this field so that students could construct their professional identities in their own way… (5). 5.2.5 Fostering of justice and equity, bearing responsibility VETs are responsible for distributing information, , and guidance to all vocational education students concerning their study processes and goals, and the contents to be studied. The ultimate goal is to make each and every student feel welcome to education regardless of various background factors, learning histories, and study abilities. You have to be extremely fair with them but simultaneously very differentiating as well. VETs’ work requires high physical and mental shape (8). 5.2.6 Positive basic values and ability to act as a bellwether Teachers can teach students about necessary life skills, resources, strengths and values, as well as attitudes toward oneself, work, and other people. VETs can become irreplaceable and primary models, idols, or bellwethers to their students. Their teaching can show the direction in life or encourage to find one’s own goals for studies and life in general. ...if only you could have the student understand what is best for him or her, why to do this job and study. And why to put one’s heart in this job. To become a teacher who inspires them. Or they could fear a little, but not too much, not too frightened to enter. To find a balance in this work, so that it would not become too flaccid (10). To find success in life, students need to learn about, for example, diligence, joy, good manners, politeness, modesty, and taking care about the basics in life: …take care that your clothes are clean, do not use dirty language and behave well, and do not drink during the weekend, and try to foster your good reputation as the prospective professionals in the field, and teach how to eat healthy, and everything that I as a parent have done with my own children (4).


323

5.3 The Connection between Ideal Teacherhood in Vocational Education and Professional Identity In this study, VETs referred to two professional identity selves when talking about ideal teacherhood in vocational education. These identities are interconnected but can als be viewed separately. They are professional self and personal self (cf. [38,59,61,62]). In Results section 5.2, three first mentioned features represent professional self and three last mentioned belong to personal self. VETs develop their professional identities and construct their conception of ideal teacherhood in vocational education during their whole careers through reflecting on these two selves in professional identity. Teachers reflect on their experiences of acting as a teacher and compare them with their personal selves and conceptions of their inner beliefs, ethicality, and values. It is like two different people fighting (6). Reflection helps VETs to form a conception of their professional identity and themselves as ideal VETs: who am I and what am I like as a VET and what do I want to accomplish in this profession. The professional and personal selves in professional identity are in constant, even demanding, dialogue over how to work ideally, how an ideal VET behaves in the first place, what kind of substance knowledge is appreciated and how to develop and update it, what kinds of pedagogical solutions are made in teaching situations, and how to act and participate in the developmental work at the workplace. Mostly work seems to be guided by the professional self, which may not necessary represent the true, realistic, and relevant guide for teaching work but merely an ideal image of a VET with unrealistic demands. However, it seems that the personal self, along with a VET’s age and work experience, tries to balance between idealistic demands with encouraging, practice-based thoughts. At the beginning, I used to take everything really personally, and students’ all actions were like I had did them. I worried so much about students’ problems and perceived them even too close. This year I have consciously tried to get rid of this feature but I always have to remind myself about it. I am a demanding teacher, strict too when necessary, but still I try to establish a relationship with students that makes the study atmosphere relaxed and active (9). Along with time, the personal self helps VETs to act as genuine personalities at work and to accept the incompleteness. This means that VETs understand that

324


it is impossible to reach ideal teacherhood in vocational education, but it is important to pursue toward it. Nowadays, I can speak openly like this. Is it because of my age or profession? (10). Sometimes, the professional self functions as a sort of shield in a VET’s work. On the one hand, it can regulate a VET’s behavior so that the teacher does not bring out his or her characteristics, values, or convictions that do not fit in the vocational education context in general. On the other hand, the professional self can help the VET to cope when the work feels overwhelmingly busy, tiring, or mere monotonous toil. 6. DISCUSSION The study showed how VETs found it difficult to describe ideal teacherhood in vocational education at first [63,64], but eventually they connected it with explicit work-related expectations, successful solutions, and goals. Ideal teacherhood in vocational education was also closely connected with a teacher’s professional and personal identities. The aforementioned features of ideal teacherhood in vocational education can also be considered as the manifestations of professional and personal self in professional identity. Therefore, the ideal professional self consists of the mastery of one’s professional field and ability to renew it, versatile pedagogical skills, and networking and cooperation skills. Personal self consists of students’ encouragement and ing skills, equality and justice as well as responsibility in teaching, and good basic values and bellwether’s role as a teacher. This connection is illustrated in Fig. 1. It shows how the professional self and personal self are interconnected, and ideal teacherhood in vocational education is located in their borderline. When in balance, the emergence of or pursuit toward ideal teacherhood in vocational education is possible. For VETs, this illustration contributes information about ideal teacherhood from many perspectives. First, when it comes to teachers themselves, the role of professional identity has a great emphasis in VETs’ work. They are not only teachers but also experts in their own vocational fields. Therefore, their identity includes elements that, for example, teachers in general education do not necessarily possess. Nevertheless, VETs are teachers too, who, in order to be good teachers, must use their personality as a part of their work.


325

Second, VET characteristics make a salient part of ideal teacherhood. The combination of these identity dimensions is relevant to realize when dissecting the development of professional identity in VETs. In this study, the research participants were VETs from various occupational fields. Therefore, the illustration in Fig. 1 is not limited to just one field of vocational education but covers various fields: each profession has its own specific features related to a VET’s professional self that must be considered when analyzing ideal teacherhood. Third, this study was based in Finland where vocational education has increased its popularity among the youth having finished compulsory education. Therefore, it is more and more important to focus on ways to enhance the development of teacherhood in vocational education. The new interest in vocational education necessitates thorough understanding about the importance of proper professional identity in VETs, but as teachers in all education levels, personal identities as teachers should not be overlooked either. This viewpoint contributes to the discussion of future development of VETs’ work and education not only in Finland but also abroad.

Fig. 1. Ideal teacherhood in vocational education and teacher identity

326


7. CONCLUSION Meaningful work is the source of human well-being [65]. This study showed that identity reflection makes a salient part of VETs’ perceived well-being at work [66,67]. The development toward ideal teacherhood in vocational education happens through each teacher’s personal reflection including the shift from the dominating professional self to the flourish of personal self and, finally, toward the balance between them. Perhaps, ideal teacherhood in vocational education lies not so much in teachers’ outer performances but intrinsic reflection and balance. This does not mean that they would need excellent work-life skills, knowledge, and networks in their special fields, but, when acquired, they make a salient part of their wellconstructed professional identity [68]. Eventually, teachers, who are in the first name with their vocational education teacher identity, can act as bellwethers and true developers of their fields. They are inspiring and motivating teachers who, due to their expertise, enhance students’ learning and are able to educate future experts for the needs of work life. Therefore, VETs’ work includes a distinct ethical dimension. This study showed how VETs’ perceptions of the realities of the profession and ideal teacherhood emphasize the ethical side of the work. Teachers’ work in general is focused on significant phases and situations in people’s lives [69,70,71]. According to Elena Seghedin [72], teachers’ ethical action in teaching develops alongside the development of professional expertise and vice versa: professional expertise develops also through ethical action. In Finland, Emmi Enlund, Mari Luokkanen, and Taru Feldt [73] studied teachers’ ethical burden and ethical dilemma, and ended up recommending that education institutions should utilize the ethical guidelines composed by trade unions. They would teachers’ work. Common models to help teachers’ action in problematic situations could be created based on the guidelines, which would provide teachers with collective certainty in ethical considerations. Williamson McDiarmid and Mary Clevenger-Bright [74] point out that teachers’ work and professional development are closely tied in the wider society. According to Kirsi Tirri [75], expertise in teachers’ work develops through education and experience and includes freedom and, first and foremost, responsibility to act in the profession. Indeed, a well-balanced teacher identity and core values are the sources of stability and sense of purpose for teachers [76]. This viewpoint contributes also to


327

the current discussion of stress and coping as well as the sense of self-efficacy in teachers [77,78,79,80]. For example, studies about perceived level of self-efficacy have proven to be the core dimension of preventing and treating teachers’ stress [81]. When considering the findings from the point of view of ideal teacherhood, it seems relevant to suggest that a successful identity development and a positive conception of oneself as a VET contributes to the sense of self-efficacy at work and respectively to one’s well-being at work as well. These kind of perspectives appear of increasing importance in today’s rapidly changing work in all occupational fields, including that of VETs. COMPETING INTERESTS Authors have declared that no competing interests exist. REFERENCES: 1.

Eteläpelto A, Vähäsantanen K. Ammatillinen identiteetti persoonallisena ja sosiaalisena konstruktiona. In: Eteläpelto A, Onnismaa J, editors. Ammatillisuus ja ammatillinen kasvu. Vantaa: Dark. 2006;26-49. Finnish.

2.

Uusiautti S, Määttä K. How to train good teachers in Finnish Universities? Student Teachers’ study process and teacher educators’ role in it. European Journal of Educational Research. 2013;1(4):339-52.

3.

Maddux JE. Self-efficacy: The power of believing you can. In: Snyder CR, Lopez SJ, editors. Handbook of positive psychology. New York, NY: Oxford University Press. 2002;277-87.

4.

Ornstein AC. Can we define a good teacher? Peabody Journal of Education. 1976;53(3):201-7. DOI: 10.1080/01619567609538078.

5.

Entwistle N, Skinner D, Entwistle D, Orr S. Conceptions and beliefs about “good teaching”: An integration of contrasting research areas. Higher Education Research and Development. 2000;19(1):5-26. DOI: 10.1080/072943600500-20444.

6.

Murphy PK, Delli LAM, Edwards MN. The good teacher and good teaching: Experimental Education. 2004;72(2):69-92. DOI: 10.3200/JEXE.72.2.69-92.

7.

Miron M. What makes a good teacher? Higher Education in Europe. 1983;8(2):45-53. DOI: 10.1080/0379772830080206.

8.

Volkmann MJ, Anderson MA. Creating professional identity: Dilemmas and metaphors of a first-year chemistry teacher. Science Education. 1997;82(3): 293–310.

328 9.


Walkington J. Becoming a teacher: Encouraging development of teacher identity through reflective

practice. Asia-Pacific Journal of

teacher educa-

tion. 2005;33(1):53-64. DOI: 10.1080/1359866052000341124. 10. Carter K, Doyle W. Personal narrative and life history in learning to teach. In: Sikula J, editor. Handbook of research on teacher education. New York, NY: Macmillan. 1996;120-42. 11. Pajak E, Blase JJ. The impact of teachers’ personal lives on professional role enactment: A qualitative analysis. American

Educational Research Journal.

1989;26(2):283–310. 12. Walker R. Classroom identities. In: Goodson IF, Walker R, editors. Biography, identity & schooling. London: Falmer Press; 1991, 5-28. 13. Vähäsantanen K. Vocational teachers’ professional agency in the stream of change. Jyväskylä: Jyväskylä University Printing House; 2013. 14. De Bruijn E, Leeman Y. Authentic and self-directed learning in vocational education: Challenges to vocational educators. Teaching and Teacher Education. 2011;27(4):694-702. 15. Cochran-Smith

M.

Policy,

practice,

and politics

in teacher

education.

Thousand Oaks, CA: Corwin Press; 2006. 16. Hagger H, McIntyre D. Learning teaching from teachers. Realizing

the

potential of school-based teacher education. Maidenhead: Open University Press; 2006. 17. De Vries S, Jansen EPWA, Van de Grift WJCM. Profiling teachers’ continuing professional development and the relation with their beliefs about learning and teaching. Teaching and Teacher Education. 2013;33(1);78–89. 18. Jones P. Teachers' views of their pupils with profound and multiple learning difficulties. European Journal of Special Needs Education. 2005;20(4):375-85. DOI: 10.1080/08856250500274195. 19. Jones P. “They are not like us and neither should they be”: Issues of teacher identity for teachers of pupils with profound and multiple learning difficulties. Disability & Society. 2004;9(2):159-69. DOI: 10.1080/0968759042000181785. 20. Darling-Hammond L, Bransford J, editor. Preparing teachers for a changing world: What teachers should learn and be able to do. Report of the Committee on Teacher Education of the National Academy of Education. San Francisco, CA: Jossey-Bass; 2005.


329

21. Hymans M. How personal constructs about “professional identity” might act as a barrier to multi-agency working. Educational Psychology in Practice, 2008; 24(4):279-288. DOI: 10.1080/02667360802488724. 22. Sockett H. The moral and epistemic purposes of teacher education. In: Cochran-Smith M, Feiman-Nemser S, McIntyre DJ, Demers KE, editors. Handbook of research on teacher education: Enduring questions in changing contexts. New York, NY: Routledge. 2008;45-65. 23. Billett S. Learning through work: Exploring instances of relational interdependencies. International Journal of Educational Research. 2008;47(4):232–40. 24. Imants J, van Veen K. Teacher learning as workplace learning. In: Peterson P, Baker E, McGaw B, editors. International encyclopedia of education. Oxford: Elsevier. 2010;569-74. 25. Maxwell B. In-service initial teacher education in the learning and skills sector in England: integrating course and workplace learning. Vocations and Learning. 2010;3(3):185-202. 26. Milbourne L, Macrae S, Maguire M. Collaborative solutions or new policy problems: exploring multi-agency partnerships in education and health work. Journal of Education Policy. 2003;18(1):19-35. DOI: 10.1080/268093032000042182. 27. Robinson M, Anning A, Frost N. When is a teacher not a teacher? Knowledge creation and

the

professional

identity

of

teachers within multi-agency

teams. Studies in Continuing Education. 2005;27(2):175-91. DOI: 10.1080/ 01580370500169902. 28. Koski-Heikkinen A. Vocational teachers' identity and authority. Rovaniemi: University of Lapland; 2014. Finnish. 29. Forman SG. Stress management for teachers: A cognitive-behavioral program. Journal of School Psychology. 1982;20(3):180–7. DOI: 10.1016/0022-4405(82) 90047-4. 30. Feldman KA. The superior college teacher from the students’ view. Research in Higher Education. 1976;5(3):243-88. 31. Pogue FG Jr. Students’ ratings of the “ideal teacher”. Improving College and University Teaching. 1967;15(2):133-6. DOI: 10.1080/00193089.1967.10532624.

330


32. Rusu C, Şoitu L, Panaite O. The ideal teacher. Theoretical and investigative approach. Procedia-Social and Behavioral Sciences. 2012;33:1017-21. DOI: 10.1016/j.sbspro.2012.01.276. 33. Arnon S, Reichel N. Who is the ideal teacher? Am I? Similarity and difference inperception of students of education regarding the qualities of a good teacher and of their own qualities as teachers. Teachers and Teaching: Theory and practice. 2007;13(5):441-64. DOI: 10.1080/13540600701561653. 34. Yourlich A. Study on correlations between college teachers' and students' concepts of "ideal-student" and "ideal-teacher". The Journal of Educational Research. 1955;49(1):59-64. 35. Das M, El-Sabban F, Bener A. Student and faculty perceptions of the characteristics of an ideal teacher in a classroom setting. Medical Teacher. 1996;18(2):141-6. 36. Pozo-Munoz C, Rebolloso-Pacheco E, Fernandez-Ramirez B. The “Ideal Teacher”. Implications for student evaluation of teacher effectiveness. Assessment & Evaluation in Higher Education. 2000;25(3):253-63. 37. Tyler LL. The concept of an ideal teacher-student relationship. The Journal of Educational Research. 1964;58(3):112-7. 38. Koski-Heikkinen

A, Määttä

K, Uusiautti

S. The birth and development of

vocational education teachers’ (VET) professional identity. International Journal of Research Studies in Education. 2014;3(5). DOI: 10.5861/ijrse.2014.859. 39. Hoyle E, John PD. Professional knowledge and professional practice. London: Cassell; 1995. 40. Beauchamp C, Thomas L. Understanding new teachers’ professional identities through metaphor. Teaching and Teacher Education. 2011;27(4):762-9. 41. Beijaard D, Meijer PC, Verloop N. Reconsidering research on teachers' professional identity. Teaching and Teacher Education. 2004;20(2):107–28. DOI: 10.1016/j.tate.2003.07.001. 42. Flores MA, Day C. Contexts which shape and reshape new teachers´ identities:

A

multiperspective

study.

Teacher

and

Teacher

Education.

2006;22(2):219-32. DOI: 10.1016/j.tate.2005.09.002. 43. Hong JY. Pre-service and beginning teachers´ professional identity and its relation to dropping out of the profession. Teaching and Teacher Education. 2010;26(8):1530-43. DOI: 101016/j.tate.2010.06.003.


331

44. Köpsén S. How vocational teachers describe their vocational teacher identity. Journal of Vocational Education & Training. 2014;66(2):194-211. DOI: 10. 1080/13636820.2014.894554. 45. Spector-Mersel G. Mechanisms of selection in claiming narrative identities: A model for interpreting narratives. Qualitative Inquiry. 2011;17(2):172–85. 46. Gartner W. Entrepreneurial narrative and a science of the imagination. Journal of Business Venturing. 2007;22(5):613–27. 47. Polkinghorne DE. Narrative configuration in qualitative analysis. In: Hatch JA, Wisniewski R, editors. Life history and narrative. London: Falmer Press. 1995;5-24. 48. Bruner J. Actual minds, possible worlds. Cambridge: Harward University Press; 1986. 49. Uusiautti S. Today, I do the best job of my life, professional success in the workers narrated. Rovaniemi: University of Lapland, Rovaniemi; 2008. Finnish. 50. Leavy AM, McSorley FA, Boté LA. An examination of what metaphor construction reveals about the evolution of pre-service teachers’ beliefs about teaching and learning. Teaching and Teacher Education. 2007;23(7):121733.DOI: 10.1016/j.tate.2006.07.016. 51. Saarnivaara M. Methodological and methodological solutions. The study of everyday life. In: Saarnivaara M, Sava I, editors. We will examine. Art education graduate students methodological contributions. Helsinki: TAIK. 1998;185-201. Finnish. 52. Bruner J. Life as narrative. Social Research. 1987;54(1):11–32. 53. Shenton AK. Strategies for ensuring trustworthiness in qualitative research projects. Education for Information. 2004;22:63-75. 54. Connelly FM, Clandinin DJ. Shaping a professional identity: Stories of educational practice. London: The Althouse Press; 1999. 55. Somers MR. The narrative constitution of identity: A relational and network approach. Theory and society. 1994;23(5):605-49. DOI: 10.1007/BF00992905. 56. De Wert MH, Babinski LM, Jones BD. Safe ages: Providing online to beginning teachers. Journal of Teacher Education. 2003;54(4):311-20. 57. Kagan DM. Professional growth among pre-service and beginning teachers. Review of Educational Research. 1992;62(2):129-79. DOI: 10.3102/00346543062002129.

332


58. Kelchtermans G. Professional commitment beyond contract. Teachers’ selfunderstanding, vulnerability and reflection. Keynote presented at the bi-annual meeting the International Study Association on Teachers and Teaching (ISATT) Sydney, Australia, July 2–6, 2005. Available: http://ppw.kuleuven.be/cobv/pdfs/ Keynote%20ISATT%202005.pdf. 59. Day C, Kington A, Stobart G, Sammons P. The personal and professional selves of teachers: Stable and unstable identities. British Educational Research Journal. 2006;32(4):601-16. DOI: 10.1080/01411920600775316. 60. Flores MA. Person and context in becoming a new teacher. Journal of Education for Teaching. 2001;27(2):135-48. 61. Day C, Elliot A, Kington A. Reform, standards and teacher identity: Challenges of sustaining commitment. Teaching and Teacher Education. 2005;21(5):563–77. 62. Ricoeur P. Oneself as another. Chicago, IL: University of Chicago Press; 1992. 63. Søreide GE. Narrative construction of teacher identity: Positioning and negotiation. Teachers and Teaching: Theory and practice. 2006;12(5):52747. DOI: 10.1080/13540600600832247. 64. Zembylas M. Emotions and teacher identity: A poststructural perspective. Teachers and Teaching: Theory and practice. 2003;9(3):213-38. DOI: 10.1080/ 13540600309378. 65. Uusiautti S, Määttä K. The psychology of becoming a top worker. Research on the changing nature of achievement at work. New York, NY: Routledge; 2015. 66. Adams E. A proposed causal model of vocational teacher stress. Journal of Vocational Education and Training. 2001;53(2):223-46. DOI: 10.1080/13636820100200153. 67. Grollmann P. The quality of vocational teachers: Teacher education, institutional roles and professional reality. European Educational Research Journal. 2008; 7(4):535-47. 68. Morgan B. Teacher identity as pedagogy: Towards a field-internal conceptualisation in bilingual and second language education. International Journal of Bilingual Education and Bilingualism. 2004;7(2-3):172-88. DOI: 10.1080/13670050408667807. 69. Bullough RV Jr. Ethical and moral matters in teaching and teacher education. Teaching and Teacher Education. 20011;27(1):21–8. DOI: 10.1016/j.tate. 2010.09.007.

333


70. Campbell E. The ethical teacher. Glasgow: Open University Press; 2003. 71. Young E. Challenges to conceptualizing and actualizing culturally relevant pedagogy: How viable is the theory in classroom practice? Journal of Teacher Education. 2010;61(3):248–60. 72. Seghedin E. Reflective capability – A specific goal of a teacher’s professional ethics course. Procedia Social and Behavioral Sciences. 2011;11(1):145–9. 73. Enlund E, Luokkanen M, Feldt

T. Opettajien eettinen kuormittuneisuus ja

eettisten dilemmojen sisällöt. Psykologia. 2013;48(3):176-93. Finnish. 74. McDiarmid GW, Clevenger-Bright M. Rethinking teacher capacity. In: Cochran Smith M, Feiman-Nemser S, McIntyre DJ, Demers KE, editors. Handbook of research on teacher education: Enduring questions and changing contexts. New York, NY: Routledge. 2008;134-56. 75. Tirri K. Opetustyön etiikka. In: Sallila P, Malinen A, editors. Opettajuusmuutoksessa. Vantaa: Dark. 2002;203-14. 76. Korthagen FAJ. In search of the essence of a good teacher: Towards a more holistic approach in teacher education. Teaching and Teacher Education. 2004;20:77-97. 77. Brouwers A, Tomic W. A longitudinal study of teacher burnout and perceived self-efficacy in classroom management. Teaching and Teacher Education. 2000;16:239-53. 78. Harley K, Barasa F, Bertram C, Mattson E, Pillay S. The real and the ideal: Teacher roles and competences in South African policy and practice. International Journal of Educational Development. 2000;20(4);287-304. 79. Schaufeli W, Bakker A. Job demands, job resources and their relationship with

burnout

and

engagement.

Journal

of

Organizational

Behavior.

2004;25:293-315. 80. Van Horn JE, Schaufeli WB, Enzmann D. Teacher burnout and lack of reciprocity. Journal of Applied Social Psychology. 1999;29:81-108. 81. Chan DW. Stress, self-efficacy, among

prospective

Chinese

social , and psychological distress teachers

in

Hong

Kong.

Educational

Psychology: An International Journal of Experimental Educational Psychology. 2002;22(5):557-69. DOI: 10.1080/0144341022000023635.

334


Yulia Goncharova, Alexandra Kolomoychenko, Oles Honchar Dnipropetrovsk National University, Associate Professors, Ph.D. of Philological Sciences, the Faculty оf Ukrainian and Foreign Philology and Arts

Anglicisms in modern Ukrainian economic and financial discourse: specificity of functioning Abstract: This article is devoted to the problem of peculiarities of using English borrowings in the sphere of economy and finances. Our attention is focused on linguistic and extra linguistic factors of the use of Anglicisms, the adaptation of English borrowings to the norms of modern Ukrainian at phonetic, graphic, grammatical and lexical levels, the peculiarities of economics and finances discourse. Keywords: аnglicisms, adaptation staging, economic discourse. Юлiя Гончарова, Олександра Коломойченко, Днiпропетровський нацiональний унiверситет iменi О. Гончара, доцент, кандидат фiлологiчних наук

Англіцизми в сучасному українському економічному дискурсі: специфіка функціонування Анотацiя: Дана стаття присвячена питанню особливостей використання англомовних запозичень у фiнансово-економiчнiй сферi. Зосереджено увагу на мовних та позамовних чинниках вживання англiцизмiв на рiвнях адаптацiї англомовної лексики до норм сучасної української мови та на особливостях фiнансовоекономiчного дискурсу. Ключовi слова: англiцизм, адаптацiйний стейджинг, економічний дискурс. На порозі ХХI сторiччя значні трансформації в усiх сферах та аспектах життя людської цивiлiзацiї призвели до закономiрної змiни наукової парадигми. У


335

свою чергу, мовна система є засобом вираження даної динамiки розвитку суспiльства. Не iснує жодної мови в свiтi, словарний фонд якої складався би лише з нацiональних слiв. Процес запозичення, як один iз основних шляхiв появи нових лексем у мовi наряду зi словотвором, активно впливає на формування лексики. Тому одним із центральних напрямів лінгвістичних студій останніх десятиліть є всебічний аналіз англомовних запозичень. Під лексичними запозиченнями в нашому дослідженні ми розуміємо групу слів, що позначають фінансово-економічні реалії, які досить недавно увійшли в активний склад мови і знаходяться в процесі освоєння мовною свідомістю народу. Однією з ключових передумов лексичних запозичень вчені (М. Брейтер, Г. Чорновол, С. Караванський, Я. Битківська та ін.) вважають відсутність у мові еквівалента нового слова, яке вводиться у вжиток завдяки інноваційним процесам у різних галузях знання, виробництва, мистецтва та ін., втім, характеризують ці процеси неоднозначно. Так, С. Караванський вважає, що «українська мова має місткі форми в усіх шарах лексики <…>, а сліпе мавпування творить не копії, а карикатури» [4; с. 34]. Сьогодні ця думка має бути дороговказом для сучасних мовознавців, підштовхуючи вчених до пошуку українських відповідників запозиченим словам. Вписування України у світові інтеграційні процеси та реформування української економічної системи має значний вплив, в першу чергу, на українську фінансово-економічну думку, що знаходить своє відображення в її дискурсі. Під фінансово-економічним дискурсом ми розуміємо особливий тип мовлення, оформлений текстуально і представлений фінансово-економічними документами та фаховою економічною та науковою літературою. Актуальнiсть даної статтi визначається значущiстю iншомовних запозичень для правильного сприйняття й тлумачення бiльшостi сучасних економiчних термiнiв, що використовуються в українськiй мовi; необхiднiстю розв'язання низки питань, пов'язаних зi специфiкою та особливiстю їх функцiонування, i насамперед, недостатньою мiрою вивченостi прагматики англiцизмiв в українському фінансово-економiчному дискурсi. Метою дослiдження є виявлення комунiкативно-прагматичних особливостей використання англомовної запозиченої лексики та термiнологiї в українському фінансово-економiчному дискурсi.

336


Задля реалізації мети потрібно проявити лiнгвiстичнi, екстралiнгвiстичнi та прагматичнi чинники, що впливають на появу англомовних запозичень; схарактеризувати природу адаптацiї англіцизмів в українському економiчному дискурсі, динамiку проникнення у рiзнi сфери людської дiяльностi та характер їх функцiонування у фінансово-економічному та загальному контекстах. У зв’язку з тим, що кількість англомовних запозичень в українському фінансово-економічному дискурсі постійно збільшується, а їх значення трансформується, оголюючи процеси детермінологізації, тобто «міграції» економічних термінів за рамки економічної терміносистеми, науковий аналіз специфіки функціонування у мові-реципієнті новітніх англіцизмів є доцільним і актуальним. Матерiалом для дослiдження є англiцизми в сучасному українському фiнансово-економiчному дискурсi у широкому спектрi фахових видань, науковiй лiтературi та мовi ЗМI. Українська економiчна термiнологiя є вiдкритою та динамiчною системою, яка iнтенсивно розвивається та неологiзується, розширює сферу свого функцiонування, поповнюючись новотворами iншомовного походження. Якщо брати до уваги екстралiнгвiстичнi чинники поповнення економiчної термiнологiї англомовними запозиченнями на сучасному етапi розвитку, то, перш за все, найважливiшими є соцiально-полiтичнi процеси, якi пов'язанi з економічною та політичною галузями. По-друге, саме англiйська мова має статус мiжнародної, бiльш того, вона є мовою всесвiтньої науки. Як зазначають вчені (А. Дубнiк, Т. Пристайко), англомовні терміни зазвичай надходять до української мови, як і до багатьох інших приймаючих мов, з друкованих видань шляхом транскрипції або транслітерації. За словами Д.I. Єрмоловича, про транслiтерацiю можна говорити, коли рiзнi графiчнi системи використовуються в мовах (наприклад, англiйська, українська, грецька, грузинська), а лiтери (або графiчнi одиницi) цих мов можна зiставити одна однiй. Перевага даного типу адаптацiї в тому, що письмовий варiант слова не спотворюється i має незалежну iдентифiкацiю (кредит — credit, бренд— brand) [3]. Не можна не погодитись з лiнгвiстами, що звукова система мови первинна, тому логiчно пiд час запозичення керуватися принципом досягнення фонетичної близостi до оригiналу, тобто, перш за все, ставиться задача найточнiше передати засобами мови-реципiєта звучання початкової форми (лейдейс — lay-days, трейдер — trader, ф'ючерс — futures).


337

Наступним кроком є виявлення їх семантичного наповнення і прагматичної значущості. Великий семантичний і комунікативно-прагматичний потенціал мають так звані “ing-forms”. У мові-джерелі вони функціонують зазвичай як герундій, поєднуючи значення предметності, наочності та процесуальності. В українській мові звичними вже стали такі терміни, як банкінг, моніторинг, рейтинг, лізинг, мейлинг, консалтинг, брифінг, холдинг, (суб)контрактинг, тренінг, інсайдинг, демпінг та інші. Подібні слова впевнено закріпилися не тільки у фаховій, але й у розмовній українській мові та стали не тільки частиною професійної лексики представників певної галузі української економіки, а й засобом ведення її управлінської діяльності (звітності, менеджменту). Проте терміни еквайринг, карпулінг, райдшеринг, аутсорсинг, інсорсинг, інжиніринг, бакетинг, пудлінг, оффшоринг, аутстаффінг потребують словникового тлумачення та пошуку адекватних українських еквівалентів. Втім, граматична адаптація цих термінів, як відзначають дослідники (Л. Архипенко, Г. Сергєєва, Г. Чорновол, Я. Битківська), в мові-реципієнті труднощів не викликає. В українській мові, зазвичай, такі англомовні запозичення входять до класу іменника, отримуючи граматичну категорію роду та можливість відмінювання, яка не властива їм у мові-джерелі: маркетинг-маркетингові-маркетингумаркетингом. Проте виникають складнощі з використанням в українській мові форми множини деяких англіцизмів. Наприклад, запозичені терміни, які в мовіджерелі мають форму однині і не мають україномовного еквівалента, отримують форму множини в мові-реципієнті: holding – холдинг-и (у значенні «компанія», «акціонерне товариство»). За спостереженнями Л. Архипенко, такий процес відбувається в тому випадку, коли можна знайти еквівалент англійського терміна в українській мові, який має обидві форми числа: брифінги (зустрічі), мітинги (збори), моніторинги (спостереження) [1]. У тих випадках, коли запозиченим термінам відповідають українські абстрактні іменники, вони залишаються тільки у формі однини і в українській мові: інсорсинг (створення внутрішнього виробництва), пудлінг (усереднення), бакетинг (незаконна діяльність брокерів). Розширенню значення запозиченого терміна сприяє, як зазначають вчені (Г. Сергєєва, О. Ляхова), процес детермінологізації, який співвідноситься не тільки з поняттям фінансово-економічної сфери, але й з більш загальним поданням про нього, характерним для загальнолітературної мови і мови засобів масової інформації. Таким чином, розширюється не тільки сфера вживання терміну,

338


який як елемент фінансово-економічної і ширше – спеціальної лексики, відзначений «однозначністю в межах визначеного термінологічного поля, відсутністю синонімії та антонімії, емоційної маркованості» [5; с. 493], а й різноманіття сполучуваності, тобто вживатися в фігуративному значенні, в метафоричних висловлюваннях, в порівняннях. Важливо зауважити, що нашарування загальновживаних та спеціальних значень в одному слові значно ускладнює як його семантичну, так і комунікативно-прагматичну структуру. Загалом, в українських фахових текстах простежується тенденція до повторення висловленого в іншій формі. Наприклад, стейкхолдер-пайовик, пайовий власник; стокхолдер-акціонер, кеш-готiвка, флаєр-листiвка, сейл-розпродаж, дисконт-знижка, сервiс-обслуговування, рециклiнг-повторне використання, рефлекцiя-вiдображення. Такі одиниці зазвичай використовуються для дублювання термінів національного походження, тобто тавтологія в цьому контексті розглядається як стилістичний засіб, щоб привернути увагу аудиторiї. Окрім того, терміни-відповідники, які мають більш стислу форму, використовуються для заміни описового звороту. Особливу увагу дослідників привертають і слова, які «мігрують» з однієї мови до іншої, почергово змінюючи статус мови-джерела і мови-реципієнта. Процес такої послідовної термінологічної «міграції» ми пропонуємо називати «адаптаційним стейджингом». Одним із взірцевих прикладів цього процесу має бути термін performance, який був запозичений з англійської мови в другій половині ХІХ ст. і сьогодні асоціюється з англійським економічним або мистецьким термінологічним арсеналом, хоча первісно був запозичений англійською мовою з французької мови. Сьогодні цей термін широко вживаний в економічній, політичній, фінансовій сферах діяльності і слугує синонімом досягнення, продуктивності, ефективності, відтворення якісних показників, досягнень в економіці, фінансах і т. п. Соцiально-психологiчними причинами i факторами використання запозичень лiнгвiсти вважають сприйняття iншомовного слова як бiльш престижного, модного, слова, яке звучить незвично. Вважається, що саме воно видiляється та закрiплюється в пiдсвiдомостi. Це вiдбувається через те, що iншомовна лексема пов'язана з особливим стилiстичним забарвленням, i в наслiдок її iншомовностi змiст виявляється зашифрованим та зрозумiлим лише тiй людинi, яка її використовує. Вживання таких лексем свiдчить про приналежнiсть мовця до «елiтного»


339

прошарку i вже є престижним: ексклюзивний — замiсть винятковий, експлутацiя — замiсть використання, консенсус — замiсть згода. Однак, якщо поняття стосується життєво важливих iнтересiв суспiльства, то i слово, що його позначає, стає загальновживаним (маркетинг, iнновацiя, бiзнесмен, iнвестор, дефолт та iншi). З точки зору прагматики важливо враховувати обидвi сторони комунiкативного процесу. Бо саме для розумiння його мети, контексту окремих висловлювань мовець та слухач повиннi володiти певними спiльними фоновими знаннями, до складу яких можна залучити не тiльки мовленнєвi, але й iсторичнi, культурнi та соцiальнi вiдомостi. Таким чином, ми можемо зробити висновок, що запозиченi англомовні економiчнi термiни вiдiграють фундаментальну роль у процесi формування новітньої української термінологічної системи. На це є безлiч як лінгвістичних, так i екстралiнгвiстичних чинникiв. До питання використання таких iншомовних слiв, що мають особливу сферу функцiонування, потрiбно ставитись досить вiдповiдально, бо їх некоректне використання зазвичай призводить до ускладнення розумiння iнформацiї. Як результат, процес десемантизаціїї термінів і їх детермінологізації потребує ретельного і послідовного наукового вивчення. Тому, на нашу думку, дослідження в цiй сфері мають наукову перспективу. Список лiтератури: 1. Архипенко Л. М. Адаптація англомовних економічних термінів в українській мові [Електронний ресурс]. – Режим доступу: http://sn-philolso-com.crimea. edu/arhiv/2011/uch24_41fn/index.html. 2. Битківська Я. В. Тенденції засвоєння та розвиток семантики англізмів у сучасній українській мові: автореф. дис. … канд. філол. наук: 10.02.01 «Українська мова». – Івано-Франківськ, 2008. – 19 с. 3. Ермолович Д. И. Основы профессионального перевода: Учебное пособие. — М.: Издательство Российской академии образования, 1996 (Переиздание 2000). 4. Ляхова О. В. Детермінологізація й розширення значення слова в лексичній системі сучасної української мови [Електронний ресурс]. – Режим доступу: http://www.philology.univer.kharkov.ua/nauka/e_books/visnyk_963/content /иliakhova.pdf.

340


5. Караванський С. Секрети української мови. — Київ: УКСП «Кобза», 1994. — 152 с. 6. Сергєєва Г. А. Англомовні запозичення в українській правничій термінології: автореф. дис. … канд. філол. наук: 10.02.01 «Українська мова» – Харків, 2002. – 16 с. 7. Тиха Л. Термінологічна лексика як компонент метафоричних конструкцій (на матеріалі поезій Івана Драча) // Вісник Львівського університету. — Львів, 2004. — Вип. 34. — Ч. І. — С. 493 — 498. 8. Тлумачний словник сучасної української мови: Фахова лексика: Близько 20000 слів / за заг. ред. проф. В. С. Калашника. — Х.: ФОП Співак Т. К., 2009. — 464 с. 9. Чорновол Г. В. Новітня економічна термінологія та її стилістичне вживання в сучасній українській мові (на матеріалі періодичних видань): автореф. дис. ... канд. філол. наук : 10.02.01 / Нац. акад. наук України, Ін-т мовознавства ім. О.О. Потебні. – Київ, 2004. - 23 с.

341


Alina Golovachova, H.S. Skovoroda Kharkiv National Pedagogical University, Ph.D. Student, Department of Civil Law Relations, Business and Employment Law

Problems definitions of wages and salaries in Ukraine Abstract: The article deals with the problem of definitions of "wages" and "salaries", attempts to disclose their implications for law-making activities and delineation and correlation of these concepts. Keywords: wages, salaries, remuneration for work. Головачева Алина Александровна, Харьковский национальный педагогический университет имени Г.С. Сковороды, аспирант, кафедра гражданско-правовых дисциплин, хозяйственного и трудового права

Проблемы определения понятий оплаты труда и заработной платы в Украине Аннотация: В статье рассмотрены проблемы определения понятий «оплаты труда» и «заработной платы», предприняты попытки раскрытия их значения для правотворческой и правоприменительной деятельности, а также разграничение и соотношение этих понятий. Ключевые слова: заработная плата, оплата труда, вознаграждение за труд. Проблематика категориального аппарата трудового права становится особенно актуальной сегодня в условиях работы над проектом Трудового кодекса Украины [1]. Юридическая терминология является основным компонентом, с помощью которого выражается и закрепляется содержание нормативно-правовых пред-

342


писаний государства. От степени точности, доступности содержания правовой нормы зависит качество решений, принимаемых субъектами трудового права. Наибольшую сложность вызывают нормативные положения, имеющие терминологически проблемный характер, обусловленный недостатками юридической техники, что препятствует законной и обоснованной деятельности правоприменителей. К сожалению, для определения одного и того же явления законодатель оперирует различными категориями. Такое положение вещей в определенной степени искажает юридическое содержание норм права, затрудняет их адекватное толкование. Поскольку законодательного определения «оплата труда» нет, то это дает возможность ученым и законодателю трактовать его по-разному. Отсюда возникает проблема тождественного употребление терминов «оплата труда» и «заработная плата» как в законодательстве, так и в научной литературе. Изучению этой проблемы уделили внимание многие специалисты по трудовому праву, о чем свидетельствуют публикации В.М. Божко, А.Д. Зайкина, С.С. Каринского, А.И. Процевского, С.Н. Прилипко, О.Н. Ярошенко и других ученых. Целью данной статьи является рассмотрение проблем определения понятий «оплата труда» и «заработная плата», анализ сущности этих категорий, их разграничение и значение для правотворческой и правоприменительной деятельности. Понятие «заработная плата» и «оплата труда» различаются между собой именно тем, что вкладывать в содержание самого термина. Так, например, А.Ю. Пашерстник считал их синонимами [2], а по мнению Р.З. Лившица, они соотносятся между собой как часть и целое [3]. Единственное, в чем сошлось большинство юристов, так это в применении понятия «заработная плата» в качестве вознаграждения за труд в трудовом праве и термина «оплата труда», который определяет действие принципа возмещения в гражданском праве [4]. Правовое определение заработной платы подается в Законе Украины «Об оплате труда». Заработная плата - это вознаграждение, исчисленное, как правило, в денежном выражении, которое по трудовому договору работодатель выплачивает работнику за выполненную им работу [5]. Кодекс законов о труде


343

(КЗоТ) Украины дает такое понятие заработной платы: это вознаграждение, исчисленное, как правило, в денежном выражении, которую владелец или уполномоченный им орган выплачивает работнику за выполненную им работу [6]. Законодатель подчеркивает право работника получить и обязанность собственника или уполномоченного им органа выплатить вознаграждение за труд. Правосубъектность работника в данных правоотношениях не вызывает никакого сомнения. Дискуссионным с точки зрения терминологии является вопрос о том, кто же несет обязанность выплатить вознаграждение за труд. Закон Украины «О профессиональных союзах, их правах и гарантиях деятельности» определяет работодателя как собственника предприятия, учреждения или организации независимо от форм собственности, вида деятельности и отраслевой принадлежности или уполномоченный им орган или физическое лицо, которые согласно законодательству используют наемный труд [7]. Заключая трудовой договор, обязательства по выплате заработной платы берет на себя не только владелец или уполномоченный им орган, но и физическое лицо (ч. 1, ст. 21 КЗоТ) [6]. То есть, КЗоТ Украины, на наш взгляд, не совсем удачно называет собственника или уполномоченного им органа субъектом, который выплачивает работнику заработную плату за выполненную им работу. Справедливым будет отметить, что законодатель называет главу VII КЗоТ Украины «Оплата труда», а первую статью этой главы - «Заработная плата». Аналогичная ситуация и в Законе Украины «Об оплате труда». То есть, законодатель считает термины «оплата труда» и «заработная плата» равнозначными по смыслу. В науке трудового права до сих пор нет единого мнения относительно разграничения этих понятий. Так, еще во времена социализма А.Д. Зайкин различал заработную плату как особую форму вознаграждения за труд рабочих и служащих от оплаты труда колхозников. Ученый отмечал, что рабочие и служащие получают оплату по заранее установленным ставкам и расценкам, абсолютный размер которых заранее известен, в отличие от колхозов, где в большинстве случаев абсолютный размер оплаты труда заранее не известен, а становится известным только после подведения итогов хозяйственной деятельности колхоза за год [8].

344


C.С. Каринский также рассматривал заработную плату с точки зрения вознаграждения, которое выплачивалось работникам и служащим за их труд в соответствии с количеством и качеством по заранее установленным нормативам [9]. При определении заработной платы как правовой категории основное внимание уделяется той стороне понятия, которая характеризует уже имеющиеся правоотношения по оплате труда между рабочим и предприятием. С.Н. Прилипко и О.Н. Ярошенко считают, что с точки зрения прав и обязанностей сторон трудовых правоотношений, они являются синонимами, поэтому неслучайно, что во многих нормативно-правовых актах при определении одной из категорий применяется другая и наоборот. Ученые считают заработную плату объектом правоотношений, а оплату труда - действие работодателя по отношению к выполненной работником работы [10]. Но, рассматривая эти термины, как синонимы, нельзя говорить то, что они характеризуют одновременно и предмет (объект правоотношений), и действие работодателя (то есть, содержание правоотношений). Иную позицию занимает А.И. Процевский. Так, ученый отмечает, что законодательство Украины и практика его применения разграничивают понятия «оплата труда» и «заработная плата». Для простого понимания соотношения оплаты труда и заработной платы их можно сравнить с категориями возможности и действительности. Возможность характеризует степень, тенденцию развития такого явления, как оплата труда, это шанс, который можно получить при определенных условиях. Действительность - это результат реализации возможности, это уже объективно существующая, заработанная работником сумма (заработная плата) как вознаграждение в денежном выражении. Для преобразования правовой возможности (оплаты труда) в правовую действительность (заработную плату) нужен юридический факт, наличие которого и влияет на круг и содержание прав и обязанностей сторон трудового договора. Именно труд и его результат как юридический факт трансформируют правовую возможность в правовую реальность, то есть оплату труда в заработную плату [11]. Из ничего не возникает новое, оно может возникнуть только при определенных предпосылках, заложенных в лоне уже существующего. Возможность отражает объективно существующее и внутренне обусловленное состояние предмета в его потенциальном развитии. Действительность характеризует реализованное, актуализированное бытие: заработная плата является реализованной


345

оплатой труда. То есть заработная плата - это денежная сумма, которую работник гарантированно систематически получает от работодателя за работу, предусмотренную трудовым договором на основе определенных норм, расценок, тарифов, выполненная или должна быть выполнена за определенный период. Оплата труда - это затраты работодателя за фактически выполненную работу и шанс работника получить плату за труд при определенных условиях. Обратимся к международно-правовым актам. Конвенцию Международной организации Труда (МОТ) №95 «Относительно защиты заработной платы» 1949 года [12] ратифицировано Верховной Радой Украины 04 августа 1961 года. А согласно статье 9 Конституции Украины, действующие международные договоры, согласие на обязательность которых предоставлено Верховной Радой Украины, являются частью национального законодательства Украины [13]. Кроме того, согласно ст. 8-1 КЗоТ Украины, если международным договором или международным соглашением, в которых принимает участие Украина, установлены иные правила, чем те, которые содержатся в законодательстве Украины о труде, то применяются правила международного договора или международного соглашения [7]. Украина является членом МОТ с 1954 года вследствие ратификации Устава. Поэтому можем оперировать понятиями Конвенции МОТ, №95 «Относительно защиты заработной платы». В ней термин «заработная плата» означает, независимо от названия и метода исчисления, всякое вознаграждение или заработок, которые могут быть исчисленными в деньгах и установленные соглашением или национальным законодательством, которые предприниматель должен уплатить, в силу письменного или устного договора о найме услуг, трудящемуся за труд, который либо выполнен, либо должен быть выполнен, или за услуги, которые либо оказаны, либо должны быть оказаны [12]. Также термин «заработная плата» применяется в Конвенции МОТ №100 «О равном вознаграждении мужчин и женщин за труд равной ценности» 1951 года [14], ратифицированной Верховной Радой Украины 10 августа 1956 года. В Конвенции указано, что «равное вознаграждение» касается основной заработной платы и других вознаграждений. То есть, международный законодатель отдает предпочтение термину «заработная плата», дает ему расширенное толкование, в отличие от Закона Украины, и не оперирует понятием «оплаты труда» вообще. Сущность заработной платы, согласно поданного определения, заключается в рассмотрении ее в каче-

346


стве вознаграждения за уже достигнутые результаты трудовой деятельности работника. Кроме того, в Конвенции МОТ № 95 речь идет не только о вознаграждении за выполненную работником работу, но и о вознаграждении за работу, которая должна была быть выполнена. То есть, статья 1 Конвенции МОТ №95 не позволяет работодателю уменьшать заработную плату в случае остановки производства, а также в случае возникновения других обстоятельств, которые не позволяют выполнить работу или оказать услуги в рамках трудовых обязанностей работника, хотя последний и был готов их выполнить или выполнит их в другой срок, установленный работодателем. В этом и заключается большая разница между определением заработной платы в отечественном законодательстве и Конвенции МОТ № 95, которая препятствует обеспечению права работников на достойную оплату труда в Украине. Мы убеждены, понятие «оплата труда» и «заработная плата» не являются синонимами, но и не соотносятся между собой как часть и целое, а являются категориями, которые находятся в определенной зависимости друг от друга и имеют разное структурное содержание. Оплата труда - это явление, которое подчеркивает процессуальность действия (успешное выполнение работы, предусмотренной трудовым договором), а заработная плата является конечным результатом этого действия, то есть заранее определенным вознаграждением. В заключении отметим, что украинскому законодателю следует обратить внимание на существующую проблему определения понятий «оплаты труда» и «заработной платы». Закон не разграничивает сущность этих категорий, что существенно сказывается на правотворческой и правоприменительной деятельности государства, что является недопустимым. Поэтому мы убеждены, что законодателю стоит закрепить определения понятий «оплаты труда» и «заработной платы» и строго разграничить их сущность. Список литературы: 1. Головина С.Ю. Понятийный аппарат трудового права: Автореф. дис. д-ра юрид. наук. – Екатеринбург, 1998. 2. Пашерстник А.Е. Правовые вопросы вознаграждения за труд робочих и служащих / А.Е. Пашерстник. – М.: Изд-во АН СССР, 1949. – 352 с. 3. Лившиц Р.З. Заработная плата в СССР: правовое исследование / Р.З. Лившиц. – М.: Наука, 1972. – 272 с.


347

4. Процевский А.И. Заработная плата и эффективность общественного производства: [монография] / А.И. Процевский. – Х.: Вища школа, 1975. – 169 с. 5. Про оплату праці: Закон України від 24 березня 1995 р. № 108/95–ВР // Відом. Верхов. Ради України. – 1995. – № 17. 6. Кодекс законів про працю України / Верховна Рада УРСР; Кодекс України, Закон, Кодекс від 10.12.1971 № 322-VIII. 7. Про професійні спілки, їх права та гарантії діяльності: Закон України від 15.09.1999 № 1045-XIV // Відом. Верхов. Ради України. – 1999. – № 45. 8. Зайкин А.Д. Правовое регулирование заработной платы в СССР. М., 1961. – 43 с. 9. Каринский С.С. Правовое регулирование заработной платы. М., 1963. – 210 c. 10. Прилипко С.М. Трудове право України: підручник / С.М. Прилипко, О.М. Ярошенко. – 2-ге вид., перероб. і доп. – Харків: Видавництво «ФІНН», 2009. – 728 с. 11. Процевський О.І. Визначення права на заробітну плату / О.І. Процевський // Юрид. вісн. України. – 2008. – № 1. – С. 16–18. 12. Міжнародна організація праці. Конвенція (95) про захист заробітної плати: Женева 8 червня 1949 р. // Конвенції та рекомендації: Ухвалені Міжнародною організацією праці. - К.: Міжнародне бюро праці Женева, 2001. – Т. 1 – С. 486492. 13. Конституція України від 28 червня 1996 року // Відомості Верховної Ради України. – 1996. – №30. – С. 141. 14. Міжнародна організація праці. Конвенція (100) про рівне винагородження чоловіків і жінок за рівноцінну працю: Женева 6 червня 1951 р. // Конвенції та рекомендації: Ухвалені Міжнародною організацією праці. - К.: Міжнародне бюро праці Женева, 2001. - С. 538-542.

348


Alla Khomenko, Poltava V.G. Korolenko National Pedagogical University, Doctoral Student of the Department of General Pedagogics аnd Andragogics, Physics and Mathematics Faculty

The typology of upbringing paradigms in the system of pedagogical scientific knowledge Abstract: This article analyzes the typology of upbringing paradigms in pedagogical theory. Methodological fundamentals of scientific systematization of the leading upbringing paradigms are considered and analyzed. On their basis the pedagogical realities of the past and present are explained and evaluated, their generative content is set, and their prognostic potential is defined. Keywords: pedagogical scientific knowledge, pedagogical paradigm, upbringing paradigm, typology of upbringing paradigms. Алла Хоменко, Полтавський національний педагогічний університет імені В. Г. Короленка, докторант кафедри загальної педагогіки та андрагогіки, фізико-математичний факультет

Типологія парадигм виховання в системі педагогічного наукового знання Анотація: Стаття присвячена аналізу типології парадигм виховання у педагогічній теорії. Розглядаються та аналізуються методологічні засади наукової систематизації провідних парадигм виховання, на основі яких пояснюються і оцінюються педагогічні реалії минулого і сьогодення, встановлюється їх продуктивний зміст, визначається прогностичний потенціал. Ключові слова: педагогічне наукове знання, педагогічна парадигма, парадигма виховання, типологія парадигм виховання.


349

Нова якість життя в цивілізованому світі обумовлена досягненнями науки, яка визнається найвищою цінністю цивілізації і культури. Теоретичне педагогічне знання, як культурно-історичний феномен, є невід’ємною характеристикою розвитку і функціонування сучасної педагогічної науки. Історія і теорія педагогіки свідчить про те, що процес виховання особистості у всі часи ґрунтується на основоположних ідеях, методологічних установках, концепціях, теоріях, наукових підходах, які визначають цілісну модель побудови освітньо-виховного процесу певної історичної епохи. У зв’язку з цим, предметом особливої уваги вчених, педагогів-практиків повинні стати вихідні методологічні ідеї побудови традиційних та інноваційних систем освіти й виховання, звернення до філософії педагогіки як мета педагогічного знання; наукового осмислення того факту, що педагогічне знання обов’язково пов’язується зі світоглядними установками наукового співтовариства певної історичної епохи на сутність, зміст і цінність людського існування. Це важливе завдання актуалізує роль і значення педагогічної науки, у якій співвідноситься науково-теоретична (фундаментальна) функція із конструктивно-технічною (прикладною або нормативною). Узагальнення теоретичних напрацювань учених показує, що у сучасних науково-педагогічних дослідженнях активно використовуються базові методологічні поняття педагогічної науки, зокрема ”парадигма”, ”парадигмальний підхід” ”міжпарадигмальний підхід”, ”поліпарадигмальність”, ”освітня парадигма”, ”парадигма виховання”. Це свідчить про значну увагу вчених до проблем системного дослідження формування сучасних парадигмальних орієнтацій процесів освіти й виховання, пошуку нових перспективних моделей їх функціонування. Історичний аналіз наукових праць показує, що дана проблема у вітчизняній педагогічній теорії і практиці досліджувалася за такими напрямами: загальнонауковий характер педагогічної парадигми (Б.М. Бім-Бад, Є.В. Бережнова, С.В. Бобришов, М.В. Богуславський, Н.В. Бордовська, Н.Л. Коршунова, В.В. Краєвський, Н.О. Лизь, І.М. Осмоловська, В.М. Полонський, Н.А. Савотіна, Х.Г. Тхагапсоєв, Г.П. Щедровицький та ін.); парадигмальне осмислення педагогічних феноменів, парадигмальний і поліпарадигмальний підходи (А.О. Вербицький, І.А. Колєснікова, Г.Б. Корнетов, О. Кошелєва, Р.М. Нугаєв, Н.Б. Ромаєва, Є.Н. Шиянов, Є.О. Ямбург та ін.); парадигми освіти і виховання, їх класифікація (Н.Г. Агапова, Є.О. Адоньєв, А.К. Биков, А. М. Бойко, А.П. Валицька, Т.І. Власова, С.Ф. Клепко,

350


М.В. Левківський, І.А. Ліпський, Вал. А. Луков, Вол. А. Луков, В.А. Мосолов, В.Я. Пилиповський, О.Г. Прикот, З.І. Равкін, В.В. Сєріков, П.Б. Суртаєв, І.В. Цебрій та ін.). Педагогічне наукове знання – складна динамічна система, яка обумовлюється історичним розвитком суспільства. ”Кожна епоха володіє особливою картиною світу і людиною в ній у залежності від загальносвітоглядних уявлень про природу, просторово-часову характеристику усього сутнісного, причинно-наслідкові зв'язки явищ і речей; про людину, її здібності, ціннісне ставлення до Бога, світу, соціуму, самого себе та іншого” [2, с. 15]. Парадигмальне осмислення і аналіз процесів, що відбуваються в історії педагогічної науки, виступає аксіоматичним базисом, який детермінує й регулює перетворення педагогічної дійсності. Ми поділяємо думку В.І. Гінецинського, який стверджує, що ”у понятійному апараті науки можливо виділити одне центральне поняття, яке слугує найменуванням усієї галузі вивчення даної науки і тим самим відрізняє її від предметних галузей інших наук. У педагогіці таким стрижневим поняттям виступає поняття ”виховання” [3, с. 14]. Вважаємо, що парадигма виховання ґрунтується на певних цінностях, ціннісно-смислових утвореннях соціуму: саме вони визначають вектор розвитку, спрямованість цілісного виховного процесу, а також розкривають погляди держави і суспільства на особистість, характеризують відносини між суб’єктами соціальної взаємодії. Логіко-методологічний аналіз філософських, психолого-педагогічних наукових праць дозволяє трактувати парадигму виховання як домінуючу в певний період історичного розвитку суспільства систему методолого-теоретичних норм і стандартів та аксіологічних критеріїв, що розкриває характерологічну цілісність освітньо-виховного процесу і регулює науково-дослідну та практичноінноваційну педагогічну діяльність. Виходячи з того, що парадигма виховання є базовим методологічним конструктом педагогічної дійсності, який інтегрує засадничі концепції виховання, наукові теорії, розвиток педагогічної науки шляхом зміни парадигм виховання є дискретним процесом, що відображає зміну домінуючого методологічного підходу у поясненні суті педагогічних явищ і сприяє розумінню логіки процесу виховання особистості в певний історичний період. Осмислення феномену виховання особистості на теоретичному рівні передбачає виявлення парадигм виховання як ціннісно-змістового ядра вітчизняної


351

педагогічної науки і практики. Історико-логічний аналіз наукових джерел показує, що на сьогодні вітчизняною педагогічною наукою представлено більше двох десятків парадигм, парадигмальних моделей, що визначаються, в першу чергу, гносеологічними, ідеологічними, світоглядними і соціальними стандартами й установками щодо функціонування освітньо-виховного процесу. Серед них: традиціоналістсько-консервативна, раціоналістична і феноменологічна (М.В. Богуславський); соціально-державна, особистісна та соціально-особистісна (І.З. Глікман); особистісна і знаннєпросвітницька (В.В. Сєріков); когнітивно-інформаційна, культурологічна, особистісно-компетентнісна (Є.О. Ямбург); гуманітарна, технократична і парадигма традиції (І.А. Колєснікова); гуманістична і авторитарна (В.О. Сластьонін); природнича, технократична, гуманістична, езотерична і поліфонічна (О.Г. Прикот); традиціоналістська, раціоналістична і гуманістична (В.Я. Пилиповський); цивілізаційна, культурологічна і традиційна (В.Н. Руденко, О.В. Гукаленко); парадигми педагогіки авторитету, маніпуляції та підтримки (Г.Б. Корнетов); педагогіки свободи та педагогіки необхідності (О.С. Газман); об'єктної (формуючої) і гуманістичної педагогіки (Є.В. Бондаревська, С.В. Кульнєвич); особистісновідчуженої й особистісно-центрованої освіти (Е.Н. Гусинський, Ю.І. Турчанінова) та інші. Типологія парадигм виховання розглядається нами і як метод наукового пізнання і як вид наукової систематизації педагогічних знань за допомогою узагальненої абстрактної теоретичної моделі, що історично розвивається. Вважаємо, що типологія парадигм виховання, як одна з універсальних процедур наукового мислення, використовується у наукових дослідженнях для виявлення суттєвих ознак, взаємозв’язків, функціональних особливостей, рівнів організації виховного процесу на різних етапах історичного розвитку суспільства. Аналізуючи позиції вчених щодо визначення методологічних основ типології педагогічних парадигм, ми поділяємо науковий висновок І.А. Ліпського, який стверджує, що типологія парадигмального знання можлива на різних підставах, найбільш узагальненими з яких є діалектика "загального" і "окремого": до загальних парадигм відносяться загальнонаукові пояснювальні схеми, які потім, заломлюючись через специфіку об'єктно-предметного поля теорії виховання, функціонують у якості спеціалізованих парадигм. Зауважимо, що типологія парадигм за діалектикою ”загального” і ”окремого” передбачає виокремлення загальнонауко-

352


вих парадигм (глобально-історична, традиційно-консервативна, ліберально-раціоналістична, культурологічна та ін.), спеціалізованих (окремих) (природовідповідна, соціально-педагогічна, парадигма колективного виховання, парадигма виживання у суспільстві ризику та ін.), та локальних (езотерична, поліфонічна та ін.) парадигм. Вчений правомірно виокремлює в структурі кожної парадигми кілька зон: спадкове ядро, яке відображає кумулятивно накопичені елементи давно минулих парадигм; виправдану частину парадигми, що змінюється; фундаментальні основи нової парадигми, які потім увійдуть до складу спадкового генотипу; перехідну частину нової парадигми, яка підлягає заміні на наступному витку спіралі наукового пізнання. І.А. Ліпський вказує на наявність у сучасній теорії виховання і виховній практиці двох взаємопов’язаних і взаємодетермінованих парадигм: індивідуально-особистісної, в основі якої ідея особистісно орієнтованого підходу до виховання дитини у рамках педагогічної діяльності та соціально-педагогічної, яка ґрунтується на ідеї особистісно-соціально-діяльнісного підходу до виховання [4]. Вал. А. Луков та Вол. А. Луков розглядають наукову парадигму як панівну в певний період розвитку науки систему концепцій (концептів), яка представлена науковими ідеями, положеннями, законами, гіпотезами. У рамках кожної з парадигм може висуватися декілька концепцій, теорій – таким чином, парадигма виступає як система систем [5]. Цей підхід було використано вченими для виокремлення чотирьох парадигм виховання: авторитарної, природовідповідної, парадигми виховання в колективі однолітків, парадигми індивідуального виживання в суспільстві ризику. Авторитарна парадигма відображує характер виховання у традиційному суспільстві, її провідною рисою є партеналізм – переважаюча роль вихователя у взаємодії з вихованцем. У цій парадигмі реалізується найважливіша функція виховання, що полягає у передачі від покоління до покоління накопиченого знання, соціальних цінностей і життєвого досвіду. Парадигма природо-відповідного виховання, новий період розвитку якої пов’язаний з теоріями вільного виховання, ґрунтується на парадигмальних ідеях Я.А. Коменського: виховання універсальне і не повинно визначатися становими бар’єрами, у вихованні потрібно діяти відповідно до людської природи, для універсального виховання необхідні універсальні вчителі. Центральною ідеєю парадигми виховання в колективі одноліток (Я. Корчак,


353

А. Макаренко) є використання ресурсу групи одноліток, необхідного кола для формування навичок спілкування, взаємодії, досягнення результатів на основі синергії. Парадигма індивідуального виживання у суспільстві ризику, яка, на думку вчених, тільки формується, відображує нову епоху життя людства, що пов’язана з глобалізацією як провідною тенденцією світового розвитку і постмодернізмом як характерологічною рисою сучасного соціуму. На перше місце у цій парадигмі висунені питання впливу соціальних факторів виховання не тільки на дитину, але й на молодь та всі інші вікові групи. А.М. Бойко виділяє у виховному й освітньому просторі України чотири конкуруючі парадигмальні напрями: раціоналістичний, культуроцентричний, планетарно-особистісний, особистісно-гуманістичний [1]. Сутність раціоналістичного (знаннєцентричного) напряму (К.Д. Ушинський, М.І. Пирогов, В.О. Сухомлинський та інші видатні педагоги) полягає в абсолютизації наукових знань, визнанні стрижнем педагогічної діяльності розвиток практичного мислення, пізнавальних інтересів, самостійності, формування кращих моральних якостей дитини. Культуроцентричний напрям передбачає гуманний соціум, який здатний гармонізувати відносини людини і суспільства: визнання культури підґрунтям виховання й освіти, при цьому освіта й виховання наповнюються культурологічним змістом, а особливо важливого значення набуває національне виховання, яке ґрунтується на національних традиціях. Головне, чим викликана поява культуроцентричної парадигми, полягає в тому, щоб не допустити відставання духовноморального розвитку людини від науково-технічного прогресу. Базуючись на вченні В.І. Вернадського і сучасних світових тенденціях, автор визначає нову планетарно-особистісну, глобально-історичну за своїм значенням парадигму виховання, в основі якої освічена й вихована людина, озброєна науковими знаннями й найновішими культурними досягненнями людства. Найважливішим фактором формування нового біосоціального буття людства В.І. Вернадський вважав наукову думку, а головним завданням, що постало перед людством, – розумну організацію суспільства, гармонію взаємовідносин як єдиного цілого природи і суспільства. Наукове обґрунтування єдності освіти, науки і культури, зроблене А.М. Бойко, лягло в основу особистісно-гуманістичної парадигми виховання, яка носить антропоцентричний характер. Її системоутворюючим фактором є дитина

354


як унікальна, неповторна і найвища цінність. Для практичної реалізації даної парадигми використовується формування суб’єкт-суб’єктних виховуючих морально-естетичних відносин на рівні співробітництва і співтворчості. Вивчення поглядів науковців на класифікацію та типологію парадигм виховання, власні міркування над даною проблемою приводять до висновку: парадигма виховання є історично наскрізним поняттям, що виконує ряд важливих когнітивних функцій – концептуальну, методолого-теоретичну, технологічну. Загальні системно-структурні характеристики типології парадигм виховання у вітчизняній педагогічній науці свідчать про домінуючу роль інтеграційних процесів на сучасному етапі розвитку історико-педагогічного процесу, що обумовлено характерологічними рисами некласичної педагогічної науки постмодернізму, для якої характерні плюралізм думок, світоглядних установок, пріоритети суб’єктності й суб’єктивності. На кожному етапі розвитку педагогічної науки збільшується її науковий потенціал за рахунок введення нових пластів педагогічних знань, що поглиблює і розширює систему педагогічного мислення. Методологічні засади наукової систематизації провідних парадигм виховання дозволяють пояснити і оцінити педагогічні реалії минулого і сьогодення, встановити їх продуктивний зміст та визначити їх прогностичний потенціал. Список литературы: 1. Бойко А. М. Парадигмальні напрями виховання: варіанти вибору // Рідна школа, 2001. – № 3. – С. 7-10. 2. Валицкая А. П. Философские основания современной парадигмы образования // Педагогика, 1997. – № 3. – С. 15-19. 3. Гинецинский В. И. Основы теоретической педагогики. СПб.: Изд-во СПбУ, 1992. – 154 с. 4. Липский И. А. Основные парадигмы воспитания // Педагогическое образование и наука, 2009. – № 5. – С. 4-10. 5. Луков Вал. А., Луков Вл. А. Парадигмы воспитания: от ”войны тезаурусов” к ”диалогу тезаурусов” // Вестник Международной Академии Наук (Русская секция), 2007. – № 1. – С. 68-72.

355


A.A. Opletin, Candidate оf the Pedagogical Sciences, Associate Professor оf the Perm National Research Polytechnic University

Facilities of the physical culture in creating the pedagogical system of a personality self-development on base of the synergy theory about realized and nonrealized in psyche of the person Abstract: The article deals with the question of the personality self-development complex pedagogical system and technologies of its realization in high school pedagogical process, oriented on provision of the motor and intellectual potential unity, physical and spiritual-moral development on base of the competence approach. Keywords: personality self-development, pedagogical system, program, pedagogical technology, physical culture, inspiring, belief, synergy of realized and nonrealized in psyche of the person. А.А. Оплетин, кандидат педагогических наук, доцент кафедры физической культуры, Пермский национальный исследовательский политехнический университет, Пермь

Средства физической культуры в создании педагогической системы саморазвития личности на основе теории синергии осознаваемого и неосознаваемого в психике человека Аннотация: В статье рассматривается вопрос разработки комплексной педагогической системы саморазвития личности и технологии её реализации в

356


учебно-воспитательном процессе вуза, ориентированной на обеспечение единства двигательного и интеллектуального потенциала, физического и духовнонравственного развития на основе компетентностного подхода, позволяющего сформировать у выпускника вуза компетенцию творческого саморазвития средствами физической культуры и спорта. Ключевые слова: саморазвитие личности, педагогическая система, программа, педагогическая технология, физическая культура, внушение, убеждение, синергия осознаваемого и неосознаваемого в психике человека. ВВЕДЕНИЕ Актуальность. В настоящее время целевые установки физической культуры ориентированы на разностороннее развитие личности, где органически бы сливалось физическое совершенство и духовное развитие, причём процесс этот должен быть долговременным на протяжении всей её жизнедеятельности, постоянно усложняющимся и развивающимся. Реализация компетентностного подхода обусловила необходимость поиска путей и способов, отражающих единство и взаимосвязь педагогических систем в воспитании и развитии личности на основе всех сфер психики человека, представленных во взаимодействии средств и методов убеждения и внушения, что обусловливает формирование личности на основе единства биологического и социального и философской теории целостности личности. Физическая культура постоянно совершенствуется. За последние годы на основе новой парадигмы меняется воспитательная среда, акцент делается в воспитательно-образовательном процессе на усиление роли саморазвития и самосовершенствования, с акцентом на компетентность и профессионализм. Многие учёные занимаются данной проблемой, но каждый в своей области исследования с разных сторон раскрывают модернизацию образовательного процесса. Нам близки работы ряда ученых [1-8]. Мало исследуется проблема модернизации вузовского образования в области физической культуры. Это должно стать одним из приоритетных направлений. Обществу нужны компетентные профессионалы с качествами физического совершенствования и духовного развития. И физическая культура имеет достаточный потенциал для решения этих вопросов. Анализ работ показал отсутствие единого мнения специалистов по вопросам модернизации высшего профессионального образования в об-


357

ласти физической культуры, что не позволяет осмыслить её как целостную педагогическую систему и требует дальнейшей разработки этого вопроса на теоретическом, методологическом и практическом уровнях. Одним из способов модернизации в области физической культуры мы видим в создании педагогической системы саморазвития личности. Цель исследования: разработка и внедрение в учебный процесс Вуза педагогической системы саморазвития средствами физической культуры. Объект исследования: учебно-воспитательный процесс физической культуры в условиях Вуза. Задачи исследования: провести логический анализ философской, психологической, педагогической литературы по проблеме исследования; определить методические и теоретические основы компетенции саморазвития личности; изучить личность студентов, для составления личностно ориентированных модулей в процессе формирования установок компетентностного саморазвития личности на занятиях физической культуры; разработать уровни определения компетенции саморазвития. Методы исследования: определение конституционных особенностей по методике И.В. Михайлова; уровня физического здоровья по методике Г.Л. Афанасенко; оценка уровня психоэмоционального напряжения по методике Спилберга-Ханина; уровня специальных знаний в области физической культуры по программе ФК; готовность к саморазвитию, отношений к физической культуре и саморазвитию студентов проводилось по карте педагогического наблюдения (по А.А. Оплетину); способность к саморазвитию (по В.И. Андрееву); устойчивость нравственного выбора (по А.С. Новосёловой); уровня саморазвивающей активности, на основе произвольной психической саморегуляции (по А.С. Новосёловой, А.А. Оплетину); определение компетенции саморазвития студентов по специально разработанной педагогической карте А.А. Оплетина. Выбор концепции обусловлен несколькими важными факторами: потенциальными возможностями физической культуры, способной сочетать в себе такие разноплановые подходы, как индивидуальность в обучении и массовые формы физической культуры; неравновесные методы, как жёсткий тренинг и тренинг личностного саморазвития, как убеждение, что ты всё можешь, рожденное под влиянием педагога, тренера и самовнушения в процессе овладения мастерством физической культуры; возрастными психологическими особенностями

358


стремления студентов к самореализации и самоутверждению; требованиями общества по формированию личности в условиях компетентностного образования не только физически развитой, образованной, конкурентоспособной, но и нравственно и социально воспитанной. Концепция позволяет включать поэтапно механизм саморазвития – от психологической первичной установки, дающей в руки занимающегося самоуправление своим саморазвитием, способ преодоления стрессовых ситуаций, рождение уверенности в себе; до личностной смысловой, оперативной установки, дающей смысл занятия саморегуляцией; до социальной установки личности в процессе подготовки создания либо в области социально значимых соревнований, до слияния её с профессиональной работой над мастерством в избранной профессии. Концепция взаимодействия осознаваемых и неосознаваемых компонентов психики в процессе физической культуры обогатило её целевой системой механизмов педагогического внушения, усиливающих убеждение, что повышает эффективность полного регулирования. В настоящее время потребностью общества в качестве общего развития выступает саморазвитие и самосовершенствование личности, причём в форме постоянного пожизненного совершенствования. Отсюда, становится ясным, что в числе приоритетных направлений модернизации науки и образования, воспитание специалистов любой области знаний здоровыми, физически и духовно развитыми. Эту задачу невозможно решить, не сделав акцент как на ведущий комплекс учебно-воспитательного процесса в вузе в виде саморазвития личности средствами физической культуры. В нашем исследовании программа по формированию компетенции саморазвития средствами физической культуры строится на новых концептуальных идеях и подходах. В основе заложены идеи педагогической концепции взаимовлияющих связей осознаваемого и неосознаваемого в психике человека. Основная цель данного исследования – рассмотреть основные теоретические идеи саморазвития в контексте концепции осознаваемого и неосознаваемого в психике человека, раскрыть механизмы формирования установок на постоянное самосовершенствование, учинить саморегуляцию как ведущую идею воплощения самостоятельности в этом виде деятельности, учинить саморазвивающую активность на всех уровнях формируемой Я-концепции, формируемой готовности к постоянному и личностно-профессиональному самосовершенствованию, представить педагогическую схему модели саморазвития личности как целостной педагогической концепции в области физической культуры с введением методов взаимодействия традиционных и нетрадиционных методов воспитания и саморазвития личности в условиях вузовского образования.


359

С точки зрения методологии основополагающим является требование обеспечения компетентностного подхода, в результате которого достигается чёткое осознаваемое субъектом качественное преобразование его кинезиологического, умственного, нравственного потенциала. Новая стратегия самосовершенствования личности состоит в предоставлении возможностей собственной оценки студентом его здоровьесберегающего, здоровьеформирующего, интеллектуально-развивающего, нравственного аспектов. Это детерминирует необходимость и потребность в постоянном самоанализе и самооценке учебно-тренировочной деятельности и требует создания соответствующих педагогических условий, технологий, стимулирующих познавательную саморазвивающуюся активность студентов в процессе формирования компетентности саморазвития средствами физической культуры. Теоретическое и экспериментальное обоснование педагогической системы «Саморазвитие личности средствами физической культуры на основе теории осознаваемого и неосознаваемого в психике» направлено на разработку комплексной педагогической технологии целостности личности, ориентированной на обеспечение единства двигательного и интеллектуального потенциала, физического и духовно-нравственного развития личности на основе компетентностного подхода. То есть технологии, позволяющей сформировать у выпускника вуза, будущего специалиста (бакалавра) компетенцию творческого саморазвития средствами физической культуры и создать необходимые предпосылки для формирования собственной модели саморазвития личности и её реализации средствами физической культуры и спорта. После введения 1-го и 2-го модулей в программу анализ результатов исследования показал: у студентов нормализовалось психическое состояние (тревоги, депрессии): до введения – 60%, после введения – 45%. К концу эксперимента произошли достоверные изменения показателя, который характеризует уровень развития общей выносливости и в КГ, и в ЭГ. В ЭГ показатель статистически достоверно улучшился на 24,2% (р<0,01), в КГ – на 13,5% (р<0,01). Статическая выносливость мышц спины достоверно улучшилась в ЭГ на 15,9% (p<0,05), в КГ – на 4,5%, но статистически достоверность изменения не подтвердилась (р>0,05). Силовая выносливость мышц брюшного пресса в ЭГ на 30% (Р<0,05), а в КГ – на 1,55%, что является статистически недостоверным. Силовая выносливость мышц брюшного пресса в ЭГ достоверно возросла на 16,5% (р<0,05), в КГ – нВ 2,2%, при статистической обработке достоверность изменений в КГ не подтвердилась (p>0,05). Статистическая выносливость мышц

360


брюшного пресса в ЭГ и КГ улучшилась на 42 и 16,6%. Улучшение данного показателя было статистически достоверным в ЭГ (р<0,05), а в КГ статистически достоверных различий не обнаружено (р>0,05). Таким образом, воздействие комплексной программы способствует позитивным изменениям профессионально важных физических качеств, специалистов в области культуры: общей выносливости, статистической и силовой выносливости мышц верхнего пресса, силовой выносливости мышц верхнего плечевого пояса, статистической силы мышц спины. Коммуникативные и организационные способности возросли в ЭГ на 15,8% (р<0,01) и на 23,9% (Р<0,01), в КГ соответственно на 2,6% (р>0,05) и на 11,8% (р<0,05). Способность к самоуправлению также достоверно повысилось в ЭГ и в КГ на 28,6% (р<0,01) и на 15,9% (р<0,05) соответственно. Показатели уровня развития оперативной памяти претерпели достоверные изменения в ЭГ на 14,3% (р<0,01), в КГ – на 5,9%, что не является достоверно значимым (р>0,05). Динамика показателей логического мышления оказалась достоверно значимой в ЭГ и возросла на 9,8% (р<0,01), а в КГ произошел незначительный прирост – на 0,96%, что при статистической обработке не выявило достоверных различий (р>0,05). Динамика функции внимания в ЭГ и в КГ оказалась достоверно значимой и повысилась на 23,8% (р<0,01) и 12,5% (р<0,05) соответственно. Показатели сформированности физкультурно-спортивных компетенций и компетенции саморазвития в ЭГ и в КГ оказалась достоверно значимой и повысилась на 69,8% (р<0,01) и 19,5% (р<0,05) соответственно. ВЫВОДЫ Педагогическая система саморазвития личности средствами физической культуры, экспериментальная программа, педагогическая технология её реализация способствовали: развитию профессиональной активности, творческой деятельности, повышению у студентов интереса к себе и веры в свои силы, профессиональные возможности, улучшению самочувствия и настроения. Студенты сами стали интересоваться, заботиться о своем здоровье, направленным на ликвидацию профессиональных заболеваний, самостоятельно заниматься физическими упражнениями и психологическими тренингами; посещать спортивные секции, реже болеть ОРВИ и ОРЗ; самостоятельно контролировать организацию учебы, труда и отдыха, что позволило им в процессе занятий физической культурой создать психологические установки на реализацию себя в избранной профессии по формирования компетенций саморазвития. А в дальнейшем после прохождения педагогической практики закрепить и перевести их в социальные.


361

Список литературы: 1. Виленский М.Я. Физическая культура в профессионально-ценностных ориентациях студентов и процесс их формирования: методология и теория / М.Я. Виленский // Теория и практика физической культуры. 2011, № 11. С. 27-30. 2. Вяткин Б.А. Влияние психологического напряжения на деятельность в спорте и управление им в зависимости от особенностей личности / Вяткин Б.А. Дис. док. психол наук-м. гос. пед. ун-т. - Пермь, 1980. - 263 с. 3. Зеленин Л.А. Гуманизация физического воспитания студентов / Л.А. Зеленин // European Social Science Journal / Европейский журнал социальных наук. – 2013, № 2. - С. 106-112. 4. Костюнина Л.И. Физиологическое обоснование единства интеллектуальной и двигательной деятельности / Л.И. Костюнина // Педагогико-психологические и медико-биологические проблемы физической культуры и спорта. – 2012. – № 2 (23). – С. 53-59. 5. Новоселова А.С. Саморазвитие личности студента нетрадиционными методами физической культуры: учеб. пособие для самостоятельной работы студентов и преподавателей ВУЗов / А.С. Новоселова, А.А. Оплетин. – Пермь: Филиал СПб ИВЭСЭП, 2007. – 140 с. 6. Оплетин А.А. Педагогические основы социально-нравственного саморазвития личности студента (на материале физического воспитания) / А.А. Оплетин. Монография. – Пермь: СПб ИВЭСЭП, 2014. – 224 с. 7. Паначев В.Д. Физическая культура и спорт – средство социально-педагогического развития личности // Мониторинг качества здоровья в практике формирования безопасной здоровьесберегающей образовательной среды: материалы всерос. науч. практ. конф., г. Волгоград, 25-27 нояб. 2011 г. – С. 28-32. 8. Aftimichuk O.E. Pedagogiko-psikhologicheskie I medico-biologicheskie problem fizicheskoi kul”tury I sporta, 2015, № 2(35), pp. 28-38, available at: http://elibrary.ru/item.asp?id= 21744097. DOI 10.14526/01_1111_04.

362


Natalia Chebotareva, Moscow University of Economics and Liberal Arts, Associate Professor, Ph.D. in Pedagogics, Faculty of Humanities, Svetlana Kovaleva, Moscow University of Economics and Liberal Arts, Associate Professor, Ph.D. in Sociology, Faculty of Humanities

Social and Communicative Strategies of Influence on Society in Information Warfare Abstract: The article covers the issues related to the social and communicative strategies used for making impact on mass consciousness. It discusses various aspects of information warfare, its subjects, objects and manipulative techniques applied in pursuit of a competitive advantage over opposing forces. Keywords: information warfare, manipulation, media manipulation, social communication, strategic communication. Чеботарева Наталия Игоревна, Московский гуманитарно-экономический институт, доцент, кандидат педагогических наук, гуманитарный факультет, Ковалева Светлана Сергеевна, Московский гуманитарно-экономический институт, доцент, кандидат социологических наук, гуманитарный факультет

Социально-коммуникативные стратегии воздействия на общество в процессе ведения информационных войн Аннотация: Данная статья посвящена социально-коммуникативным стратегиям, используемым в процессе воздействия на массовое сознание. В публикации рассматриваются различные аспекты информационных войн, ее субъекты,


363

объекты, манипулятивные технологии и техники, используемые в информационном противоборстве. Ключевые слова: информационная война, манипуляция, медиаманипуляция, социальная коммуникация, стратегические коммуникации. Социальные коммуникации в современном мире, при переходе от постиндустриальной эпохи к информационному обществу, играют важнейшую роль в формировании общественного мнения. Социальный коммуникативный процесс, инициируемый властными кругами, корпорациями, отдельными личностями в рамках их информационной политики, ставит во главу угла воздействующую (суггестивную) функцию социальной коммуникации. Социальная коммуникация – это уже не просто «социально обусловленный процесс передачи и восприятия информации в условиях межличностного и массового общения по различным каналам с помощью разных средств коммуникации» [1], а скорее социальный процесс целенаправленной передачи определенного контента с целью склонить общественность к определенному восприятию данной информации, выгодному инициатору коммуникации. Сегодня любой представитель общественности становится объектом воздействия массовых коммуникаций, а не полноправным их участником, воспринимается как «потребитель» содержания массового коммуникативного потока, а значит – имеется возможность внедрять в его сознание определенные точки зрения, модели мышления и поведения, «удобные» для тех или иных субъектов коммуникативного воздействия. В целом, маркетинговый подход и терминология маркетинга вполне органично ложится на область современных социальных коммуникаций массового характера. Так, в научной социологической литературе по проблеме исследования не было найдено адекватного определения социально-коммуникативной стратегии или стратегическим социальным коммуникациям. Зато в области маркетинга находим устойчивое представление о «стратегической коммуникации». Согласно Словарю маркетинга, стратегические коммуникации – это «одна из управленческих компетенций, определяющих конкурентоспособность организации и достигающая ее с помощью коммуникативных технологий. В целом, стратегические коммуникации можно рассматривать как совокупность стратегий,

364


обеспечивающих фирме эффективное взаимодействие с ее целевыми аудиториями» [5]. Применительно к социологическим представлениям о социальной коммуникации можно предположить, что согласно этому подходу наблюдается ожесточенная конкуренция между акторами (инициаторами) массовой коммуникации за информационные ресурсы и «свою» нишу в информационном пространстве. Продолжая аналогию, заключим, что современные социальные коммуникации – это базовая форма управления массовыми целевыми аудиториями, с помощью коммуникативных технологий, обеспечивающая конкурентоспособность различных субъектов массовой коммуникации в процессе борьбы за общественное мнение. При этом подчеркнем, что такие социальные коммуникации являются стратегическими. Здесь термин «стратегический» следует понимать с двух позиций. Во-первых, речь идет о глобальных коммуникациях, массового характера, имеющих целью воздействие на широкую публику, а значит – стратегические коммуникации выступают синонимом к глобальным коммуникациям. Во-вторых, подразумеваются не отдельные, разнонаправленные акты социальной коммуникации, а целостный, систематический процесс, предполагающий стратегию – т.е. совокупность методов, инструментов, средств, технологий воздействия на социум, имеющий пространственные и временные характеристики. Надо сказать, что стратегические социальные коммуникации по форме могут представлять собой как позитивные активности, так и деструктивные. Так, созидательными видами глобальных CCК (не исключающих, при этом, их воздействующий характер) являются, например, международное сотрудничество в различных областях, развитие телекоммуникационных технологий, научная глобальная коммуникация, культурная консолидация этнических и национальных сообществ, стратегические технологии национальной безопасности и прочее. Среди глобальных деструктивных форм ССК на первый план выходит информационная война, или информационное противоборство между государствами. В настоящее время многие страны коренным образом пересматривают свои взгляды на способы ведения войны. Информационное пространство теперь рассматривается в качестве сферы ведения боевых действий. При этом постоянно возрастает влияние общественного мнения на подготовку, планирование,


365

ход и исход военных операций. Ущерб, нанесенный противнику на идеологическом фронте, может существенно превысить прямую выгоду, полученную в ходе военных действий. Рационально используя информационные ресурсы, можно управлять общественным мнением вплоть до изменения системы ценностей. Информационное превосходство таким образом является необходимым условием для достижения победы в современной войне [2]. Информационная война – это «процесс противоборства человеческих общностей, направленный на достижение политических, экономических, военных или иных целей стратегического уровня, путем воздействия на гражданское население противостоящей стороны, посредством распространения специально отобранной и подготовленной информации, информационных материалов, и, противодействия таким воздействиям на собственную сторону» [4]. В этом смысле также используется термин психологическая война – «психологическое воздействие на гражданское население и военнослужащих другого государства с целью достижения политических или чисто военных целей» [3]. Таким образом, в информационной войне осуществляются два взаимозависимых процесса: действия, направленные на достижение информационного превосходства в информационном пространстве; и действия, направленные на защиту собственной информационной линии. Исходя из представленных определений субъектами или инициаторами информационной войны выступают те или иные общности (в основном – государства, политические силы, конкурирующие корпорации); объектом – массовые аудитории. Так, например, информационное противоборство может возникать между политическими конкурентами в предвыборных кампаниях, с целью достижения нужного процента голосов на выборах; между государствами в условиях вооруженных конфликтов с целью дискредитации противника в глазах общественности. Более того, информационная война сегодня является не столько последствием того или иного вооруженного конфликта, сколько предваряет его: «современная агрессивная информационно-психологическая борьба сама порождает локальные войны и вооруженные конфликты, которые становятся индикатором информационно-психологической войны» [4]. Среди основных социально-коммуникативных характеристик информационной войны следует выделить следующие:

366


- информационная война непрерывна и проводится не только во время вооружённой борьбы, но и в мирное время; - не существует общепризнанных юридических, моральных норм и ограничений на способы и средства ведения информационной войны, они ограничены только соображениями эффективности; - информационное воздействие направлено на дестабилизацию общности, разрушение ее целостности, моральных устоев, доверия, внесение и усиление разлада и раскола в ней, разжигание раздора и вражды, «натравливание» одних слоев на другие; - информационная война, как правило, ведется на «чужой» территории, не оставляет после себя следов. Обществу кажется, что оно принимает самостоятельные решения, хотя на самом деле находится под скрытым воздействием [6]; - основным средством распространения информации в процессе осуществления информационной войны являются средства массовой информации – телевидение, радио, периодическая печать и сетевые СМИ. Учитывая представленные характеристики, необходимо представить еще одну социальную категорию, исследование которой активно практикуется в настоящее время в современной гуманитарной науке: манипуляция сознанием. Упоминая здесь манипуляцию сознанием, мы подразумеваем именно массовую манипуляцию общественным мнением/сознанием или медиаманипуляцию. Компилируя различные определения, следует заключить, что медиаманипуляция (медиавоздействие) – это вид манипулятивного воздействия, имеющий скрытый, одномерный, целенаправленный, информационный характер, осуществляемый инициатором манипуляции (субъектом) через средства массовой информации, целью которого является незаметное внедрение определенных установок, мнений, взглядов в сознание аудитории (объекта) в отношении тех или иных событий, лиц, явлений действительности, путем применения различных технологий и техник манипуляции. Исследования в области медиаманипуляции подчеркивают ключевую роль СМИ в возможности управления общественным мнением, выводят на первый план идею о тотальном контроле современных СМИ над массовым сознанием, который стал возможен в силу всеохватности медиатехнологий, в силу возможности медиа проникать в каждый дом, в любую точку планеты, в силу дове-


367

рия общественности к массовой информации и того ощущения самостоятельности выбора из множества альтернативных точек зрения, которую создают СМИ в умах аудитории. Представляется, что именно исследования, ведущиеся в направлении изучения медиаманипуляции, могут дать ориентиры в структуризации современных представлений об информационной войне и сформировать понимание самого явления информационной войны, как социально-коммуникативной технологии или формы стратегической социальной коммуникации (ССК). В процессе медиаманипуляции используются такие социальные технологии и языковые техники воздействия, которые позволяют отследить сам процесс воздействия на массовое сознание. Представим их ниже. Среди технологий медиаманипуляции, которые могут быть задействованы в информационной войне, следует выделить следующие: 1) Формирование, конструирование образов: распространяются заранее сконструированные образы конкретных лиц, государств, политических групп, которые неадекватно отражают реальные их характеристики; 2) стереотипизация (упрощение): СМИ используют клише и обобщения, происходит сведение общественных проблем, событий, изменений к упрощенным утверждениям. Используются краткие простые предложения, редуцирующие смысл высказывания, реальная многогранность события выносится за скобки; 3) повторение (дублирование): закрепление информации в памяти происходит посредством непроизвольного запоминания; 4) дробление (фрагментация): разбивает события и взаимосвязь между фактами во времени и в пространстве так, чтобы индивид не мог соединить фрагменты в единое целое и осмыслить проблему (напр., разбивка статей в газете по страницам, в сетевых СМИ разбивка баннерами, скрытые ссылки, раздробленность данных по разным источникам, временным отрезкам); 5) сенсационность: строится на приоритетности, неординарности и новизне фактов, придает информации характер незамедлительности, неотложности. Из-за невозможности осмыслить, усвоить информацию, возникает чувство нервозности, страха, либо наоборот, пассивный интерес; 6) подмена факта комментарием: представление новостной информации с использованием завуалированного субъективного мнения журналиста. Задача СМИ – интерпретировать произошедшее событие, переводя факт реальный в факт-комментарий, который не показывает событие, а оценивает его.

368


Указанные технологии манипуляции реализуются в многочисленных языковых техниках (приемах), манипулятивного воздействия СМИ. Они выступают и как индикаторы (следы) манипулятивного воздействия, что особенно важно при их диагностике с целью предупреждения манипуляций. Представим некоторые из них: Неопределенный рефлекторный индекс – это неопределенно-личностные предложения в составе ложного: «как утверждается», «нам сказали», «источник сообщил». Используется для умолчания об источнике информации, или ложной ссылке на его наличие. Пассивизация размывает фокус внимания, выводя из обсуждения субъектов действия, вплоть до умолчания о них: «митингующие были захвачены полицией» в место «полиция захватила митингующих». Для манипулятора первая конструкция предпочтительна, т.к. в ней инициатором действия как бы выступают митингующие, а полиция как бы вынуждена их захватить. Безальтернативные точки зрения выражаются в формулировках: «совершенно точно», «абсолютно очевидно», «из этого следует», «нет никакого сомнения». Так же в СМИ используется гиперболизация: «самым удивительным является», «совершенно неправильный подход»; плюрализация действий и ситуаций: «вы обычно…», «всегда», «вечно» и т.д.; универсально-обобщающие конструкции («любой», «все», «большинство»). Смысловая конструкция воздействует на потребность в идентификации, стремление к конформности. Метод двойного стандарта. Манипуляторы могут выбирать слово, наиболее отдаленное по смыслу от семантического ядра. Эвфемизмы – эмоционально нейтральные слова, используются для сокрытия подлинной реальности под маской нейтральных понятий, для оправдания неблаговидных фактов, поступков. То, что может вызвать негативную общественную реакцию, вуалируется «мягкими» терминами (напр., «граждане, вынужденно покинувшие места постоянного жительства» вместо «беженцы», «конфликт» вместо «война», вместо повышения цен – «регулирование цен»). Могут использоваться и для создания эффекта удаленности от пугающих явлений, формируя у аудитории апатию по отношению к освещаемым новостям (не «бомбардировка», а «установление мира», не «вмешательство», а «интервенция»).


369

Ложные аналогии (обвинение по ассоциации) – отождествление какоголибо политика, деятеля, с негативно оцениваемой социальной группой или смещение внимания с происходящего события, на события в прошлом через ложные ассоциации. Комплексная эквивалентность – использование лексем «значит», «таким образом», «из этого следует», для того что бы гипотетическое выдать за аксиому. Рациональное обоснование связей при этом отсутствует. Трюизмы – банальные фразы, универсальные высказывания, используемые перед информацией, которую нужно внедрить в сознание адресата, штампы и пословицы, известные всем, легко запоминающиеся реципиентом. Фингирующие преобразования – высказывания, которые содержат больше информации, чем требуется: множество цифр, чрезмерных уточнений создают ощущение точности новостной информации. Аффективы и слова-амебы: использование в СМИ эмоционально нагруженных слов, лозунгов, которые адресованы к ценностным установкам читателя (напр., человеческое достоинство, милосердие, мечта, истина, вера в идеалы, свобода, прогресс, национальные интересы, справедливость), имеют положительные коннотации, содержат в себе идеологическую оценочность, блокируют рациональное восприятие, имеют семантическую расплывчатость, могут быть вставлены в любой контекст, иметь любую трактовку. Идентификация с аудиторией (интимизация) способствует использованию слов из бытовой лексики, разговорных форм, жаргонных слов и выражений, что снимает тревожность ситуации, сводит все явления к будничным, бытовым, привычным, формирует некритичное восприятие информации. Семантические особенности вступления и заключения, повторение внедряемой информации в начале и конце, манипулятивные особенности заголовков (композиционные приемы манипуляции) так же комплексно воздействуют на сознание. Заголовки прочно закрепляются в памяти. Публикации так же дополняются иллюстрациями, т.е. зрительным образом, составляющим вместе с текстом единый семантический ряд, и имеющим большой манипулятивный потенциал. Перечисленные способы языковой манипуляции свидетельствуют о том, что главное оружие СМИ – слово, а точнее процесс жонглирования словом, позволяющий внедрить в сознание аудитории определенное отношение к событиям, явлениям окружающей действительности.

370


Вышесказанное позволяет взглянуть не только на стратегию информационной войны, но и демонстрирует социально значимые тактические приемы ее осуществления посредством конкретных техник манипуляции, выявление которых возможно с помощью контент-анализа массива медиатекстов. В различных вооруженных конфликтах и войнах современности использовались и продолжают использоваться социально-коммуникативные технологии информационной войны: период «Холодной войны» между США и СССР, военные операции НАТО в Югославии, Ираке, гражданская война в Анголе, Грузиноосетинский конфликт, Евромайдан и продолжающийся Украинский кризис и т.д. Нельзя не согласиться с тем, что перенос политической борьбы в информационно-психологическую сферу увеличивает риск возникновения локальных вооруженных конфликтов. Подтверждается тезис о том, что «технологии информационно-психологической войны кажутся привлекательными именно в силу их относительной дешевизны, доступности и эффективности, следовательно, интенсивность их использования в политической борьбе будет только нарастать» [4]. В этой связи следует понимать, что проблема исследования информационной войны – это проблема не только политологическая или философская, а проблема, лежащая в области социологического исследования, предполагающая понимание технологий ведения современных информационных войн с точки зрения их социально-коммуникативной направленности, в силу особенностей протекания процесса информационных войн и специфики задействованных в этом процессе аудиторий, социальных институтов, инициаторов конфликтных коммуникативных актов в информационном пространстве. Список литературы: 1. Бориснев С.В. Социология коммуникации: Учеб. пособие для вузов. – М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2003. – С. 14. 2. Колесов П. Ведение Соединёнными Штатами информационных войн. Концепция «Стратегических коммуникаций» // Зарубежное военное обозрение № 6, 2010. - С. 9-14. 3. Крысько В.Г. Словарь-справочник по социальной психологии. – Спб.: Питер, 2003. – С. 230.


371

4. Манойло А.В. Информационно-психологическая война: факторы, определяющие формат современного вооруженного конфликта. – Киев: Материалы V Международной научно-практической конференции «Информационные технологии и безопасность», вып. № 8, 2005 г. - С. 73-80. 5. Панкрухин А.П. Маркетинг: большой толковый словарь. – М.: Омега-Л, 2010. 6. Ткаченко С.В. Информационная война против России – Спб.: Питер, 2011. – С. 11-12.

372


Moseychuk Ann, Odessa Regional Basic Medical School

Diagnostics of research competence of future middle ranking medical workers Abstract: The main aspects of the operational structure of research activities have been considered, the results of diagnostics of the research competence of freshmen have been analyzed, the conditions of formation of the research competence in the system of training of future middle ranking medical workers have been determined. Keywords: the future medical technicians, research activity, formation, competence, research competence. Introduction. In accordance with the WHO’s global strategy “Health for All in the 21st Century”, which determines the bases of policy for health achievement, for the full realization of the “health potential” by all people, it is necessary to promote and protect people’s health throughout their lives; to reduce the incidence and severity of major diseases, the implementation of which is possible through participation in health activities of individuals, groups, population and organizations. Of course, certain professional tasks aimed at the improvement of society should be taken by the middle ranking medical workers, as their professional competence and objective availability for the population cause real possibilities of a positive effect on public awareness and involve the need for active participation in forming national health. It is known that middle ranking medical workers, along with the provision of primary and emergency care, are the professionals in other areas of health care, providing assistance to the population in maintaining health, preventing diseases, they are experts in using medical products, they carry out educative activities. These professional tasks require the formation of professional competence of middle ranking medical workers, among which the research is becoming more important in conditions of today’s society. Analysis of the recommendations of the state educational standard has shown that a lot of attention in the preparation of health professionals is paid to the formation of research competence of future experts.


373

Along with this the acquisition of new educational standards of the general secondary education involves the active introduction of research and design activities in school. Analysis of current research. Bases of the organization of research activities are described in the works of L.S. Vygotsky, V.V. Kraievsky, V.A. Krutetsky, I.Ia. Lerner, S.Ia. Rubinshtein, Iu.A. Saurov, V.A. Slastenin. The process of formation of research abilities of students is examined in the studies of: O.A. Abdullina, S.I. Arkhangelsky, N.V. Kuzmina, etc. The problem of revitalization of research activities of students is represented in the works of: D.V. Vilkeiev, M.A. Danilov, M.I. Makhmutov, A.M. Matiushkin, R.I. Malofeiev, P.I. Pidkasisty. The goal of research is to consider the totality and composition of actions that characterize the main aspects of operational structure of research activities, based on which to analyze the results of the diagnostics of research competence of medical school freshmen, to determine the conditions of formation of research competence in the training of future middle ranking medical workers. Results of the research and their discussion. In light of the economic and istrative reforms in recent years, vocational school adaptation to modern conditions, the role of the research component of the educational institution along with the traditional academic and educational segments has significantly increased. Today, the society is interested in personnel, ready and able to the introduction of modern technologies. In this regard, the importance of the primary function of professional educational institutions – training of highly qualified professionals – takes on a new meaning. Today a professional educational institution not only needs to provide the graduates with strong, systemic, deep theoretical knowledge and practical abilities and skills, but also to train personnel capable of independent scientific, research and innovative activities, who have organizational skills. The solution of the set tasks requires a high level of productive human activity, the ability to generate information, which is new compared to the information contained in the training materials, to solve problems arising in the course of educational activities (Iu.G. Tatur) [6]. Accordingly, the development of research skills, the implementation of research activities becomes a relevant direction of modern education.

374


In our view, this trend is a key link in the complex chain of competitive training of a modern specialist. In this connection, we consider it necessary to define the essence of the concepts of “research activities”, “research skills”, to consider the totality and composition of actions that characterize the basic aspects (sides) of the operational structure of research activities. In the general context of the activity theory, A.N. Leontiev and S.L. Rubinshtein define research activities as a specific human activity on the subject, means, methods, products and results, as well as requirements to the very subject of this activity, which is regulated by consciousness and activity of a person, which aims to meet the cognitive needs [5]. The result of this activity is to obtain new knowledge in accordance with the intended purpose, objective laws and available circumstances defining reality and achievability of goals through specific ways and means of action, through the formulation of the problem of isolating the object of research, conducting experiments, description and explanation of the facts obtained in experiment, creating a hypothesis (theory), prediction and verification of acquired knowledge. Mastering of ways (informational, logical, methodological, technological, etc.) and techniques (methods) of research activities by students becomes of particular significance, as research skills are formed on this basis (I.A. Zimniaia) [3]. V.A. Andreev understands research skills as “... the ability to apply an appropriate technique of the scientific method in solving a problem, performing a research task” [1]. V.V. Uspensky considers research skills as “... the ability of independent observations, tests, searches, acquired in the process of solving research tasks” [7]. E.A. Shashenkova considers sides of research activities as sides of a multipleaspect, multi-stage process, defined by a nomenclature actions included in it, where the first side – intellectual and research – includes the actual intellectual operations and the actual research activities (choice of research methods: comparison, analysis, synthesis, abstraction, substantiation, generalization, systematization, classification, modeling; critical assessment, planning of work, setting goals, objectives, determining object and subject of research, hypothesizing), the second – informational and receptive – actions with information – permanent work with the scientific literature, derivation from texts and understanding of required information, bibliographic search, study (reading) of a text, its analysis, fixing, work with a computer (sensing of information, understanding and interpretation of information, mastering reading strategies: viewing,


375

analytical, searching, sampling), and the third – the productive side of research activities includes a study, processing of the obtained data, facts (carrying out research, processing of research data: quantitative and qualitative data analysis, statistical analysis of the results, their interpretation, planning, thesising, preparation of graphic schemes, referencing, bibliographical activities, their textual fixation, selection of facts, formulation of provisions, concepts, annotating, note-taking; conclusions on the work) [8]. The third side of research activities reflects the results of research conduct in such forms of literary products as a library-research paper, scientific paper, research report, report, theses, term paper, graduation paper, monograph, dissertation. Mastering the methods and techniques of research activities by a student determines the level of research competence of this student. As part of a thesis research, a questioning “Research activities of students of medical school” was held in the Odessa Regional Medical School in the 2014-2015 academic year. The research involved 208 students of the 1st year in the specialty “Nursing”, “Paramedic work”. The following results were obtained during the research. At the initial stage of training, 156 students (75% of the total number of respondents who participated in the experiment) showed a low level of research competence, which is characterized by a complete lack of interest in carrying out research work, inability to work with the scientific literature, unwillingness and inability to analyze and systematize it. Students do not want to raise their own level of scientific activity and they do not have any scientific interest. 42 students (about 20% of the total number of research participants) are assigned to the base level of research competence. They have some knowledge of scientific research, understanding of specific areas of scientific knowledge, primary skills of research work. This group of students does not have a desire to implement it. 10 freshmen, which ed for 5% of the total number of participants of the experiment, have a sufficient level. These students demonstrated scientific interests, ideas about scientific research and personal experience of its implementation, the ability to analyze and systematize scientific data, to allocate the most important facts, to define the goals and objectives of the research, to determine a hypothesis of the scientific research, to confirm or deny it, to select and implement a primary diagnosis, to make scientific conclusions based on the scientific data received and to exhibit the

376


results of their research before the public in the form of public speaking, defense and (or) presentations. The results obtained evidence that the secondary school still does not pay enough attention to the formation of research competence of students. In the formative stage of our experiment, the learning of basic educational programs is aimed at increasing the level of research competence due to: the contents of the working education programs and disciplines, where the disciplines of biological cycle play the determining role; training and methodological of independent and individual scientific work of students; organization and development of various types of practices; organization of scientific groups of interest; scientific-themed competitions, conferences, implementation of the state certification of future middle ranking medical specialists, writing and defense of graduation qualifying papers, taking into the interests and needs of medical institutions. It should be noted that today the traditional system of education and training in a vocational educational institution does not provide the full formation and development of research competence. In our formative experiment, it is compensated by a research and education club (modified system of scientific groups of interest). The club is needed for the development of skills, improving personal position, and ultimately for the development of activities (including research) or in the production [2], or in an educational institution. The work in the club is carried out in parallel with the educational process of medical school by students and teachers as of the scientific and educational club. Conclusions. Thus, even at a low level of formation of research competence of freshmen, the conditions that enhance its formation in the course of training, prepare future middle ranking medical workers to solve research problems in the structure of their professional activities, were created in the Odessa Regional Basic Medical School. References: 1. Andreiev V.A. Key features and logic of pedagogical research. – M., 2002. – 247 p.


377

2. Gnezdilova A.I., Ivashkin I.F., Folk O.V. Professional club as a form of design and implementation of innovative activity of the company. – Scientific to agricultural production. Vol. 1. - Vologda-Molochnoe: Publishing Center of Vologda State Dairy Academy, 2010. – 201 p. 3. Zimniaia I.A. Key competences – a new paradigm of education results // Higher education today. – 2003. – № 5. – P. 34-42. 4. Karpov A.O. Research education: key concepts / A.O. Karpov // Pedagogy. - 2011. – No. 3. – P. 20–30. 5. Rubinshtein S.L. Principles of general psychology. – SPb., 2000. – 476 p. 6. Tatur Iu.G. On the design of educational programs in the modern university // University book. - 2000. – № 1. 7. Uspensky V.V. Research approach in training as a condition for the development of students’ interest in studies // Development of informative activity and independence of students: KSPI scientific works. Issue 3. - Kuibyshev, 1975. – 147 p. 8. Shashenkova E.A. Development of research skills and culture in the early stages of continuous education // Collection of scientific works of teachers of pedagogical colleges of Moscow. – M., 2000. – 207 p.

378


Valentina Bilan, Pavlo Tychyna Uman State Pedagogical University, Ph.D., Associate Professor, the Department of Special Education and Psychology

Psychological and pedagogical conditions of formation aesthetic relations future defectologist to correctional and pedagogical work Abstract: This article is devoted psychological and pedagogical conditions of formation aesthetic relations future defectologist to correctional and pedagogical work. The publication focuses on the concepts "education", "conditions", "pedagogical conditions" and characterises methodological approaches of formation aesthetic relations future defectologist to correctional and pedagogical work. Keywords: psychological and pedagogical conditions, aesthetic relation, future defectologist, correctional and pedagogical work, pedagogical conditions. Валентина Білан, Уманський державний педагогічний університет імені Павла Тичини, кандидат педагогічних наук, доцент кафедри корекційної педагогіки та психології

Психолого-педагогічні умови формування естетичного ставлення майбутніх дефектологів до корекційно-педагогічної праці Анотація: У статті розкрито психолого-педагогічні умови формування естетичного ставлення майбутніх дефектологів до корекційно-педагогічної праці. Детально висвітлено концепти «освіта», «умови», «педагогічні умови», а також схарактеризовано методологічні підходи до формування естетичного ставлення майбутніх дефектологів до корекційно-педагогічної праці. Ключові слова: психолого-педагогічні умови, естетичне ставлення, майбутній дефектолог, корекційно-педагогічна праця, педагогічні умови.


379

Постановка проблеми у загальному вигляді. Формування особистості триває протягом усього життя. У цьому цілісному процесі період навчання і виховання у ВНЗ відіграє особливу роль. Адже саме тоді в майбутніх фахівців закладаються основи тих професійних якостей, з якими вони згодом залучаються до трудового процесу, й відбувається подальший особистісно-професійний розвиток. Тому проблема особистісного становлення майбутнього дефектолога щодо естетичного ставлення до корекційно-педагогічної праці має постійно перебувати в центрі уваги вищої школи. Для цього виховна система має бути створена на ґрунті формування гармонійної особистості й естетики праці кожного студента. Аналіз останніх досліджень і публікацій. У вирішенні питань формування естетичного ставлення майбутніх дефектологів до корекційно-педагогічної праці важливе значення має вища педагогічна освіта. Особливої уваги заслуговують наукові праці з педагогіки та дефектології, у яких розкрито концептуальні засади сучасної освітньо-виховної практики (В. Кремень, О. Сухоминська, А. Троцко та ін.), пріоритетні напрями розвитку естетичної освіти і виховання молоді (В. Бутенко, О. Жорнова, Л. Печко, О. Шевнюк та ін.), роль і завдання естетичної підготовки майбутніх учителів (А. Кузьмінський, Д. Пащенко, Н. Побірченко та ін.), шляхи організації педагогічної праці за законами краси (І. Зязюн, С. Мельничук, О. Федій, А. Федь, Г. Шевченко та ін.), форми і методи естетико-виховної роботи в системі корекційної та інклюзивної освіти (Ю. Бойчук, В. Бондар, А. Колупаєва, С. Миронова та ін.). Зазначено, що на результативність формування естетичного ставлення студентів-дефектологів до корекційно-педагогічної праці можуть впливати цінності художньої культури, практика естетичної підготовки і самоосвіти. Перебіг означеного процесу має бути системним, ефективним та послідовним, на забезпечення чого спрямована вища педагогічна освіта. Зазначено, що на результативність формування естетичного ставлення студентів-дефектологів до корекційно-педагогічної праці можуть впливати цінності художньої культури, практика естетичної підготовки і самоосвіти. Перебіг означеного процесу має бути системним, ефективним та послідовним, на забезпечення чого спрямована вища педагогічна освіта. Тому особливої уваги заслуговує обґрунтування психолого-педагогічних умов для підвищення рівня естетичного ставлення майбутніх дефектологів до корекційно-педагогічної праці.

380


Формулювання цілей статті. Метою цієї статті є розкриття понять «виховання», «умови», «педагогічна умови», та досліджено методологічні підходи: програмно-цільовий, інформаційний та персонологічний. Виклад основного матеріалу дослідження. У сучасній психолого-педагогічній науці термін «формування особистості» трактується неоднозначно. Однак у різних її тлумаченнях фігурують поняття гармонії (довершеність) та обставин (умов). У контексті нашого дослідження їх можна звести до єдиного процесу – виховання, що означає сукупність впливів із боку педагогів, однокурсників, товаришів тощо. Окрім того, як зазначає Р. Чубук, виховання особистості студента пов’язано не лише із зовнішнім впливом викладача чи куратора, цей процес передбачає його внутрішній саморозвиток та самовдосконалення [6, с. 115]. З огляду на це, необхідно чіткіше розмежувати терміни «виховання», «умови». Виховання, як зазначає І. Буцик, потребує оптимального впливу «позитивних» об’єктивних (природне й суспільне середовище) і суб’єктивних (діяльність та обставини соціальних інституцій) факторів [3, с. 15]. Відтак зовнішні і внутрішні умови або чинники виховання у своїй взаємодії відіграють провідну роль у досягненні результативності педагогічного процесу, адже, як наголошував видатний французький філософ, педагог і письменник Ж. Руссо, природа розвиває здібності й почуття, люди вчать, як ними користуватися, а предмети і явища збагачують досвід. У соціальному контексті умови – це те, від чого залежить існуючий компонент комплексу об’єктів, із наявності якого за необхідністю випливає це явище. Отже, узагальнюючи, можна констатувати, що поняття «умова» – це та обставина, від якої залежить вплив на перебіг певного процесу. Однак, з кута зору досліджуваної проблеми недоцільно зводити умови лише до обставин, адже формування естетичного ставлення майбутнього дефектолога до корекційно-педагогічної праці є процесом, який являє собою єдність об’єктивного й суб’єктивного виховних впливів. Оскільки мова йде про виховання, то слід використовувати термін «педагогічна умова», під якою провідний російський учений-педагог Н. Боритко розуміє, насамперед, зовнішню обставину, що має істотний вплив на перебіг педагогічного процесу, який тією чи іншою мірою сконструйований педагогом та передбачає досягнення певного результату [2, с. 116].


381

Таким чином, розглянувши поняття «виховання», «умови», можна констатувати, що успішне формування естетичного ставлення майбутнього дефектолога до корекційно-педагогічної праці відбувається в цілісній виховній системі ВНЗ, забезпеченій необхідними педагогічними умовами, що породжують комплексний цілеспрямований вплив на особистість студента у взаємодії суб’єктів педагогічного процесу. Щоб естетика трудової діяльності стала предметом потреби майбутнього дефектолога, необхідне створення таких виховних умов, які б стимулювали трансформацію цінностей краси корекційно-педагогічної дії в його естетичній свідомості. Формування естетичного ставлення майбутніх дефектологів до корекційнопедагогічної праці являє собою тривалий і надзвичайно складний процес, котрий залежить від психологічних властивостей індивіда. У сфері естетичної свідомості зміни відбуваються повільніше, ніж у зовнішніх умовах. Зважаючи на це, постає необхідність виявити ширину й глибину естетично зорієнтованого зовнішнього і внутрішнього впливів, що полягає у виявленні методологічних засад, змісту, форм, методів, прийомів і засобів, які б чітко були спрямовані на реалізацію принципів естетичного напряму виховання, тобто комплексу педагогічних умов, які умовно поділяються на зовнішні і внутрішні, тобто об’єктивні й суб’єктивні. За Р. Мойсеєнком [5, c. 3–11], зовнішніх умов належить сукупність обставин з організації навчально-виховного процесу, а до внутрішніх – ті стимулятори, що спонукають до підвищення рівня знань, умінь і навичок та особистісних якостей студента. Якщо взяти це до уваги, то в контексті нашого дослідження зовнішніми чинниками доцільно визнати методологічні підходи, педагогічні принципи та етапність виховання студентів. Каталізатором формування їхнього естетичного ставлення до корекційно-педагогічної праці, на наш погляд, мають бути достатньо оптимальні форми, обґрунтований зміст, доцільно обрані методи і прийоми й необхідні засоби виховання. Цілеспрямованість і доцільність – це риси, що невіддільні від людини й суспільства. Виходячи із власних потреб і наявних реальних засобів, лише людина здатна усвідомлено ставити певну мету й досягати її, тобто втілювати виражений у меті ідеальний прообраз майбутнього, можливого стану системи в її реальний стан. Відомий радянський педагог І. Шалаєв, спираючись на положення теорії функціональних систем, обґрунтував мотиваційний програмно-цільовий підхід в

382


освіті. Мотиваційним він названий автором тому, що внаслідок цілеспрямованої дії на мотиваційну сферу учасників освітнього процесу не засобами наказів і санкцій, а за допомогою норми-зразка діяльності й соціально-психологічних умов її інтеріоризації [7]. Організація виховного процесу у ВНЗ на основі мотиваційного програмноцільового підходу відбувається поетапно. На першому аналітичному етапі відбувається виокремлення існуючих проблем та їх переведення в мету (сукупність базових цілей). На другому планувальному етапі конкретизуються базові цілі й будується «дерево цілей». На третьому етапі розробляються й реалізуються конкретні плани дій (виконавська програма). Реалізація мотиваційного програмноцільового підходу в процесі формування в майбутнього дефектолога естетичного ставлення до корекційно-педагогічної праці безпосередньо пов’язаний з інформаційним підходом, що є одним із методів системного аналізу. Походить він з латинського слова «ifоrmatiо» – роз’яснення, викладення. Застосування цього підходу в освітній галузі припускає розгляд педагогічних явищ як складних систем процесу перероблення інформації. Унаслідок його використання відбувається моделювання досліджуваного об’єкту або процесу. При цьому інформація зазнає певних видозмін: відбувається її кодування, виокремлення ознак, фільтрування, розпізнавання, осмислення, вироблення рішення тощо. Доцільність і реальна можливість застосування інформаційного підходу в педагогіці обумовлюється наявністю інформаційного складника в навчальному і виховному процесах, котрі постають у нерозривній єдності 3-х компонентів: інформаційного (передача, прийом, нагромадження, перетворення, зберігання й використання інформації); психологічного (становлення й розвиток людської індивідуальності); кібернетичного (управління навчально-виховною діяльністю) [1, с. 112]. Слід зазначити, що інформаційний підхід органічно вписується в існуючу методологію сучасної педагогіки, що функціонує в сучасному постіндустріальному інформаційному суспільстві й створює умови для реалізації особистісно орієнтованої освіти, педагогіки співпраці, виховання підростаючого покоління на теренах світової і національної культур. Ураховуючи те, що сучасне науково-педагогічне дослідження, як правило, ґрунтується на цілому комплексі методологічних підходів (системний, діяльніс-


383

ний, культурологічний, аксіологічний, гуманістичний, синергетичний, герменевтичний, феноменологічний тощо), інформаційний підхід завдяки системоутворювальному елементу (потік інформації) взаємодіє з ними. Не розкриваючи поглиблено їхню сутність, покажемо, як смислове поле інформаційного підходу уточнює методологічний контекст нашого дослідження: - системний підхід у поєднанні з інформаційним підходом націлює в освітній діяльності на необхідність систематизації всіх інформаційних потоків у процесі управління педагогічною взаємодією, вимагає врахування в ній взаємозв’язків і взаємозумовленості всіх структурних елементів інформаційного процесу; - діяльнісний підхід у зв’язку з інформаційним припускає залучення студентів до різних видів інформаційної діяльності, створення умов для вияву в них активності в самостійному пошуку й переробленні інформації; - культурологічний підхід спрямовує студентів до освоєння світової, національної й регіональної культурної інформації; - аксіологічний підхід спонукає до розгляду в сучасній освіті інформації як однієї з важливих цінностей, вимагає ціннісного ставлення до неї; - гуманістичний підхід припускає обов’язкове урахування індивідуальних інформаційних можливостей і потреб людини в процесі навчання і виховання та використання відповідних методів взаємодії; - синергетичний підхід дає змогу розглядати кожного суб’єкта інформаційного педагогічного процесу як саморозвивальної підсистеми, що переходить від розвитку (керованого з боку педагога) до саморозвитку, а також трансформує компоненти педагогічної системи, у тому числі й навчально-виховної інформації, з неупорядкованого в упорядкований стан; - герменевтичний підхід передбачає смисловий та семантичний складники навчально-виховної інформації, озброєння студентів інструментарієм і способами розумової діяльності; - феноменологічний підхід спрямовує на вивчення сутності інформації, дослідження інформаційних концепцій (атрибутивної, функціонально-кібернетичної, кібернетико-семіотичної) та можливостей їх використання в педагогіці; - категоріальний підхід покликаний формувати основи понятійного бачення інформаційної картини світу студента, глибоке розуміння взаємозв’язків явищ довкілля, здатності до аналізу, синтезу, узагальнення наявних знань та уявлень;

384


- семіотичний підхід передбачає формування в студентів семіотичних (знакових) систем різного походження для оптимізації інформаційної взаємодії. Реалізація окреслених підходів неможлива без активного впровадження педагогіки індивідуальності (від лат. individuum – «неподільне, особа»). На необхідності персоналізації педагогічного впливу як принципового положення в системі вищої педагогічної освіти наголошують О. Леванова та Г. Романенчук [4, с. 4]. Саме тому доцільність використання персонологічного підходу у формуванні естетичного ставлення майбутнього дефектолога до корекційно-педагогічної праці очевидна. Він виник на ґрунті розв’язання проблем педагогіки (умови, способи й засоби, керівництво у формуванні індивідуальності) і психології (закономірності й механізми розвитку індивіда), цим підходом задекларовано зорієнтованість суб’єктів виховного процесу на одиничність і неповторність людини, тобто утвердження любові до конкретної особистості на основі корекції її недоліків та розвитку позитивних рис. Висновки з цього дослідження. Отже, на основі теоретичного аналізу з’ясовано, що успішне формування естетичного ставлення майбутнього дефектолога до корекційно-педагогічної праці відбувається в цілісній виховній системі ВНЗ, забезпеченій необхідними й достатніми психолого-педагогічними умовами. Список літератури: 1. Бєлова Л.О. Виховна система ВНЗ: питання теорії та практики: [монографія] / Л.О. Бєлова – Х.: НУА, 2004. – 264 с. 2. Борытко Н.М. Методология и методы психолого-педагогических исследований:

гуманитарно-целостный

подход: учебное

пособие

для вузов /

Н.М. Борытко, А.В. Моложавенко, И.А. Соловцова. – Волгоград: ВГПКРО, 2005. – 132 с. 3. Буцик І.М. Конспект лекцій з дисципліни «Педагогіка»: Навчально-методичний посібник для підготовки фахівців за спеціальністю 8.000005 “Педагогіка вищої школи”. – К.: “Аграрна освіта”, 2010. – 91 с. 4. Леванова Е.А. Ведущие тенденции профессионально-педагогической подготовки будущих учителей / Е.А. Леванова, А.Б. Романчук // Актуальные проблемы общего и профессионально-педагогического образования: Межвуз.


385

сб. науч. тр. / отв. ред. С.И. Брызгалов; Калинингр. ун-т. – Калининград, 1999. – Вып. 1. – С. 3–6. 5. Мойсеєнко Р. Педагогічні умови формування творчої особистості майбутнього вчителя / Р. Мойсеєнко // Збірник наукових праць / Гол. редактор – доктор педагогічних наук, професор В.К. Буряк. – Кривий Ріг: КДПУ, 2006. – вип. 14. – С. 3-11. 6. Чубук Р.В. Формування культури особистості студента / Р.В. Чубук // Вісник Черкаського університету. Серія: Педагогічні науки, 2008. – Вип. 123.– С. 150154. 7. Шалаев И.К. Программно-целевые технологии решения актуальных проблем психологии управления школою / И.К. Шалаев. – Изд. БГПИ, 1992. –137 с.

386


Valentina Lyapunova, Melitopol Bohdan Khmelnytsky Pedagodical University /Ukraine/, Candidate of Pedagogical Sciences, Associate Professor, Pre-school Education Department

Sources of development of the ideas of tolerance in Ukraine Abstract: The author analyzed the development of the ideas of tolerance in the history of education and pedagogical thought in Ukraine, examined the national sources of tolerance of Ukrainians, highlighted the idea of tolerance in the cultural heritage of outstanding personalities of Ukraine. Keywords: tolerance, ideas of tolerance, sources of tolerance, moral and spiritual values. Валентина Ляпунова, Мелітопольський державний педагогічний університет імені Богдана Хмельницького /Україна/, кандидат педагогічних наук, доцент кафедри дошкільної освіти

Витоки розвитку ідей толерантності в Україні Анотація: Стаття присвячена аналізу розвитку ідей толерантності в історії освіти та педагогічної думки України. Досліджуються національні витоки толерантності українців. Висвітлюються ідеї толерантності в культурній спадщині відомих діячів України. Ключові слова: толерантність, ідеї толерантності, витоки толерантності, морально-духовні цінності. Одним з важливих аспектів історії освіти та педагогічної думки є проблема становлення і розвитку ідей толерантності. На різних етапах історичного розвитку ідея толерантності в освіті приймала різні форми та мала різні прояви: вона могла існувати як основа популярних і широко розповсюджених педагогічних концепцій,


387

в «прихованому» вигляді (наприклад, у вигляді принципу диференціації та індивідуалізації навчання), в межах неофіційної та опозиційної педагогіки, присутньої в практичній діяльності педагогів, не будучи в той же час відображеною в педагогічній науці. Іноді висловлені і обґрунтовані педагогами-мислителями толерантні ідеї одразу втілювались у життя, але частіше спостерігався розрив між педагогічною наукою та освітньою практикою. З огляду на те, що на різних етапах історико-філософського процесу толерантність трактується по-різному, виникає потреба ретроспективного підходу до даної проблеми. Це дозволяє простежити історію народження і розвитку ідей толерантності в світі та в Україні, вивчити питання їх взаємозв’язку і взаємовпливу, що, безсумнівно, має значення для соціально-філософського знання. Сама ідея толерантності сходить до історії філософської думки. Коріння дослідження категорії «толерантність» беруть початок ще з часів античності (Арістотель, Геракліт, Перікл, Платон, Сократ, та ін.). Відзначається, що до числа найважливіших характеристик соціально-філософських засад відноситься релігія. Терпимість як принцип суспільного устрою спочатку затверджується як віротерпимість. Християнству належить чимала заслуга у формуванні соціально-психологічної терпимості. Терпимість для християнства стоїть в одному ряду з такими моральними категоріями, як співчуття, жаль, самопожертва, «милість до переможених» тощо. В історії православ’я були періоди існування нетерпимості та непримиренності до інакомислення, а також – періоди терпимості, милосердя. Феномен терпимості має і власне, українське коріння, давню історичну традицію. Найбільший внесок у розробку проблем теорії ментальності в Україні та місця толерантності в ній зробили філософи та мислителі В. Вернадський, Б. Грінченко, М. Грушевський, М. Драгоманов, Д. Донцов, О. Духнович, Г. Сковорода, І. Нечуй-Левицький, В. Липинський, О. Кульчицький, Т. Шевченко, І. Франко та ін. Проблема національного характеру в історії філософії радянського періоду проаналізована в дисертаційному дослідженні П. Гнатенка (1987 р.), який певним чином започаткував філософську школу з дослідження психологічних рис українського народу. У 1997 році була опублікована його монографія «Український національний характер» [1], де проаналізована сутність національного характеру, особливості типології психологічних рис українського народу. В дослідженні зазначається, що складові картини світу (світобачення), відносини, установки та стереотипи є основою і феноменом ментальності народу. На характер ментальності

388


впливають традиції, культура, соціальна структура, несвідоме, все середовище проживання. Проблеми ментальності нації досліджуються через прискіпливе вивчення таких феноменів, як: людське ставлення, уявлення, оцінка себе та інших; зв’язки в структурі суспільства; матеріальна культура; духовне виробництво; індивідуальні та колективні явища, визначаючи архетипи світосприйняття та поведінки. Досить важливим у формуванні ментальних установок українців був архетип Богині-Матері. Він став основою етнічної домінанти українського національного характеру. Архетип матері тісно пов’язаний з культом Великої Богині, який виник ще під час трипільської культури, потім трансформувався в культ Богородиці. Українська релігійність – жіноча, релігійність колективної біологічної теплоти, яка переживається як теплота містична. Така релігійність відмовляється від чоловічого, активного духовного шляху. Це не стільки релігія Христа, скільки релігія Богородиці, релігія матері-землі. Архетип Матері позбавляє світогляд українців агресивної активності. Світоглядна толерантність, яка супроводжує український народ протягом усієї його історії, є результатом впливу даного архетипу. Формування української психіки обумовило домінування рефлективної світоглядної уставки над предметною, орієнтованою на оточуючий світ. Дослідники М. Костомаров, В Липинський, Д. Чижевський схиляються до думки, що українцям властива така психологічна риса, як інтровертованість, яка проявляється у втечі в різних формах від зовнішнього світу на самоту – в ідеалізований, вигаданий міфічний світ, у якому тільки і почуває себе цей дух цілком природно. Саме тому в українському суспільстві родина, найближча громада відігравали велику роль і мали особливу цінність – без родини не уявляв українець повноцінного, змістовного життя. Завдяки цьому у менталітеті українців спостерігається виявлення національної гендерної свідомості, де важлива не пріоритетність чоловічого чи жіночого, а їхня цілісність: розвиток індивідуальності кожної людини незалежно від статі розглядається як гармонізація, перехід на вищий рівень розвитку суспільства. Другий архетип української культури, світоглядна толерантність, виражає здатність українського народу приймати у свою культуру ментальні настанови інших народів та їхніх культур. У сфері національної психології світоглядна толера-


389

нтність співвідноситься з такими рисами, як «рухливість» (Д. Чижевський) та «вагання у прийнятті рішень» (О. Донченко, В. Єрмак). Світоглядну толерантність можна також порівняти з такою рисою української вдачі, як лагідність. Світоглядна толерантність вступає у суперечність з індивідуалізмом, який дослідники називають однією з вагомих рис ментальності українців. Ця суперечність деструктивна. Але коли світоглядна толерантність входить у суперечність із персоналізмом, розв’язання такої суперечності з необхідністю стає конструктивним. Результат розв’язання суперечності світоглядної толерантності та персоналізму – світоглядна синтетичність. Вона є синтезом толерантності, і персоналізму, що поєднуються в ментальності українців з ідеєю необмеженої свободи, визнання рівного права кожної людини в суспільстві, де самим цінним вважається індивід з його толерантним ставленням до іншого індивіду, прагнення до самопізнання, заглибленість у себе, прагнення до усамітнення, уявлення окремої людини мікрокосмосом. Дієвим історичним чинником, що вплинув на формування світоглядної толерантності українців, було паралельне існування на території сучасної України кількох культурних традицій: на Південній Україні поширювалися традиції запорозького козацтва, на Правобережній – магдебурзьке право, в Криму дієвими були заповіді Корана, у Львові, Острозі, тощо функціонували церковні братства. Отож, для консолідації нації важливим було дотримання принципу згоди і в політичній, і в економічній сферах громадського життя, однак найбільш це важливо саме у сфері міжетнічних взаємин, оскільки почуття етнокультурної належності особистості набагато сильніше, і нетолерантне відношення до неї з боку представників інших етносів могло мати небезпечні наслідки. Людині легше бути толерантною, якщо вона добре знає, розуміє і поважає культуру, звичаї, спосіб життя представників інших етнічних груп. Тому корисним для багатьох українців стало знання двох мов, оскільки це виступає, нехай і вузеньким, але містком між двома етнічними (а також і національними) культурами. Традиції, звичаї та свята, які властиві багатьом народам, згуртовували народ навколо нації, закликали жити і трудитися в дружбі та добросусідстві. Філософсько значуща розробка проблем терпимості в Україні в XVIII столітті розвивалася в двох аспектах – релігійно-філософському і світському. Ідеї, що безпосередньо стосуються проблеми виховання толерантності, завжди привертали увагу видатних особистостей історичного минулого нашої держави

390


(Г. Сковорода, М. Пирогов, Т. Шевченко, Л. Українка, Б. Грінченко, К Ушинський, Г. Ващенко, М. Драгоманов, С. Русова, О. Духнович, І. Огієнко, А. Макаренко, В. Сухомлинський та інші). Так, основним здобутком непересічного мандрівного філософа, просвітителя-гуманіста, поета, педагога другої половини XVIII століття Г. Сковороди, з огляду на сучасне гуманістичне розуміння толерантності, є викладені у його філософських діалогах і трактатах ідеї індивідуальної етики, визначення толерантності як невід’ємної складової цілісної особистості [2, с. 49-51]. Спираючись у своїй філософії на Біблію, Г. Сковорода вірив, що царство людини знаходиться всередині неї і «щоб пізнати Бога, треба пізнати самого себе. Поки людина не знає Бога в самій собі, годі шукати Його в світі». Г. Сковорода-педагог у формуванні особистості дитини особливо важливого значення надавав правильному вихованню, що може дати «те, чого не дадуть ні чин, ні багатство, ні походження, ні милість вельмож». Основним чинником у вихованні дітей, за Г. Сковородою, є принцип навчання дітей вдячності батькам. Невдячність, на його думку, зумовлює суттєві моральні пороки суспільства [2]. Тут же варто зазначити, що аналіз пісень, кантат і псалмів, у яких Г. Сковорода виклав свої філософські та етичні погляди, дає нам право стверджувати, що вони сповнені ідеями свободи, співчуття до знедолених, рівності між людьми, прав кожної людини, незалежно від соціального становища, на щастя і волю, дружбу, пошук вічної правди [2]. Прикметним є те, що Г. Сковорода не тільки писав етичні повчання, а й своїм власним життям, що не розходилося з його вченням, справляв величезний вплив на своїх сучасників і продовжує впливати на українське громадянство. М. Пирогов, російський та український хірург, анатом, вчений, гуманіст і педагог був прихильником гуманістичних ідей загальнолюдського виховання. Перебуваючи на посаді опікуна Одеського і Київського навчальних округів, спробував реформувати систему шкільної освіти, що склалася на той час в Україні. У своїй педагогічній діяльності М. Пирогов всіляко сприяв демократизації освіти: піклувався про всенародне початкове навчання, навчання рідною мовою, про підготовку вчительських кадрів для шкіл та гімназій; у реформі вищої школи виступав за автономію університетів, за розширення можливостей для вступу в університети різних верств населення. Свою життєву позицію М. Пирогов виразив в епіграфі до власної статті «Питання життя», у якій він розвив ідею В. Бєлінського про загальнолюдське виховання, обґрунтував свій ідеал високоморальної людини та довів


391

необхідність моральної освіти для всіх людей. У статті читаємо: «До чого ви готовите свого сина? – хтось запитав мене. Бути людиною, – відповів я». М. Пирогов стверджував: «Людина – це вінець творіння за божественним зразком, тому вона має прагнути до святості, добра, любові» [3, с. 276]. Ось що писав про М. Пирогова К. Ушинський: «Нарешті ми маємо серед нас людину, на яку з гордістю можемо вказати нашим дітям та онукам і бездоганним шляхом якої можемо вести сміливо наші молоді покоління. Нехай наша молодь дивиться на цей образ – і майбутнє нашої вітчизни буде забезпечено». «М. Пирогов не лише збуджує в нас бажання діяльності на користь суспільну, але й народжує тверду впевненість у тім, що ця діяльність не пропаде дарма. Народ, із середовища якого виходять такі особистості, як особистість М. Пирогова, може з упевненістю дивитися на своє майбутнє» [3, с. 277]. З ідеями толерантності дуже близько перемежовуються ідеї народної педагогіки К. Ушинського. Протестуючи проти притаманних тому часові тілесних покарань і паличної дисципліни, він, зокрема у статтях «Три елементи школи», «Про народність у громадському вихованні», «Про користь педагогічної літератури», підкреслював важливість виховання, що базується на гуманістичних принципах. Учитель, на думку К. Ушинського, покликаний бути «живою ланкою» між минулим та майбутнім, «могутнім ратоборцем істини й добра», «охоронцем святих заповітів людей, які боролися за істину і благо», бо якщо медикам «ми ввіряємо наше здоров’я», то вихователям – «моральність і розум дітей наших», «їх душу та разом із тим і майбутнє нашої Вітчизни» [3]. Не втратили на сьогодні актуальності і погляди М. Драгоманова, який головною метою виховання вбачав формування гуманної, національно свідомої людини, активного громадянина; орієнтацію молоді на високі зразки духовності та працьовитості; відданість рідному народу [4]. У межах нашого дискурсу варто згадати і С. Русову, класика українського дошкільного виховання, громадську діячку. Педагогічна концепція С. Русової має гуманістичну спрямованість, а метою виховання є «витворити… людину в найкращому значенні цього слова», сформувати людину з широким усвідомленням громадських обов’язків, із високорозвиненим інтелектом. На думку С. Русової, провідна роль має належати моральному вихованню, виховання дитини повинно починатися з розвитку у неї високих моральних почуттів, з формування моральної свідомості, стійких моральних переконань і відповідної поведінки, з виховання

392


любові до рідного краю, до свого народу. Надзвичайно цікавими і корисними для педагогіки толерантності є, на наш погляд, запропонований С. Русовою педагогічний підхід до виховання почуття любові до людей усього світу. Вона пропонувала поступово поширювати коло дитячої любові: спочатку природжену любов дитини до матері перенести на її батька, потім на інших її рідних – бабусю, дідуся, сестру, брата, далі – на вихователя і друзів по дитячому садочку, на вчителя й товаришів по школі. Таким чином, поширюючи свою любов все далі й далі, дитина на певному етапі свого розвитку починає відчувати любов до свого народу, своєї нації і врешті до всього людства [4]. Г. Ващенко, визначний український педагог кінця XIX – першої половини XX століття, у своїй фундаментальній праці «Виховний ідеал», що була написана для потреб Спілки Української Молоді й вперше вийшла друком у Мюнхені у 1946 році, стверджував, що основним орієнтиром у системі виховання народу є вироблений ним виховний ідеал, тобто уявлення про те, якою повинна бути людина. Викладаючи свої погляди на ідеал українського національного виховання, Г. Ващенко відстоював необхідність дотримання гуманістичного принципу, шанобливого ставлення до інших народів, віри в ідеали добра, намагання творити і відстоювати добро на землі. Таким чином, український виховний ідеал Г. Ващенка є діалектичним поєднанням змісту загальнолюдських і національних морально-духовних цінностей [5]. Величезний внесок у становлення та розвиток педагогіки толерантності зробив визнаний вітчизняний класик педагогіки XX століття В. Сухомлинський. Наскрізною ідеєю його праць «Серце віддаю дітям», «Сто порад учителеві», «Батьківська педагогіка», «Як виховати справжню людину» та інших є переконання, що дитина – найвеличніша із всіх цінностей світу, і тільки той може стати справжнім майстром-педагогом, хто вірить в людину, у її безмежні можливості. Педагог пропагував виявлення толерантності у повсякденній діяльності і поведінці: Цінними для становлення та розвитку педагогіки толерантності стали праці не лише видатних педагогів, а й літературних діячів України XIX та початку XX століття – Т. Шевченка, Л. Українки, Б. Грінченка та інших. Твори цих славетних майстрів слова дають читачам підґрунтя для роздумів про важливість опори у процесі виховання молоді на загальнолюдські та національні морально-духовні цінності, а саме: взаєморозуміння, терпимість, благо, добро, гуманізм, пріоритет


393

духовного щодо матеріального, прагнення жити по совісті, що є основою життєдіяльності homo sapiens незалежно від раси, національності, соціального стану, віросповідання, культурної приналежності. Не випадково в Біблії вони зафіксовані як постулати, правила життєдіяльності кожної людини. Тому цілком закономірним є той факт, що літературна спадщина вищезазначених корифеїв літератури включена до сучасних освітніх програм загальноосвітніх навчальних закладів і вишів України і допомагає виховувати підростаюче покоління на засадах гуманізму, патріотизму, толерантності. Зокрема, поезія Т. Шевченка, глибокого лірика, творця епічних поем, видатного драматурга й обдарованого митця, пронизана ідеєю перемоги добра й волелюбності над злом і тиранією. В основі освітньо-виховного ідеалу Т. Шевченка – щира, працьовита, духовно багата людина, яка, з одного боку, і «чужому» навчається і «свого» не цурається. Герої Л. Українки та Б. Грінченка уособлюють ідеї добра, терпимості, співчуття та взаєморозуміння, соціальної рівності. Б. Грінченко, який уславився не лише на ниві українського письменства, а й проявив себе як публіцист, педагог, лексикограф, літературознавець, етнограф, історик і громадсько-культурний діяч, закликав до гуманістичного підходу у навчанні та вихованні, застерігав від надмірної опіки дітей, тепличних умов життя, підкреслював необхідність виховання у дітей співпереживання й співчуття. І.Франко був переконаний, що шлях до щастя лежить через добро, мир і любов до інших людей, у нього мораль не сумісна з посяганням на свободу інших людей. У часи реформування української національної школи з’явилися гуманістичні настанови М. Грушевського: «Ми повинні бути сильними, вільними і багатими, щоб нас поважали; миролюбними, щоб не боялися; розумними, підприємливими, щоб з нами шукали співробітництва; демократичними, щоб допомагати своїм прикладом здобувати свободу іншим» [5]. Гуманістичні, толерантні ідеї сповідували й літературні діячі України XIX та XX століття, які наполегливо доводили думки про важливість опори у процесі виховання молодого покоління на загальнолюдські та національні морально-духовні цінності, а саме взаєморозуміння, взаємодопомога, терпимість, благо, добро, гуманізм. Кожна нова доба вносить зміни в розуміння явищ ненасилля й толерантності. Результати проведеного дослідження дають нам всі підстави стверджувати,

394


що прогресивна педагогічна думка України завжди була пройнята ідеями гуманізму, у яких яскраво простежується толерантність як невід’ємна складова цілісної особистості, яка «має прагнути до святості, добра, любові». Таким чином, основою гуманних, толерантних відносин стало те, що об’єднує всіх людей, – їх духовні якості, «людське в людині». Список літератури: 1. Гнатенко П. Український національний характер. Київ, 1997.– 116 с. 2. Сковорода Г. Повне зібрання творів у 2-х т. Київ, 2003. – 576 с. 3. Сінельник І. Педагогіка толерантності в Україні: історія становлення й розвитку // Теоретико-методичні проблеми виховання дітей та учнівської молоді: зб. наук. праць. Київ, 2013. – С. 274-281. 4. Пальчевський С. Педагогіка: навч. посіб. для студ. вищ. навч. закл. Київ, 2008. – 496 с. 5. Столяренко О. Виховання культури толерантних взаємин у студентської молоді. Вінниця, 2014. – 248 с.

395


Panachev Valery, Perm National Research Polytechnic University, Russia, Perm, Professor, Doctor of Sociological Sciences

Pedagogical aspects of the public home rule in university for improvement of sanitary and atheletic-mass work Паначев Валерий, Пермский национальный исследовательский политехнический университет, профессор, доктор социологических наук

Педагогические аспекты общественного самоуправления в университете для улучшения оздоровительной и спортивно-массовой работы Новое тысячелетие ставит перед всеми поколениями землян новые инновационные проблемы. Это и улучшение качества жизни, укрепление здоровья, покорение дальних планет, сохранение мира на земле. В обращении Президента РФ В.В. Путина к Федеральному Собранию одной из основных проблем будущего развития социального государства является повышение качества жизни россиян, улучшение здоровья нации и демографической ситуации в Российской Федерации. В год 70-летия Победы в Великой Отечественной войне остро стоят вопросы здоровья населения России, особенно студенческой молодежи. На фронтах войны мы потеряли более двадцати восьми миллионов лучших представителей нации, поэтому до сих пор не можем решить демографические вопросы и укрепить здоровье студенческой молодежи средствами физической культуры. Особенностями активного повышения физической двигательной нагрузки студентов Пермского края в последние десятилетия мы попытались исследовать в данной статье. В итоге страна получила такие результаты двига-

396


тельного поведения студентов, которые на долгие годы предопределили неподдельный интерес к активным занятиям физической культурой и спортом. Особенно большой интерес у студентов начался после выдающихся побед наших спортсменов на Универсиаде в Казани и Зимней Олимпиаде в Сочи [1-4]. Решающую роль в изменении данной ситуации играет повышение двигательной активности студентов, здоровый образ жизни, систематические занятия физической культурой и спортом. Это связано с Указом Президента России В.В. Путина о введении Всероссийского физкультурно-спортивного комплекса «Готов к труду и обороне». Цель и задачи статьи: анализ здорового образа жизни студентов, исследования укрепления здоровья, развитие физической культуры и спорта студенческой молодежи. Студенческая жизнь очень разнообразна и насыщенная. После того, как заканчиваются лекционные и практические занятия, семинары по расписанию, каждый студент имеет свободное время, которое необходимо эффективно использовать для улучшения интеллектуальных и физических способностей [1-2]. Кафедра физической культуры Пермского национального исследовательского политехнического университета вместе с тренерами по видам спорта студенческого клуба "Политехник" выполняет большую спортивно-массовую и оздоровительную работу со всеми студентами университета. Основателями кафедры были заслуженный работник физической культуры России И.В. Пугачев и отличник физической культуры и спорта Н.Н. Oрлов. В настоящее время на кафедре прекрасно работают со студентами 34 квалифицированных преподавателя, среди которых 4 доктора, 11 кандидатов наук, 2 заслуженных тренера России. За заслуги в развитии спортивно-массовой работы лучшим 11 преподавателям присвоены звания "Отличник физической культуры и спорта"; 20 преподавателей являются судьями национальной категории в различных видах спорта. Спортивный клуб «Политехник» имеет полувековые традиции с 1960 г. Самые выдающиеся результаты за эти годы показали лучшие спортсмены-студенты: чемпионы Олимпийских игр, заслуженные мастера спорта Владимир Аликин (биатлон), Mихаил Деветьяров (лыжные гонки), участники Олимпийских игр, мастера спорта международного класса Юрий Великородный (марафонский бег, Мюнхен и Монреаль), Aлександр Носов (лыжное двоеборье, Саппорo). На празднование 60-й годовщины ПНИПУ и кафедры физической культуры университета к нам приехали


397

бывшие выпускники, которые стали затем руководителями предприятий, организаций. Так, например, прежний губернатор Пермского края, министр природных ресурсов России, представитель президента России в Дальневосточном Федеральном округе дважды мастер спорта Ю.П. Трутнев рассказал студентам нынешнего поколения, в каких условиях его сокурсники занимались физической культурой и спортом, сами строили всю спортивную базу университета. Кафедра физической культуры университета совместно с клубом "Политехник" выполняет большой объем оздоровительной и спортивно-массовой работы в нашем университете по 24 видам спорта. Кроме того, на кафедре проводится и большая научно-исследовательская работа совместно со студентами университета. Так в течение 1985-2015 годов проводился мониторинг отношения студентов к здоровому образу жизни, к занятиям физической культурой и спортом с использованием специального вопросника. Анкета была разработана как для студентов, так и для преподавателей университета. Такое социологическое исследование включало две части: интервью и ответы респондентов на вопросы анкеты. 16860 студентов различных вузов Пермского края и курсантов военных институтов были опрошены. Результаты исследования показали, что большинство 85 % студентов занимались или сейчас занимаются в свободное время видами спорта (87 % студентов и 82 % студенток). 95 % положительно относятся к активным занятиям физической культурой и спортом (96 % студентов и 93 % студенток). Более трети - 35 % (27 % студентов и 48 % студенток) хотели бы заниматься плаванием, если бы были для этого пригодные условия. Популярность плавания объяснена повышенным интересом большинства студентов этим видом спорта, так как в крае есть много рек, озер и прудов, а в Пермском регионе – крае тысячи рек и озер очень мало бассейнов, особенно в вузах. Популярность таких видов спорта, как аэробика, спортивные игры, туризм - очень высокая. Заканчивая среднюю школу, молодежь обычно из-за нехватки свободного времени заканчивают активные занятия спортом, чтобы успешно учиться в университете. Только 16 % респондентов (20 % студентов и 11 % студенток) продолжают заниматься своими любимыми видами спорта для достижения максимального результата на международных, местных и городских соревнованиях. Теперь для улучшения здоровья студенты занимаются физической культурой и дополнительно ходят активно на занятия в оздоровительные группы, особенно те студенты, которые

398


имеют отклонения в состоянии здоровья. Отрицательное отношение к наркотикам - 88 %, и к курению - 83 % по данным проведенного исследования. Изредка употребляют спиртные напитки 58 % студентов. Вероятно, необходимо в этом возрасте в вузах усиливать положительное отношение к занятиям физической культурой и спортом для спортивного стиля, здорового образа жизни. В течение данного комплексного исследования по результатам ответов респондентов и их анализа было обнаружено, что большинство студентов 46 % (49 % и 41 % соответственно) положительно оценивают качество проведения учебных занятий по физической культуре. Они удовлетворены в целом и самой формой проведения занятий, содержанием и методикой на современном требовании к ним в университете. Финансовое положение студентов практически полностью зависит от родителей и родственников - 87 %. На одну стипендию и собственную заработную плату живут только 12 % респондентов. Часть студентов дополнительно зарабатывают за счет приобретенных знаний в университете - 24 %. Будущую свою профессиональную деятельность после окончания университета большинство студентов связывают с очень высоко оплачиваемой работой - 65 %. Только 6 % (7 % и 4 %) респондентов хотели бы быть тренерами и продолжать профессионально заниматься спортом. В будущем после окончания вуза свою профессию большинство студентов рассматривают другие показатели: высокие заработки, удовольствие от работы, возможность путешествий, высокий престиж и статус, возможность открывать свое собственное дело (бизнес) - 45 %. Социологический анализ показал, что студенты вузов Пермского края главным образом занимаются здоровым образом жизни, увлекаются различными видами спорта, пытаются улучшать с помощью этих занятий свое здоровье, чтобы жить без лекарств, иметь достаточно времени для отдыха и рационально использовать свой досуг. Кафедры физической культуры, социологии и политологии Пермского национального исследовательского политехнического университета в течение 19852015 г. выполнили комплексное социологическое исследование. Анализ результатов проведенного данного исследования показывает, что более, чем 60 % студентов гуманитарного факультета занимаются в основной группе по физической культуре. Остальные студенты имеют ограничения в состоянии здоровья и занимаются в специальной медицинской группе, где заняты большинство экономистов, политологов, финансистов, переводчиков. Согласно данным социологического исследования, студенты до поступления в университет активно занимались


399

различными видами спорта; 85 % и теперь хотели бы заниматься на современной спортивной базе; 35 % - аэробикой, туризмом, спортивными играми. Для увеличения мотивации студентов к регулярным занятиям физической культурой и спортом на кафедре физической культуры разработан педагогический методический комплекс по дисциплине "Физическая культура". Отработана современная образовательная программа для специальной медицинской группы, где предусмотрена индивидуальная программа по каждой группе болезней, с учетом укрепления здоровья студентов. Разработаны специальные тесты по специальной физической подготовленности для каждой группы заболеваний. Они позволяют разрабатывать правильные рекомендации студентам в коррекции их функционального состояния, разработки профессионально важных качеств в течение учебного процесса и самостоятельных занятий, чтобы сформировать здоровый образ и стиль жизни. Эти меры позволили увеличить мотивацию студентов к регулярным занятиям физической культурой, массовыми видами спорта, которая объективно подтверждается данными социологического исследования. Основываясь на данных ежегодных медицинских осмотров, проведенных исследованиях и анализе личностного фактора развития личности студента, связанной с психологической устойчивостью, мы закладываем в основание их профессиональных компетенций и двигательных навыков современные методики улучшения их физической подготовленности и двигательной активности на будущие периоды всей профессиональной жизни, тем самым происходит процесс современного компетентностного образования и укрепления здоровья через всю жизнь. Выводы и перспективы дальнейшего исследования. Изменение социально-экономической базы развития России, урегулирование давления санкций в экономике привели к возникновению социальных проблем, экологических проблем, коммерциализации, вызывают общественные конфликты, ухудшающие качество жизни всего социума, особенно молодого поколения. Несмотря на такие последствия, нездоровый образ жизни всего общества, всех поколений и слоев, только активные занятия физической культурой и спортом, которые особенно стали популярны после триумфальных побед наших oлимпийцев и параолимпийцев на Олимпиаде в Сочи, дают надежду на светлое будущее нашей студенческой молодежи в преддверии Олимпийских игр в Бразилии.

400


Список литературы: 1. Vilensky, M.Y. Physical education and healthy lifestyles student: textbook. Benefit / M.J. Vilensky, A.G. Pots. - M.: Garuariki, 2007. - P. 34-38. 2. Bondin, V.I. School health teacher in higher education: Theory and Practice of Physical Culture. - 2004. - № 10. – P. 21-25. 3. Kazin, T.M. Scientific-methodical and organizational approaches to the creation of a regional program of "education and health" / T.M. Kazin, N.E. Kasatkin / Valeology. - 2004. - № 4. – P. 45-49. 4. Bezrykhih, N.A. Formation of setting students on a healthy lifestyle in the educational process of professional schools: Dis .... Cand. Ped. Science. - Saratov 2006. – P. 13-16.

401


Valeriia Gutman, Sholom-Aleichem Priamursky State University, Associate Professor, Candidate оf Pedagogical Sciences, Faculty оf European аnd Eastern Languages, Natalia Shklyar, Sholom-Aleichem Priamursky State University, Associate Professor, Candidate оf Psychological Sciences, Faculty оf Education

Methods of instrumentation in the process of subjectivation of education content in the institutes of higher education Abstract: In the article the author describes the most effective methods of organizing the educational environment of a university, facilitating student’s personal and professional competence. Formation of these qualities is possible in the course of subjectivation, an activity appealing to the inner educational space of a student, his purport that he finds on his own. The means of subjectivation of educational content is an independent educational activity. Keywords: рrofessional competence, self-education, content of education, educational environment of university, methods of subjectivation. Валерия Гутман, Приамурский государственный университет им. Шолом-Алейхема, доцент, кандидат педагогических наук, кафедра европейских и восточных языков, Наталья Шкляр, Приамурский государственный университет им. Шолом-Алейхема, доцент, кандидат психологических наук, ПП-ЦПО Аннотация: В данной статье автором описываются наиболее эффективные методы организации образовательного пространства вуза, способствующие

402


становлению личностной и профессиональной компетентности студента. Становление этих качеств возможно в процессе субъективации, то есть деятельности, обращённой к внутреннему образовательному пространству студента, к его смыслам, которые он обнаруживает самостоятельно. Механизмом субъективации содержания образования является самостоятельная образовательная деятельность. Ключевые слова: профессиональная компетентность, самостоятельная образовательная деятельность, содержание образования, образовательное пространство вуза, методы субъективации. С учётом мировых тенденций развитие личностно-профессиональных качеств будущих специалистов является одной из основных задач профессионального образования. Становление этих качеств возможно в процессе образовательной деятельности, исходящей из интересов самой личности, наполненной личностными смыслами, обращённой к её внутреннему миру, то есть в процессе субъективации содержания образования. Феномен субъективации понимается как процесс перевода-преобразования всех видов социального опыта (знания о мире, опыт осуществления способов деятельности, опыт творческой деятельности, опыт эмоционально-ценностного отношения) из сферы объективного знания в личностную смысловую сферу человека [3]. Результатом субъективации является развитие человека как субъекта жизнедеятельности, появление новых субъективных качеств личности, которые не задаются извне, а складываются в процессе целеполагающей деятельности. Понимание субъективации в качестве стартового этапа развития профессионала, этапа вхождения в профессию приводит к необходимости осуществить выбор наиболее адекватных задачам субъективации методов. В связи с этим целью данной статьи является описание методов, позволяющих инструментализировать процесс субъективации содержания образования в вузе. В современной образовательной практике диапазон применяемых методов весьма широк. Исходя из принципов приоритетности самостоятельной образовательной деятельности (далее СОД), целеполагающей деятельности, прин-


403

ципа аутентичных взаимоотношений и личной ответственности субъекта образовательной деятельности, мы обращаемся к методам, коррелирующим с данными принципами, что усилит процесс субъективации. В связи с тем, что субъективация содержания образования основывается на личностном опыте человека и возможна при осознании, понимании человеком своих образовательных и личностных потребностей, реализация принципов требует создания образовательного пространства, которое бы располагало к общению и открытию внутреннего мира студента, к осознанию, представлению и реконструированию им своего опыта. Способность к внутреннему поиску может быть мобилизована с помощью метода субъективного познания «Вопросы самому себе», используемого зарубежными и отечественными психологами (Дж. Бюджентал, С. Братченко). Идея метода принадлежит Карлу Роджерсу и раскрыта в его статье «Вопросы, которые я бы себе задал, если бы был учителем» [4; 5]. Широко применяемый в психотерапии, данный метод имеет огромный образовательный потенциал, поскольку путь осознания оснований собственной деятельности через вопросы к себе точно соответствует сути подлинного образования, непременным условием которого является максимальная осмысленность, личная значимость педагогического процесса для всех его участников. В данном случае важны не только вопросы-ответы как таковые – особой ценностью обладает сам процесс самоисследования, глубинного поиска, который ведёт к усилению понимания и самосознания. Полученные ответы представляют собой рефлексию своего опыта и определяют зону ближайшего развития студента. Работа подобного типа имеет большие возможности как минимум в двух направлениях: диагностическом, развивающем. Развивающие возможности метода «Вопросы самому себе» позволяют педагогу инструментализировать принцип целеполагающей деятельности. Прояснение для себя глубинных оснований собственной жизни, образовательной, будущей профессиональной деятельности является деятельностью продуктивной – в том смысле, о котором говорит Дж. Бюджентал [1, с. 315]. В отличие от «объективных» обследований, внешних измерений и диагнозов, которые могут вовсе не изменить человека, в ходе полноценного глубинного самоосмысления человек получает основания для деятельности в направлении самоизменения, поскольку рефлексивное отношение к

404


пониманию человеком своего способа бытия, его проблематизация, выход за пределы привычного видения, взгляд с разных сторон, в разных контекстах – все это дает возможность нового понимания, нового осмысления, создает ситуацию «производства смысла» [1]. В том случае, если студент ещё не может самостоятельно обнаружить свои проблемы, определить направление субъективации содержания образования, можно использовать метод интерсубъектного открытия, располагающий человека к общению, предложенный в исследованиях К. Роджерса. Преподаватель организует фасилитирующую педагогическую деятельность, направленную на интенсивные поиски студентом самого себя, осознание личностных и образовательных проблем, ответственные выборы и мужественные решения. Когда применяется данный метод, главным инструментом педагога становится его внутренний мир, его субъективность, чувствительность к внутреннему миру Другого, благодаря которым он способен вступить в глубинное общение с собеседником (термин Дж. Бюджентала), которое уже само по себе направляет. Обращение к смыслам и ценностям студента реализуется на основе принципа приоритетности СОД, что меняет вектор образовательной деятельности студента, ему предоставляется право предъявлять свою предметность СОД, а это право свидетельствует о необходимости включения принципов целеполагающей деятельности и ответственности студента за своё образование. Интерсубъектность данного метода заключается в том, что один человек открывается, а другой открывает его для себя, в результате они открываются друг для друга. Это становится возможным только на основе принципа аутентичных взаимоотношений. Особенностью метода интерсубъектного открытия, фундаментом общения, на котором строится все взаимодействие собеседников в психологии, является активное или «продуктивное слушание» (Дж. Бюдженталь). Его определяют как развитую способность слышать одновременно на многих уровнях [7]. Продуктивное слушание становится основой педагогической фасилитации. Предлагаемые далее методы также рассматриваются нами в качестве эффективных инструментов актуализации внутренней деятельности самосозидания человека. Одним из наиболее продуктивных методов для обнаружения скрытого потенциала студента является тьюторинг. Этот метод позволяет осуществить действительно индивидуальный подход на постоянной основе. Механизмом данного


405

метода является индивидуальная оценка способностей студента, что позволяет педагогу не только оценить актуальный уровень достижений студента, но и увидеть его потенциал и совместно со студентом разработать его индивидуальный образовательный проспект. Основное назначение данного метода состоит в прояснении трудностей учащихся в СОД, определении личностного знания и оказании им необходимой поддержки в самопознании, самоопределении, приобретении навыков СОД. Данный метод не является ведущим по количеству времени, занимаемого образовательным процессом, однако он может стать одним из смыслообразующих, поскольку, работая в зоне ближайшего развития, педагог помогает студенту обнаружить образовательные проблемы, открыть особенности своего субъективного внутреннего мировосприятия, принять на себя ответственность относительно сложившейся образовательной ситуации, что способствует самоизменению студента. Сущность кейс-технологий позволяет работать одновременно на становление различных видов опыта человека. Традиционно к кейс-технологиям относят метод кейсов, метод «инцидента», игровое проектирование, метод ситуационно-ролевых игр, метод дискуссии и др. [2], в контексте субъективации содержания образования каждый из методов модифицируется вследствие особенностей предметности деятельности субъекта, которую он выбирает сам. Сегодня, к сожалению, достаточно часто в образовательной практике современные технологии обучения являются самоцелью, современной, модной формой организации учебного процесса, их использование не исходит из потребностей самой личности [6], хотя природа данных методов является целеполагающей, а не целесообразной. Она свободна и предоставляет студенту свободу в выборе содержания, способов получения знания, его организации, переработки, презентации и т.д., что даёт возможность каждому из участников процесса найти свои медиаторы, обратиться к своей предметности и субъективировать своё содержание. Кейс-технологии позволяют сделать процесс обучения максимально субъективно- и практикоориентированным, с помощью кейс-технологий можно минимизировать «болезненный» переизбыток теоретических знаний в современном содержании высшего образования и максимально приблизить содержание образования к внутреннему миру учащегося.

406


Диапазон применения данных методов в образовательном процессе расширяется благодаря тому, что источником кейса (описания, а точнее, информационного комплекса, позволяющего понять реальность или какую-то её часть) становится реальная жизненная, образовательная или профессиональная проблема [2]. Переживая образовательные ситуации, лежащие в основе кейс-методов, студент преобразует свою жизнь, осуществляет смысложизненное самоопределение, находит, по выражению В. Франкла, «универсальные ценности». Предметом образовательной деятельности педагога становится помощь в развитии личностного образа человека, экзистенции как существования, реальной жизни студента. В данном контексте предмет образовательной деятельности педагога совпадает с предметом образовательной деятельности студента. Суть кейс–метода состоит в том, что усвоение знаний и развитие умений есть результат активной самостоятельной деятельности студентов по разрешению противоречий, вследствие чего и происходит творческое овладение профессиональными знаниями, навыками, умениями, развитие интеллектуальных и творческих способностей, изменения в личностной сфере. В образовательной деятельности с применением кейс-методов зона ближайшего развития студентов расширяется до области проблемных ситуаций - области, при которой переход от непонимания к пониманию, неосознанности к сознательности, незнания к знанию перестает быть для студентов основным, он становится естественным звеном, зоной его актуального развития. Таким образом, фасилитирующая деятельность педагога, направленная на актуализацию внутреннего мира студентов, определение ими личностной значимости субъективируемого содержания образования и конструирование моносубъектного содержания становится возможной благодаря применению следующих педагогических методов и приёмов: феноменологического интервью, беседы, наблюдений, интерсубъектного открытия, методики «Вопросы самому себе», тьюторинга, кейс-технологии. Список литературы: 1. Бьюдженталь, Джеймс Ф.Т. Предательство человечности: миссия психотерапии по восстановлению нашей утраченной идентичности // Идентичность:


407

хрестоматия / Джеймс Ф.Т. Бьюдженталь; сост. Л.Б. Шрейдер. – М.; Воронеж, 2003. 2. Голубчикова М.Г., Харченко С.А. Кейс-технологии в профессионально подготовке педагога / М.Г. Голубчикова, С.А. Харченко. - Иркутск, 2007. – 116 с. 3. Гутман В.В. Феномен субъективации содержания образования // Высшее образование сегодня. 2009. - № 3. - С. 48-50. 4. Роджерс К. Вопросы, которые я бы себе задал, если бы был учителем / К. Роджерс // Семья и школа. – 1987. – № 10. – C. 22-24. 5. Роджерс К.Р. Взгляд на психотерапию. Становление человека / К.Р. Роджерс. – М.: Прогресс: Универс, 1994. – 480 с. 6. Шкляр Н.В. Подготовка и переподготовка психолого-педагогических кадров в условиях компетентностного подхода // Life Science Journal 2014;11(12s). P. 501-505. 7. Bugental J.F.T. The art of the psychotherapist. New York et al. 1987.

408


Volodymyr Mokliak, Poltava V.G. Korolenko National Pedagogical University, Candidate of Pedagogical Sciences, Associate Professor, Associate Professor оf the Department оf General Pedagogics аnd Andragogy, Doctoral Student оf the Department оf General Pedagogics аnd Andragogy, Physics аnd Mathematics Faculty

The autonomy of higher educational establishments of Ukraine in the statute of 1835 Abstract: The article is devoted to the analysis of level of the autonomy and the academic freedoms of the universities of Ukraine declared in the statute of 1835. It is proved that high-quality training of the graduate of a higher educational institution is closely connected with the level of an autonomy of higher educational establishment (which can be of three types – intrinsic, procedural and organic – and provides independence in study, carrying out educational, cultural and public work in society and creations of own academic structure) and academic freedoms (freedom of teaching, studies and scientific researches). Keywords: the autonomy of higher educational establishment, academic freedoms, university statute of 1835, trustee of the educational district, university council, university board. Володимир Мокляк, Полтавський національний педагогічний університет імені В. Г. Короленка, кандидат педагогічних наук, доцент, доцент кафедри загальної педагогіки та андрагогіки, докторант кафедри загальної педагогіки та андрагогіки, фізико-математичний факультет

Автономія вищої освіти навчальних закладів України в статуті 1835 р.


409

Анотація: Стаття присвячена аналізу рівня автономії та академічних свобод університетів України, задекларованих у статуті 1835 р. Доведено, що якісна підготовка випускника вищого навчального закладу тісно пов’язана з рівнем автономії вишу (яка буває трьох типів – сутнісна, процедурна та органічна – та передбачає самостійність у навчальній роботі, проведення просвітницької, культурної і громадської роботи у суспільстві та створення власної академічної структури) та академічних свобод (свобода викладання, учіння та наукових досліджень). Ключові слова: автономія вищого навчального закладу, академічні свободи, університетський статут 1835 р., попечитель навчального округу, рада університету, правління університету. Сучасний стан розвитку освіти в Україні та світі вимагає підготовки високопрофесійного конкурентоздатного фахівця. За роки становлення власної державності Україна пройшла тернистий шлях розбудови власної освітньої та виховної парадигми, яка і нині продовжує вибудовуватися з орієнтацією на Європу та європейські цінності. Відомі українські просвітники, науковці та громадські діячі виступали за самостійну освітню систему рідної держави на засадах народності, науковості, культури, традицій тощо. Видатний український педагог Г. Ващенко у своїх працях обстоював незалежну Українську державу та автохтонну освіту підростаючого покоління. Розроблений ним “Проєкт системи освіти в самостійній Україні” [4] передбачав розвиток навчальних закладів України у тісному поєднанні відповідної національної ідеї (“Служба Богові й Батьківщині”), високого рівня наукової роботи в галузі теоретичної педагогіки, переддошкільного та дошкільного виховання, єдності вимог школи та сім’ї, діяльності “молодечих організацій”, діяльності єдиного контролюючого органу (на зразок Міністерства освіти) та повноцінного функціонування мережі “… освітньо-виховних закладів, що існують у певній державі, починаючи від дитячого садка і кінчаючи університетом, високими технічними школами та академією наук” [4, с. 4]. Таким чином, рівень розвитку держави напряму залежить від підготовки фахівця у вищому навчальному закладі. Дослідженнями установлено, що якість підготовки випускника прямо пропорційна рівню автономії вищого навчального закладу. Науковці (І. Вакарчук) від-

410


значають тісне поєднання понять “університет”, “академічна свобода” та “автономія” [12, с. 7]. У Magna Charta Universitatum сказано, що “університет – це автономний інститут у серці суспільства, що має особливу організацію внаслідок свого положення й історичного надбання. Він створює, оцінює і передає культуру за допомогою наукових досліджень і навчання. Щоб відповідати потребам суспільства, дослідження і навчання в університеті повинні бути морально й інтелектуально незалежними від будь-якої політичної і економічної влади” [2, с. 12–15]. Академічні свободи – це свобода викладання, наукових досліджень та учіння. Автономія вищого навчального закладу передбачає: самостійність у підборі та розміщенні кадрів; незалежність у здійсненні навчальної, наукової, господарської та іншої діяльності; створення оптимальних умов для вільного пошуку, викладу та розповсюдження наукової істини; існування академічних свобод (свобода викладання, наукових досліджень та навчання); діяльність органів студентського самоврядування; відповідальність вищого навчального закладу за якість наданих освітніх послуг [5]. У ході наукового пошуку встановлено, що в літературі виокремлюють три типи автономії: сутнісну (право на власні навчальні програми та цілі), процедурну (право самостійно визначати способи досягнення цілей) та органічну (право на конструювання власної академічної структури) [12, с. 8]. Автономію вищого навчального закладу висвітлювали в своїх працях вітчизняні (А. Аврус, А. Андрєєв, В. Бакіров, А. Бойко [3], Т. Васильчук, О. Завальнюк, Л. Зеленська, М. Казьмирчук, Д. Коржов, Н. Коротенко, А. Павко, М. Поляков, С. Посохов, М. Степаненко, С. Черняк та ін.) та зарубіжні (Є. Аксер, Є. Вожніцький, Д. Гарвард, Я. Голувка, Я. Кєнєвіч, П. Мільцарек, Ц. Орнатовський, В. Тигєльський, А. Тимовський, В. Томуск, Т. Шапіро, Я. Янечек та ін.) науковці. Сучасні дослідники присвячують питанню автономії спеціальні дослідження [8]. Як попередників автономних навчальних закладів автор вважає українські “Академії” – Острозьку та Києво-Могилянську. Автономію Б. Пунько розглядає як: 1) академічну свободу (самостійність у навчальній роботі, яка все-таки передбачає підзвітність суспільству і незалежність від політичних партій та будьяких інших організацій; визначення вищим навчальним закладом власних завдань, але і відповідальність перед суспільством і громадою); 2) “… продукування і поширення знань; проведення просвітницької, культурної і громадської роботи у суспільстві” [8, с. 10]; 3) самостійні регуляція власної академічної структури,


411

право на власні навчальні програми, визначення пріоритетів наукових досліджень та видача дипломів магістрів та докторів [8]. Враховуючи те, що історичні концепції, теорії та гіпотези в педагогіці (з історичної точки зору) є такими елементами пізнавального процесу, які відбулися, і важливим висновком наступного пізнання, але в той же час лише базисом для наступного розвитку [6, с. 232], значущим є дослідження розвитку автономії у попередні епохи для удосконалення досвіду та актуалізації основних ідей у наш час. Актуальним стає дослідження стану автономії вищих навчальних закладів України у ХІХ столітті, коли починає формуватися університетська система Російської імперії (до складу якої і входили більшість українських земель). Початок ХІХ ст. ознаменувався створенням Міністерства народної освіти (“Министерство народного просвещения”, 1802 р.) [9, с. 227; 1, с. 13]. У ході наукового пошуку встановлено, що саме тоді на території Центральної, Східної та Південної України почали створювати перші університети. Ці вищі навчальні заклади повинні були стати центрами навчальних округів, на які було поділено всю територію Російської імперії, у володінні якої і знаходилися в той час українські землі. Діяльність університетів регулювалася статутами імператорських російських університетів. Перший статут було прийнято у 1804 р., університетам надавалися широка автономія та свобода викладання. Основні права мала рада університету: вона обирала ректора, інспектора державних студентів, професорів, почесних членів, ад’юнктів; призначала учителів у гімназії та училища свого округу; визначала порядок навчального життя університету та всіх закладів, що йому підпорядковувалися; контролювала діяльність господарських закладів, вважалася вищою інстанцією університетського суду; була науковою організацією, де обговорювалися твори, відкриття, досліди, спостереження та дослідження [11]. Під дію статуту 1804 р. підпадав лише один університет на території українських земель – Харківський імператорський університет, урочисто відкритий 17 січня 1805 р. (через декілька місяців після прийняття загального статуту російських імператорських університетів). Наступним статутом, який було прийнято майже одночасно з утворенням Київським університетом Св. Володимира, був статут 1835 р. Його дія поширювалася на Московський, Санкт-Петербурзький, Харківський та Казанський університети (Київський керувався власним статутом). Його прийняттю передували важливі події в країні. На думку імператора, повстання декабристів 14 грудня 1825 р.

412


було наслідком “фальшивого напряму шкільної системи” [9, с. 239]. Саме тому було утворено спеціальний комітет для розробки нового статуту. Один із членів новоствореного комітету О. Перовський (син графа Олексія Розумовського) виступав категорично проти автономії та академічної свободи вищих навчальних закладів (але, як це не дивно, за збереження тілесних покарань молоді, які свого часу скасував його батько у 1811 р.): “Не слід дарувати університетам право уділяти ранги магістра, доктора і т. п., бо з тими рангами зв’язуються в Росії чини і навіть шляхетська гідність… Шкідливий вплив на юнацтво має заборона тілесних кар, бо та заборона привчає молодь до духу непокірности, самонадійности, що приводить до того, що юнак, досягши 18 або 20 років, вважає себе правосильним міркувати про перетворення держави та взагалі діяти відповідно до своїх поглядів” [9, с. 239]. Влада боялася вільнодумства професорсько-викладацького складу вищих навчальних закладів та незалежності молоді. У новому статуті університет уже не розглядався як “учёное сословие” [7, с. 12] студентів та професорів, а лише як навчальний заклад. Саме тому статут 1835 р. звузив автономію вищих навчальних закладів: попечитель навчального округу мусив знаходитися в тому місті, де знаходився університет, посилювалася його влада. Університетський суд було ліквідовано. Ректор і декани залишалися виборними. Рішення по справах, які були терміновими, повинні були приймати попечитель разом з міністром освіти. Права професорської ради були досить обмеженими. Девізом нового статуту стали слова міністра освіти С. Уварова: “православіє, самодержавіє, народность” [9, с. 239; 7, с. 11]. Попереднім статутом 1804 р. університети визначалися як центри навчальних округів; згідно нового статуту вони потрапили в залежність від держави: усіма справами керував попечитель, що знизило просвітницьку роль університетів у навчальних округах [7, с. 12]. Попечитель мав право бути присутнім на засіданнях ради та правлінні університету, здійснював нагляд за адміністративно-господарською діяльністю, призначав інспектора. Компетенції ради університету були значно звужені. За ними залишалося право обирати професорів та ад’юнктів, присудження наукових ступенів, звільнення викладачів. Кожен місяць рада університету надавала попечителю виписку з протоколів своїх засідань, а наприкінці року звіт про основні результати та


413

прийняті до виконання рішення. Секретарем ради призначався сторонній чиновник, тоді як раніше це був професор університету. До правління університету обов’язково має входити так званий “синдик” (для ведення документації). Крім того, до складу правління увійшов інспектор, який повинен був слідкувати за “нравственностью всех учащихся университета” [10]. Отже, статутом 1835 р. було значно звужено автономію університетів та їх академічні свободи. Позитивним відзначаємо хоч і обмежене, але самоуправління вищих навчальних закладів, збереження процедури виборів університетської адміністрації та викладачів тощо. Подальшого дослідження потребують аналіз зауважень до наступного статуту 1863 р., а також його основні положення. Список літератури: 1. Аврус А. История российских университетов: курс лекций / А. Аврус. – Саратов: ГосУНЦ “Колледж”, 1998. – 128 с. 2. Академічні свободи, університетська автономія та освіта для сталого розвитку. Мовою документів: Наукове видання. – Миколаїв: Вид-во ЧДАУ ім. Петра Могили, 2009. – 288 с. 3. Бойко А., Степаненко М. Інститут педагогічної україністики як системотвірний компонент національного дослідницького університету / А. Бойко, М. Степаненко // Педагогічні науки: збірник наукових праць ПНПУ імені В.Г. Короленка. – 2015. – Вип. 63. – С. 45–55. 4. Ващенко Г.Г. Проєкт системи освіти в самостійній Україні / Г.Г. Ващенко. – Мюнхен: Накладом Центр. ком. спілки укр. молоді, 1957. – 48 с. 5. Мокляк В.М. Обґрунтування поняття “автономія вищого навчального закладу” / В.М. Мокляк // Зб. наук. праць Полтавського національного педагогічного університету імені В.Г. Короленка. – Серія “Педагогічні науки”. – Випуск 63. – Полтава, 2015. – С. 132–137. 6. Никифоров А. Философия науки: история и методология (учебное пособие) / А. Никифоров. – М.: Дом интеллектуальной книги, 1998. – 280 с. 7. Новиков М.В. Университетский устав 1835 г. / М.В. Новиков, Т.Б. Перфилова // Ярославский педагогический вестник. – 2012. – № 3, т. I. – С. 11–20. 8. Пунько Б. Автономія Університетів України: наукова доповідь суспільству / Б. Пунько. – Львів: СПОЛОМ, 2013. – 24 с.

414


9. Сірополко С. Історія освіти в Україні / С. Сірополко. – Підготував Ю. Вільчинський. – 2-ге вид. – Львів: Афіша, 2001. – 664 с. 10. Университетский Устав (26 июля 1835 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://letopis.msu.ru/documents/2123. 11. Университетский Устав (5 ноября 1804 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://letopis.msu.ru/documents/327. 12. Університетська автономія: її друзі та вороги: пер. з. пол., англ. – К.: Таксон, 2008. – 180 с.

415


Vugar Mammadzade, Lecturer of the Azerbaijan State University of Economics, Department of International Relations

Participation of non-governmental organizations (NGO) in the Republic of Azerbaijan for the formation of civil society at the present stage Abstract: In a democracy, it is impossible to imagine the political process without the participation of local non-government associations, organizations, etc. and without taking into their views and opinions. They make a significant contribution to the rule of law and protection of human rights. Keywords: participation, non-governmental, organization, the Republic of Azerbaijan. Мамедзаде Вугар, преподаватель Азербайджанского Государственного Экономического Университета, кафедра международных отношений

Участие неправительственных организаций (НПО) в Азербайджанской Республике по формированию гражданского общества на современном этапе Аннотация: В условиях демократии невозможно представить себе политические процессы без участия местных неправительственных структур объединений, организаций и т.п., без учета их мнений и позиций. Они вносят существенный вклад в соблюдение законности и защиту прав человека. Ключевые слова: участие, неправительственные, организация, Азербайджанская Республика.

416


Одной из важнейших форм гражданского участия являются разнообразные гражданские инициативы, посредством которых может компенсироваться недостаточная эффективность системы представительства в обеспечении реализации общих интересов, равенства граждан и их доступа к влиянию на общественно-политические процессы. В особенности гражданское участие важно при решении локальных проблем, касающихся, например, образования, здравоохранения, экологии, уровня занятости, к рассмотрению которых государственные чиновники и политики нередко подходят, не имея детальной информации и не чувствуя проблему «изнутри». Опыт развитых демократий показывает, что большими возможностями влияния на принятие решений обладают такие виды гражданского участия, как деятельность на местном уровне (в попечительском совете учебных заведений, экологическом комитете), письма и запросы своим депутатам, рутинная и, как правило, малозаметная работа по лоббированию в законодательных органах [1, c. 45-46]. В целом, под общественным участием понимается участие неправительственных организаций (НПО) и отдельных граждан в осуждении и принятии решений органами власти в большинстве случаев на местном уровне, а также контроль за их выполнением. Кроме того, к категории общественного участия можно отнести и вовлеченность граждан в саму деятельность общественных организаций и ассоциаций, в рамках которых возможны решение проблем многих людей и без всякого участия ватных структур. Таким образом, от гражданского участия общественное участие отличается отсутствием среди его форм электоральной активности, уклонением от деятельности политических партий и движений, а также от форм протестного участия. По мнению ряда специалистов, такая форма гражданского участия, как голосование на выборах, является одним из наименее действенных. Если при рассмотрении феномена политического участия голосование обычно расценивается как центральный, основной способ, то при использовании термина «гражданское участие» голосование считается одной из наименее действенных форм участия [2, c. 402]. Существенно более эффективным может быть участие в предвыборных кампаниях. Так, массовые акции в избирательный период могут привлечь внимание средств массовой информации и оказать определенное влияние


417

на решения политических руководителей. Однако после окончания подобных акций механизм контроля за самим процессом оформления решений и их исполнения уже зачастую не работает. Поэтому опыт развитых демократий показывает, что гораздо большими возможностями обладают такие виды гражданского участия, как деятельность на местном уровне. В целом же под общественным участием понимается участие НПО и отдельных граждан в обсуждении и принятии решений органами власти в большинстве случаев на местном уровне, а также контроль за их выполнением. Кроме того, к категории общественного участия можно отнести и вовлеченность граждан в саму деятельность общественных организаций и ассоциаций, в рамках которых возможны решения проблем и реализация интересов многих граждан и без всякого участия властных структур. Таким образом, от гражданского участия общественное участие отличается отсутствием среди его форм электоральной активности, уклонением от деятельности политических партий и движений, а также от форм протестного участия. Граждане же, не вовлеченные в НПО, как показывает их деятельность в Азербайджане, в большинстве своем игнорируют разнообразные формы общественного участия, но вместе с тем сами НПО зачастую безучастны к тому, чтобы привлечь его к решению так называемых «малых» проблем [1, c. 57-58]. Мониторинг результатов социологических опросов, проводимых в Азербайджане за последние годы, показывает наличие и многовариативность гражданского сознания и участия. В частности, результаты социологических исследований, проведенных азербайджанским политологом Д. Муслим-заде за последние годы, показывают, что современное массовое сознание населения страны включает в себя широкий спектр разнообразных, порой диаметрально противоположных мнений и суждений о роли и значении демократических ценностей в жизни азербайджанского общества. Оно представляет собой довольно сложный симбиоз тоталитарного и демократического способов мышления. В нем причудливо могут сочетаться казалось бы несовместимые элементы – строгое следование моральным нормам и одновременно нигилистическое отношение к законам и пренебрежение к элементарным правилам поведения в различных социальных ситуациях [2, c. 403].

418


Как известно, в условиях демократии невозможно представить себе политические процессы без участия местных неправительственных структур - объединений, организаций и т.п., без учета их мнений и позиций. Они вносят существенный вклад в соблюдение законности и защиту прав человека [3, c. 16]. В настоящее время в Азербайджане функционирует 2 606 неправительственных организаций, 107 из которых являются международными [4]. Среди них правозащитные, женские, молодежные, образовательные, экологические, гуманитарные, миротворческие, национально-культурные, научно-исследовательские и другие [2, c. 397]. Однако следует отметить, что не более 25 % всех НПО проявляют публичную активность [3, c. 16]. Основная часть неправительственных организаций занимается социальными программами. Далее по численности следует группа НПО, занятых вопросами демократии и прав человека. Однако уровень политической ангажированности большинства последних столь высок, что общественное мнение воспринимает их как «дочерние структуры» политических партий [5, c. 19]. Практика деятельности большинства НПО показывает, что необходимо разрабатывать различные модели вовлечения граждан в эти объединения. Существенной составной частью деятельности НПО являются проекты и перспективные программы разнообразной социальной направленности и тематики. Они достаточно активно работают над широким кругом проблем, имеющих потенциальную значимость для социально-экономического, культурного и духовного развития страны. Эта потенциальность заключается в том, что НПО призваны стать неотъемлемой формой активности граждан. Только в таком случае их влияние на развитие культуры и духовности нации будет действенным. НПО, будучи важнейшим элементом формирующейся в Азербайджане структуры гражданского общества, призваны вносить свой вклад в решение ключевых экономических, социальных, общественно-политических и гуманитарных задач общества. Успешная реализация экономических и демократических реформ невозможно без вмешательства, участия «третьего сектора» в различные сферы общественной жизни – экономику, политику, культуру. От их активности во многом зависит эффективность социальных преобразований. В процессе же социального реформирования огромная роль, безусловно, принадлежит неправительственному сектору, который всегда актуализирует наиболее важные и


419

наболевшие проблемы, существующие в стране. Но вместе с тем, как показывает практика деятельности в Азербайджане некоторых НПО, необходимо осознавать, что люди, работающие в этом секторе, не всегда бывают способны достаточно грамотно и компетентно отразить то или иное явление или проблему. В этой работе НПО могли бы помочь профессионалы, имеющие опыт политико-государственной работы. Свободное функционирование НПО крайне необходимо для жизнеспособности гражданского общества, которое в свою очередь сможет влиять на действия государственных структур. Они привлекают внимание общественности к злободневным проблемам, альтернативному мнению в таких сферах, как экология, образование, коррупция, распространяют свободную критическую информацию [6, c. 8-12]. Неправительственные организации могут значительно помочь государству в решении именно тех проблем, до которых не доходят руки государственных структур, которые они не успевают или не способны решить. В частности, они могут достаточно эффективно выполнять работу по защите прав и интересов определенных уязвимых групп населения, молодежи, детей, женщин, пенсионеров, а в условиях Азербайджана и сотен тысяч беженцев и вынужденно переселенцев, а также осуществлять мониторинг ситуации. Это, в конечном счете, и есть наглядное проявление самостоятельности и самодеятельности широких масс. Неправительственный сектор может сыграть ключевую роль в выявлении многообразных «болевых точек» общества, обнародовании различных негативных фактов и тенденций, в здоровой критике властных структур разного уровня. Но для этого необходимо принять концепцию посредничества НПО между властью и гражданами. Однако, в настоящее время в Азербайджане такой концепции пока нет либо она таится в глубинах сознания и подсознания активистов НПО. Поэтому государственная политика по отношению к НПО должна быть конструктивной, направленной на установление с ними партнерских отношений, диалога и реализацию совместных программ, приглашение их к совместным акциям и проектам [2, c. 398]. За последнее десятилетие НПО-сектор в Азербайджане постарался зарекомендовать себя в качестве вполне перспективного субъекта социальной политики. Профессионализация, повышение уровня организационного развития и качества предоставляемых услуг становятся все более заметными [7, c. 23].

420


Однако постепенная дифференциация политических и экономических интересов, распространение идей гражданского общества, формирование слоев с тягой к гражданскому участию, гражданской культуре, политическому плюрализму, возникновение элементов рынка в политической сфере и средствах массовой информации – все это наглядно свидетельствует о серьезных трансформационных изменениях в общественном сознании, в становлении гражданского общества в Азербайджане [8, c. 45]. Помимо этого, существуют целый ряд факторов, стимулирующих постепенную эволюцию азербайджанского общества в направлении демократизации политических структур, накапливании соответствующего гражданского потенциала. Так, весьма обнадеживающим моментом является то обстоятельство, что в интеллектуальной, а также в политической и экономической сферах некоторым, хотя и неодинаковым, влиянием начинают пользоваться силы, ориентированные (хотя бы на декларативном уровне) на демократические стандарты и построение рыночной экономики. Как известно, одним из действенных факторов повышения численности и укрепления социальной базы приверженцев демократии является гражданское образование, обучение основам демократического мировоззрения и поведения. Однако, следует отметить, в настоящее время этому в Азербайджане не уделяется должного внимания, а между тем опыт других стран свидетельствует об эффективности демократически ориентированных образовательных программ в деле политической, гражданской социализации личности [9, c. 69]. Становление демократической и гражданской культуры в Азербайджане напрямую связано с политической и гражданской социализацией подрастающего поколения, обучения молодых граждан демократическим идеям и ценностям. Тут многое зависит от национальной системы образования. Надо подчеркнуть важность того, что уже давно назрела потребность в создании своей эффективно действующей национальной системы образования в духе демократии и гражданственности, вбирающей все передовые технологии, в том числе и интерактивное обучение. Только обновленное образование может способствовать сравнительно быстрой трансформации массового сознания молодых граждан страны, освобождению его от устаревших тоталитарных, авторитарных стереотипов и «клише» [8, c. 47].


421

Направленность социальных преобразований в значительной степени будет зависеть от того, какие идеи и ценности воспринимаются или отвергаются различными группами и категориями населения. Именно от того, какие ценности и идеалы станут приоритетными в сознании граждан республики, в особенности молодежи, зависит модель развития азербайджанского общества в ближайшей и отдаленной перспективе. К этому следует добавить, что воспитание и образование являются наиболее эффективным средством предупреждения социальной нетерпимости. Именно поэтому так необходимо уже сейчас закладывать и усовершенствовать основы национальной системы воспитания и образования в духе мира, толерантности, терпимости и ненасильственного разрешения конфликтов, подключить к этой важной работе все образовательные учреждения и организации, как государственные, так и частные, альтернативные, а также НПО [1, c. 56]. В настоящее время есть настоятельная необходимость в разъяснении гражданам страны основных принципов демократии. Задача состоит в том, чтобы они четко понимали, что демократия отнюдь не есть некое идеальное общество без каких-либо проблем. Подобные иллюзии могут только вредить. Напротив, очень важно довести до их сознания, что демократическая система не исключает наличие многих сложных проблем, требующих нешаблонных, гибких решений. Демократическая система представляет собой еще и способ, которым должны решаться данные проблемы. К тому же она предлагает цивилизованные, компромиссные подходы к их решению в интересах как всего общества, так и отдельных слоев и категорий населения. Успех демократических преобразований в азербайджанском обществе во многом зависит от того, как молодежь воспримет фундаментальные идеи, нормы и ценности демократии. Поэтому важнейшей актуальной задачей на современном этапе построения гражданского общества в Азербайджане является формирование и утверждение в молодежном сознании и психологии новых подлинных демократических ценностей [2, c. 399]. При этом существенная роль должна отводиться формированию, выращиванию «кристаллов демократии» в разных сферах социальной деятельности школе, семье, коллективах [2, c. 399]. Чувство гражданского самосознания должно быть воспитано в человеке семьей и школой, гражданственность является единством правовой, политической и нравственной культур [9, c. 67].

422


В целом, как одно из важнейших условий построения гражданского общества в Азербайджане возникает необходимость воспитания у населения страны, и прежде всего молодого поколения, чувства гражданственности, формирования гражданского самосознания, уважения к человеческой личности, правам и свободам человека. Для этого нужна серьезная программа по развитию навыков участия в общественной и политической жизни. Чтобы сделать граждан подлинными хозяевами демократических процессов в своей стране, необходимо разработать стратегию содействия гражданам республики в получении информации о демократических нормах и ценностях. Построение в Азербайджане значимого и жизнеспособного гражданского общества является одной из приоритетных задач на современном этапе развития нации. В свою очередь, это предполагает решение такой важной задачи, как существенное повышение и активизация гражданского и общественного участия населения страны. Гражданское общество открывает возможности для участия экономически и политически свободных индивидов в политической деятельности, а также возможности для обеспечения их интересов путем самоорганизации. Построение демократического общества предполагает решение такой важной задачи, как массовая включенность граждан страны в процесс демократизации своей повседневной жизни, преодоление апатии и нигилизма, без чего практически невозможно перевести данный процесс в режим «автоматического», самоподдерживающего функционирования. Широкое гражданское или общественное участие является важнейшим условием становления гражданского общества, развития демократии в целом. Если сложится феномен гражданского и общественного участия в стране, то сформируется гражданская культура, гражданское сознание. В то же время следует отметить, что ряд из них игнорируют степень вовлеченности в свои ряды широких групп граждан и что далеко не все они ориентированы на отстаивание реальных интересов людей, а скорее в получении изза рубежа различного рода грантов, для удовлетворения собственных финансовых интересов. При этом они достаточно скрытно и целенаправлено управляются различными зарубежными структурами. Так, для части этих организаций приоритетной задачей стало финансирование влиятельными зарубежными, в основном западными, фондами и выполнение их зданий, для других обслуживание


423

сомнительных групповых и коммерческих интересов, при этом острейшие проблемы страны и ее граждан остаются как бы незамеченными. По мнению ряда азербайджанских политологов, выход из этого положения видится в постепенной передаче негосударственному сектору функции, которые государство не должно или не способно эффективно выполнять [10, c. 63]. Как неоднократно отмечает Президент Ильхам Алиев, без серьезного общественного контроля реализация намеченных важных государственных программ может столкнуться с трудностями. В этой связи очень важная роль может принадлежать неким подобиям общественных палат или иных общественных советов и объединений, которые будут способны давать дельные, реальные и трезвые оценки и анализ текущей ситуации, исследуют перспективу ее развития, предостерегая государство и общество от всяких ложных поползновений и скатов, неминуемо ведущих к усилению социального недовольства [10, c. 63]. Список литературы: 1. AMEA İnsan Hüquqları İnstitutu. İnsan Hüquqlarına dair milli təsisatlar. Bakı, 2000, s. 45-58. 2. Муслим-заде Д. Гражданское общество: линия участия // Dirçaliş-XXI əsr, 2006, № 98-99. 3. Музаффарли Н. Азербайджанская Республика. Политика // Центральная Евразия. 2006. Аналитический ежегодник. (СА&СС, Швеция), 2007. 4. http://.1news.az/society/20101125112141926.html. 5. Музаффарли Назим. Азербайджанская Республика. Политика // Центральная Евразия. 2007. Аналитический ежегодник (СА&СС, Швеция), 2008. 6. Новый век: человек и общество // Возрождение-ХХI век, 1999, № 11, с. 8-12. 7. İlham Əliyevin Prezidentliyinin 365 günü və vətəndaş cəmiyyəti // Sosioloji tədqiqat, sentyabr-dekabr 2004, s. 23-25. 8. AMEA İnsan Hüquqları İnstitutu. Azərbaycan Avropa hüquq məkanında. Bakı, 2001. 9. Мамед-заде И.Р. Гражданское общество и национальная идеология: философия политического процесса в Азербайджане. – Баку, 1995. 10. Мехтиев Р.Э. Демократия в Азербайджане: теория и практика // Dirçəliş-XXI əsr, 2007, № 112-113.

424


Galina Vasilievna Alekseeva, Far Eastern Federal University, Professor, Doctor of Art Sciences, School of Humanities Studies, Dang Chuynh Mai, President of Vietnamese Association of People with Disabilities, Hanoi, Vietnam, MSc. Huynh Ngoc Hong Nhung, Vice President of Can Tho Association of People with Disabilities, Ho Chi Minh City, Vietnam

The system of program events for social-labor integration of disabilities into Russian social environment through development of the decorative and applied arts (in view of the experience of Vietnam) The work prepared with of the FEFU Scientific Foundation Abstract: This article is devoted to social-labor integration of disabilities into Russian social environment through development of the system of program events (based on the experience of Vietnam). The publication focuses on the political legislative proposals and scientific aspects of the social-labor adaptation of disabilities through decorative art in the Primorye and Vietnam. Keywords: social-labor integration of disabilities, decorative and applied arts, the system of program events, Primorye. Introduction Discourse of the social activity of the people with disabilities is very acute in the whole of the world. Two months ago in Vladivostok have been international conference with exhibition of decorative art, which discussed the main problems of the activity of disabilities. This idea of conference was awarded a special prize (for social theme) of


425

the All-Russian competition of the national event tourism «Russian Events Award». The participants from Vietnam, Australia, China, Korea, Russia made a lot of suggestions for use mechanisms of decorative art for laboring adaptation disabilities [1]. Authors of this article are active participants of the public processes for development of Civil Society in own countries. A number of these proposals were discussed at the Cultural Forum in Moscow and in Yakutsk in September 2015 with initiative by Galina Alekseeva, as a member of Public Chamber of the Primorsky Kray [2]. The experience of Vietnam, which many years struggling with the effects of dioxin Wars, is very important also. According to statistics, in the 2015 there are about 0,65 billion of people with disabilities around the world, which constitute about 15% of the human population. Russia has about 10 million of people with disabilities, 4 million of whom are the people of an active working age [3]. Now we can see so-called cumulative disability, which develops with increased life expectance and natural aging population. At the same time the challenge of adaptation to the social environment and living conditions to the disabled people and to their special needs require the use of new methods and forms. It becomes important to make changes in legislative approaches and the development of forms of employment. “On social protection of people with disabilities in the Russian Federation” – this law was approved in Russia in 1995. After this date introduced significant amendments to this law. Today a new policy of rehabilitation of people with disabilities develops in Russia. In 2011 “An accessible environment” program was adapted to address the needs of people with disabilities through year 2019. In the context of this program, the conditions for the comforts of life and movements of persons with disabilities are created today in Russia. However, laws and programs have to get adjusted. Folk art in these programs may take a much bigger role than we see now. Purpose of article: to explore the practice of public and scientific discussion of legislative initiatives for the formation of a new cultural policy for people with disabilities. Object of study: the practice of public and scientific discussion in the International scientific Conference and within the framework of scientific research for adaptation of disabilities with artistic methods.

426


Subject of study: the system of program events for social-labor integration of disabilities into Russian social environment through development of the decorative and applied arts. Hypotheses of this research is composed of several provisions. In modern society prevails the trend of development of culture on the principles of market relations. In the Presidential Decree of December 24, 2014 N 808n "On approval of the Fundamentals of state cultural policy" declared "the territorial and social equality of all citizens, including people with disabilities, in the implementation of the right of access to cultural values, participation in cultural life and cultural organizations". However the contradictions are expressed quite clearly between the declared objectives of national cultural policies and their implementation mechanisms. As writes G.G. Karpova, "The lack of mechanisms to ensure the functioning of the cultural sphere in the market environment significantly reduces the social impact of the cultural policy of the state, resulting in deformation of its functions… The functioning of the sphere of culture in market conditions should lead not only to a reduction in funding, but also to the development of project activities for the mission to spread the values of tolerance, inclusion and solidarity-based partnership" [4]. Development of decorative and applied arts is the one of the instrument for development of systemic programs for disabilities. The experience of Vietnam - a good reason for the legislative initiatives in Russia. Empiric base and methods of research: Monitoring of the culture state in the 30 municipalities of the Primorye territory in 2014 year, which were prepared with of the Primorsky Kray Public Chamber. A questionnaire survey of the population (N = 400), consumers of culture and a questionnaire of culture workers (N = 150) conducted in 2014 in the Primorsky Kray, the cluster sample. A questionnaire survey of persons with disabilities (N = 200) in order to analyze the level of accessibility of institutions of social and cultural sphere within the framework of the international project "People decorative work of Russia and Vietnam as a labor resource for the adaptation of people with disabilities", ed by Science Foundation FEFU implemented in 2013-2015 in the Asia-Pacific region with the participation of the authors, according to quota sampling. The obtained data were processed


427

using the statistical software package for the social sciences SPSS using frequency, correlation, regression analysis of distributions. The experience of Vietnam, which is represented by Dang Chuynh Mai, the president of the Association of people with disabilities in Vietnam and MSc. Huynh Ngoc Hong Nhung, Vice President of Can Tho Association of People with Disabilities. Results: Monitoring of the culture state in the 30 municipalities of the Primorye territory in 2014 year, which were prepared with of the Primorsky Krai Public Chamber showed, that people with disabilities have a little possibilities for development their decorative-applied activity. They can get help from Primorye territory grants program, but they don’t know about these program usually. Only 30 percent of Young people are working in the Primorye Department of Culture now. According to data for 2013 in the region 6805 is left of cultural workers (in accordance with the presidential decree of 07.05.2012 № 597 "On measures for realization of the state social policy" has been a significant part of the employees dismissed or transferred to part-time). Of these employees higher education has 1950 people (in relation to the key personnel of 52.5%). As you can see, the percentage of workers with higher education culture varies to the same parameters - about 30-50 per cent of the authorized strength [5]. A questionnaire survey of the population (N = 400), consumers of culture and a questionnaire of culture workers (N = 150) conducted in 2014 in the Primorsky Krai, shows, that It should be on quantitative culture jump to quality - in a program of cultural development of Primorsky Territory for 2013-2017 prevail quantitative indicators. A questionnaire survey of persons with disabilities (N = 200) in order to analyze the level of accessibility of institutions of social and cultural sphere within the framework of the international project "People decorative work of Russia and Vietnam as a labor resource for the adaptation of people with disabilities", ed by Science Foundation FEFU, shows several proposals for laws in Russia and Primorye territory, contributing to the advancement of persons with disabilities in Russia and Primorsky Kray through the Traditional Art. Offers are the following (included in the resolution of the conference): 1. The proposed changes to the Law 181 "On social to persons with disabilities" of paragraph 7 of Article 5: "The participation of the state authorities of the Russian Federation in the provision of social protection and social to persons with disabilities" to create conditions for social adaptation of people with disabilities

428


authors of this article are proposing to include among the targets of the Law the idea of stimulating the development of jobs masters - manufacturers of decorative and gift items with a view to ensuring the country's territories with branded products of arts and crafts. 2. Proposed to include to the state program of the Primorsky Territory "Social of the population of Primorye Territory on 2013 - 2017 years" as target indicators of the program: A) The proportion of employed persons with disabilities. B) The number of newly established workshops of arts and crafts. 3. To strengthen the control over the observance in the Primorsky Kray of Article 21 of the Federal Law "On social to persons with disabilities", in accordance with the approved amended on November 22, 2012, which provides the expansion of powers of public authorities of subjects of the Russian Federation in the implementation of job quotas for the employment of people with disabilities. 4. Convert the draft Program of development of culture on Primorsky Territory for 2013-2017 "On the distribution of subsidies from the budget of the Primorsky Territory nonprofit organizations for reimbursement of expenses related to the organization and carrying out of the projects ..." to the Resolution of the Primorsky Territory. 5. It is important to use the experience of Vietnam, his Association to people with disabilities, and other Pacific Rim countries (Australia, Korea, China) for the development of programs to people with disabilities in the Primorsky Territory. Experience of Vietnam shows several results. According to statistics, in Vietnam there are 5 million people with disabilities , representing 6.3% of the total population. In order to help improve the quality and efficiency of external action to the people with disabilities, the Vietnam Association of People with Disabilities (the VFD) was established in October 2010 with the permission of the Ministry of Internal Affairs; VFD First Congress was held in March 2011; VFD Charter was approved on August 2, 2011, which marked the beginning of activities of the Association. VFD - a public organization, which is a national organization people with disabilities in Vietnam. At the first Congress of VFD (2010) was attended by all 19 member societies, including the central level 7 Societies: Society of the Blind, Agent Orange, the Red Cross Society to people with disabilities and


429

orphans ...; 12 provincial Societies of Hanoi, Da Nang, Quang Binh, Lam Dong, Hai Duong, Lang Son .., now 17 Societies provincial and city levels and 7 Central level. The character of the activity Vietnamese associations for people with disabilities we can see on the example Nhip Cau Foundation. Vice President of this Foundation Huynh Ngoc Hong Nhung of Can Tho Association of People with Disabilities has took part in our conference. Nhip Cau Foundation is belongs to Can Tho Association of People with Disabilities. It was established formally after the winning project in the program "Innovation Day" in 2003 which was launched by the World Bank. It was sponsored by Canada Fund in the first stage and Ford Foundation in the second stage 2009 to 2011. From June 2009 to 2011 Nhip Cau Foundation was manager of the project “Enhancing Production Skill for the Coconut Handicraft Products Made by the Disabled in Can Tho, Viet Nam”, sponsored by Ford Foundation (FF) in during 2 years 2009 2011. In December 2009 Nhip Cau Foundation was coordinator of the project “Training for Community Development and preparing writing proposal” for 26 representative of Associations of People with Disabilities in the South of Viet Nam, sponsored by Center for Educational Exchange with Vietnam (CEEVN). It is clear, that Nhip Cau Foundation has unique vision of own development, which suggests encouraging and empowering people with disabilities (PWDs) their involvement in the labour market, hence contributing towards a reduction in poverty, thus enabling PWDs to be valued as equal of society. Values of the Nhip Cau Foundation activity include the following: an integrated citizen valued society for all, he has employment opportunities, independence, financial security, public participation. Main activities the Nhip Cau Foundation activity includes: providing vocational training for PWDs, creatation of paid employment, production of craft products, participation in marketing and selling of handicraft products made by PWDs, participation in peer group exchange programs, accession to the competitive sports/recreational, direction to the practice for social work students, service provision for tourists. The results of Nhip Cau Fund expressed successes in social adaptation, in the aspects of education, economy and other aspects. Nhip Cau Foundation is one of the success stories in Vietnam, which develops the integrated approach of community development [6].

430


References: 1. http://www.dvfu.ru/newspaper/news/events/russian-event-awards-dvfu. 2. http://культфорум.рф/index.php/programma. 3. http://politicallook.ru/_social_policy/_help_invalids/statistika-invalidno.html. 4. Карпова Г. Социальная динамика культурной политики в современной России / Автореферат дис. д. социологических наук. Саратов. 2011, с. 2. 5.

http://givc.ru/projects/port cultural regions /562/ item6806/ [дата обращения 20.11.2014].

6. http://coady.stfx.ca/tinroom/assets/file/ABCD%20Stories/Nhip%20Cau%20Foundation.pdf.


431

Gohar Meliksetyan, Armenian State Pedagogical University named after Khachatur Abovyan, Candidate of Pedagogical Sciences, Associate Professor, the Faculty of Art Education

"Recitatives and Fugues" for piano of Aram Khachaturian Abstract: This article is devoted to polyphonic compositions of Aram Khachaturian who is the classic of Armenian music of the 20th century. The publication is focused on the dramaturgical, compositional, thematic features of "Recitatives and Fugues" where the composer preserving the classical traditions, creates originally national and contemporary works. Keywords: Recitative, Fugue, polyphony, theme, diatonic, dissonance, national, classical. Гоар Меликсетян, Армянский государственный педагогический университет им. Хачатура Абовяна, кандидат педагогических наук, доцент, факультет художественного образования

"Речитативы и фуги" для фортепиано Арама Хачатуряна Аннотация: Данная статья посвящена полифоническим произведениям А. Хачатуряна - классика армянской музыки ХХ века. В публикации рассматриваются драматургические, композиционные, тематические особенности "Речитативов и фуг", где композитор сохраняя классические традиции, создает подлинно национальные и современные произведения. Ключевые слова: речитатив, фуга, полифония, тема, диатоника, диссонантность, национальное, классическое.

432


Творчество великого классика армянской музыки XX века Арама Хачатуряна (1903-1978 гг.) была признана и оценена еще при его жизни не только в Советском Союзе, но и во многих странах мира. Его балеты "Гаяне" и "Спартак" были и есть лучшими творениями мировой балетной музыки, симфонии, инструментальные концерты исполняли и исполняют музыканты различных национальностей и музыкальные коллективы многих стран. Создавались и создаются научные труды, в которых многосторонне анализируются драматургические, формообразующие, тематические, структурные, оркестровые особенности сочинений Арама Хачатуряна. В произведениях Хачатуряна важную драматургическую, формообразующую роль имеет полифония, чему посвящено исследование композитора, музыковеда, педагога Гаяне Чеботарян - "Полифония в творчестве Арама Хачатуряна", в котором благодаря глубокому и многостороннему анализу раскрывается роль полифонии в произведениях крупной формы композитора - в балетах, симфониях, инструментальных концертах. Несмотря на то, что полифония характерна творчеству композитора, он создал всего несколько полифонических сочинений: инвенция и фуги. "Хачатуряна никогда не привлекала задача создания самостоятельных полифонических произведений: фуг, инвенций, пассакалий... Его единственная инвенция, хотя действительно представляет "выдумку", к тому же блестящую, далеко не типична для этой формы в еë строгом классическом понимании" [1, стр. 253]. Инвенция является одной из пьес первой тетради "Детского альбома" для фортепиано и представляет собой переложение Adagio Гаяне из балета "Гаяне". Фуги композитор сочинял в годы учëбы. Свою первую фугу он написал в музыкальном техникуме имени Гнесиных, в классе М. Гнесина, о чëм он упоминает в письме к своему другу-композитору Аро Степаняну в 1928 г. [2, стр. 5-6]. Эта фуга позже была включена в первую тетрадь "Детского альбома" для фортепиано (издано в 1947 г.), как заключительная пьеса. Ещë семь фуг он сочинил в период учëбы в Московской Консерватории - в классе по полифонии Г. Литинского: 4 из них трëхголосные (одна из них двойная с раздельной экспозицией тем, а одна из однотемных фуг завершает вторую тетрадь "Детского альбома"), двечетырëхголосные и ещë одна двойная фуга, которая представляет первую часть струнного квартета, написанная в классе композиции Н. Мясковского, в 1932 г.


433

Первая часть струнного квартета двойная фуга с раздельной экспозицией тем, с динамической репризой, в сочетании с особенностями сонатной формы. Созерцательной, задумчивой по характеру первой теме (тема главной партии) противопоставляется неспокойная, несколько танцевальная вторая тема (тема побочной партии). Первая тема фуги модулирующая в доминантовую тональность. Реальный ответ звучит с противосложением и остинатным сопровождением виолончели. В среднем разделе фуги полифоническое звучание обогащается гомофонно-аккордовым звучанием. В репризе поочередно звучат первая и вторая темы в основной тональности, а фуга завершается динамической кодой. В целом создается сонатно-фугированная форма. Полифонические произведения Хачатуряна - это семь "Речитативов и фуг" для фортепиано, сочинение которых композитор завершил в 1966 г. (изданы в 1974 г.). Они созданы на основе вышеуказанных семи фуг, к которым он сочинил речитативы. Несмитря на то, что речитативы и фуги были созданы в различные периоды творческой деятельности, с перерывом в 34-38 года, они очень органичны, что свидетельствует об индивидуальном своеобразии музыкального мышления композитора уже в молодые годы. Темы фуг разнообразны и разнохарактерны: песенно-лирическая № 1, танцевальные (№ 2 и № 5), задумчивая (№ 3), шуточная (№ 6), величаво-маршевая (№ 4), волевая (№ 7). Темы фуг развëрнутые, длинные, что вообще характерно для тем произведений Хачатуряна. В письме к искусствоведу Виктору Ванслову (1977 г.) композитор о темах своих сочинений пишет: "Вы заметили, что в моих произведениях темы длинные, однако они своим строением неоднородны. Это даëт возможность развивать еë составные части и подчеркивать их... Я сначала сочиняю одну длинную тему, а потом их демонстрирую отрывками" [3, стр. 45]. Фуги Хачатуряна целостны, едины. В этом выражается родственность с творчеством классиков, особенно И.С. Баха. Зачаток целостности именно в темах, с чего рождается фуга. Противосложения, интермедии, музыкальный весь материал рождается и развивается на основе темы. Целостности способствует и то, что в процессе развития композитор части темы трактует как составляющие полимелодической фактуры.

434


Темы фуг очень динамичны и содержат потенциальные возможности развития, которые проявляются в ладо-интонационных и метро-ритмических особенностях темы. Темам характерен большой диапазон: например, тема фуги № 3 двуоктавная, со скачками (пример 1).

Даже в такой однородной теме, как тема фуги № 1 - постепенно волнообразное, уравновешанное развëртывание прерывается скачками, вниз, потом вверх на уменьшëнную септиму, способствуя динамичному музыкальному развертыванию (пример 2).

Ладовая основа фуг диатонична (№ 4-лидийский, № 2-дорийский и т.д.), обогащенные хроматизмами, которые образуются в результате альтерации основных ступеней лада, создавая двенадцатизвуковую систему. Роль метро-ритмической организации важна и в формообразовании и в процессе развития тем. Темам динамичность придает перемещение метрических акцентов: в фуге № 5 переменный размер (3/4 и 4/4, пример 3), в теме фуги № 6 - чëтная и нечëтная организация длительностей (пример 4).

По особенностям формообразования фуги Хачатуряна разнообразны: экспозиции нормативные в фугах № 1, 2, 3, с дополнительным проведением темы№ 4, 5, 6, 7.


435

Тональные соотношения характерные экспонированию темы в основном сохраняются, однако в фуге № 4 реальный ответ звучит в субдоминантовой тональности, а в фуге № 7 вторая тема экспонируется в тональностях квартового соотношения. В средних разделах тональные соотношения различны и многообразны, развитие темы происходит простыми и стреттными имитациями, диатоническими, хроматическими и каноническими секвенциями. Репризы фуг в основном динамические, что вообще характерно для реприз произведений Хачатуряна, а иногда - сокращенные и выполняют роль заключения (№№ 3, 6, 7). Сохраняя классические принципы строения реприз фуг, т. е. проведение темы в основной тональности, часто стреттно, обогащает их новыми тональными звучаниями: в частности, в репризе фуги №1 расширяется субдоминантовая тональная сфера, включая тональность шестой ступени. Речитатив и фуга объединяются контрастируя друг с другом. Речитативы, предшествующие фугам, подготавливаются в четырех случаев из семи темповым противопоставлением. В фугах № 4 и № 5, несмотря на то, что речитатив и фуга в темпе Allegro контрастируют динамическими оттенками, а в № 7 - контраст создается между второй темой фуги и речитативом и первой темой. Речитативы песенные, что роднит их с ашуго-гусанским (национальное народно-профессиональное) творчеством, которое так любил композитор. Гомофонный склад речитативов обогащен полифоническими средствами развития. Заключительные диссонантные звучания речитативов находят свое логическое разрешение в фугах. Структурно разомкнутые речитативы подготавливают звучание фуги, создавая органичную целостность (пример 5).

В речитативах созвучия формируются на основе вертикальных сочетаний ладовых ступеней, которые составляют основу мелодии (пример 6). Стимулом для активного развития музыки выступают полигармонические сочетания.

436


Речитативам характерен переменный размер (№ 1, 2, 3, 4), или при неизменном размере нарушение метрической акцентуации (№ 5, 6), иногда же совместное их применение (№ 7). Эта особенность усложняется полиметрическим изложением (совмещение четных и нечетных единиц), ярким примером чего речитатив № 6. Таким образом, полимелодичность, характерная национальному музыкальному мышлению Хачатуряна, ярко проявляется в его полифонических сочинениях, в частности в фугах. Мелодические образования формируются на основе ладо-интонационных и метро-ритмических особенностях национальной музыки: - альтерация ступеней лада, преимущественно их понижение, что является одной из главных характерных особенностей армянской народной музыки; - интонационное и ритмическое варьирование в процессе формирования и развертывания мелодических линий; - частые перемены размера. Этими особенностями творчество Арама Хачатуряна продолжает традиции народного, народно-профессионального песнетворчества, также классиков армянской музыки - Великого Комитаса и Александра Спендиаряна. Диссонантность звучаний придают современность музыкальному языку композитора, которые создаются в результате сочетания звуков, образующих ладо-интонационную основу мелодий. Свои полифонические произведения, пожалуй, очень метко охарактеризовал сам композитор в письме к Гаяне Чеботарян (1966 г.): "Говоря с Вами о моих фугах я подчеркнул, что форма и использованные средства часто баховские, но методы развития и свежесть, извините за нескромность, хачатуряновские" [2, стр. 123]. Именно этим обусловлена долговечность музыки великого классика музыки XX века - Арама Хачатуряна.


437

Список литературы: 1. Чеботарян Г. Полифония в творчестве Арама Хачатуряна, Ереван, 1969 г. 2. Арам Хачатурян. Письма, Ереван, 2003 г. (на армянском языке). 3. Арам Хачатурян. Письма, Ереван, 1983 г. (на армянском языке).

438


Hakobyan Greta, Ph.D., Associate Professor at the Chair of the Theory and History of Pedagogy, Armenian State Pedagogical University named after Kh. Abovyan

Some peculiarities of communication between lecturers and students at higher education institutions Abstract: The article discusses questions concerning the formation of socialcommunicative competences at higher education institutions. Issues related to the improvement of techniques for pedagogical intervention, interactive relationships, formation of social-psychological and professional competences of lecturers and development of components of pedagogical techniques have been observed in the article. Some peculiarities of rapport between lecturers and students as a way of showing mutual understanding and building reciprocal positive emotional relationships have been analysed in the article. Keywords: lecturer, auditory communication, social-perceptive abilities, highcontext culture, low-context culture, verbal and non-verbal means, rapport, mirroring. Акопян Грета, доцент кафедры теории и истории педагогики Армянского государственного педагогического университета им. Х. Абовяня, кандидат педагогических наук

Некоторые особенности коммуникации лектора со студентами в вузе Аннотация: В статье рассмотрены вопросы формирования социальнокоммуникативных навыков в вузе. Охарактеризованы средства, формы и приемы аудиторной коммуникации между лектором и студентами. Анализированы вопросы совершенствования приемов педагогического воздействия, интерактив-


439

ных отношений, формирования социально-психологической и профессиональной компетенции лекторов, развития компонентов педагогической техники. Описаны некоторые особенности раппорта, как типа связи между лектором и студентами, характеризующиеся взаимопониманием и наличием взаимных позитивных эмоциональных отношений. Ключевые слова: лектор, аудиторная коммуникация, социально-перцептивные способности, высококонтекстуальная культура, низкоконтекстуальная культура, вербальные и невербальные средства, раппорт, отражение. В педагогической коммуникации важное значение имеет гармоничное единство внутреннего содержания и внешнего отражения деятельности педагога, а также соотношение педагогических компетенций и средств, способов, форм выражения этих компетенций. Аудиторная коммуникация между лектором и студентами своеобразна, ответственна, это систематический, целенаправленный, организованный и управляемый процесс, который характеризуется взаимопониманием, взаимодействием, устойчивыми мотивациями совместной деятельности. Аудиторная коммуникация - не только форма совместной деятельности, но и условие обеспечения образовательных потребностей, выявление единства взаимных интересов, проявляющихся в обмене социального опыта и информацией. В социально-культурной образовательной среде взаимоотношения субъектов выявляются разными формами - межгрупповыми, внутригрупповыми, межличностными. В этих взаимоотношениях присутствуют несколько факторов - эмоциональное восприятие, взаимодействие, взаимовлияние, взаимопереживание, которые осуществляются постепенно, в процессе всей учебной деятельности. В первом периоде обучения в вузе постепенно преодолеваются трудности взаимопонимания не только между студентами, но и между лекторами и студентами. Возникает психологический контакт, формируются образовательные и социально-культурные взаимоотношения. Формирование взаимоотношений, основанных на общении, фактор социализации в вузе - показатель интеграции в вузовскую среду и психологической комфортности в этой среде. В ходе коммуникации для достижения лучших результатов надо иметь в виду все возможные средства и формы общения между субъектами, особенно лектором и студентами. Естественно, в первый период

440


обучения общение не может полностью осуществляться гладко и целенаправленно. В этот период студенты чувствуют социально-психологические трудности в связи с адаптацией к вузу, потребностью самоутверждения в новой среде: они имеют неадекватные представления и оценивания о моральных критериях, явлениях, их собственного поведения и поступков в новой ситуации. Это может формировать психологические комплексы, чувство неполноценности, трудности во взаимоотношениях, недоверие к окружающим, и в отсутствии диалога могут возникнуть барьеры в общении, как между однокурсниками, так и лектором и студентами. В этих обстоятельствах возникает необходимость применения разнообразных ситуативных способов, методов, приёмов коммуникации. Надо иметь в виду также необходимость совершенствования способов педагогического и психологического воздействия лектора на студентов, социальнопсихологических и профессиональных компетенций лекторов, в частности культура речи, соответствие эмоциональных и поведенческих проявлений, техника применения способов общения и т.д. Несомненно, отношение студентов к процессу обучения во многом зависит от стиля общения лектора, управленческих компетенций, характера сформированных взаимоотношений со студентами. Характеризуя особенности коммуникации в аудитории, важно оценивать степень владения культурой обмена информацией субъектов общения. С этой точки зрения надо иметь в виду теорию высоко- и низкоконтекстуальных культур межкультурной коммуникации Э. Холла [1]. Теория Э. Холла характеризует своеобразия контекстуальных особенностей разных культур, но в некотором смысле она может характеризовать коммуникативные особенности между социальнокультурными группами, в том числе в учебном процессе. Каждая из этих двух типов культур имеет специфические особенности. Так, например, при высоко контекстуальной коммуникации стороны общения при владении малой информации смогут понимать друг друга с помощью невербальных средств, мимики, пантомимики, изменениями тембра, интонации, паузами голоса. Этому типу коммуникации характерны невыраженная, скрытая манера речи, многозначительные и многочисленные паузы, отсутствие открытого выражения недовольства при любых условиях и результатах общения.


441

Низкоконтекстуальные культуры характеризуются прямой и выразительной манерой речи, ярко выражённой пантомимикой, четкой оценкой обсуждаемых тем. При низкоконтекстуальной коммуникации собеседники нуждаются в большей информации. Невербальные и паралингвистические средства общения не преобладают. Очевидно, что первые встречи лектора и студентов в аудитории происходят на низкоконтекстуальном уровне, так как они еще не знают друг друга. Студенты должны убедиться, что лектор добродушный, доброжелательный, профессионал в этой области, они сделали правильный выбор, поступая именно в данный вуз. На низкоконтекстуальном уровне в основном находятся студенты первого года обучения, так как они ещё не преодолели социально-психологические трудности в связи с адаптацией в новой среде. Потому в первых же минутах общения в аудитории лектор должен эмоционально, вербальными и невербальными средствами воздействовать на студентов, применять такие способы общения, чтобы студенты смогли чувствовать психологическую комфортность, уверенность и готовность к общению. Тембр голоса, культура речи, способность к рефлексии – те необходимые компоненты педагогической техники лектора, которые помогают лектору внушать уверенность студентам, формировать атмосферу взаимопонимания для эффективного осуществления учебных целей. Общение со студентами в аудитории требует не только профессиональных, интеллектуальных качеств, широкого кругозора, общекультурной, психолого-педагогической компетентности, но и овладение разнообразными приёмами, способами, методами, стилями общения и умениями их ситуативного применения для завоевания доверия студентов и формирования у них устойчивых учебных мотивов. В ходе коммуникации и интерактивного общения важное значение имеет умение лектора установить раппорт со студентами. Достижение положительного результата коммуникации связано с накоплением информации между субъектами общения, которое зависит от уровня развития коммуникативных умений педагога, его способности к эмпатии и рефлексии, умения учитывать репрезентативную систему собеседника, умения слушать, понимать студента, воздействовать на него посредством убеждения, внушения, эмоционального заражения, а также психолого-педагогической компетентности в области психологических особенностей и закономерностей коммуни-

442


кации. Таким образом, создание социально-психологической благоприятной атмосферы для взаимопонимания, активных, устойчивых, эффективных взаимоотношении значит установить раппорт между субъектами общения. Термин “раппорт” (франц. Rapport - сообщение, отношение, связь) означает состояние сознательного, гармоничного контакта, связь, общение между людьми, характеризующиеся наличием взаимных позитивных эмоциональных отношений и определенной меры взаимопонимания. Слово “раппорт” заимствовано немецким врачом, создателем учения о “животном магнетизме” (“месмеризм”) А. Месмером. Он ввел термин "раппорт", означающий физический контакт, благодаря которому происходила передача “флюида” (магнитная энергия, выделяемая людьми). В своих опытах Антон Месмер пытался построить цепь касающихся друг друга людей, передающих электрические заряды, вырабатываемые динамо-машиной. Используя термин “раппорт”, А. Месмер пытался описать процесс “настройки” на “волну”' пациента, на его “животный магнетизм” (magnétisme animal) [2]. Впоследствии понятие “раппорт” в гипнотерапии стал означать словесный контакт гипнотизера с пациентом, находящимся в гипнотическом состоянии. Понятие раппорта расширено П. Жане: им приводятся наблюдения загипнотизированного пациента, долгое время находящегося под постоянным суггестивным влиянием гипнотизера. Словом “раппорт” З. Фрейд обозначал состояния, при которых загипнотизированный пациент исключает все, что исходит из внешнего мира, сохраняя контакт лишь с гипнотизером [2]. Понятие “раппорт” характеризуется взаимно положительными эмоциональными отношениями и определенным взаимопониманием. Раппорт - близкие межличностные отношения, основанные на высокой степени общности мыслей, интересов, чувств. Установление раппорта - важнейший процесс в любом взаимодействии. Раппорт настраивает собеседников на взаимное доверие, создает чувство надежности, желание открыться и ответить взаимностью. Установлению раппорта характерна синхронизация - в данный момент соответствие ритма, действий, эмоционального состояния собеседников. Синхронизация достигается путем отражения партнера и вхождения в эмоциональный резонанс с ним. Важным способом установления раппорта является отражение, как простейшая форма копирования собеседника.


443

Раппорт - это как бы отражение партнера, причем не только на отзеркаливание жестов, мимики (выражение лица, движение глаз и т.д.), но и в ритмике речи, дыхании, дикции, речевом темпе, произношении, интонации, подборе слов, использовании лексических и грамматических форм. Отражение происходит само собой во время разговора: так, например, собеседники улыбаются, или хмурятся, грустят или смеются, охватывая настроение друг друга, и, таким образом, выражая равнозначные эмоции. Во многих случаях раппорт не устанавливается, если речь лектора напыщенная, выспренная, патетичная, насыщена непонятными научными терминами, сложными понятиями, варваризмами. Естественно, студенты будут уважать лектора, но все же между ними не установится общение, основанное на обоюдном взаимопонимании: студенты не смогут полностью душевно принимать его, будут чувствовать дискомфорт. Таким образом, установление раппорта - важный компонент коммуникации, в которой необходимы эмоциональные, сенсорные, рефлексивные, перцептивные, вербальные, невербальные способности педагога. В этом процессе надо учитывать не только компоненты педагогической техники - тембр голоса, ритмика, мимика, пантомимика, но и духовное состояние, настроение, умения управлять эмоциями, социально-перцептивные способности лектора - внимание, наблюдательность, чувствительность, культура речи. Список литературы: 1. Hall E.T. (1976). Beyond culture. Garden City, CA:Anchor. 2. Раппорт (Rapport). Источник: Психоаналитические термины и понятия. Словарь. Под ред. Борнесса Э. Мура и Бернарда Д. Фаина. – М.: Независимая фирма “Класс”, 2000. http://vocabulary.ru/dictionary/18/word/raport-rapport.

444


Antropova Gyuzel Raviljevna, Associate Professor, Candidate оf Pedagogical Sciences, Kazan Federal University, Naberezhnye Chelny Institute (Naberezhnye Chelny Branch), Matveev Semen Nikolaevich, Associate Professor, Candidate оf Physical аnd Mathematical Sciences, Kazan Federal University, Naberezhnye Chelny Institute (Naberezhnye Chelny Branch), Shishkina Svetlana Mihailovna, College Teacher оf The Volga State Academy оf Physical Culture, Sports аnd Tourism, Naberezhnye Chelny

Using of factorial and cluster type analysis in pedagogical researches Abstract: This article deals with potential of organization students experimental activities concerning formation of professionally-applicative qualifications on mathematical statistics materials, using factorial and cluster type analysis. The possibilities of multivariate statistical analysis in the implementation of the classical test in educational research are exploring. The examples of applications in psychological and pedagogical studies of factorial and cluster type analysis by processing experiment to identify specific motives of educational activity are considered. It is proved, that the most effective motivation of educational activity is the motivation related with planning of professional activity. Keywords: method of principal components, factor analysis, cluster analysis, learning activity motive, pedagogical researches.

Использование факторного и кластерного анализа в педагогических исследованиях


445

Аннотация: В статье рассматривается потенциал организации экспериментальной деятельности студентов по формированию профессионально-прикладных компетенций на материалах математической статистики с использованием факторного и кластерного анализа. Исследуются возможности многомерного статистического анализа в реализации классических тестов в педагогических исследованиях. Рассмотрены примеры применения в психолого-педагогических исследованиях факторного и кластерного анализа по обработке эксперимента на выявление характерных мотивов учебной деятельности. Обосновано, что наиболее эффективным мотивом учебной деятельности являются мотивы, связанные с планированием будущей профессиональной деятельности. Ключевые слова: метод главных компонент, факторный анализ, кластерный анализ, мотивация учебной деятельности, педагогическое исследование. Формирование профессионально-прикладных компетенций студентов педагогического вуза обязательно должно включать экспериментальное проектирование комплекса профессионально-педагогических заданий по разделам проверки статистических гипотез и факторно-аналитических исследований, что является инструментом исследовательской работы будущего педагога. В качестве примера рассмотрим реализацию статистической обработки педагогического эксперимента по выявлению мотивов учебной деятельности студентов Набережночелнинского института социально-педагогических технологий и ресурсов (ФГБОУ ВПО «НИСПТР»). Выборочную совокупность составили 150 человек, из которых 75 студентов первого курса и 75 студентов второго курса [1]. Исследование нацелено на выявление характерных мотивов учебной деятельности и особенностей ценностно-ориентационной составляющей личности на основе анализа анкетного опроса по разработанной методике с использованием [1, 3]. В качестве статистической базы анализа приняты следующие показатели: стремление стать высококвалифицированным специалистом (𝑥𝑥1 ), полу-

чить диплом (𝑥𝑥2 ), успешно продолжить обучение на последующих курсах (𝑥𝑥3 ),

успешно учиться (𝑥𝑥4 ), постоянно получать стипендию (𝑥𝑥5 ), приобрести глубокие

и прочные знания (𝑥𝑥6 ), быть постоянно готовым к очередным занятиям (𝑥𝑥7 ), не

запускать изучение предметов учебного цикла (𝑥𝑥8 ), не отставать от сокурсников

(𝑥𝑥9 ), обеспечить успешность будущей профессиональной деятельности (𝑥𝑥10 ),

446


выполнять педагогические требования (𝑥𝑥11 ), достичь уважения преподавателей (𝑥𝑥12 ), быть примером для сокурсников (𝑥𝑥13 ), добиться одобрения родителей и

окружающих (𝑥𝑥14 ), избежать осуждения и наказания за плохую учебу (𝑥𝑥15 ), получить интеллектуальное удовлетворение (𝑥𝑥16 ).

Статистическая обработка результатов осуществлялась с использова-

нием методов факторного и кластерного анализа, так как они наиболее пригодны в педагогических исследованиях. Известно, что многомерный анализ требует проведения большого количества трудоемких и сложных вычислений. В силу этого вычисления проводились в программных средах статистического анализа Statistica (производитель StatSoft) и SPSS Statistics (компания IBM). Если есть возможность использования подобных программных пакетов, то обработка результатов экспериментальных исследований значительно упрощается, и основная сложность для исследователя будет состоять в интерпретации результатов в соответствии с задачей исследования. Факторный анализ применим для обработки больших массивов экспериментальных данных. Его суть заключается в переходе к обобщающим показателям (латентным переменным), число которых значительно меньше числа исходных показателей. Для выполнения процедуры факторного анализа получены собственные значения и накопленные дисперсии экспериментальных данных. Последующий анализ показывает, что в соответствии с критерием Кайзера (Kaiser,1960 г.) достаточно выделить четыре обобщающих фактора. Количество обобщающих факторов также подтверждается критерием Кэттеля из графика собственных значений. Распределение исходных показателей по главным компонентам проведено на основе факторных нагрузок. Факторные нагрузки можно интерпретировать как коэффициенты корреляции между выделенными факторами и исследуемыми показателями. Поэтому значение каждой нагрузки характеризует вклад этой переменной в главный фактор. Результаты вычисления факторных нагрузок приводят к следующей группировке показателей: 𝐹𝐹1 – 𝑥𝑥1 , 𝑥𝑥3 , 𝑥𝑥8 , 𝑥𝑥9 , 𝑥𝑥10 ; 𝐹𝐹2 –

𝑥𝑥2 , 𝑥𝑥11 , 𝑥𝑥12 ; 𝐹𝐹3 – 𝑥𝑥6 , 𝑥𝑥13 ; 𝐹𝐹4 – 𝑥𝑥14 , 𝑥𝑥15 .

Для интерпретации обобщающих факторов находим доминирующие пере-

менные каждого фактора. Используя процесс вращения обобщенных факторов,


447

установили, что первый фактор является наиболее значимым и в нем выделяются две подгруппы доминирующих переменных. В первую подгруппу по тесноте связи можно объединить показатели, выражающие мотивы планирования будущей профессиональной деятельности (𝑥𝑥1 , 𝑥𝑥10 ); вторая подгруппа включает показатели, выражающие, в основном, мотивы текущей учебной деятельности студента, нацеленные на формирование профессиональных компетенций в зависимости от внутренней или внешней мотивации деятельности (локус контроля) (𝑥𝑥3 , 𝑥𝑥8 , 𝑥𝑥9 , 𝑥𝑥16 ). Второй фактор характеризуется тремя переменными, определя-

ющими мотивы отношений "преподаватель-студент". Третий фактор объединяет показатели, выражающие мотивацию на приобретение знаний. Четвертый – показатели, выражающие мотивацию избегания неудач. Остальные показатели несущественны. Также представляют интерес данные, полученные при обработке результатов с использованием кластерного анализа. Кластеризация предназначена для разбиения совокупности объектов на однородные группы (кластеры или классы), её цель – поиск существующих структур. Это описательная процедура, которая не делает никаких статистических выводов, но дает возможность провести первоначальный анализ и изучить "структуру данных". Само понятие "кластер" определено неоднозначно: в каждом исследовании свои "кластеры". Следует заметить то, что задачи факторного анализа и кластерного анализа на первый взгляд схожи. Для классификации объектов чаще применяют кластерный анализ, а для исследования связей между ними – факторный анализ. Однако в некоторых случаях метод кластеризации предпочтителен, так как при факторном анализе переменные, принадлежащие разным факторам не должны коррелировать друг с другом, латентные переменные определяются с потерей первичной информации. Все эти особенности можно не учитывать в кластерном анализе. В исследовании мы применили иерархический кластерный анализ. В качестве меры различия использовали абсолютное значение коэффициента корреляции Пирсона. Метод средней связи кластеризации позволил получить дендрограмму (рис. 1, а), из которой можно выделить четыре основных кластера, то есть столько же, сколько обобщающих факторов факторного анализа. В первый кластер вошли показатели 𝑥𝑥1 , 𝑥𝑥8 , 𝑥𝑥4 , 𝑥𝑥9 , 𝑥𝑥3 , 𝑥𝑥5 , 𝑥𝑥14 , во второй – 𝑥𝑥10 , 𝑥𝑥15 ; 𝑥𝑥2 , 𝑥𝑥12 , 𝑥𝑥13 ;

𝑥𝑥7 , 𝑥𝑥11 , 𝑥𝑥6 , 𝑥𝑥16 . Состав кластеров, в общем, соответствует факторной структуре,

448


однако в дополнение можно отметить некоторые особенности. Показатели можно оценить по близости, например, в первом кластере близки такие показатели, как стремление стать высококвалифицированным специалистом (𝑥𝑥1 ) и не запускать изучение предметов учебного цикла (𝑥𝑥8 ), которые также вошли в фактор F1. С другой стороны, в этот же кластер входят такие показатели: успешно

продолжать обучение на последующих курсах (𝑥𝑥3 ), не отставать от сокурсников

(𝑥𝑥9 ), добиваться одобрения родителей и окружающих (𝑥𝑥14 ), которые характеризуются как наиболее удаленные друг от друга. Это означает, что влияние этих признаков на мотивационную сферу имеет значение для меньшего количества студентов. Третий кластер объединил признаки, содержащиеся в факторах 𝐹𝐹2 и

𝐹𝐹3 , значит, они могут быть объединены в один фактор, выражающий общую

идею: взаимоотношения "преподаватель-студент" на начальном этапе обучения

в вузе стимулируют положительную мотивацию на приобретение знаний у студентов младших курсов, что подтверждается практикой и опытом большинства преподавателей.

Рис. 1. Дендрограммы (метод средней связи) Для анализа интересен факт однородности групп респондентов и их разбиение на кластеры. Однородность группы респондентов является необходимой предпосылкой для оценки исследуемых показателей и формируемых компетенций. В качестве меры различия применили евклидову метрику многомерного пространства и метод средней связи, как и в предыдущем случае. Наблюдаемые нами кластеры при разбиении групп респондентов (рис. 1, б) совпали с условным делением учебных групп по уровню успеваемости.


449

Анализ последовательности агломерации показал, что скачкообразное изменение расстояния наблюдается на 9 шаге. Это означает, что кластеры объединились в наблюдения, находящиеся на малых расстояниях друг от друга. Значит, группа респондентов достаточно однородная, т.е. испытуемые имеют схожий уровень по показателям мотивационной сферы. Выводы по результатам применения факторного и кластерного анализа в основном совпадают, что говорит о высокой степени валидности применяемых методов. Таким образом, использование факторного и кластерного анализа в силу их большой информативности можно предложить для проведения экспериментального исследования студентам педагогических вузов, специализирующихся на подготовке специалистов в области спорта и вузов физической культуры. Применение этого метода может успешно применяться учителями-методистами, тренерами-исследователями и аспирантами (магистрантами). Список литературы: 1. Антропова Г.Р., Шишкина С.М. Сравнительный анализ мотивационной сферы студентов технических вузов и вузов физической культуры // Педагогико-психологические и медико-биологические проблемы физической культуры и спорта. Набережные Челны, 2015. – № 2. – С. 166. 2. Гамаонов В. Измерение и измерительные шкалы – Режим доступа: http:// vgam2004.narod.ru/_tssa/izmerenie1.htm. 3. Ильин Е.П. Мотивация и мотивы. Санкт Петербург, 2002. – С. 512. 4. Митина О.В., Михайловская И.Б. Факторный анализ для психологов. Москва, 2001. – С. 169.

450


Dimitrina Hamze, Plovdiv University “Paisii Chilendarski”, Assistant and University Lecturer, the Faculty of Slavonic Philology

The communicative dynamic of the grotesque – a direct ‘successor’ of the communicative essence of language Abstract: This survey aims to cast light on the genetic link between the communicative character of language and the grotesque communicative specificity in an attempt to gain a proof that the grotesque is not that shocking and excentric, it is not the fortress that cannot be overtaken of the audience as it may seem at first, for it not just inherits and creatively exemplifies the language potential. The semantics, the understanding and communication are seen as a triad, immanent and emblematic for language, but also for the grotesque, while the coherence is viewed as one of the most valuable characteristics of language, as the essential, constituting characteristic of the grotesque. Keywords: language, grotesque, semantics, understanding, communication, coherence. Димитрина Хамзе, Пловдивский университет им. Паисия Хилендарского, ассистент, университетский преподаватель в факультете «Славянская филология»

Коммуникативная динамика гротеска – прямой „наследник” коммуникативной природы языка Аннотация: Цель исследования – пролить свет на генетическую связь между коммуникативными данностями языка и гротесковой коммуникативной спецификой, в попытке доказать, что гротеск не такой уж шокирующий и

451


эксцентричный, не крепость, которую публике не под силу взять, как может показаться на первый взгляд, поскольку он просто унаследует и креативно иллюстрирует языковой потенциал. Семантика, понимание и коммуникация рассматриваются как триединство, имманентное и эмблематичное как для языка, так и для гротеска, а когеренция, одно из самых ценных свойств языка, – как сущностная, конститутивная характеристика гротеска. Ключевые слова: язык, гротеск, семантика, понимание, коммуникация, когеренция. Закладывая основы прагмалингвистики в 50-х годах прошлого века, Т. Милевски указывает речевой акт (РА) как наиболее важный предмет языкознания. Он формулирует свою точку зрения следующим образом: Каждая развернутая лингвистическая теория должна встать лицом к проблеме классифицирования языка и отнесения его к той

или иной

категории явлений. Ее исходным пунктом должен быть анализ целостного речевого акта, в котором кто-то кого-то извещает о чем-то. Воспринимаемый таким образом речевой акт представляет собой единство, и поэтому в его качестве такого единства он должен быть предметом одной науки, так называемого языкознания, что нельзя ограничить рассматриванием лишь одного единственного аспекта речи) (цит. по Kiklewicz 2004: 5) [1] (Здесь и далее перев. с польского мой – Д. Х.). Со своей стороны, Е. Сапир дополняет: речь есть коммуникативный процесс par exsellence в каждом знакомом нам обществе (цит. по Jakobson, Waugh 1989: 361) [2]. 1.1. Язык как коммуникация Причина возникновения языка – это естественная, „физиологическая” потребность человека в общении – по крайней мере хоть с самим собой. Язык появляется для целей коммуникации, созидается и развивается в процессе коммуникации, обслуживает и развивает саму коммуникацию. Не оспариваю эпохальное для своего времени открытие Ф. де Соссюра относительно благотворной дихотомии язык – речь, которой языкознание обязано столь многим и которая „оплодотворяет” множество новых направлений в лингвистической науке. С современной точки зрения, однако, эта эмблематическая до недавних пор оппозиция нейтрализуется путем слияния своих составляющих. Потому что

452


язык просто речь, а речь – язык. „Нормативное устройство” языка, которое до сих пор представляло сам язык, является лишь абстрагированным „сводом правил” („кодексом”) адекватного, но неизменного, а во многих случаях даже „трансгрессивного” (но все-таки „благонадежного”!), функционирования языкаречи. Без речевого бытия нет языка, а без речи нет настоящей коммуникации. Даже молчание и невербальные формы общения или сопутствуют речи, или являются одной из гипостаз речи, знаком (символом) внутренней речи, во многих случаях даже более богатой и вариативной, особенно в поле адресата, который компонирует речевые гипотезы относительно того, что же хотел сказать собеседник своей мимикой или своим безмолвием. Несомненно, язык – это коммуникация, и своей „немотой”, и своей изобразительностью, и своей „пантомимой”. Не случайно существование таких выражений, как: „язык музыки”, „язык живописи или пластических искусств”, „язык жестов, тела” и т.д. Все это „многоязычие” даже в этнически „одноязычной” общности всегда ставит субъект в коммуникативную „зависимость” – если не с посторонним коммуникативным партнером, то хотя бы с самим собой как коммуникантом. Большинство искусств, чей язык имеет неязыковой характер, а также науки, в которых евристические „просветления” обусловлены неязыковыми формулировками (находками), а образно-чувственными „прикосновениями” и/или „картинами”, кроме эмоционально- и экспрессивно-соматических, вызывают и языковые реакции в воспринимающем, по меньшей мере как внутренне вербализованное ощущение воздействия произведения – „Мне нравится! Прекрасно!” или „Не нравится. Скучно мне. Монотонно. Слишком авангардно, провокативно”. Даже впечатление или неосознанное ощущение в следующем когнитивном шагу облекается в слова (речь). То, что язык не всесилен и не может ни объять необъятную мысль и неограниченные стремления человека, ни заполнить его когнитивный дефицит, ни „вычислить ценность” коммуникации, то, что человек страдает из-за своей познавательно-языковой недостаточности, не отменяет вездесущую, вечную коммуникативную „витальность” языка. Даже отказ от коммуникации или отвращение к ней, из-за непонимания или коммуникативного провала, не есть отвержение самого коммуникативного рефлекса, а страстное желание о „другой”, „настоящей” („не токсичной”) коммуникации. Ее выражением и вместе с тем – применением, является гротеск.


453

2.1. Семантика, понимание, коммуникация 2.2. Семантика – сердцевина языка, она есть сам язык. Все в языке „работает” на нее, вся языковая структура семантично связана, а все „подразделения” в лингвистической науке на практике обслуживают семантическую матрицу. Даже прагматика, для которой неизменно важно разграничаваться от семантики, на самом деле „испытывает в деле” значения, меняет их, дополняет и в конечном итоге занимается их практической реализацией или „сценическими исполнениями”, которые в сущности обогащают и катализируют саму семантику... Не случайно, по мнению А. Фурдал, языковедческие дисциплины следующие: синтактика (фонология, синтаксис, флексия) и семантика (словообразование, лексикология, ономастика, фразеология), а я бы добавила, что и синтактика семантично мотивирована, так как спайка между элементами имеет семантические основания, а воспринимающий благодаря семантике идентифицирует данную единицу как синтаксическую, даже в смысле, который вкладывает в это понятие Фурдал. Р. Якобсон и Л. Вог подчеркивают не только кардинальную роль значения для коммуникации, но и факт, что все в языке подчинено значению и ввиду этого имеет коммуникативную, предаваемую значимость. Все, что речь может и должна передавать, основывается прежде всего на интимной и обязательной связи со значением, всегда является носителем известной семантической информации (Jakobson, Waugh 1989: 361) [2]. Какую бы часть языкового спектра мы не исследовали, начиная с фонических вербальных знаков, вплоть до целых высказываний, мы вынуждены помнить, что все в языке снабжено известной семантической и коммуникативной (передаваемой) значимостью (Jakobson, Waugh 1989: 362) [2]. Оба исследователя утверждают естественную склонность языка даже в его инвариантном бытии изменяться в корне и преображаться в семантическом отношении, а это обеспечивает солидный старт гротесковому творчеству. Каждый язык в своей фонической структуре содержит известное ограниченное число „черт”, названных „дистинктивными”, релятивными инвариантами, дискретными и неделимыми, которые в результате серий трансформаций могут потерпеть даже крутые изменения во всех аспектах, за исключением детерминирующих их признаков (Jakobson, Waugh 1989: 363) [2].

454


В когнитивном свете Р. Лангакер предлагает крайне динамичную модель значения, согласно которой данная единица активирует череду когнитивных зон, и каждая ее актуализация носит новое значение (Langacker 1987a) [3]. По мнению Ж. Дерриды, значение превосходит любую структуру, а сама структура отвергается как объективная, „существующая” данность (Derrida 2002) [4]. Представляя концепцию Е. Хусерла, французский философ уверяет, что значение слов может выходить далеко за пределы их „поля выражения”, отсылая нас к „подпороговому” смыслу. Гротеск ищет и „нащупывает” именно прото-смысл, чтобы открыть и сверхсмысл. 2.3. В разговоре (коммуникации), соответственно в художественном тексте как имплицитном разговоре с Читателем, язык словно выходит за свои границы, чтобы открыть и сотворить себя заново, и гротеск дает ему эту уникальную и неисчерпаемую возможность. Концепция проективного понимания имеет решающее значение для реципиента – когнитивный „захват” „чужой” территории переобъявляет и переутверждает существование текста в его собственной среде, засвидетельствуя посредством повышенного интереса свое уважение к нему. А Х.-Г. Гадамер считает, что написанный текст является всегда изолированной, отчужденной речью, требующей повторного преобразования знаков в живую речь и смысл (ресемантизации и пересемантизации), что означает и создание нового языка (Gadamer 2003) [5]. Опыт, накапливаемый нами в понимании, всегда предполагает трудности в процессе восприятия, наслаивает барьеры на пути к достижению согласия. Факт, что то, что мы встречаем, нам чуждо, вызывающе и порой дезориентирующе, порождает усилие к пониманию. Можно даже рисковать утверждением, что состоянию понимания предшествует состояние прорыва в понимании, а закладывание проблемы взаимопонимания невозможно без симптомов его предварительного и спорадичного нарушения. Негативная подоплека (предосновательность) понимания генерирует волю к пониманию, призванную удалить препятствия в понимании1. Гротеск как новый язык причиняет известные „шероховатости” в понимании, но вместе с тем ведет к их преодолению в процессе коммуникации. Такова идеальная цель любой коммуникации. Больше о понимании см. в статьях: Анатомия понимания (Хамзе 2011а) [6], Проблема понимания в трансляторике (Хамзе 2011б) [7], Понимание как преодоление заблуждений в переводознании (Хамзе 2011в) [8]. 1


455

3.1. Гротеск и коммуникация Показательно утверждение Р. Левицкого: Необыкновенное, нетипичное для известных качеств сообщения несет угрозу непонимания текста, но и угрозу расшатывания чувства стабильности окружающего мира, а именно - чувства, что этот мир нам знаком (цит. по Хейвовскому 2007: 38) [9]. Это, на первый взгляд, „непонимание”, порожденное языковой „необычайностью”, есть на самом деле фундаментальный и эвристический акт „понимания” непознаваемости (непроницаемости) мира, удивительно защищенной гротесковой образностью в творчестве польского писателя Витольда Гомбровича. Его три мира, оставившие отпечаток боли на человеческой экзистенции, – утилитарный, метафизический и девиантный, как попытка помирения и онтологическое сочетание первых двух, начинают звучать как в симфонии и эстетически „облегчающе” благодаря гротеску. Его спасательная и художественная мощь делает его омникоммуникативной величиной – „наследником” коммуникативных „задатков” языка. Со своей стороны, гротеск раскрывает и доразвивает эти задатки, провоцируя умение вживаться в чужой образ мышления, благодаря упругости интеллекта, который приобщает нас к другим мирам – фантастическим или же слишком отдаленным от нашего. Непреодолимое и непостижимое желание найти точное слово в наших комму-никативных порывах, как имманентная часть нашей языковой предопределенности, компенсируется хоть в какой-то мере гротеском „точностью” его выразительной сугестивности и панорамностью когерентных связей в его коммуникативном послании: Безутешное наше желание найти подходящее слово – это действительная жизнь и суть языка. Очевидна крепкая связь, спаивающая невозможность выполнить желание, désir Лакана, и факт, что человеческое существование вытекает во времени и перед лицом смерти (Gadamer 2003: 40) [5]. Гротеск, однако, борется с этой невозможностью, ментально и эстетически одолевая время. Каждое языковое выражение есть в какой-то мере не особенно удачный автопортрет или акт автотрансляции. Гротеск – яркая иллюстрация этого наблюдения: он оптимизирует общение в первую очередь с самим собой, а потом и с остальными. „Автопортрет” – красноречивый образец когерентной

456


структуры языка, представяющей собой и совокупность (и интерференцию) всех идиолектов, оформляющих общественный, социализирующий характер языка. Гротесковая когеренция словно „дублирует” ее своим инвентивным и неподражаемо артистическим образом. Смыслогенез определенного текста есть и коммуникогенез. Он является энерго-коммуникативным обменом между значениями, вещами, субъектами... Этот обмен возможен благодаря когезивно-когерентной структуре текста. Когеренция, в отличие от когезии, может быть и аграмматической, даже антиграмматической в пользу семантических структур как части понятийных и когнитивных связей, выстроенных в тексте2. Коммуникативная фактура Гомбровичего языка в гротесковой панораме раскрывает эстетико-трансцендентную „реальность” художествентого (фикционального) мира, именно благодаря кореферентному смысловому синхрону и силе кореферентных связей, „сплетающих” когеренцию. В гротесковом фрагменте драмы Ślub (Помолвка) навязчивая (демонстративная) антикогезия в виде „дисонантно-дисперсных”, дисоциативных высказываний конфигурируется в гармонично коммуникативной когеренции семантических импульсов, циркулирующих в зоне Автор – Читатель. Вроде бы Генрик первый кощунственно решается на дерзость нарушить коммуникативное „созвучие”, „опуская” патетично-приподнятую речь своего отца на дно брутальновульгарного общения. Оказывается, однако, что его вербальная реакция просто демаскирует фальшь высокопарно-романтической речи его отца – эта фальшь просачивается с самого начала сквозь порядок слов, сквозь скопление выстроенных по степени важности прилагательных и адъективных причастий, сквозь дейктические, при этом повторенные, маркеры, как и сквозь графические „инновации” соответствующих фонетических значений, которые „театрально” подчеркивают искусственный „блеск” помпезной (бутафорной) речи. Следующая реплика отца словно оправдывает „недопустимую” реакцию сына. Отец „развенчивает сам себя”, спускаясь с высоты „духовно-изысканного” стиля до уровня грубо-злободневного с его мелочно-бытовым потребительским отношением. Это Подробнее по вопросу в произведении: Коммуникативно-разговорный „арсенал” художественного языка в гротескно доминированном творчестве Витольда Гомбровича (Хамзе 2015) [10].

2


457

переплетение (чередование) видимо неадекватных и несогласованных реплик на самом деле логически когерентно – противодействующе-эксцентрические высказывания Генрика в сущности являются симметрическим отражением внутренне

противоречивых

высказываний

Отца

(говорит

прочувственно-

поэтическим тоном о „безбожном” поступке своего сына, а в следующий момент, словно полностью отрешившийся от предыдущего своего словесного выражения, комментирует с животным довольством вкус супа и даже просит еще соли), а диалог между Генриком и Владжо, на первый взгляд сбоку от главного потока, оказывается ведущим. То, что Генрик не отвечает своему отцу, а цепочно перенаправляет (перепредает) разговор, причем с новой интенцией и другой иллокуцией, маркированной алакритивной модальностью (представляющей состояние готовности к совершению определенного действия), на Владжо, не есть бегство от темы, а как раз наоборот – „попытка метить прямо в цель”. Детерминативные модальные функторы (ty możesz, ja mogę) сочетают алакритивную с афирмативной и эпистемической модальностью, на которую в последней заключительной реплике Владжо наслаивается и итеративная модальность3 повторительного жеста как неизбежный ультиматум социализирующе-деперсонализирующей Формы, которая звучит как сентенция. Стилистично-коммуникативный оксиморон, которым обусловлена текстуальная когеренция гротескового отрывка, выдает как пародию романтично-плакатной фразеологии, так и иронию стандартного (и, к сожалению, массового) представления о „нормальном” коммуникативном обмене. Ojciec A kto by na ojca swego rękę świętokradczą, ten zbrodnie tak okropną, tak niewymowną. Tak, ach piekielną, diabelską, nieludzką, że z pokolenia w pokolenie w krzyku strasznemu, w jęku, we wstydzie, w udręczeniu od Boga i Nаtury wyklenty, przeklenty, wyrzucony, pozostawiony, opuszczony... Henryk Ten stary boi się, żebym go nie nabił... Ojciec Dobra zupa. Henryk (do Władzia) Об итеративной модальности посм. статью: Итертаивната модалност като културогема в творчеството на Витолд Гомбрович (Хамзе 2010) [11]. 3

458


Mógłbyś pobić tego ojca? Władzio Jeżeli ty możesz, to i ja mogę. Ojciec Daj mi trochę soli. Henryk I nie czułbyś z tego powodu wyrzutów sumienia? Władzio Jakbym sam był, tobym czuł, ale jak we dwóch co się robi, to nie, bo jeden drugiego naśladuje4 (Ś, 111) (подчерк. мои – Д. Х.) Краткий обзор проблематики наводит нас на следующие выводы: 1/ „Совпадение” между языком и речью, наиболее осязаемое в процессе коммуникации, „позволяет” гротеску развернуть весь свой коммуникативный потенциал, который, со своей стороны, творчески отражает коммуникативные ресурсы языка. 2/ Наш когнитивно-коммуникативный дефицит вследствие исконной языковой неполноценности в некоторой степени компенсируется гротеском посредством его вербально-изобразительной свободы, которая способна оплодотворить засоряемую пустыми клише коммуникацию.

Отец А кто на отца своего замахнется святотатственной рукой, тот совершает чудовищное преступление – так жестоко, так невообразимо. Так...ах!...адски, чертовски, нечеловечески... из поколения в поколение... в страшном вое, страшном стенании, в стыде, в страшных муках, Богом и Природой проклят, надруган, выброшен, оставлен, покинут... Генрик Этот старик боится, чтобы я не избил его... Отец Суп ничего. Генрик (Владжо) Ты можешь избить этого отца? Владжо Если ты можешь, и я могу. Отец Дай мне немножко соли. Генрик И не почувствуешь ли ты угрызения совести? Владжо Будь я один, я почувствовал бы, но раз участвуем вдвоем, тогда нет, потому что один имитирует другого.

4


459

3/ Языковая семантика как „преодоление” языковой структуры и „предупреждение”, что они на самом деле являются неразрывным целым и их нельзя рассматривать как дихотомию (в оппозиции), „уполномочивает” гротеск извлечь протосмысл, чтобы дойти до сверхсмысла. 4/ В коммуникативном обмене язык „оставляет” себя, чтобы заново открыть себя в гротеске. 5/ Понимание – процесс, и начальные и/или чередующиеся фазы непонимания являются естественной частью этого процесса, самая яркая иллюстрация которого – это гротеск. 6/ Непонимание на самом деле есть „волшебный путь” к пониманию – непознаваемости ненашего мира, который гротеск делает более поносимым, т.е. по крайней мере игрально-эстетически усвояемым. 7/ Когерентные возможности языка, часто за счет когезии, „ложатся в основание” когерентной архитектоники гротеска как гарантия ее эстетикотрансцендентной сублимации. Эксцерпированная литература: Gombrowicz W. Ślub. Dzieła, tom IV. Dramaty. Kraków: Wydawnictwo Literackie, 1986, S. 89–224; сoкр. Ś. Список литературы: 1. Kiklewicz Al. Podstawy składni funkcjonalnej. Olsztyn: UWM, 2004. - P. 5. 2. Jakobson R., Waugh L. Magia dźwięków mowy. – W: W poszukiwaniu istoty języka 1. Roman Jakobson. (Wybór i red. naukowa) M.R. Mayenowa, Warszawa: PIW, 1989. - P. 361, 362, 363. 3. Langacker R. Fondation of cognitive grammar. I Theoretical prerequisites. Stanford: Stanford University Press, 1987a. 4. Derrida J. Marginesy filozofii. Warszawa: Wydawnictwo KR, 2002. 5. Gadamer H.-G. Język i rozumienie. Warszawa: Fundacja Aletheia, 2003. - P. 40. 6. Хамзе Д. Анатомия на разбирането. – В: Продуктивни езикови умения за академични цели. IV Международна конференция 7–8 октомври 2011а, Варна: Медицински университет „Проф. д-р Параскев Стоянов”, электронная публикация, ISBN: 978-954-9685-64-0. - P. 53–57.

460


7. Хамзе Д. Проблемът за разбирането в транслаториката. – В: Следите на словото. Юбилеен сборник в чест на проф. дфн Диана Иванова. Пловдив: Контекст, 2011б. - P. 436–448. 8. Хамзе Д. Разбирането като осъзнаване на заблудите в преводознанието. – В: Чуждоезиковото обучение в съвременната образователна парадигма – теория, практика, перспективи. Велико Търново: „ИВИС”, 2011 в. - P. 217–232. 9. Hejwowoski K. Kognitywno-komunikatywna teoria przekładu. Warszawa: PWN, 2007. - P. 38. 10. Хамзе Д. Коммуникативно-разговорный „арсенал” художественного языка в гротескно доминированном творчестве Витольда Гомбровича. – In: Development of the spoken and written language at the current stage of the intensive information turnover. London: IASHE, 2015, 23–33. Электр. рессурс: http:// gisap.eu/ru/node/76763#comment-77502. 11. Хамзе Д. Итеративната модалност като културогема в творчеството на Витолд Гомбрович. – В: Научни трудове на ПУ „П. Хилендарски”, том 48, кн. 1, СБ. А, 2010. - P. 373–384.

461


Kislov Denis, Ph.D. in Political Sciences, Associate Professor of the Department of Marketing аnd Advertising, Kiev National University of Trade and Economics (KNTEU), Founder of the Limited Liability Company «Corporate Research and Consulting International Bureau» (LLC «CRC IB»)

Mythological component of marketing communications Abstract: The article discusses specific features of functioning of contemporary marketing communications. It depicts the role of a mythological component in representing the information product of non-commercial state marketing communications. The article presents a version of intensification of the mythological component of mass consciousness manipulation methods. Special attention in this article is paid to the impact on the minds of Ukrainian population, to the reality of relations between Ukraine and the EU and their mythologizing. The results of this article can be further developed and used in marketology, imageology, and law combined with computer science, for the integration of scientific, industrial and managerial opportunities. The conclusions received from the primary material of the article confirm that the myth as a marketing communications tool serves as an operator and appeals to the level of universality through such notions as the mass character and the “vast majority”, and it can also function as a double-edged information weapon that can be used to destabilize the socio-political situation in the country. Keywords: state, marketing communications, myth, mythological component, society. Problem identification. Mythology, a mythological component, and certain myth elements are present, in one way or another, in the majority of contemporary types of non-commercial state marketing communications. However, the role and the place of such specific forms of marketing requires constant interpretation in different

462


conditions of their use and application. One needs to objectively evaluate proportional, ethical, socially relevant and many other parameters that would reflect the efficiency and legitimacy of including the myth-making elements in the structure of marketing communications tailored for the target audiences, individual groups of population or society as a whole. Analysis of previous publications and theoretical research. The role and meaning of myth in social and political activities were subject to fundamental research by many recognized scientists and thinkers. This area became promising in view of the fact that mythology and myth-making were studied by such authors as Aristotle, K. Abraham, A. Anisimov, L. Anninsky, S. Antonenko, H. Arendt, R. Barth, M. Berdyaev, M. Weber, W. Wundt, K. Gadzhiev, G.W.F. Hegel, A. Gede, E. Husserl, A. Donini, M. Eliade, E. Cassirer, Z. Kosidowski, L. Levy-Bruhl, K. Lévi-Strauss, S. Moscovici, V. Nechaev, J. Ortega y Gasset, O. Panarin, K. Popper, G. Pocheptsov, Jean Sartre, G. Tarde, S. Tokarev, Z. Freud, E. Fromm, V. Khalipov, K. Hübner, G. Schiller, K. Jung, K. Jaspers, and many other researchers. Among the modern Ukrainian scientists, one should mention those writing about political mythology: V. Bebik, M. Golovatyi, D. Dutsik, M. Karmazin, I. Kresina, N. Mikhalchenko, Yu. Romanenko, Yu. Shaygorodskyi and other authors. However, myth-making approaches in the theory and practice of developing the state systems of marketing communications in the conditions of contemporary transformational trends, post-modern influences, sharp competitive contradictions, escalation of political struggle for power, quick socio-economic changes as well as external challenges and threats have so far been addressed inadequately and without sufficient attention paid to the mental and psychological consequences caused by the influence of such myth-making experiments on the population. Goal of the publication – to evaluate the state and conditions of functioning of the mythological component in the structure of non-commercial state marketing communications, and to characterize the trends of development of these processes. Principal points. Historically, myth was and still is a significant element of private, public and state life. It has played and will continue to play the role of a regulating mechanism and a lever used to influence the public and individual consciousness. In the conditions of dominating market paradigm, the mythological component of marketing communications plays a special role in the systems of relations between the state


463

authorities and society, which can significantly influence the nature of social and political confrontations complicating them to the level of sharp protests. Counterbalancing the rational and mythological components in the state management sphere, in particular, for the development of a balanced and sustainable perception by the country’s population of inevitable social and political transformations, should be a mandatory form of interaction between the state management bodies and civil society. Otherwise, if this requirement is ignored for a long time, a severe imbalance emerges between the declaration of policies by the government and realization of the meaning of social and political activities by the citizens. The experience of Ukrainian realities in the second half of 2013 and the first half of 2014 demonstrated this vividly and tragically. Mythology used in the techniques of managing the social consciousness of Ukrainian population balanced between the irrational in of its natural essence and the rational in of marketing activities. For instance, the long-term and gradual European integration ideas that were declared for the population in a non-transparent and abstract manner were implemented at a diplomatic and foreign policy level of governance and reflected in the mass consciousness as fluctuations within the statistic and partisan error as a classic correlation of 40 to 60, i.e. approximately 40 % of the respondents were for the EU association, and 60 % were against it. Later on, the correlation between these figures achieved the 50-50 level. The turning point in the consciousness of the surveyed groups of the population was achieved through intensification of the coverage of respective activities in the mass media and through concentration of the mythological component of the EU integration prospects based on the principles of the EU associate hip. At the same time, the mythological component of marketing means of influence on the popular consciousness began to prevail over the understanding of the reality of Ukraine’s relations with the EU. The impact of the mythologem involved subconscious implantation in the thinking processes of the populace of an automatic transfer of the level and quality of life in the leading EU member states to the Ukrainian realities immediately after g the respective international agreements. Consequently, the expectation of a very distant “bright” future was projected for the nearest time, so to speak, which totally contradicted the reality. Yet, this mythologem was able to completely reverse the rating correlation making it 60 to 40 (In other words, according to the results of special sociolo-

464


gical surveys, the majority now the EU association of their country due to certain youth audiences from central and western parts of Ukraine). The fact that the authorities flatly turned down the association agreement tore the mythologem out of the consciousness of those (mostly younger citizens of the country) whose preferences were already formed. It was like “depriving” them of their dream and hope, however irrational they might have been, which immediately turned into quite real protests. At the same time, the authorities were not aiming at eliminating, dampening or suppressing such protests. Furthermore, the government did not even have the mechanisms corresponding to these goals of state marketing communications that could quickly and efficiently remove this conflict from the civil society agenda. Hence, the entirely ungrounded myth of the close and careless European prosperity after its sharp formal collapse served as a “trigger” for rather ordinary peaceful protects. Yet, they were immediately used by both internal and external political forces to invigorate the struggle for power among the oppositional groups as well as to promote the interests of competing oligarch clans and implement certain geo-political aspirations. The absence of a clear and viable marketing communications concept that could deliver rational and understandable ideas to the populace concerning the principles of Ukraine’s development made it possible for the myth of the omnipotent “maidan” as a form of expression of some popular will directly on the streets and squares of the capital to emerge and become dominating within a short period of time. The myths of the “popular assembly” and the revels of “maidans” and “Euromaidans”, which in their essence are a bright manifestation of controlled ochlocracy processes but are widely d by the mass media concentrated in the private hands of national mediacrats, relatively quickly resulted in pseudo-revolutionary ideas engrossing the masses. This, in its turn, was a result of the “controlled chaos” and the violent change of power in the country accompanied by tragic deaths of hundreds of people and thousands of injuries. The bright, eternal, and seemingly innocent myth of the “better life” again was painted with the blood of real victims. Consequently, the problem of a correlation between the rational and the mythological in contemporary social and political processes of social development plays a key role from the viewpoint of efficiency and effectiveness, the necessity and sufficiency of the use of technological myth-making means in the systems of marketing communications of the governmental bodies. Such managerial tasks can only be resolved if they are viewed comprehensively in inter-disciplinary from the points of


465

view of political science, psychology, sociology, law as well as the theory of information, marketing and communication sciences. Pragmatism as well as various post-modernism movements do not provide answers to the questions asked by the nations, peoples and governments of many countries about the directions of their search, about finding adequate methods and means to successfully confront the challenges of modern civilization, or about development of efficient models of overcoming possible negative outcomes. For instance, in the opinion of a number of leading Ukrainian researchers of correlations between politics, state and law, the reason is that it is nearly impossible to identify any definite trend of their development, not to mention a single paradigm of research and political discourse with regard to the current transformational processes [1]. At the same time, all national and foreign researchers refer to the ambiguity and vagueness of the changes, and even to the fact that the “humanity tests itself with the unknown” [2, p. 85]. Under such conditions, old political myths and mythologems are combined with the contemporary myth-making processes both spontaneously by the populace, and intentionally by the mass media communicators in order to “close the embrasures”, from which more and more new “salvos” are fired at the humanity in the form of the most complicated social and economic problems, challenges and threats. Consequently, the specific marketing forms that were introduced as new tools to the state management systems to replace the non-marketing forms of influencing (campaigning and propaganda) the consciousness of citizen consumers should also actively use all the already known forms of myth-making as well as their combinations, transformations, and interpretations represented in the disguise of fashionable philosophical, populist, post-modernist and other trends. Such solutions should in the first place take into consideration the basic principles of creation – purposefulness and effectiveness of their use as offensive governance mechanisms. Since the myth is a tool for assimilation of ideas by the collective consciousness, it can become – as demonstrated above – an effective manipulation and political double-edged sword in the confrontation of governmental and protest marketing communications. At the same time, the myth performs the function of re-targeting human mental reactions from the casual to the permanent, and stabilizes human thinking, selfesteem and self-determination in the given existence circumstances [3, p. 93]. Hence, the prevalence of the myth-making influence will mark the victory of some of the opposing political forces.

466


J. Ortega y Gasset in his book, The Revolt of the Masses, wrote that modernity is characterized by the emergence of a new type of culture – mosaic. It differs from humanitarian culture, which is characterized by order and hierarchy of ideas and knowledge, in what this new culture represents some semi-structured fragmentation of random loosely connected notions [4]. Such mosaic culture leads to the appearance of mass human, an ideal subject for manipulation with his consciousness [5]. At the same time, the myth becomes an operative tool fulfilling tasks and objectives set to the myth-making communicators by political players and mediacrats for the sake of their own, often egoistic and narrow, interests. Some of the main features of the modern social and political myth are its archetypal and universal nature, symbolism and synchronicity, universality and integrity [3, p. 358]. G. Pocheptsov described the reflection of these features and characteristics of the myth in the image, marketing, governmental and party performance [6, p. 150]. He maintained that the myth is unfolded in the mass media as a scenario that immediately identifies the roles of friends and enemies of the protagonist. The latter in practice is intentionally highlighted and endowed with symbolic virtues by a specific media outlet, for instance, a popular TV channel. Such a protagonist on a TV channel may be, for instance, a candidate for presidency in the country during the respective election campaign, who is at the same time the owner or a co-owner of this TV channel. Consequently, the rating of such TV channel becomes the rating of the respective “protagonist”. G. Pocheptsov also mentioned that the “myth is a special form of communication because it has a listener but there is no author; and for this reason the myth becomes irrefutable, since there is no one to argue with”; moreover, the myth is an integral construction. Therefore, such myths are presented axiomatically and are not subject to examination with regard to their compliance with the reality [6, p. 151]. This is the factor that dominates in the country engrossed in turmoil and emotions, which however lead to completely opposite behavioral manifestations: from neutral pacifist to extremely aggressive. That is why almost at the same time and in same place one can observe purely peaceful protests and bitter military confrontations. Using the entire vast arsenal of the mechanisms and tools of informational and psychological operations, mass media being guided by the will of private mediacratic groups set the mythologems, the meaning and contents of which are delivered to the subjects – the masses, audiences, groups of population, military formations – to ensure


467

the most efficient impact on their consciousness and further behavior [7, p. 182]. These are rather typical forms and methods used both in marketing communications and in large-scale information wars. Conclusions and areas for further research 1. Research of contemporary myth-making used in state and political marketing communications should be carried out comprehensively in the context of a synthesized multidisciplinary approach. 2. The myth in marketing communications is like a universal operator appealing to the level of generality through the notions of the mass, “overwhelming majority”, core values, etc. 3. The myth in modern marketing communications acquires increasingly blurred, discourse-oriented, post-modernist forms, but in the conditions of the state and protest communications it returns again to the more specific and more precise forms. 4. The myth in marketing communications today also acts as a realizer of specific tasks related to the struggle for power both by political and by violent means in the conditions of severe confrontations between the existing management structures and representatives of the social protest forces. 5. The myth generally represents some way of interpreting the worldview, modelling the world and national development trends, specific social life activity of the masses. It can act as a double-edged information weapon that can be used to destabilize the socio-political situation in the country. References: 1. Rymarenko Yu.I., Vivcharuk M.М., Kartunov A.V., Kresina I.A., Rymarenko S.Yu., Teleshun S.O., Shkliar L.E. Nacia. Derzava: Ukraina v konteksti svitovogo etnoderzavnyckogo dosvidu: monografia. - Kiev: Inst.derzavy I prava NAN Ukrainy, 2000. – 516 s. [Rymarenko Y.I., Vivcharuk M.М., Kartunov A.V., Kresina I.A., Rymarenko S.Y., Teleshun S.O., L.E. Shkliar. Ethnicity. Nation. Country: Ukraine in the context of international experience etnoderzhavnytskoho: monograph. - K.: Institute of State and Law of Ukraine, 2000 – 516 p.]. 2. Foreigners V.L. (1999). Raskolota civilizacia. Moskva: Academia. – Science [Foreigners V.L. (1999). Broken civilization. Moskow: Academia. – Science].

468


3. Shayhorodskyy Yu.J. (2009). Polityka: vzaemodia realnosti i mafu. - Kiev: Knowledge of Ukraine [Shayhorodskyy Yu.J. (2009). Policy: the interaction of reality and myth. - Kiev: Knowledge of Ukraine]. 4. Ortega y Gasset H. Vostania mass / Internet resours: http: //www/ gumer.info/ bogo-slov_Buks/Philos/gas_voss/index/php [Ortega y Gasset H. Revolt of the Masses /Internet resource: http: //www/gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/gas_ voss/ in-dex/php]. 5. Verhoglazenko V. Obchestvennoe soznanie kak obekt manipulacii (obzor prbemov manipuljacii s obshestvennym soznaniem) / Internet resurs: http: //mmpk2.appach.ru/?q=node/151 [Verhoglazenko V. Public consciousness as object manipulation (survey methods manipulate public opinion) / Internet resource: http: //mmpk2.appach.ru/?q=node/151]. 6. Pocheptsov G.G. (2004). Imidgalogia. Moscow: "Refl-book". Kiev: "Vakler" (series of "educational library") [Pocheptsov G.G. (2004). Imagelogy. Moscow: "Reflbook". Kiev: "Vakler" (series of "educational library")]. 7. Kislov D.V. (2013). Informacijni vijny: monographia. – Kyiv: Kyiv. Nat. torh.-economical. University Press [Kislov D.V. (2013). Information War: monograph. - Kyiv. Nat. torh.-economical. University Press].

469


Yelena Kuvarova, Oles Honchar Dnipropetrovsk National University, Candidate in Philological Sciences, Associate Professor, the Faculty of Ukrainian and Foreign Philology and Art Criticism

Variation of onymous and appellative vocabulary in structure of Russian epistolary vocative Abstract: In the article under consideration the variation of antroponymic nomination forms, used in function of address in epistolary text, is studied. The functionning of cognate synonyms, which vary common word-formative meaning, in structure of Russian epistolary vocative, is demonstrated. Keywords: epistolary vocative, address, antroponym, appellative, variance. Елена Куварова, Днепропетровский национальный университет имени Олеся Гончара, доцент, кандидат филологических наук, факультет украинской и иностранной филологии и искусствоведения

Варьирование онимной и апеллятивной лексики в составе русского эпистолярного вокатива Аннотация: В данной статье рассматривается варьирование форм антропонима, употреблённого в функции обращения в эпистолярном тексте. Показано функционирование однокоренных синонимов, варьирующих общее словообразовательное значение, в составе русского эпистолярного вокатива. Ключевые слова: эпистолярный вокатив, обращение, антропоним, апеллятив, вариантность. Возможность варьирования формальных средств выражения при передаче посредством языка некоторого содержания является одним из фундамен-

470


тальных свойств языковой знаковой системы. Это свойство манифестируется регулярной соотнесённостью этических и эмических единиц языка, существованием лексических синонимов, словообразовательных морфем с общим деривационным значением, фонематических и грамматических вариантов слова. Рассматривая вариантность в качестве одного из общих свойств языковой системы, В. М. Солнцев отмечал, что это понятие используется в лингвистике «как характеристика всякой языковой изменчивости, модификации, которая может быть результатом эволюции, использования разных языковых средств для обозначения сходных или одних и тех же явлений или результатом иных причин» [1]. Понятие вариантности употребляется также в более узком смысле, применительно к языковым вариантам – формальным разновидностям одной и той же языковой единицы, которые при тождественном значении различаются своим звуковым составом [2]. При этом границы языковых вариантов не определены окончательно, и в частности не решена проблема разграничения вариантов слова и однокоренных слов с синонимичным значением типа стандартизовать – стандартизировать, волчица – волчиха, лиса – лисица. Учёные неоднократно указывали на сходство этих различных по своей сути явлений [3; 4], причём Р. П. Рогожникова обращала внимание на неудачность термина словообразовательные варианты, поскольку он вводит в заблуждение относительно сущности явления, когда вариантами оказываются разные слова, и тем не менее термин этот продолжает использоваться лингвистами. Л. К. Граудина, например, выделяет словообразовательные варианты шлифовка-шлифование, омич – омчанин и т. п. [5]. В работе, посвящённой исследованию грамматических вариантов в русском языке, С. Л. Попов рассматривает в их числе и такие словообразовательные варианты, как упаковывание – упаковка, прочитать – прочесть, организационный – организаторский, а также варианты мужских отчеств Никитович – Никитич, Андреевич – Андреич и др. [6]. Проблема вариантности в ономастике имеет свои нюансы. Н.А. Петровский называет разные формы личных имён: официальную, народную, разговорную – вариантами одного и того же имени [7]. Однако имена, имеющие общее происхождение, нередко становятся разными словами, если они меняют своё звучание и при этом ассоциируются в сознании говорящих с разными культурами [8], в связи с чем возникает вопрос о границах варьирования антропонима. Как видим, термин вариант используется лингвистами применительно к широкому


471

кругу разнообразных элементов языка, и, не претендуя на решение проблемы статуса тех или иных явлений в системе языковых вариантов, отметим, что все упомянутые выше факты реализуют вариантность как свойство языка, проявляющееся на разных уровнях и в разных группах языковых единиц. Целью предлагаемой работы является описание варьирования онимной и апеллятивной лексики в составе эпистолярного вокатива, понимаемого как номинирующее указание автором письма своего адресата непосредственно в тексте соответствующего послания, ориентированное на установление в той или иной форме с ним контакта. Частный и самый распространённый вид эпистолярного вокатива – прямое обращение к адресату в зачине или в основной части письма. Собственное имя адресата в том или ином его представлении, – самый обычный и, пожалуй, наиболее варьируемый тип эпистолярного вокатива, варьируемый не только в смысле выбора любой из шести основных функционирующих при общении людей форм его представления: 1) имя; 2) имя и отчество; 3) имя и фамилия; 4) имя, отчество и фамилия; 5) фамилия; 6) отчество, – но и в смысле реализации всевозможных модификаций соответствующего антропонима, особенно личного собственного имени, фамилии, а также имени и отчества, включая различного рода аббревиации типа А. П. (Алексей Павлович [9]), Б. (Боткин [10]), Эм Бе (Мария Борисовна [11]), сокращения На. Ва.; Гр. Ник. и Ник. Ник. (Надежда Васильевна, Григорий Николаевич и Николай Николаевич [12]), Евгъ (Евгений [13]), Бор. Фед. и БорФед (Борис Фёдорович [14]) и спонтанные словообразовательные экспромты, в том числе и не вошедшие даже в узкоспециализированные словари, словари русских личных имён. И если, например, в «Словаре русских личных имён» Н. А. Петровский у имени Лилия фиксирует только семь его вариаций, или, как он это называет, производных: Лиля, Лила, Лилюня, Лилюся, Лилюха, Лилюша, Лия [15], – то, скажем, В. В. Маяковский, обращаясь в своих письмах к Лилии Брик, не только намного разнообразнее, но и вообще использует иные производные от её имени, называя своего адресата Личика, Лилик, Лилёнок, Лилёночек, Лилёк, Лилятик, Лилёчек, Лилик, Лисятик, Линочек, Личик, а также Лучик, Лисик, Лисёк, Лисёныш, Лисит, Лисятитик и т. п. [16]. То же самое мы встречаем в письмах Ф. Э. Дзержинского своей сестре Альдоне, имя которой он варьирует так: Альдонка, Альдоночка, Альдонусь [17]. Н. С. Гумилёв называет Анну Ахматову Аника, а Ларису Рейснер – Лери [18].

472


К. Г. Паустовский обращается к Николаю Николаевичу Никитину Дорогой Ник Никльби, а в письмах жене Татьяне называет её: Танюша, Танок, Танька, Танюшок, Тануш-Тануш, Танка, Таню,-Танюша, Тань, Тань-Тань, Тануша, Танюшка, Танушка, Танюш, Танюха, Танечка, Танюшенька [19]. В письмах И. Э. Бабеля находим следующие модификации имени Тамара: Тату, Татушенька, Таратута, Таратуточка, Татуша [20]. А. Погорельский в письмах к племяннику Алексею Толстому называет его: Алёша, Алёшка, Алёшинька, Алёшечка, Алехашка, Алеханчик, Алеханочка, Ханчик, Ханочка, Хануля, Хашка [21]. А вот как обращается И.А. Бунин в письмах к своему брату Ю.А. Бунину: дорогой Юринька; Юричка; милый, незаменимый мой, дорогой мой Юричка; милый и дорогой Юлинка; дорогой Юлий; мой милый и уважаемый Юринька; милый, родимый Юричка; Юынка; драгоценный Люкася; Юлий; милый, дорогой Юрий

– и даже, имитируя разговорное произношение имени и отчества, –

Юлликсеич [22]. Кроме полного имени и обычных для русского языка уменьшительно-ласкательных форм, И. А. Бунин воспроизводит и фонетические модификации, отражающие особенности детской речи (Юлинка, Юынка), и ласковое обращение к ребёнку Люкася. Бывают, как мы видим, самые различные, практически непредсказуемые модификации, спрогнозировать и отследить которые лексикография зачастую просто не в состоянии. А. Блок, например, в письмах Л.Д. Блок может обратиться к ней моя маленькая Бо и моя маленькая Бу [23]. М.А. Булгаков называет свою жену Елену Сергеевну не только полным именем Елена, но и такими его производными, как Люсенька, Люси, Люкси, Лю, а также Ку, Купа, Куква, Кукочка, Клюник, Купик [24]. У М. Горького в письме В. Иванову есть совершенно спонтанное образование «Сиволод» – фонетический вариант имени Всеволод [25]. Подобного рода производные встречаются в эпистолярике не только от личных имён, но и часто от фамилий, в том числе и от фамилий, уже чем-то заменённых. М.Ю. Лермонтов в письме А.И. Бибикову называет своего адресата милый Биби [26]; В.А. Жуковский называет Н. В. Гоголя любезнейший Гоголёк и мой милый Гоголёк, а Н.И. Гнедича – любезнейший Гнедок и любезный Гнедко, а также, обращаясь к нему, образует отчество от имени Гомер: мой милый Николай Гомерович [27]. А.М. Горький в письме Л.А. Сулержицкому употребляет во-


473

катив Милый мой Сулер [28], прибегнув к модификации, довольно часто используемой и при устном общении. И.Э. Бабель называет Т. Каширину Каширочка [29], И.А. Бунин в письме А.М. Фёдорову образует вокатив Федореско [30]. В.П. Астафьев, обращаясь к жене и детям, называет детей производным от своей фамилии астафьята: Дорогая Маня и астафьята, здравствуйте! [31]. Рассматривать отдельно каждую из таких модификаций как особое структурное звено антропонима вряд ли целесообразно, поскольку даже спрогнозировать их полную номенклатуру просто невозможно, и в письме соответственно, как и при устном общении, может быть практически любое представление собственного имени как с положительной, так и с негативной коннотацией, усиливающей или ослабляющей по воле адресанта ту, которая может уже содержаться в соответствующем антропониме. Например, М.П. Мусоргский называет Н.А. Римского-Корсакова производным от его фамилии Корсинька [32], И.Э. Бабель образует вокатив Зозулечка от фамилии Зозуля [33]. М.П. Чехова в письме обращается к И.А. Бунину: милый Букишончик [34], образуя дериват от прозвища Букишон, данного Бунину А.П. Чеховым, который в письме к своей жене О.Л. Книппер ласково называет её Книпуша [35]. Собственное имя в той или иной его форме, в том или ином его субстанциональном представлении – это, как уже было отмечено, самый распространённый, причём в письмах разного назначения и разного жанра, вокатив. Что же касается апеллятивной лексики в вокативных образованиях, то здесь при наличии общих с антропонимом тенденций в её варьировании есть и определённая специфика. Нами, в частности, зафиксировано большое количество однокоренных синонимов, варьирующих общее модификационное словообразовательное значение, когда, например, наряду с вокативом девочка, функционирующим в письмах разных адресантов, у К.И. Чуковского есть ещё и девуличка, девулька, девуля [36], у Ф.И. Шаляпина девчура и девчурка [37]), у И.А. Бунина – девчурочка [38]. У многих адресантов есть производные от существительного друг: дружок, дружочек, дружище, а кроме того, устаревшая форма звательного падежа друже; в письмах же К.Г. Паустовского к болгарскому писателю С. Сивриеву встречается обращение другаре [39]. Кроме самых употребительных обращений к матери мама, мамочка или обычных для ХIХ в. маминька, мамаша, мамашенька, в письмах В. Г. Короленко и И.Э. Бабеля есть и форма мамахен, не зафиксированная

474


даже в «Словаре русского речевого этикета» А.Г. Балакая, где приводится множество производных от существительного мама, употребляемых в формулах приветствия как в разговорной, так и в письменной речи [40]. В функции эпистолярного вокатива используются различные окказиональные производные апеллятива зверь: у К.Г. Паустовского это Зверуня, Зверунья, зверуша, Звэра, звера, Зверюшка, Зверушка у И.А. Бунина – зверок, зверёк, зверочек, зверёнок, зверёнка. Варьирование номинаций адресата в письмах с помощью различных словообразовательных средств может дополняться оформлением вокатива посредством разных графических систем, как это имеет место у М.П. Мусоргского, который обращается к В.В. Стасову Дорогой женераль и Дорогой généralissime [41]. Г.В. Адамович в письмах к И.В. Одоевцевой называет её: Дорогая Мадам; Chere Madame; Шер мадам; Chere Madamotchka; Дорогая Мадамочка; Madamotch’ka [42]. Таким образом, к одному и тому же адресату автор письма может обращаться и фактически обращается самым различным образом, сопровождая при этом свой вокатив и иронией, и практически любой, нередко меняющейся на противоположную коннотацией, а также чередуя друг с другом различные антропонимы и апеллятивы. Широкое варьирование форм антропонима, однокоренных дериватов апеллятива, графических вариантов номинации адресата в составе русского эпистолярного вокатива обусловлено коммуникативными факторами, прежде всего глубиной и характером личных отношений между адресантом и адресатом, а также степенью регулярности переписки и креативностью как чертой языковой личности автора письма. Не случайно такое варьирование как онимной, так и апеллятивной лексики осуществляется в письменной речи, оставляющей адресанту время на обдумывание и выбор наиболее удачной, с его точки зрения, в сложившейся коммуникативной ситуации языковой формы. Обращение в русской письменной речи, как видим, демонстрирует широчайшие возможности образования на базе достаточно ограниченного и предсказуемого набора лексем, номинирующих адресата, практически неограниченного множества производных слов, с трудом поддающегося исчерпывающей лексикографической фиксации.


475

Список литературы: 1. Солнцев В.М. Вариативность как общее свойство языковой системы // Вопросы языкознания. 1984. № 2. – С. 32. 2. Русский язык. Энциклопедия. Москва, 1998. – С. 61. 3. Рогожникова Р.П. Варианты слов в русском языке. Москва, 1966. – С. 7–14. 4. Горбачевич К.С. Вариантность слова и языковая норма. Ленинград, 1978. – С. 17–19. 5. Граудина Л.К. Вопросы нормализации русского языка. Грамматика и варианты. Москва, 1980. – С. 111. 6. Попов С.Л. Грамматические варианты в русском языке: когнитивно-эволюционный аспект: дисс. ... докт. филол. наук. Харьков, 2015. – С. 254–317. 7. Петровский Н.А. Словарь русских личных имён. Москва, 1966. – С. 15. 8. Суперанская А.В. Современный словарь личных имён: Сравнение. Происхождение. Написание. Москва, 2005. – С. 7–8. 9. Горький М. Собр. соч. в 30 т. Т. 30. Москва, 1956. – С. 9. 10. Белинский В.Г. Полн. собр. соч. Т. 11. Москва, 1956. – С. 465. 11. Чуковский К.И. Собр. соч. в 15 т. Т. 15. Москва, 2013. – С. 83. 12. Хлебников В. Собр. соч. Т. 6. Кн. 2. Москва, 2006. – С. 164, 188. 13. Чуковский К.И. Собр. соч. в 15 т. Т. 14. Москва, 2013. – С. 464. 14. Лотман Ю.М. Письма 1940–1993. Москва, 1997. – С. 123, 135–139. 15. Петровский Н.А. Словарь русских личных имён. Москва, 1966. – С. 142. 16. Литературное наследство. Т. 65. Новое о Маяковском. Москва, 1958. – С. 111–174. 17. Дзержинский Ф.Э. Дневник заключённого. Письма. Москва, 1984. – С. 54, 55, 175. 18. Гумилёв Н.С. Собр. соч. в 10 т. Т. 8. Москва, 2007. – С. 172, 197. 19. Паустовский К.Г. Собр. соч. в 9 т. Т. 9. Москва, 1986. – С. 240–327. 20. Бабель И. Собр. соч. в 4-х т. Т. 4. Москва, 2005. – С. 27–124. 21. Погорельский А. Сочинения. Письма. Санкт-Петербург, 2010. – С. 416–430. 22. Бунин И. Полн. собр. соч. в 13 т. Т. 11. Москва, 2006. – С. 14–292. 23. Блок А.А. Собр. соч. в 8 т. Т. 8. Москва, 1963. – С. 469, 496. 24. Булгаков М.А. Собр. соч. в 8 т. Т. 8. Санкт-Петербург, 2002. – С. 617–635. 25. Горький М. Собр. соч. в 30 т. Т. 30. Москва, 1956. – С. 352.

476


26. Лермонтов М.Ю. Собр. соч. в 4 т. Т. 4. Проза. Письма. Москва–Ленинград, 1962. – С. 625. 27. Жуковский В.А. Собр. соч. в 4 т. Т. 4. Одиссея. Художественная проза. Письма. Москва–Ленинград, 1960. – С. 527–592. 28. Горький М. Собр. соч. в 30 т. Т. 29. Москва, 1956. – С. 118. 29. Бабель И. Собр. соч. в 4-х т. Т. 4. Москва, 2005. – С. 45. 30. Бунин И.А. Полн. собр. соч. в 13 т. Т. 12. Москва, 2006. – С. 86. 31. Астафьев В.П. Нет мне ответа... Эпистолярный дневник 1952–2001. Иркутск, 2009. – С. 38. 32. Мусоргский М.П. Письма. Москва, 1984. – С. 70–72. 33. Бабель И. Собр. соч. в 4-х т. Т. 4. Москва, 2005. – С. 181. 34. Бунин И.А. Полн. собр. соч. в 13 т. Т. 13. Москва, 2006. – С. 70. 35. Чехов А.П. Собр. соч. в 12 т. Т. 12. Москва, 1964. – С. 489. 36. Чуковский К.И. Собр. соч. в 15 т. Т. 14. Москва, 2013. – С. 47, 71, 77. 37. Шаляпин Ф.И. Литературное наследство: В 2-х т. Т. 1. Письма. И. Шаляпина. Воспоминания об отце. Москва, 1960. – С. 450, 475. 38. Бунин И.А. Полн. собр. соч. в 13 т. Т. 11. Москва, 2006. – С. 141. 39. Паустовский К.Г. Собр. соч. в 9 т. Т. 9. Москва, 1986. – С. 367. 40. Балакай А.Г. Словарь русского речевого этикета. Москва, 2007. – С. 639–640. 41. Мусоргский М.П. Письма. Москва, 1984. – С. 111, 115. 42. «Если чудо вообще возможно за границей...»: Эпоха 1950-х в переписке русских литераторов-эмигрантов. Москва, 2008. – С. 465–524.

477


Osmina Elena, Kalashnikov Izhevsk State Technical University, Doctor of Psychological Science, Professor of Department of Sociology, Psychology and Culturology, Ponomarenko Ekaterina, Kalashnikov Izhevsk State Technical University, Senior Teacher of Department of English Language

Subjective Image of Educational Interaction as a Social-Psychological Factor of Its Development Abstract: The paper presents the research results of subjective representation of foreign language teachers about peculiarities of educational interaction in audiences having different academic programs at technical university. It is shown that subjective images of teachers as main actors (subjects) of educational interaction, ultimately, determine the form of this interaction. Keywords: subjective image, reflection, teaching objectives, image of an academic discipline, image of a learner, self-image, forms of educational interaction. Introduction. At the present time the value of education is not only decreasing but increasing, conversely. The reason for it is that there are multidirectional processes in the world – the process of globalization, the phenomena of unprecedented migration, and the formation of common education space with the unification of educational standards. Moreover, in an age of information society with exponential data accumulation and update the questions of curriculum content (“what to teach”), its intensification (“how to teach”), and technologisation (“who can teach”) are unavoidable areas of concern. Over the past two decades the main approaches have been set to solve these issues - at the level of education space (educational models), at the level of didactic and technological aspects (innovative teaching methods), and at the level of a leaner (psychological activation methods) [9]. It is implied that a teacher is always in the position of a subject of professional educational activity [8]. However, a psychological analysis of teaching activity allowed us to state that an educator has a great way of the professional and personal development, and he does not always succeed in retaining

478


the status of subject (in the strict sense – a responsible and scrupulous actor by S.L. Rubinstein) [7]. It should be noted that in Russian psychology and pedagogy the issue of professionally important qualities of a teacher has a long-standing research tradition since the works of N.V. Kuzmina who introduced the notion of “pedagogic competence” and presented its content analysis as a personality trait [3]. Over the past several decades the designated functional components of competence – subject-specific, methodical, psychological-pedagogical, differential-psychological, auto-psychological – have been further investigated and operationalized due to a great number of practical and theoretical works [2]. A final stage of the professional and personal development of a teacher is professionalism which is an integrated characteristic of a subject of labour. Among integrated characteristics of teacher personality A.K. Markova defined: professional consciousness, individual style of activity and communication, creativity [5]. The psychological source of professional and personal behavioral patterns in real-life situations is man’s subjective image or mental model of these situations. A mental model is the key notion in psychology – it is developed in an activity and belongs to a subject of reflection [4]. Psychic reflection is active by its nature – subjective images mediate an activity of a man determining his control and regulatory actions towards the outside world, his own activity and other people. From these considerations it was supposed that subjective images of teachers about peculiarities of educational interaction in audiences having different foreign language programs determine the possible forms of this interaction. Objective. The objective was to study English teachers’ subjective image of educational interaction, which is developed during their work with students having different training programs at technical university. Materials and methods. The teachers of English language department at technical university participated in the research. The respondents (n=39) had different teaching service and experience of professional interaction with students from different academic majors. In our research the targets of reflective analysis of the teachers were two groups of students - bachelors of engineering having a standard language program and students receiving an additional qualification "Translator in the Field of Professional Communication". Interviewing was in written form. In interviewing there were common questions (teaching service; educational technologies used in the teaching process; preferred teaching methods; professional and teaching objectives; evaluation


479

of knowledge and cultural level of students). And there were questions focused on reflection, such as – about benefits and challenges of teaching students receiving an additional qualification; personality qualities providing successful foreign language learning; external and internal reasons for ineffective language teaching; personal difficulties in work with students from different academic majors; expected from colleagues. Results and Discussion. The participants of interviewing were divided into three groups in accordance with the stated teaching objectives. In this case subjectively meaningful objectives of professional activity were meant. The achievement of these objectives requires not only personal and time resources but the implementation of meaning-making function of individual activity (as opposed to the strategic objectives of educational institutions and educational standards). The first group included the teachers focused on the development of student personality. These respondents prioritize a learner-centered approach and individualcentered teaching strategies. It is of great importance for them to involve students emotionally and personally in educational interaction. The involvement is perceived by them as a necessary condition for successful language learning, professional development for a student and a teacher as well. According to the teachers factors that prevent the effective educational interaction are external constrains and circumstances having, most likely, technical character. A categorial analysis of answers of the participants allowed us to make a generalized social-psychological portrait of a teacher focused on student’s personal development in the process of foreign language learning. The distinctive features of the first group of respondents are an ability to build up pedagogically appropriate relationships with students and apply in work results of psychological-pedagogical diagnostics; focus on abilities, ambitions and resources of a student that provides a productive learning process in which an academic subject becomes a means of developing creativity in learners, intropunitive reactions to failures, psychological-pedagogical and auto-psychological competences (Kuzmina N.V.). The second group was made up of the teachers whose objective of professional activity is the development of certain language skills. The respondents prefer a didactics-centered approach which provides an accomplishment of teacher’s mission to teach translating and speaking on the specific technical subjects and eliminates interpersonal relationships in educational interaction. In the psychological context a teacher reflects the outcomes of didactic activity rather than a student who is evaluated in

480


of “know – does not know”. Such an evaluative attitude towards another person demonstrates indifference and a fixed opinion [1]. As a consequence of this, the teachers agree on the reasons for ineffective language learning - personal weaknesses of students (poor knowledge, poor communication skills, lack of efforts). A generalized social-psychological portrait of a teacher from the second group includes such characteristics as extrapunitiveness in difficult pedagogical situations, subject-specific and methodical competences (Kuzmina N.V.), neglecting a duty of personal interaction in a group. The third group comprises the teachers who were not able to formulate the subjectively meaningful objectives of language teaching at technical university. Unfortunately, the analysis of respondents’ answers confirmed their indifferent attitude towards their own professional activity, which was clearly exposed in the negative position to the invitation to participate in the psychological investigation. The analysis of the obtained results allowed us to establish that a subjective image of educational interaction contains three structural components – an image of an academic discipline, an image of a learner and a self-image. A subjective image of “Foreign Language” as an academic discipline is presented by three variations: foreign language as a set of teaching (didactics) units, foreign language as a tool of professional interaction, and foreign language as a subject of professional activity. A subjective image of a learner in the context of his attitude to foreign language (from teacher’s angle) also has three components: social-pragmatic attitude, professional-pragmatic attitude, and potentially subjective attitude. Finally, a self-image in the context of subjective preference of teaching methods and strategies provides an opportunity to distinguish three types of teaching activity - standard-oriented, learner-oriented, and subject-oriented. A social-psychological model of educational interaction of foreign language learning at technical university was developed on the basis of the defined constructs [5]. Within the frame of the model three possible forms of educational interaction - social-role; personal-professional; subject-and-professional - were defined in a triad of “teacher-foreign language-student”. It was shown that there are different forms of educational interaction in the process of foreign language learning at technical university, and the adequate application of the forms is determined by goals and aims of a certain lesson. Social-role interaction is feasible in the learning situations when a teacher performs guiding and control functions. Personal-professional interaction contributes to creating a favorable atmosphere, eliminating excess stress and sparking


481

cognitive creativity in learners. Subject-and-professional interaction provides the optimal conditions for building subject-subjective relations. Conclusions. Social-psychological peculiarities of professional activity of foreign language teachers at technical university are primarily determined by a subjectively meaningful objective. Further, teaching activity is directed towards the accomplishment of this objective. Two overarching objectives were defined – personality development by means of language learning and language knowledge itself. Subjective image of educational interaction has a complex structure including an image of a learner, an image of an academic discipline and a self-image. A variation of the images gives an idea of three forms of educational interaction - social-role; personal-professional; subject-and-professional - functionally equivalent in the aspect of achieving final results. References: 1. Batishev G.S. Introduction into dialectics of creativity. Saint-Petersburg: Russian Christian Humanitarian Institute Publ., 1997. P. 464. 2. Kozyreva O.A. The phenomenology of teacher’s professional pedagogical competence / Educational Technology & Society.11(2). 2008 // http://ifets.ieee.org/russian/depository/v11_i2/html/3.htm. 3. Kuzmina N.V. Professionalism of the personality of the teacher and the master of industrial training. M.: Higher School, 1990. P. 119. 4. Leontiev A.N. Lectures of general psychology. M.: Smisl, 2001. P. 511. 5. Markova A.K. Psychology of professionalism. M.: Znanie, 1996. P. 312. 6. Osmina E.V., Ponomarenko E.P. A social-psychological model of effective development of foreign competences of technical university students // Kazan Pedagogical Journal. 2015. № 2 (109). P. 34-40. 7. Rubinstein S.L. The man and the world // Problemy obshchei psikhologii. M.: Pedagogika, 1973. P. 255–382. 8. Symaniuk E.E., Sinyakova M.G. Psychology of vocational educational space of a person // Pedagogical Education in Russia. 2011. №5. Р. 46-52. 9. Zeer E.F. Psychology professional development. M.: Academia. 2006. P. 240.

482


Astrakhantseva Irina, FGBOU VPO "Ulyanovsk State Pedagogical University named after I.N. Ulyanov", The First Vice-Rector - Vice-Rector for Financial аnd Legal Activities аnd Personnel Management, Kuznetsova Zinaida, FGBOU VPO "Naberezhnochelninsky Institute of Socio-Pedagogical Technologies and Resources", Doctor of Education, Professor, Nazarenko Aleksandr, FGBOU VPO "Ulyanovsk State Pedagogical University named after I.N. Ulyanov", Doctor of Pedagogical Sciences, Associate Professor

The initial stage of the environmental education as a basis of rational human interaction with nature Abstract: Environmental education, as developed in the second half of the XX century requires a fundamental improvement, besides, it does not cover all age groups. In the context of unfavorable habitat are particularly vulnerable young children. Keywords: environmental upbringing, environmental education, preschool age. Астраханцева Ирина, ФГБОУ ВПО «Ульяновский государственный педагогический университет имени И.Н. Ульянова», первый проректор – проректор по финансово-правовой деятельности и управления персоналом, Кузнецова Зинаида, ФГБОУ ВПО «Набережночелнинский институт социально-педагогических технологий и ресурсов», доктор педагогических наук, профессор, Назаренко Александр, ФГБОУ ВПО «Ульяновский государственный педагогический университет имени И.Н. Ульянова», доктор педагогических наук, доцент


483

Начальный этап экологического образования как базис рационального взаимодействия человека с природой Аннотация: Экологическое образование, получившее свое развитие со второй половины XX века, требует кардинального улучшения, к тому же, оно охватывает не все возрастные группы. В условиях неблагополучной среды обитания особенно уязвимыми являются дети младшего возраста. Ключевые слова: экологическое воспитание, экологическое образование, дошкольный возраст. В данной статье предлагается рассматривать экологическое воспитание детей 6-7 лет как начальный этап государственной системы экологического образования, имеющий свои специфические задачи, содержание, формы, средства и методы. Автором рассматриваются условия эффективности экологического образования и экологического воспитания в детских образовательных дошкольных учреждениях; разработаны показатели экологических знаний и экологического поведения детей; критерии оценки показателей их экологического образования и экологического воспитания. Предложенная в статье методика экологического образования и экологического воспитания на начальном этапе имеет специфические особенности, обусловленные возрастом детей. Результаты педагогического эксперимента свидетельствуют о перспективности предложенного автором направления совершенствования системы экологического образования; эффективности методики экологического образования и экологического воспитания детей дошкольного возраста. По мнению авторов, без института семьи и дошкольного образования и воспитания невозможно сформировать у подрастающего поколения бережное отношение к окружающей природе. Актуальность. Ухудшение экологических параметров среды обитания, обусловленное непродуманными преобразованиями биосферы, требует поиска эффективных решений безопасности взаимоотношений человека с природой. Это связано с необходимостью подготовки компетентных специалистов в сфере экологии, способных к выбору экологически грамотных, научно обоснованных по-

484


зиций. Современное образование призвано формировать экологически ценностные ориентации не только школьников, учащейся молодежи и студентов, но и учителей, а также преподавателей вузов [2-5]. Фундаментальной сущностью принятой мировым сообществом концепции «устойчивого развития» принято считать гармонизацию принимаемых государствами социально-экономических и экологических решений в виде комплексных программ, методологической и практической сущностью которых является рациональное природо- и ресурсопользование. Главным объектом программы является человек с высоким уровнем духовно-нравственного развития, способного при наличии глубокого экономического и экологического мышления принимать оптимальные широкомасштабные и локальные хозяйственные решения по выводу страны на путь устойчивого социально-экономического развития. Целью данной работы является теоретическое обоснование государственной значимости начального этапа экологического образования и экологического воспитания. Задачи: 1. Выявить условия эффективного экологического образования и экологического воспитания на начальном этапе экологического образования и экологического воспитания. 2. Разработать методику экологического образования и экологического воспитания на данном этапе и проверить ее эффективность в процессе педагогического эксперимента. Методы исследования: анализ и обобщение научно-методической литературы, изучение и обобщение передового отечественного и зарубежного опыта по решению экологических проблем, метод экспертных оценок, статистическая обработка полученных данных. Актуальность. Развитие и совершенствование экологического образования связано с разработкой программы, предусматривающей системную диагностику природно-экологического комплекса каждого региона Российской Федерации с анализом параметров среды обитания, влияющих на физическое и нервнопсихическое здоровье человека. Главная идея программы заключается в духовно-нравственном воспитании личности, осознающей меру ответственности людей за состояние окружающей природы.


485

Сознание общества, его экономическое мышление, взаимоотношения со средой обитания определяются уровнем культуры, духовности, нравственности, интеллекта. Особая значимость нравственности, как базиса устойчивого социально-экономического развития, состоит, по мнению Э.Е. Дроздовского, 1999, в том, что именно культура, образование, наука и нравственность формируют основные качества человека. Это концептуальное положение позволяет сформировать принцип оценки новых идей, законов, решений при условии, что они не нарушают экологическую устойчивость государственной системы социальноэкономического развития страны, базирующейся на глобальной нравственности. Востребованный в настоящее время интеллектуальный и духовно-нравственный потенциал необходимо рассматривать в качестве главной задачи и результата системы образования и воспитания, начальным этапом которой является институт семьи, учреждения дошкольного образования. Одной из сложных проблем является возрождение духовно-нравственных основ общественного развития. Ведущая роль в данном процессе принадлежит семье и дошкольным образовательно-воспитательным учреждениям, определяющим поведенческие функции человека по отношению к окружающей природе. Каждый член общества, независимо от возраста, воспитания и образования вступает в определенные отношения со средой обитания, и какой они будут иметь характер, зависит от уровня сформированности его экологического мышления. В связи с этим, институт семьи и дошкольного воспитания выходят на первый план в реализации важнейшей государственной задачи духовно-нравственного возрождения общества. Основываясь на данных позициях, можно определить следующие основные условия эффективности начального этапа экологического образования и экологического воспитания: - разработка программы экологического образования и экологического воспитания для дошкольных образовательных учреждений; - подготовка воспитателей детских дошкольных учреждений для экологического образования и экологического воспитания детей; - организация лекторий для родителей по экологическому образованию и экологическому воспитанию.

486


Программа экологического образования и экологического воспитания должна разрабатываться на принципы: природосообразности, всеобщности, гибкости и вариативности, опережающей функции экологического образования; иметь конкретную цель и задачи, предусматривать разнообразные формы организации умственной и двигательной деятельности; учитывать возрастные особенности дошкольников. Дети этого возраста очень эмоциональны, возбудимы, легко поддаются внушению. Для них воспитатель, родители, взрослые имеют большой авторитет. Дети дошкольного возраста значительную часть времени проводят на свежем воздухе, что создает благоприятные возможности для общения с природой, усвоения первых понятий: «природа», «атмосфера» и др. С первых лет жизни ребенок должен усвоить, что природу необходимо беречь, знать, почему и как это делать. Для воспитателей детских дошкольных учреждений необходимо организовать курсы повышения квалификации, ориентированные на усвоение системы знаний по экологии; информации о состоянии окружающей природы, масштабах всеобщего экологического кризиса, его причинах; понимании необходимости формирования экологического мышления у нового подрастающего поколения. Участие института семьи в экологическом образовании и экологическом воспитании детей дошкольного возраста обеспечивается специально организованной деятельностью по экологическому просвещению родителей, ознакомлению с системой экологических знаний, которую должны усвоить дети; формированию навыков экологического поведения при общении с природой. Результаты и их обсуждение. Нами был проведен педагогический эксперимент с целью проверки целесообразности реализации данных условий на начальном этапе экологического образования и экологического воспитания. В педагогическом эксперименте приняли участие дети дошкольного возраста 6-7 лет, в количестве 47 детей. Были организованы контрольная (КГ) группа – 23 ребенка и экспериментальная (ЭГ) – 24 ребенка. Перед началом педагогического эксперимента определялся исходный уровень экологических знаний и экологического поведения детей КГ и ЭГ по следующим критериям (рис. 1). Использование разработанных нами критериев (табл. 1) позволило выявить исходные показатели экологического образования и экологического воспитания детей дошкольного возраста. Анализ результатов исследования не выявил существенных различий у участников педагогического эксперимента КГ и


487

Показатели экологических знаний:

экологического поведения:

- усвоение понятий: «атмосфера», «природа»;

- сформированность навыков ухода за растениями на территории зимнего сада и своего двора;

- закономерностей смены дня и ночи, времен года; - основных параметров природы: воздух, вода, лес, трава, земля.

- бережного отношения к птицам и насекомым; - уборки игровых площадок от осенних листьев и снега.

Рис. 1. Показатели экологических знаний и экологического поведения ЭГ (р>0,05). В КГ дети занимались по традиционной методике в соответствии с содержанием программы воспитания в детских дошкольных учреждениях, рекомендованных министерством образования РФ. В ЭГ использовалась разработанная нами методика экологического образования и экологического воспитания, содержание которой предусматривало: образное разъяснение понятий: «атмосфера», «природа». Ответы детей дополнялись комментариями экспериментатора. На эти темы рассказывались сказки; после прогулки или экскурсии ребята делали рисунки на темы «природа – наш дом», «нам нужна чистая атмосфера» и др. В ЭГ проводились беседы в форме коротких историй, легенд, в которых рассказывалось, как птицы и насекомые, которых обижали, покидали людей, им становилось от этого очень плохо; разъяснялось, что в природе должно быть большое разнообразие бабочек, жучков, паучков, муравьев, стрекоз, кузнечиков и других обитателей. Таблица 1. Критерии оценки показателей экологического образования и экологического воспитания детей дошкольного возраста Кол-во баллов «Пять»

Экологическое образование

Экологическое воспитание

Умение раскрыть понятия «природа», атмосфера, причины смены дня и ночи, времен года; объяснить, почему должны быть чистыми параметры природы.

Умение поливать и очищать от сорняков цветочные клумбы и газоны; изготавливать кормушки для птиц зимой; охранять насекомых; поддерживать чистоту игровых площадок.

488


«Четыре»

«Три»

«Два» «Один»

Объяснение в общих чертах содержания основных понятий, явлений природы; важности чистоты среды обитания. Объяснение понятий при незначительных подсказках взрослых причин смены дня и ночи, времен года, чистоты параметров природы. Понимание, но неумение самостоятельно объяснить понятия, явления природы и ее состояние. Ответы на вопросы с помощью взрослых.

Активное участие в уходе за растениями, птицами, и насекомыми, игровыми площадками. Выполнение отдельных видов деятельности по уходу за окружающей природой. Неумение контролировать свои действия на природе, а также по отношению к насекомым. Управление своими действиями и поведением на природе под контролем взрослых.

Детсадовцы ЭГ учились различать сорняки от цветущих растений, декоративной травы; содержать клумбы и газоны в порядке; участвовали в смотрахконкурсах «Лучшая цветочная клумба», «Зеленый уголок», «Нарядный газон». В зимнее время дети соревновались в изготовлении кормушек для птиц. Родители при общении с детьми дома и на природе закрепляли экологические знания детей, навыки их экологического поведения. После окончания педагогического эксперимента была проведена повторная оценка уровня экологического образования и экологического воспитания детей КГ и ЭГ с применением тех же критериев оценки. Анализ полученных результатов показал, что оценки улучшились в обеих группах: КГ и ЭГ. Так, если исходная оценка за усвоение понятий «атмосфера» и «природа» в КГ был 2,10±0,18 балла, то к окончанию педагогического эксперимента она несколько увеличилась и составила 2,83±1,54балла (р<0,05); в ЭГ, соответственно, при исходных показателях 2,02±0,13 балла, результат улучшился до 3,75±0,18 балла (р<0,05). В КГ до начала педагогического эксперимента оценка за объяснение закономерностей смены дня и ночи, времен года, составила 2,44±0,14 балла; к окончанию педагогического эксперимента оценка улучшилась и составила 2,93±0,21 балла (р<0,05); в ЭГ, соответственно, при исходных данных 2,66±0,22 балла к окончанию педагогического эксперимента результаты возросли и составили 4,14±0,25 балла (р<0,05). До проведения педагогического эксперимента уровень сформированности навыков ухода за растениями в КГ составил 2,92±020 балла к завершению педагогического эксперимента, оценка возросла и составила 3,18±0,25 балла


489

(р>0,05); в ЭГ, соответственно, при исходных показателях 2,71± 0,17 балла, к окончанию педагогического эксперимента оценка улучшилась и составила 4,35±0,21 балла (р<0,05). Навыки бережного отношения к птицам и насекомым в КГ перед проведением педагогического эксперимента были оценены в 2,36±0,18 балла; к завершению педагогического эксперимента данные улучшились и составили 2,95±2,34 балла (р>0,05); в ЭГ, соответственно, при исходных результатах 2,47±0,16 балла показатели улучшились и составили 4,20±0,25 балла (р<0.05). Заключение. Таким образом, результаты педагогического эксперимента свидетельствуют о том, что экологическое образование и экологическое воспитание необходимо начинать с его начального этапа – в институте семьи и дошкольных образовательных учреждениях. Использование разработанной нами методики экологического образования и экологического воспитания дошкольного возраста в ходе педагогического эксперимента показало свою эффективность и перспективность начального этапа экологического образования. Его логическое продолжение в школах средних учебных заведениях и вузах обеспечит условия рационального взаимодействия человека с природой. Список литературы: 1. Дроздовский Э.Е. и др. Некоторые принципы формирования региональных программ устойчивого развития: Учебное пособие / Э.Е. Дроздовский, Е.С. Баландин, А.В. Назаренко; Ульян. гос. техн. ун-т. – Ульяновск; УлГТУ, 1999. – 130 с. 2. Марар О.И. Экологическая культура в современном российском обществе: автореф. дис. … д. социол. наук / О.И. Марар. – М., 2012. – С. 56. 3. Назаренко А.В. Условия формирования нравственности подрастающих поколений как средство воспитания бережного отношения к природе / А.В. Назаренко // Педагогико-психологические и медико-биологические проблемы физической культуры и спорта. - 2012. - № 4 (25). – С.103-108. 4. Назаренко А.В. Формирование культуры и нравственности как основы экологического мышления / А.В. Назаренко, Л.Д. Назаренко // Педагогическое образование и наука. - 2013. - № 3. – С. 130-134.

490


5. Nazarenko A. Some approaches to improving the system of environmental education / A. Nazarenko, A. Kolesnik // Proceedings of the IX International Academic Congress "Contemporary Science and Education in Americas, Africa and Eurasia" (Brazil, Rio de Janeiro, 18-20 August 2015). Volume III. "UFRJ Press", 2015. 436-443 р.

491


I. Parfanovich

Comparative analysis of psychological and pedagogical reculiarities of underage girls with normative and deviant behavior Abstract: Comparative analysis of psychological and pedagogical peculiarities of underage girls with normative and deviant behavior revealed, that girls’ social behavior is determined by social norms, values, guidelines, up-bringing, and control. Violation or bias in the socialization of girls leads to the formation of deviant behavior. The analysis of the specific behaviors of girls of all ages on normative and deviant levels is given. In determining the manifestations of behavior, based on certain criteria, the consideration of the mechanisms of behavioral deviations is required according to the characteristics of young children, teenagers, and adolescent – the periods in child’s life as they are classified in the social pedagogy. The positive changes in individual indicators, criteria and as a whole - the level of formation of responsible attitude to social norms, the components of which are cognitive, emotional evaluative, and behavioral demonstrate the effectiveness of preventive work with girls. It was found that in the prevention of girls’ deviant behavior the functional capabilities of institutions, organizations, and services which are responsible for the prevention, are not fully captured. This is confirmed by the analysis of the social and psychological indicators and displays of various types of schoolgirls’ deviant behavior according to criterion of residence. The analysis of statistical data, concerning girls, living in different locations allows us to state, that there are no differences, that characterize the dependence of deviant behavior displays on health, life and values from the type locality. This is confirmed by the analysis of the social and psychological indicators and displays of various types of schoolgirls’ deviant behavior according to criterion of residence. Keywords: girls, psychological and pedagogical peculiarities, normative behavior, deviant behavior, young children, teenagers, adolescent. Introduction. Categorical analysis of the concept of deviant behaviour of girls of secondary schools demands review of compliance or non-compliance with social

492


norms, that describes girl’s social or antisocial responsibility. Also it requires learning differences between manifestations of deviations in behaviour of individuals of different sex and age-specific manifestation of normative and deviant behaviour among girls of primary school age, teen and young girls. So that we could soundly speak about gender socialization and identification of girls, must be analyzed characteristics of deviant behaviour, determinants of its forming, mechanisms of deformation of personal development and degree of social and educational neglect. Literature review. O. Kikinezhdi [O. Kikinezhdi, 2003] and B. Yavir-Iskra [B. Yavir-Iskra, 2005]. points out that masculinity becoming a characteristic feature not only of men but also of woman. There is weakening of stereotypes and displacement of gender roles happening in society [Kon, 2003]. On the other side, increase of strictness’ level from men’s side towards girls and woman could mean increase of feminity level among men. Girls are becoming more active, enterprising, aggressive and independent. However, manifestation of social activity does not always have a positive direction. Men’s psyche is more rational and able to switch from one person or event to another faster [Kornienko M.V., Romanyuk B.V., Melkin I.M., 2001]. Girls owe complex forms of self-consciousness earlier then boys [Kuznecova L.,1995]; girl’s reaction to frustration is more brutal and directed at reaching goal [Petrova T.V., 2007]. It is hard to understand inner world of woman within logic, it is too much tangled, capricious, complex; woman gives more advantage to ideas then concepts [Yavir I., 2005]. There are different approaches to the prevention of various types of behavioral deviations in foreign countries. Also there are approaches to improve the prevention of deviations by: 1) by amplifying a differentiated approach to girls based on their sociopsychological characteristics and the degree of socio-pedagogical neglect [Farrington D.P., 1994]; 2) the complex organization of prevention (with a help of families, law enforcement, social services, strengthening the interaction of various social institutions) [Melton G., 1995]; 3) consideration of social, socio-pedagogical conditions of prevention and the correlation of theory and practice [Bulter I., Gwenda R., 2007]; 4) taking into the type of behavioural deviations and state of psychological health; 5) the organization of the positive impact of the informal environment [Donnell S.O., 2007]; 6) the realization of group work; 7) amplification of the preventive work in the formal team [llomäki E., 2012].


493

The study of foreign experience of educational work with girls with normative and deviant behavior is an urgent problem while forming the system of social work in Ukraine. The situation is intensified with the change for the worse of criminal background in the youth surrounding. It prearranges the necessity of the search of ways and methods of juvenile delinquents’ upbringing in conformity with social-economic and spiritual development of the society on the whole. To reach the aim of article were used theoretical (analysis, summarizing, systematization) and empirical (observation, analysis of papers, questioning) methods. The aim of the study and research methods. The article aims to provide a comparative analysis of girl’s behavioural manifestations of various phases of social and educational neglect. Results. Girl’s behaviour deviations are often caused by hypertrophy of social demands in their consciousness and by ignoring gender stereotypes. Inability to adapt to social realities, to determinate positive ideals of gender and gender roles leads to deformation of gender identity. Behaviour can be identified as deviant when gender identity is misshapen. Regulation of gender behaviour is particularly tense in adolescence. Analysis of behavioural deviations made it possible to identify the distinctive features of such deviant manifestations among girls: lack of clear standards and attitudes of behaviour according to demands of gender socialization and identifications; irresponsible attitude to herself as a future women, mother; aggressiveness, hardheartedness, cruelty in relation to surroundings; illogicality in actions; psycho-emotional instability as individual quality; contradiction of world-view and attitudes; unawareness of their self-condition and well-being; breach of positive relationships with parents; deformation of relationships with surroundings and emotional estrangement; duration of the latent period of formation deviations. There are several characteristics that distinguishing girls from boys on normative and deviant behaviour levels. For this purpose we have analyzed the scientific papers on this issue, written both by Ukrainian [3; 5; 6] and foreign scholars [7; 8; 9; 11]. 1. Special features of girls’ normative behaviour, reasons of deviations in behaviour. Girls are more impulsive, they are characterized by active searching for new solutions, methods and ways. Also they are more ingenious. All of this makes girls’ deviations more various, sudden and unexpected. It is observed that girls are more emotional in perception of facts, events and occurrences. Sometimes it leads to

494


fussiness, ambiguity, unreliability, frequent change of solutions and hesitations in making decisions. In extreme conditions girls are less adaptive. Girls often characterized by subjective inner experience. They have more critical attitudes to realities of life, future and independent life. But girls are less confident in psychoemotional aspect, despite the fact girls want to look strong and independent. Searching for they are sometimes becoming a victim of negative addiction. Attitude to own appearance is one of the most important features of gender differences. The range of behavioural deviations in this aspect is really wide: refusal from food (anorexia), brutal deviations, criminal actions. Having compared Ukrainian research files to the similar done abroad, we found out that foreign researches put more emphasis on social work with children [Bultera I., Roberts G., 2007], individual work with families [Melton G., 2007], and the development of theoretical models of prevention [Donnell S., 2007]. 2. Features of the manifestations of deviant behavior of the girls. Under purely female specific features girls are more capable of flexibility, variability, polymodality in behavior. Modern society creates conditions for increased activity, aggressiveness, independence women, it provokes if not masculinity, then androgenetic in behavioral manifestations. Also gender personality differentiation implies taking into the fact that in the basis of deviant behavior of girls very often lies resentment, guilt. In many cases their deviant behavior based on unpleased feelings of security. The manifestation of aggression, anger, bullying, cynicism, cruelty takes place in cases when girls can't express a positive feminine trait. Girls with deviant behavior are characterized by the fact that they are mostly impatient, stubborn, self-centered, always strive to be the center of attention, but consider themselves as independent and communicative personalities. To achieve their goals they are using any means and are often the initiators of aggressive showdown. Offences are very often associated with immoral lifestyles; desires are focused on a “beautiful life”. Deviations in girls’ behaviour are presented by prevalence of spite, aggression, cruelty, willfulness in their nature. There is a tendency among girl to gain clearly «male» deviation subcultures that displayed in low cognitive activity, cynicism, apathy, hardheartedness in relationships with others.


495

For most girls with obvious negative behavioural deviations is usual: primitiveness of life goals; poverty of interest and hobbies; removal from the educational process; smoking, amoral lifestyle, criminal behaviour, alcoholism; focus on immediate pleasure; receiving desired items in acceptable and unacceptable forms. Responsibility, shyness, temperance, delicacy, empathy, aspiration for beauty and high spiritual ideals are absent. In connection with the manifestations of clearly feminine qualities girls are more labile and can easily adopt rules of social environment in which she is living. Gender approach analyses behavioural deviations of person from particular social environment. Girls have more hidden character of deviations and extreme manifestation of deviations. The result of the negative behaviour of girls is their approach to masculinity. Due to the comparison of manifestations of girls’ behavioral deviations in our country and abroad, the following peculiarities of the deviations were found out: the dynamics of deviations’ manifestation in puberty [Donnell S., 2007], polymorphism of deviations’ types among the minors [Kuznecova L., 1995], the impact of the variety of communication links in the young age [Petrova T., 2007], the role of prevention in the lives of girls with deviant behavior [Farrington D., 1994]. Conclusions. Thus, the age differentiations of pedagogical and psychological characteristics of girls with behavioural manifestations of deviance are characterized by a number of attributes. Highlighted are some of them: primary school age – lack of discipline, anger and aggression, reticence, stubbornness, resistance to positive influences; adolescence – conflict behavior, frequent symptoms, inadequate behavioral reactions, due to dissatisfaction with their appearance, uncertainty of self-esteem, presence of the complexes, extremes in behavior for exposure to emotional and psychological influence of various factors; youth age – disharmony of personality development through understating or overstating of self-esteem, deformation or absence of positive life values, low behavioral self-regulation as a consequence of the excessive desire of self-realization and to please the opposite sex. Thus, the problem of formation of behavioral deviancy in ontogenetically personal development was investigated. This gave the opportunity to identify specific characteristics that distinguish younger girls, teenage, and young girls from the boys, especially normative behaviour, preconditions and specificity of the manifestations of deviant behavior.

496


In the characterization of deviant behavior attracted the attention of explicit behavioral manifestations of deviant behavior and the invisible girls at risk, the characteristics of the manifestation among children of different age categories. References: 1. Kikinedgy O. (2003). Gender identity of youth as psychological and pedagogical problem, p. 7–11. 2. Kon I. (2003). Sexual culture of XXI century. Pedagogies, No 4, p. 3–15. 3. Kuznecova L. (1995). The education of girls, Education of schoolchildren, No 1, p. 27–28. 4. Kornienko M.V., Romanyuk B.V., Melkin I.M. (2001). The criminology course, Ukraine: Kyiv, p. 480. 5. Petrova T.V. (2007). The differential approach in the education of boys and girls of primary school age, Elementary school, No 8, p. 7–8. 6. Yavir I. (2005). Features of gender behavior of boys and girls depending on the way of socialization, Osvityanin, No 5, p. 18–21. 7. Donnell S.O. Development of conduct problems in girls: Testing the oretical models and examining the role of puberty. A Dissertation Submitted to the Graduate Faculty of the University of New Orleansin partial fulfillment of the requirements for the degree of…/ S. O’Donnell. – M.S. Acadia University, 2007 – 312 р. 8. Farrington D.P. Changes in Crime and Crime Prevention, Annual Review / D.P. Farrington, P.H. Wikstrom. – Oslo; Stockholm: Seandinavian University Press, 1994. – 197 p. 9. llomäki E. Conduct disorder among girls: violent behaviour, suicidality and comorbidity: а study of adolescent inpatientsin northern Finland / Essi llomäki. – University of Oulu, 2012. – 98 р. 10. Melton G. The Individual the Famile and Social Good: Persona Fuilfment in Times of Change. Current, Theory and Research in Motivation / G. Melton. – Nebraska: University of Nebraska, 1995. – 112 p. 11. Social Work with Children & Familys. Getsng into Practice. Ian Bulter and Gwenda Roberts. – London and Briston, Pennsylvania: Jessica Kingsley Publishers, 2007. – 287 p.

497


Inna Boyko, Odessa National Maritime Academy, Associate Professor, Candidate of Political Sciences, the Faculty of Maritime LAW & Management

Doctrinal Approaches to the Definition of Legal Validity Concept of International Judicial Institutions Decisions Abstract: This article covers the analysis of pluralism of doctrinal views on the legal validity of decisions of international judicial institutions. Keywords: types of international law sources, legal force of court decisions, stare decisis rule. Introduction. The modern international law science puts forward a number of topical theoretical problems on whose solution the effectiveness of international relations regulation depends. The definition of the term "source of international law", its classification and legal validity is a problem, within which scientists and practitioners are required to come to common understanding of the legal validity essence of decisions made by international judicial institutions. Methodology. The study is carried out with the use of integrative methodology: the views of the formal approach representatives are studied in conjunction with the philosophical and legal ideas. I.e. the positivist tradition, according to which today the sources of international law are classified into basic and optional (special) ones, is complemented by the natural and legal understanding of the source of international law. Jusnaturalism as a type of law understanding enables analysing both the form of existence and axiological content of IL source. In addition, this approach allows to define the place and role of the category "justice" as the basic category of modern international law, as well as to help to define the concepts of "source of international law" and "quasi-source of international law" [1]. The purpose of this article is to analyse the content of the main doctrinal approaches to the definition of the legal force of decisions made by international judicial institutions.

498


Research results. The term “sources” implies many different, sometimes conflicting meanings. For example, Herbert Briggs was pointing out that “the confusion of the term “sources” describes it as “the methods or procedures, by which international law is created” [2, p. 44]. George Schwarzenberger proposed “the term ‘law creating process’ for primary sources i.e. treaties, customs and general principles of law; and law determining agencies for ‘subsidiary means for determination of law’, i.e. judicial practice and doctrines” [3, p. 79]. Lassa Oppenheim was discussing its various meanings differentiates between formal and material sources: formal being the source from which the legal rule derived its legal validity; and material providing the substantive content of that rule, e.g. the formal source of custom might had its material source found in a treaty concluded [4]. J.W. Salmond also holded the same opinion [5]. Therefore, it can be said that “there are, in the context of International law, recognized and accepted methods, by which legal rules come into existence (formal sources), as well as several ways, in which the precise content of legal

rules can be identified

(material sources)” [5, p. 555]. According to Salmond, “a formal source is that from which a rule of law derives its force and validity. The material sources, on the other hand, are those from which is derived the matter and not the validity of the law. The material source supplies the substance of the rule to which the formal source gives the nature and the law” [Ibid]. An unavoidable degree of flexibility and overlap in the use of the with various meanings such as cause, basis and evidence are observed. Discussing the difference between basis of law (common consent of international community), causes of law (particular circumstances in the development of communities suggesting need for a rule of conduct), and sources of rules of law (the process, by which it first becomes identifiable as a rule of conduct with legal force and from which it derives its legal validity), Robert Jennings concludes that sources of the rules of law as distinct from the basis of law are as a whole related to the basis of the legal system [6, p. 23]. Article 59 of the Statute of the International Court of Justice provides that decisions of the courts have no binding force, except for the parties and in respect of the case concerned [7]. Contrary to the Common Law the doctrine of precedence does not exist in the international law, still we find that the Court itself in its decisions, the states in their disputes and legal writers in their scholarly works quote judgments of PCIJ and ICJ as those of an authority. Thus, even as a subsidiary source, judicial decisions are


499

important in the determination of the existence of legal rules and their content. A unanimous, or almost unanimous, decision plays an important role in the progressive development of law, e.g. the decisions and advisory opinions in the Reparation, Genocide, Fisheries cases have had decisive influence on general international law [8]. In national legal systems precedent constitutes the starting-point of judges' reasoning. Most of the time judges hew closely to the precedent for the purposes of legal certainty and for fear that their decisions might be challenged before higher instances. This practice translates into the stare decisis rule in Common Law, and into the concept of jurisprudence constante in Roman-German Law. In international law the stare decisis rule has been excluded since 1922, but permanent jurisdictions constantly refer to their previous decisions. Nonetheless, the former are still led to reassess their jurisprudence by various methods in order to take into consideration the evolutions of the law and of international society. Regional jurisdictions are more inclined to do so than the global ones. As for arbitral tribunals, they have recourse to legal precedents in a very variable manner according to the area: interstate relationships, international trade, investment or sport. Furthermore, the increase in the number of courts and arbitral institutions introduces the question whether precedents from one dispute settlement institution are relevant to the others. The question arises when two courts or tribunals apply the same national law or treaty and when they apply general international law. The challenge is to navigate between two risks: that of jurisprudential incoherence and that of government by judges. Legal precedent in international dispute settlement is neither to be worshipped nor ignored [9, pp. 21-23]. One of the dominant positions in the traditional version of international law is as follows: the International Court of Justice and other international courts are not entitled "to form customary law" [10, p. 183]. Mathias Herdegen s this position and believes that it can be complemented by the statement that "... international courts… only apply the existing law, but they should not shape it". At the same time Herdegen its that "decisions of international courts can be attributed to the parties to the dispute that have contractually subordinated themselves to a corresponding jurisdiction" [Ibid]. It should be noted that for Herdegen "... if the decisions of the International Court of Justice receive approval of the majority of states", then "a new norm of customary law can be formed" [Ibid]. By using this authoritative opinion as an example we stress the availability of the position of the international law specialists concerning the

500


role of international judicial institutions in the formation of common, and not of case law. In the legal literature of the post-Soviet space the content of Article 38 of the Statute of the International Court of Justice is often defined as an exhaustive list of sources of international law [see for example,11]. The situation today is quite different because of the proliferation of international courts and increasing institutionalization of arbitration. Globally, the International Court of Justice has found new life. Then came the International Tribunal for the Law of the Sea, international criminal courts, the Appellate Body of the World Trade Organization and many international istrative tribunals. At the regional level, the European Court of Justice and the European, Inter-American and African Human Rights Courts were created. The traditional forms of arbitration prospered, but new forms have emerged, with the Iran-US Claims Tribunal, the Court of Arbitration for Sport and the International Centre for Settlement of Investment Disputes (ICSID). This development has led to increased attention to the issue of precedent in both public and private international law. It became obvious that in these areas the use of precedent poses two problems: - as in domestic law, we must consider the methods followed by each of the judicial and arbitration bodies in the use of its own precedents; and - further, due to the proliferation of autonomous jurisdictions, it is also necessary to investigate the extent, to which each court or tribunal makes use of the precedent that other courts or tribunals create. A similar problem arises for arbitration institutions. In the first case, the legal certainty in a given field is in question. In the second, it is the coherence of international law in its entirety. We might associate positivism with the view that sources discourse could supplant other doctrines by mapping the interests of state authority. Maintaining the supplemental position of sources discourse (its dependence upon an authority apparatus articulated elsewhere) seems similar to avoiding the pitfalls of extreme positivism, which postulates an authority that it cannot ground. We might associate naturalism with the view that sources discourse could be consumed by doctrines of substance and process. Maintaining the independent position of sources discourse (its ability to validate other norms) seems similar to the dilemma of extreme naturalism that posits an order, to which it cannot give content. In this view, we would equate the struggle to


501

blend hard and soft rhetorics with the dilemma confronting a theory of international law, which is to be neither naturalist nor positivist [12, p. 82]. Judicial decisions are confronted in two different ways: they are either considered as subsidiary means for the determination of rules of law, an argument based on the ICJ Statute itself, or as having the potential to be elevated at the sphere of formal sources. This controversy is highly interconnected with and affected by both the force of precedent and the role of international judges as law-makers. It is claimed, on the one hand, that precedent does not exist in the international legal order, since judgments are binding only upon the parties to dispute; on the other hand, practice has shown that past cases are highly cited by both the Courts themselves and the international community, and they can have a multiple role to play. Consequently, it is thought, on the one hand, that judges only apply law and, on the other end of the scale, that they contribute to the promotion of law in generating or crystallizing custom, jus cogens norms and general principles. It is incontestable that International Courts have long contributed to the evolution of the international legal order and it is expected that they will continue to do so, a fact that foretells that controversy on the place judicial decisions should have is about to be continued and reinforced [13]. For a more precise clarification of the essence of the norms created by international judicial bodies, such norms need to be clearly separated from other rules of international law. Opponents of the recognition of the international judicial precedent as the source of law often distort its legal nature. Without denying the fact that the court in its decisions fixes new legal provisions, they either believe them to be customary norms, or associate with the doctrine. Indeed, Court has the right to apply customary norm in their proceedings and, therefore, they are reflected in its decisions. However, we cannot agree with the assertion that any norms of extra-contractual nature contained in the judicial decisions have the nature of customary law. This approach is not consistent with the concept of "custom", which is current in the international law. Acts constituting the practice that leads to the formation of customary law, according to of the International Court of Justice "should be such or be carried out in such a way as to serve as proof of the belief that the practice has become mandatory due to the existence of the rule of law. The need for such a belief, i.e. the existence of a subjective element, is defined by the concept of opinion juris sive necessitatis. States that are parties to the dispute should understand that they perform a legal duty. The frequency or even the customary nature of actions is insufficient by itself" [14]. The

502


Court’s influence on the custom formation process is that by using the custom in the dispute resolution the Court is only authoritatively confirms the fact of its existence while the judgment does not act as a source of customary law. Court cannot create a custom due to the peculiarities of its legal nature. This rule of conduct consists in the process of relationships between States and is recognized by them as legally binding. Court may not act as the discoverer of rules either as they have been created not by Court, but by other entities of law. On the contrary, the collective decision of judges and not the practice of states is the primary basis of an international judicial precedent. Therefore, the definition of custom stipulated in Article 38 of the Statute of the UN International Court of Justice cannot be applied to judicial decisions that contain provisions specifying a particular rule of international law or narrowing a gap in the law. Conclusion. Thus, some authors attribute the decisions ed by the international court to sources of law insofar as it derives from the provisions of the Statute. Other researchers representing the Soviet school of international law state that judicial decisions are not recognized as a source of law, i.e. such decisions are no more than the reference ones, general guidelines, and so they are called "evidence of customary rules existence", or "subsidiary means for the interpretation of rules". ers of the independent role of judicial decisions as source of international law with special legal nature argue that the analysis of rules fixed in the decisions of international judicial bodies enables highlighting the features of case documents. Rules of law in the international law are always used in the development of any of existing rules: contractual, conventional or peremptory norms. This implies that rules of precedence in relation to the above-mentioned international legal rules act as derivatives. This feature is reflected in the fact that their action is directly connected with the action of "primary" rules. Therefore, any change or cancellation of, for example, certain provisions of an agreement, based on which a precedent has been established, entails the termination of such rule of precedence. The precedent may only be applied to the states, which are bound by the "basic" rule. The court that has created the precedent can cancel it or change as "outdated", i.e. inconsistent with the new life conditions of society. References: 1. Brownlie I. Principles of Public International Law / Ian Brownlie. –7th ed. – Oxford; New York: Oxford University Press, 2008. – 784 p.; Cassese A. International Law


503

/ Antonio Cassese. – 2nd ed. – Oxford; New York: Oxford University Press, 2005. – 558 p.; Degan V. D. Sources of international law / V. D. Degan. – The Hague: Kluwer Law International, 1997. – 564 p.; Lauterpacht H. International Law. Collected Papers / Hersch Lauterpacht; systematically arranged and edited by E. Lauterpacht, Q.C. – Cambridge: Cambridge University Press, 1970 [The digital print version of 2009]. – 539 p.; Mendelson M. The International Court of Justice and the sources of international law / Maurice Mendelson // Fifty years of the International Court of Justice: essays in honour of Sir Robert Jennings / ed. by Vaughan Lowe and Malgosia Fitzmaurice. — Cambrige: Cambridge University Press, 1996 [Digital printed version 2008]. — P. 63-89. 2. The Law of Nations: Cases, Documents, and Notes [ Second Edition ]. – Briggs, Herbert W. [Ed.] Published by Appleton-Century-Crofts, Inc, New York, 1952.– 1108 p. 3. George Schwarzenberger. The dynamics of international law.– Paperback: Professional Books, 1976. – 139 p. 4. Oppenheim L. Lectures on Diplomacy as Part of International Law. Lecture 3. Electronic resource // http://www.slideshare.net/Kingnabalu./lecture-3-sources-of-international-law. 5. Salmond J. W. Jurisprudence.Appendix VIi Salmond J. W. Jurisprudence, 7th ed., 1924) // Frame A. Salmond: Southern Jurist. – Victoria University Press, 1995. – 287 p. 6. Sir Robert Jennings, Sir Watts Arthur. Oppenheim’s International Law. – Longman, 1996. – 1333 p. 7. Statute of the International Court of Justice // Electronic resource: ООН http: //www.icj-cij.org/; The Statute of the International Court of Justice. A Commentary [Zimmermann A., Tomuschat C., Oellers-Frahm K. other] / ed. by A. Zimmermann, C. Tomuschat, K. Oellers-Frahm. – Oxford; New York: Oxford University Press, 2006. – 1664 p. 8. Malcolm N. Shaw. International Law. 6-th edition, 2008. – 1710 p. (P. 110); Reparations for Injuries Suffered in the Service of the United Nations Case, (1949) ICJ Rep. 174, cited by Hamid A.G. Sources of International Law: A Re-Evaluation. – P. 18; Reservations to the Genocide Convention Case, (1951) ICJ Rep. 15, cited by Hamid A.G. Sources of International Law: A Re-Evaluation; Anglo-Norwegian Fisheries Case, (1951) ICJ Rep. 116, cited by Hamid, Sources Of International

504


Law: A Re-Evaluation // IIUM Law Journal. – Vol. 11, №. 2 (2003). – P. 203-240 // Electronic resource http://www.antiessays.com/free-essays/Sources-Of-International-Law-141967.html. 9. Gilbert Guillaume. The Use of Precedent by International Judges and Arbitrators // Oxford Journals Law & Social Sciences Jnl of Int. Dispute Settlement Volume 2, Issue 1. – P. 5-23. 10. Гердеґен М. Міжнародне право / Пер. з нім. – К.: «К.І.С.», 2011. – 516 с. 11. Тункин Г.И. Курс международного права. В 7 т. т.1 – М.: 1989. – С. 183; Международное право. Под ред. Ю.М. Колосова и В.И. Кузнецова. Учебник для вузов. - М.: Дипломатическое академия МИД РФ и МГИМО МИД РФ, 1994. – С. 194; Международное право / Отв. ред. Ю.М. Колосов, Э.С. Кривчикова. М.: Международные отношения, МГИМО МИД РФ., 2005. – С. 176. 12. David Kennedy. The Sources of International Law // American University International Law Review. Volume 2, issue 1, 1987. – P. 82 // Electronic resource http://www.law.harvard.edu/faculty/dkennedy./publications/sources.pdf. 13. Evangelia Linaki. Judicial Decisions. What kind of Sources of International Law // Electronic resource https://www.academia.edu/6421144.Judicial_DecisionsWhat _kind_of_Source_of_International_Law. 14. Lauterpacht H. The Development of International Law by the International Court / Hersch Lauterpacht. – Cambridge: Cambridge University Press, 2011. — 430 p.


505

Semenets-Orlova Inna Andriivna, National Academy for Public istration under the President of Ukraine, Doctoral Candidate of Education Management Department

The economic mechanism of public istration of educational changes Abstract: The article determines a concept of an economic mechanism of public istration of educational changes and indicates peculiarities of normative and legal of its effectiveness. The author analyzes the unstable projective background of the educational changes in contemporary Ukraine. Keywords: educational subvention, cost estimate, economic mechanism of public istration of educational changes. Formulation of a scientific issue and its importance. Reduction of resources directed towards financing education, rapid wearing down of the material and equipment basis of educational institutions, decline in status of teachers and scientific and pedagogical staff are inherent to system processes, which occur in the educational field of Ukraine. These processes contradict increase of a number of tasks, which are set by a government, increase of amounts of educational programs and duration of the educational activity, and stable social demand for improvement of quality and enhancement of competitiveness of the domestic education. Development of an issue of implementation of educational changes under deficit of financial and material resources is important for the general theory of educational changes as well as for a particular situation (in the Ukrainian context, in the process of development of a new frame law “On Education”). Analysis of researches of this problem. The issue of financial and material and equipment of an educational field has been subject to research of numerous foreign (M. Barber, L. Darling-Hammond, M. Fullan, J. Goodlad, A. Lieberman, S. Sarason) and domestic (V. Hromovyi, S. Kalashnikova, V. Kremen, S. Nikolaienko, V. Luhovyi, S. Krysiuk) scholars. Their scientific papers focus on general processual peculiarities of an educational change. Another group of scientists (L. Parashchenko,

506


N. Protasova) has researched an issue of conceptualization of the economic mechanism of public istration of education, particularly, development of education. Due to challenges, which threat modern Ukraine under conditions of the protracted social and economic crisis, a matter of innovative fulfillment of education is of considerable importance. Solution of this matter consists in search of methodology for determination, usage, and diversification of sources of financing educational changes. To attain this goal, there is a need to understand specificity and tendencies of functioning of the economic mechanism for public istration of educational changes. A purpose and aims of the article. A purpose of the article is to analyze the economic mechanism of public istration of educational changes. To achieve this purpose, the author will solve the following problems: consideration of instrumental peculiarities; examine the Ukrainian context of functionality of the economic mechanism for istration of changes in education. Presentation of the main material and substantiation of received research results. A public istration mechanism is a functional sub-system of public istration supplemented by specific methods and organizational functionality in each particular case of solution of social life problems. The economic mechanism of public istration influences factors and creates conditions, under which actions of economic entities will cost more expensively or cheaply. Except the economic one, there are istrative and information and psychological mechanisms within the system of public istration of education. L. Pashchenko points out that economic and information and psychological mechanisms are applied covertly because of centralization of istration and absence of communications between levels of the system [1, р. 255]. Educational changes are non-linear processes of transformations, which express dynamics of progressive transformations in education being distinct in the scale, the sense, quality, and durability of progressive transformations in the world. Educational changes include concepts of an educational novelty, an innovation, a reform, development, and various combinations of them. Public istration of educational changes is an independent part of a general process of public istration, which encomes purposeful producing, approval, and implementation of organizational, regulative, coordinative, controlling, and motivating influences aimed at renovation, innovative fulfillment, and modernization or large-scale reformation of education. Public authorities for istration of educational changes in Ukraine comprise the following


507

entities: the Verkhovna Rada, the President, the Cabinet of Ministers of Ukraine (a higher level); the Ministry of Education and Science of Ukraine, other authorities participating in formation of a governmental educational policy (a central level); local authorities, local self-government bodies (a local level). The educational field activity, including a process of its development, is regulated by the Constitution of Ukraine (1996), the Law of Ukraine “On Education” (1991), “On Professional and Technical Education” (1998), “On General Secondary Education” (1999), “On Preschool Education” (2001), and “On Higher Education” (2014). The lawmaking activity concerning development of a new progressive frame law “On Education” has been occurring in Ukraine since the end of 2013. This activity should initiate renovation of state norms of the interaction at different levels of education. The main novelty of a project of the Law “On Education” is implementation of professional high school through transformation of 11-year education into 12-year education (5 years (elementary school) + 4 years (middle school) + 3 years (high school) in order to unburden an educational program and to put into practice certification of teachers aimed at encouragement of their professional self-improvement. The institution of teacher certification proposed by legislators hardly differs from the previous post-soviet procedure of pedagogue attestation and does not fix a right of a teacher to an individual educational trajectory. On of absence of an appropriate information and explaining campaign and regular communications with a society on the part of the Ministry of Education and Science, only 30% of parents has understood advantages of 12-year school and ed this change. Analyzing the current situation in the field, the author may predict that producing a consensus solution regarding the final project of the frame educational law will take considerable time. In addition, all the stakeholders should be oriented towards achievement of this consensus. Thus, the author should analyze norms of the current law. An economic mechanism of education is, primarily, a set of rules regarding division of society’s resources in favor of education. A financial mechanism of public istration is aimed at improvement of a system of financing and material and equipment of education [1, р. 281]. A financial mechanism of public istration of educational changes is a functional component of the former. A function of providing quality of education initiates specific mechanisms of public istration (for instance, public attestation). A function of development and providing competitiveness

508


hardly possesses mechanisms of public istration. Thus, to manage tasks of innovative fulfillment of education, the government frequently uses mechanisms for istration of a regime of functioning of an educational system. These mechanisms are not able to create conditions for implementation of full-fledged progressive educational changes. Ukraine provides accessible and free education at public and local educational institutions and development of all the levels of education (Article 53 of the Constitution of Ukraine). According to the Law of Ukraine “On Education”, a government provides budget assignations for education, which for at least 10% of the national income (approximately equals 8% of the GDP). However, since 1991 the government has not been adhering to this norm, even in a period of economic stability (the greatest figure in 2010 ed for 7.4%). It is worth mentioning that the Final Provisions of the current Budget Code of Ukraine enables the government to exercise a good few of norms of the educational legislation in a case of a sufficient amount of resources. Thus, the author agrees with L. Parashchenko concerning urgency of solution of a problem related to determination of a degree of responsibility of the state authorities for observance of amounts of financing education. The main problems of economic of the Ukrainian educational field are: a) significant unbalance of financing different levels of education (a too large share of assignations for the higher education (31%) and insufficient financing the secondary education (41.5%, at an average world rate of 75%); b) a small amount of pupils in a class (18 pupils, at an average rate in the G-20 countries of 27 pupils); c) a low index of a number of pupils per teacher (8 pupils, at an average rate in Europe of 17 pupils). During the independence years, a number of pupils in Ukraine reduced nearly twice and a number of teachers reduced only by 13%. Such a situation leads to disproportion: the government allocates 7 thousands of hryvna per pupil in densely populated cities (a class contains 35 pupils) and 19 thousands of hryvna per pupil in rural areas (a class contains 5 pupils). Recently, the government and the society has reached consensus regarding necessity of functioning of the elementary school in rural territories regardless of figures of a number of pupils in a class. In a case of an insufficient number of pupils in a class, a problem of teaching pupils of the middle and high school should be solved in accordance to capacities of local budgets (by amalgamation of schools and the solution of a problem related to transportation of pupils or distance education).


509

For a long period, Ukrainian schools as subjects of local ownership were financed by local budgets. Factually, not every local budget, which was pumped up owing to the individual income tax, had a sufficient amount of funds for financing schools at its disposal. At the same time, governmental assignments were not received on time. In order to provide equal financing schools regardless of a region, since 01.01.2015 the government has been subsidizing current expenditures of schools by central budget funds. Nevertheless, there are no guarantees of an amount of this subsidy in the legislation now [2]. Responsibility for coverage of capital expenses of schools was handed over to local authorities. The Ukrainian legislation determines that a cost estimate of an educational institution must include expenditures for educational institution development. Factually, an absolute majority of school cost estimates is deficient and these estimates finance only so-called “protected items”, i.e. staff salary, payments for local utilities. Funds for school development or for current needs (medicines, payments for communication services, expendables, etc.) are not usually allocated. Under conditions of resource scarcity, education authorities significantly edit cost estimate projects in accordance to available recourses. As a result, principals should not only look for sponsorships, but also form underground economy of institutions. Since 2000, the government has been including the special funds of school cost estimates in the single state treasury system. Not a school, but a district education authority is an of these funds. Since a school is not de facto a legal entity, a direction of usage of earned funds depends on a will of a governmental official. Such a situation does not motivate innovations at schools. A functional component of the economic mechanism of public istration of educational changes at the secondary school level consists in state of development of innovators among pedagogues, performing the experimental activity at schools, and extension of opportunities for self-education of teachers. In the nearest future, the normative and cost-based financing education according to an “allowance” principle will persist. In a case of enacting the progressive law “On Education”, there can be gradual transition to allocation and usage of funds, which are oriented towards educational goals and expected results. Stabilization of the educational policy, determination of priorities for medium-term prospects, formulation of an expenditure strategy, taking notice of real financial needs, and decentralization of istration will foster the mentioned process.

510


Conclusions and prospects of further researches. Governmental financing education is a social priority in the developed world and it tends to grow faster than state budgets. Strategical priorities of a country in the educational field and available resources should be coordinated. There will be more prospects for implementation of an educational change if sources of needed resources are transparent, open, clear, and strictly determined for everyone. Under conditions of the unstable projective background of educational changes, the government should strictly determine economic mechanisms for istration of these changes and provide guarantees concerning impossibility of unpredictable reduction of declared expenditures. If there is no such an opportunity for the government, complex educational changes should be postponed until finding required resources. Under conditions of changeable economic development in Ukraine, the declared dependence of budgetary assignments for education and, particularly, for education development on a rate of the GDP negatively influences the educational field. As a result, the field depends on political conjuncture and other factors being beyond the education field scope. These events considerably restrain potential and stable capacities to change, which are products of evolution of the very educational system. The frame law defines the education as a major national priority (upon the pattern of the Code of Education of ) regardless of a rate of the GDP, which will be invested in the field. No doubt, an issue of education is a matter of safety for contemporary postrevolutionary Ukraine. Therefore, there is a need of operative recognition of budgetary assignments for education as a so-called “protected item” of the state budget. Cost estimates of educational institutions should contain at least minimal expenditures for development and its future growth prospects. Taking into increasing significance of educational changes and their continuous character, the government should declare a requirement of “providing continuous innovative development of education” as a principle of the state policy in the educational field. The author understands that it is difficult to discern funds spent for general educational needs from those spent for educational changes. To develop skills of coping with educational changes, at least small-scale changes should occur (improvement of new methodical instruments, technologies, and managerial approaches). Thus, responsibility of the state education authorities (at each level) for of educational changes should be clearly determined in the legislation. The legislation should also determine sanctions for non-compliance with the law.


511

References: 1. Parashchenko L. Public istration of secondary education development in Ukraine: methodologies, strategies, mechanisms [Державне управління розвитком загальної середньої освіти в Україні] / L. Parashchenko. ― Kyiv: Master Books, 2011. ― 536 p. 2. Verkhovna Rada of Ukraine (Education Legislation) [Internet Resources]. ― Mode to access: www.rada.gov.ua.

512


Bondarenko Irina, Department of Journalism of Zaporizhzhya National University, Ph.D., Principal Lecturer

Ethical Category of Honor, Dignity аnd Professional Standards of Ukrainian Journalist Abstract: The article deals with the specifics of Ukrainian journalist professional standards regarding ethical categories of honor and dignity. It also analyzes the legal rules, which govern the professional activities of media workers. Ukrainian journalism self-regulation practice is considered. Keywords: dignity, business reputation, discrimination, ethics, morality, professional standards, honor. Бондаренко Ірина, Запорізький національний універистет, доцент, к. філол. н., факультет журналістики

Морально-етичні категорії честі й гідності та професійні стандарти українського журналіста Анотація: У статті досліджується специфіка професійних стандартів українського журналіста відносно морально-етичних категорій честі та гідності. Аналізуються правові норми, що регулюють професійну діяльність працівників ЗМІ. Розглядається українська практика саморегулювання журналістської діяльності Ключові слова: гідність, ділова репутація, дискримінація, етика, мораль, професійні стандарти, честь. Журналіст у процесі діяльності повсякчас аналізує дійсність, оцінює поведінку окремих персон, реагує на різноманітні суспільні виклики. Це неодмінні


513

складові його професійного буття. Дуже часто журналістські оцінки та реакції викликають соціальні збурення, стають потужними резонаторами громадської думки. Саме тому журналістська спільнота виробила чіткі професійні стандарти, дотримання яких автоматично налагоджує процес взаємодії мас-медіа з аудиторією. Відповідальність та підзвітність журналістів реалізовується шляхом кодифікації етичних стандартів професії. Наразі в Україні діють два кодекси – Кодекс етики українського журналіста, ухвалений на з’їзді журналістів-підписантів кодексу (квітень 2004 року) та Кодекс професійної етики українського журналіста, затверджений на Х з’їзді Національної спілки журналістів України (квітень 2002 року). Та попри функціонування кодексів журналістської етики, численних нормативно-правових актів у галузі інформаційної діяльності, спроб створення наглядових рад за дотриманням норм журналістської праці, питання духовно-морального статусу й сутності української журналістики є вкрай болючими та невирішеними. Найбільша зона конфлікту зосереджена у площині приниження працівниками ЗМІ честі та гідності особи, дискримінації окремих категорій людей, втручанні у приватне життя. Дотепер в Україні не вироблено чітких правових критеріїв встановлення факту моральної шкоди від поширення мас-медіа інформації про особу. Уже перші професійні етичні кодекси містили норму щодо невтручання журналістів у приватне життя осіб та недопустимості їх дискримінації. Сьогодні вона стала обов’язковою позицією кожного міжнародного, національного, корпоративного кодифікаційного документу журналістської етики. Так, у Кодексі журналістської етики українського журналіста зазначено: “Журналіст повинен уникати у своїх публікаціях та передачах образ з приводу національних, расових, етичних та релігійних поглядів і почуттів людей, протидіяти екстремізму та обмеженню громадянських прав за будь-якими ознаками. Він утримується від натяків або коментарів, що стосуються фізичних недоліків чи хвороб людини, зобов'язаний уникати вживання образливих висловів, ненормативної лексики”. Ця ж позиція стала нормативною і в Кодексі етики українського журналіста: “Ніхто не може бути дискримінований через свою стать, мову, расу, релігію, національне, регіональне чи соціальне походження або політичні уподобання. Вказувати на відповідні ознаки особи (групи людей) слід лише у випадках, коли ця інформація є неодмінною складовою матеріалу”.

514


Філософська основа зазначених професійних приписів базується на важливих етичних категоріях честі та гідності, що передають моральні характеристики та оцінки людини. Ці концепти займають особливе місце у структурі моральної свідомості, оскільки зачіпають глибинність внутрішнього світу людини, виступають стрижнем моральної культури особистості. Поняття гідності є вираженням уявлення суспільства про цінність кожної людини як унікальної індивідуальності та позначає ставлення людини до себе самої. Усвідомлення власної гідності – це форма самосвідомості й самоконтролю особи, яка вимагає поваги до себе з боку інших людей, визнання відповідних прав та можливостей, але, водночас, ставить високі вимоги до неї. Отже, у почутті гідності акумульована самоповага особистості, недопустимість посягань на її неповторність та свободу. Право на гідність є невід’ємним правом кожної людини, затверджене у більшості міжнародних документів. Так, Загальна декларація прав людини, прийнята Генеральною Асамблеєю ООН, починається символічними словами: “…визнання гідності властиве всім членам людської сім’ї, воно є рівним та невід’ємним правом кожної людини, основою свободи, справедливості та загального миру…Усі люди народжуються вільними і рівними у своїй гідності та правах” [1]. Співвідносною до категорії гідності виступає етична категорія честі. Поняття честі передбачає визнання гідності людини, оцінка індивіда з точки зору моральних норм певної соціальної групи або суспільства загалом. Честь – це почуття свого соціального достоїнства, своєї особливої соціальної цінності у зв’язку зі статусом, професіоналізмом, майстерністю. Якщо феномен гідності базується на принципі рівності всіх людей, поняття честі оцінює їх диференційовано. Гідність вказує на прояви в людині загальнолюдських характеристик (шляхетності, порядності, чесності, скромності), честь постає виключно “моєю”, а не колективною (хоча уявлення про неї складаються у колективному співжитті). Слід зазначити, в українській судовій практиці у справах про захист гідності та честі важливе місце займає поняття “ділової репутації” фізичної та юридичної особи. Законодавство диференціює ці близькі за змістом категорії так: “під гідністю слід розуміти визнання цінності кожної фізичної особи як унікальної біопсихосоціальної цінності, з честю пов’язується позитивна соціальна оцінка особи в очах оточуючих, яка ґрунтується на відповідності її діянь (поведінки) загальноприйнятим уявленням про добро і зло, а під діловою репутацією фізичної особи розуміється набута особою суспільна оцінка її ділових і професійних якостей при


515

виконанні нею трудових, службових, громадських чи інших обов'язків. Під діловою репутацією юридичної особи, у тому числі підприємницьких товариств, фізичних осіб – підприємців, адвокатів, нотаріусів та інших осіб, розуміється оцінка їх підприємницької, громадської, професійної чи іншої діяльності, яку здійснює така особа як учасник суспільних відносин” [2]. Специфіка честі та гідності як етичних категорій полягає у її імперативнооцінній природі. Тому кожен журналіст у своїй творчій діяльності постійно користується належним йому професійним правом оцінювати, характеризувати вади або чесноти певної людини. Висока моральна культура професіонала не дозволить йому звести цю оцінку до принизливої та нівелюючої. Слід звернути увагу на те, що у законодавстві України функціонує юридична норма щодо звільнення від відповідальності журналіста за висловлення оціночних суджень. ЗУ “Про інформацію” (ст. 30) як оціночні кваліфікує висловлювання (за винятком наклепу), які не містять фактичних даних, критика, оцінка дій, а також висловлювання, що не можуть бути витлумачені як такі, що містять фактичні дані, зокрема з огляду на характер використання мовностилістичних засобів (вживання гіпербол, алегорій, сатири). При цьому оціночні судження не підлягають спростуванню та доведенню їх правдивості. Якщо суб’єктивну думку висловлено в брутальній, принизливій чи непристойній формі, що принижує гідність, честь чи ділову репутацію, на особу, яка таким чином та у такий спосіб висловила думку або оцінку, може бути покладено обов'язок відшкодувати завдану моральну шкоду. На жаль, інформаційний простір України перенасичений матеріалами, у яких принижується честь та гідність людини. Контент електронних ЗМІ формується за рахунок рейтингових творів, що пропагують культ насильства та жорстокості, у яких грубо порушуються права та свободи людини. Звичайно, це йде в розріз з інформаційним законодавством, це дисонує із засадами суспільної моралі українського народу. Регуляторні органи державної влади у сфері ЗМІ чомусь не контролюють ситуацію системного недотримання мас-медіа нормативних актів. Хоча Україна мала досвід діяльності Національної експертної комісії з питань захисту суспільної моралі (2003-2014 рр.), яка навіть виробила чіткі критерії віднесення друкованої, аудіовізуальної, електронної та іншої продукції, що пропагує національну та релігійну ворожнечу, неповагу до національних і релігійних

516


святинь та ображає національну гідність. Та це не врятувало Україну від соціальних протистоянь, не вплинуло на професійні стандарти журналістики. В Україні конфліктні ситуації етичного та професійного характеру розглядає Комісія з журналістської етики, яка є корпоративним інститутом громадянського суспільства. Це перша у вітчизняній журналістиці несудова практика вирішення спорів між ЗМІ та громадськістю. Діяльність Комісії спрямована на досягнення формування культури професійної та чесної журналістики, встановлення конструктивного діалогу між учасниками конфлікту на умовах рівноправ’я сторін. У 2012 році (чи не вперше в історії української журналістики) Комісія з журналістської етики оголосила громадський осуд журналістці Л.В. Дорофєєвій та редакції газети “Юридичний вісник України” з приводу публікації статті під назвою “Ахтунг! Німці знову в Хотянівці!”. У цьому матеріалі журналістка гостро критикує подружжя Ярмоленко-Вайц, яке, на її думку, незаконно здійснює підприємницьку діяльність з продажу будматеріалів. У статті журналістка неодноразово наголошувала на національній приналежності підприємців, використовуючи слова “німці”, “неонімці”, “німкувате підприємницьке подружжя”. При цьому авторка проводила чітку паралель між діяльністю подружжя Ярмоленко-Вайц та злочинами нацистських окупантів у роки війни. Комісія з журналістської етики розцінила намагання авторки використати національну приналежність громадян для створення їх негативної характеристики як порушення вимоги п. 15 Кодексу етики українського журналіста. Безумовно, така практика Комісії з журналістської етики є важливою, вона створює прецедент корпоративного осуду на конкретне порушення журналістом професійних стандартів. Журналістам у подальшій професійній практиці важливо усвідомити те, що поняття гідності, честі чи ділової репутації – це не лише морально-етичні категорії, а й одночасно особисті немайнові права особи, яким закон надає значення самостійних об’єктів судового захисту. При розгляді справ зазначеної категорії суди беруть до уваги юридичний склад правопорушення – сукупність таких обставин: а) поширення інформації, тобто доведення її до відома хоча б одній особі у будь-який спосіб; б) поширена інформація стосується певної фізичної чи юридичної особи, тобто позивача; в) поширення недостовірної інформації, тобто такої, яка не відповідає дійсності; г) поширення інформації, що порушує особисті не-


517

майнові права, тобто або завдає шкоди відповідним особистим немайновим благам, або перешкоджає особі повно і своєчасно здійснювати своє особисте немайнове право. Досить суперечливими й неоднозначними позиціями українського права є визначення понять “недостовірна” та “негативна” інформації. Фахівці у галузі медіаправа наголошують, що їх потрактування значно обмежує свободу вираження поглядів працівників ЗМІ. Так, недостовірною вважається інформація, яка не відповідає дійсності або викладена неправдиво, тобто містить відомості про події та явища яких не існувало взагалі або які існували, але відомості про них не відповідають дійсності (неповні або перекручені). Згідно з частиною третьою статті 277 Цивільного Кодексу, негативна інформація, поширена про особу, вважається недостовірною, якщо особа, яка її поширила, не доведе протилежного (презумпція добропорядності). Негативною слід вважати інформацію, у якій стверджується про порушення особою, зокрема, норм чинного законодавства, вчинення будьяких інших дій (наприклад, порушення принципів моралі, загальновизнаних правил співжиття, неетична поведінка в особистому, суспільному чи політичному житті тощо) і яка, на думку позивача, порушує його право на повагу до гідності, честі чи ділової репутації. Вирішуючи питання про визнання поширеної інформації недостовірною, суди визначають характер такої інформації та з’ясовують, чи є вона фактичним твердженням, чи оціночним судженням. Отже, норми українського права щодо захисту честі, гідності, ділової репутації юридичних та фізичних осіб є недосконалими, судовий розгляд таких справ часто є упередженим. Це є вагомою підставою для формування корпоративних стандартів та моральної самоорганізації кожного журналіста. Список літератури: 1. Загальна декларація прав людини ООН від 10 грудня 1948 р. [Електронний ресурс]. – Режим доступу: http://zakon2.rada.gov.ua/laws/show/995_015. 2. Про судову практику у справах про захист гідності та честі фізичної особи, а також ділової репутації фізичної та юридичної особи [Електронний ресурс]: постанова Верховного Суду України від 27 лютого 2009 р. № 1. – Режим доступу: http://zakon3.rada.gov.ua/laws/show/v_001700-09.

518


Iryna Pogorska, Kyiv National Taras Shevchenko University, Doctor of Political Sciences, Senior Researcher, the Institute of International Relations

Strategic сulture: specificities of discourse about the concept efficiency in analyzing the international political Abstract: This article is devoted to specificities of scientific discourse about analytical efficiency of the concept of strategic culture in the context of the development contemporary international political studies. Keywords: strategic culture, concept USA, international political studies. Ірина Погорська, Київський національний університет імені Тараса Шевченка, доктор політичних наук, старший науковий співробітник, Інститут міжнародних відносин

Стратегічна культура: особливості дискурсу щодо ефективності концепту у міжнародно-політичному аналізуванні Анотація: Ця стаття присвячена особливостям наукового дискурсу щодо аналітичної ефективності концепту стратегічної культури в контексті розвитку сучасних міжнародно-політичних досліджень. Ключові слова: стратегічна культура, концепт, міжнародно-політичні дослідження.


519

Стратегічна культура відноситься до ключових макростратегічних понять сучасного міжнародно-політичного розвитку. Основний зміст стратегічної поведінки суспільства визначається державними особами, що приймають рішення, і, відповідно, встановлюють довгострокові державні стратегічні орієнтації. З початком так званого «культурного повороту» в теорії міжнародних відносин концепція стратегічної культури викликала багато уваги фахівців. Базове розуміння, до якого призводить стратегічно-культурний аналіз, є те, що традиційні раціоналістичні теоретичні моделі стратегічного прийняття рішень затінювали культурні відмінності між державами. Прихильники концепту, як правило, стверджують, що традиційні, універсально застосовні теорії МВ є аналітично неточними, оскільки в їх прагненні до матеріально-раціональної скупості вони опускають важливу змінну - міждержавні культурні відмінності, які також обов’язково мають бути враховані. Тим не менш, стратегічна культура досі концептуально не виглядає досконало, ускладнюючи завдання пояснення окремих випадки аберантної стратегічної поведінки акторів. Крім того, багато моделей не дозволяють змін щодо стратегічній політиці в середньостроковій і довгостроковій перспективі, пропонуючи занадто багато стратегічно-культурної спадкоємності. Це, у свою чергу, ускладнює прогнозування варіативності дії актора на міжнародній арені. Поняття стратегічної культури включає в себе два складових елементи: культуру і стратегію, що визначає водночас його комплементарний зміст та варіативність тлумачень. Ідея впливу культури на національну стратегію присутня у багатьох дослідників з часів Фукідіда, що бачили у веденні війни змагання не лише фізичних, але й моральних сил, а метою стратегії вважали моральне знищення супротивника. Поступово культура, окрім описової, виконувати також епістемологічну функцію, дозволяючи виявити найбільш важливі риси в пізнанні колективності. Такий підхід до бачення історичної еволюції став особливо популярним у першій половині ХХ ст. саме в США. Попри те, що загальноприйнятого визначення культури ще не існувало, під впливом дискусії в академічному науковому середовищі сформувалися такі субдисципліни, як інтелектуальна історія та етнокультурні дослідження. Згодом завдяки ідеям відомого фахівця з даної проблематики К. Гірца, що опублікував у 1973 році книгу «Інтерпретація культур», з’явилася можливість взяти участь в науковому дискурсі. К. Гірц визначив культуру як історично трансльований паттерн смислів, втілених у символах, системі

520


успадкованих концепцій, виражених у символічній формі засобами, що використовуються людьми для комунікації, які увічнюють і розвивають знання і ставлення до життя. Під впливом його розробок культура почала розглядатися як соціально встановлені структури сенсу людської діяльності, система символів, за допомогою яких соціальна група транслює знання через час і простір, або, інакше, семіотичний вимір соціальних практик [1]. Тим самим, науковцями був запропонований інтерпретативний підхід до вивчення культури, що передбачає включення елементів структуралізму, герменевтики, соціології, філософії. Інша складова концепту «стратегічної культури» - стратегія, передбачає не стільки теоретичні міркування, скільки раціональний зв'язок між цілями і засобами. Зокрема, Дж.Л. Гаддіс розуміє стратегією як процес, за допомогою якого цілі зв'язуються із засобами, наміри зі здібностями, завдання з ресурсами [2]. Діяти стратегічно тут означає вибудувати кореляцію між цілями і ресурсами. Зазвичай стратегія розробляється на тривалий період часу, звідси й особливий тип мислення - стратегічний, що передбачає концептуальне, системно-орієнтоване спрямування. За оцінкою Е. Голдман, процес стратегічного мислення передбачає чотири види постійної діяльності: сканування дійсності, запитування, концептуалізацію і тестування [3]. Особливе значення надається стратегічному плануванню, бо в умовах турбулентності і швидких дискретних змін, значення стратегії для оцінки загроз та можливостей і розробки «відповідей» на «виклики», що допускають подальший рух, тільки зростатиме. Таким чином, два концепти – «стратегія» і «культура», формували нове комплементарне поняття. У західному академічному світі автором самого терміну «стратегічна культура» вважається американський міжнародник Дж. Снайдер, що вперше вжив це поняття в кінці 1970-х років, аналізуючи американську і радянську ядерні доктрини. На думку дослідника, еліти артикулюють унікальну стратегічну культуру, що представляє собою більш широкий зріз громадської думки, соціалізованої у певному типі стратегічного мислення. Результатом цього процесу й стає «сукупність переконань, підходів, паттернів поведінки щодо ядерної стратегії, яка досягає статусу полуавтоматизма, що перетворює їх швидше в «культуру», аніж в політику» [4]. Інший засновник даного дослідницького підходу К. Грей визначив стратегічну культуру як таку, що «відноситься до типу мислення і дій щодо сили, які


521

випливають з перцепції національного історичного досвіду та, виходячи з необхідності відповідальної поведінки в національному стилі, а також з громадянської культури та способу буття» [5]. Відомий американський фахівець з даної проблематики Алістер Джонсон, аналізуючи роль та ефективність військової сили в міждержавних політичних справах зазначив, що стратегічна культура є інтегрованою системою символів (тобто, причинно-наслідкових аксіом), яка слугує для встановлення довгострокових стратегічних переваг [6]. Суттєвим чином, в даному аналітичному руслі стратегічна культура може бути трактована як набір практик і способу мислення, які, в суспільствах окреслених певними географічними ареалами певної суспільства, регулюють організацію і застосування військової сили в політичних цілях. Концепція стратегічної культури включає базове припущення про певну упорядкованість стратегічних конфігурацій і розуміння державних осіб щодо вирішення міжнародних конфліктів, особливо щодо застосування сили. В даному сенсі, стратегічна культура суттєвим чином визначає стратегічний вибір державних лідерів та управлінців. Сучасні підходи намагаються запропонувати визнання того факту, що всередині кожної стратегічної культури є низка «субкультур», що можуть конкурувати за вплив на прийняття більшості стратегічних рішень. Запропонована модель передбачає співіснування конкуруючих субкультур передбачає різні внутрішні групи, як політичних партій, етнічних груп, або установи їх сприяння субкультурам. Теоретично, можна визначити два типи стратегічної культури: стратегічна культура конфліктного типу і стратегічна культура типу співробітництва. Експерти стверджують, що більш чітко можна розрізнити ці типи стратегічної культури через три види визнання: визнання доцільності війни, конфлікту і ефективності використання сили [7]. Визнання війни зачіпає питання розуміння ролі війни в людських відносинах, чи є війна неминучою або аберрантною. Визнання конфлікту зачіпає питання, як зрозуміти саму природу конфлікту, тут передбачається варіант конфлікту з нульовою сумою. Визнання ефективності застосування сили включає в себе питання, як зрозуміти результати застосування сили, тобто чи застосування сили може ефективно контролювати результати і усувати загрози. Якщо актор вважає, що війна є неминучою, а конфлікт має природу конфлікту з нульовою сумою і застосування сили може ефективно контролювати результати

522


і усувати загрози, то актора слід віднести до носія чи прихильника конфліктної стратегічної культури. В іншому випадку, актор визначається носієм стратегічної культури кооперативного типу. Таке трактування є корисним для розуміння та прогнозування ймовірних дій міжнародного актора у складній ситуації, бо на рівні поведінки, стратегічна культура впливає на формування безпекової політики держави та реалізації стратегій безпеки [8]. Реальна ефективність концепції стратегічної культури в сучасних міжнародних відносинах полягає у наданні можливості поглибити розуміння «шаблонів» поведінки держав у сфері безпеки. Поряд із тим стратегічна культура залишається неоднозначною концепцією. Значення і застосовності самого поняття і його епістемологічні наслідки для аналізу державної поведінки, кооптуючи увагу на таких показниках як технології, демографія, географія, економічний розвиток [9]. У 1990-і роки концепт був значною мірою зобов’язаний своїм розвитком підйому конструктивізму, який надає особливого значення структурам інтерсуб'єктивності, включаючи норми, культуру, ідентичність, а також ідеям щодо поведінки держав і міжнародних відносин в цілому. Як підкреслює В. Хадсон, конструктивізм «розглядає культуру як систему, що зароджується розділяючи смисли, які керують перцепцією, комунікацією і діями. Культура формує практику як у короткостроковій, так і в довгостроковій перспективі. У момент дії культура забезпечує елементи граматики, які визначають ситуацію, розкриває мотиви і запускає стратегію в ім'я успіху» [10]. За тлумаченням Фарелла, саме поєднання культурної теорії та конструктивізму дозволило розглядати акторов і структуру в чому поіншому, ніж це допускали раціоналістсько-етичні підходи до міжнародних відносин... поміщаючи акторів у соціальну структуру, яка одночасно конституює цих акторів і сама конституюється завдяки їхнім взаємодіям» [11]. Однак «мейнстрімом» в теоретичному вимірі все ж залишається дослідження стратегічної культури, розпочате американським дослідником А. Джонстоном. Стратегічна культура, на думу дослідника, являє собою інтегровану систему символів, яка дозволяє встановити стійкі і довготривалі стратегічні етичні переваги через формулювання концепцій ролі та ефективності використання військової сили в міждержавних політичних відносинах. При цьому стратегічні переваги, яким слугує стратегічна культура, охоплюють міркування військового, економічного і політичного характеру, які можуть бути задіяними для досягнення поставлених цілей. У праці «Культурний реалізм» Джонстон визначив стратегічну


523

культуру як «пріоритетні переваги великої стратегії, що випливають з парадигмальних припущень щодо природи конфлікту і супротивника, і колективно поділяємих осіб, що приймають рішення [8]. Таким чином А. Джонстон, відкрив перспективний напрям у вивченні стратегічної культури, де констатована наявність домінуючої стратегічної культури, адепти якої зацікавлені у збереженні статус-кво. До третього покоління досліджень відносять й розробки Т. Бергера. Зокрема, у праці «Культури антимілітаризму: національна безпека в Німеччині та Японії», дослідник стверджує, що культурні переконання і цінності кооптуються в національну оправу, що формує перцепцію подій і навіть напрямні можливі реакції суспільства на загрози та протидією ним [12]. Таким чином, стратегічна культура може бути описана як вельми корисна мета-концепція як для комплексного аналізування, так й вузько прикладних розвідок в сфері безпеки та зовнішньої політики. Отже, стратегічна культура може бути розглянута в двох вимірах: як пізнавальна парадигма і як контекст прийняття стратегічних рішень. Зокрема, визнаний фахівець з дискурс-аналізу Т.А. ван Дейк стверджує, що контекст може бути визначений як структура систематично релевантних дискурсу властивостей соціальної ситуації [13]. В основі розгляду стратегічної культури як контексту лежать два гіпотетичні припущення: 1) дослідники виходять з того, що поведінка держав у попередні періоди здійснює сильний вплив на їхні майбутні можливості та варіанти їхньої поведінки на міжнародній арені; 2) дослідники спираються на ідентичність чи національний характер, що припускає схильність до певного типу політики. В обох варіантах наявний інтегрований підхід, що передбачає включення її структури в широкий соціальний і культурно-історичний контекст. Ще один важливий феномен в процесі вивчення стратегічної культури як контексту - теорія залежності від шляху. Якщо інтелектуальні попередники теорії досліджували, як стають можливими інституційні інновації, то прихильники «залежності від шляху», навпаки, поставили питання про те, чому інституційні інновації далеко не завжди є можливими. Це дозволило більш точно акцентувати на тому, що вибір, зроблений в минулому, продовжує обмежувати можливості держави в майбутньому. З точки зору формування стратегічної культури як контексту, найбільше значення тут мають два параметри: тимчасова обумовленість і ймовірність чи випадковість тієї чи іншої події. Теорія не припускає залежності від

524


вихідних умов, вона фіксує точки розриву, що істотно змінюють сформоване майбутнє, ті «випадки», що запускають нові інерційні механізми, які означають або співпрацю, або відтворення конфлікту і незгоди. Висновок. Уявлення про стратегічну культуру як про дослідницьку парадигму, певний шлях пізнання, має чітку дефініцію залежних і незалежних змінних. Питання про те, як виявити політичні відмінності між країнами, залишається актуальним. Сучасні дослідники звернулися до специфіки рішень в сфері стратегічної політики, що відкриває новий потенціал для розвитку концепції стратегічної культури. Особливе значення надається різним соціальним інститутам та політичним лідерам. Це передбачає формування коаліцій і досягнення консенсусу, в якому беруть участь конкретні політичні актори, що припускає «наявність відносин взаємозалежності», де найбільш важливу роль відіграють еліти, які схильні до підтримання статус-кво, тож стратегічна культура стає продуктом й «переговорної реальності» в середовищі еліти. Список літератури: 1. Sewell W. The Concept(s) of Culture. – Beyond the Cultural Turn: New Directions in the Study of Society and Culture. - Berkeley: University of California Press, 1999. – P. 48. 2. Gaddis J.L. Strategies of Containment: A Critical Appraisal of Postwar American National Security Policy. - Oxford: Oxford University Press. - P. 8. 3. Goldman E.F. Building a Culture That Encourages Strategic Thinking // Journal of Leadership & Organizational Studies. - May 2010, vol. 17, no. 2. - P. 119-128. 4. Jack L. Snyder. A Project AIR FORCE report prepared for the rand.- [Електронний ресурс]. - Режим доступу до док.: http://www.rand.org/content/dam/rand/ pubs/reports/2005/R2154. pdf. 5. Gray C. 1981. National Style in Strategy: The American Example. –- International Security, Fall, vol. 6, № 2. – P. 21-47. 6. Jhonston A.I. Thinking about Strategic Culture // International Security. - 1995. – V. 19, № 4. - P. 36-43. 7. Johnston A. Cultural Realism: Strategic Culture and Grand Strategy in Chinese History. - Princeton Univ. Press, Princeton University Press? 1998. - P. ix.


525

8. Johnston A. Cultural Realism and Strategy in Maoist China / The Culture of National Security: Norms and Identity in World Politics, ed. Peter J. Katzenstein. P. 216-268. 9. Lantis J.S. Strategic Culture and Tailored Deterrence: Bridging the Gap between Theory and Practice. - [Електронний ресурс]. – Режим доступу до док.: http: //www.contemporarysecuritypolicy.org/assets/CSP-30-3-Lantis.pdf. 10. Culture and Foreign Policy (Ed. by Valerie Hudson). - Boulder: Lynn Rienner Publishers, 1997, - 28-29293 p. 11. Farrell T. Constructivist Security Studies: Portrait of Research Program // International Studies Review. - Spring 2002 Volume 4, Issue 1. P. 49-72. 12. Berger T. Cultures of Antimilitarism: National Security in and Japan / Berger T. - Baltimore: John Hopkins University Press, 1998. - P. 9. 13. Van Dijk T.A. Text and Context of Parliamentary Debates. – Cross-Cultural Perspectives on Parliamentary Discourse Amsterdam: Benjamins, 2004. - P. 339.

526


Larysa Udovyka, Zaporizhzhya National University, Associate Professor, Doctor of Law, Head of the Department of History and Theory of State and Law, Faculty of Law

Areas of national legal systems in the context of globalization Abstract: The author examines the directions of national legal systems based on the new typology of legal systems. The criterion typology act of transformation the legal system caused by globalization, glocalization, location. Keywords: globalization, globalization transformations, national legal system, legal globalization, legal integration, transformation. Лариса Удовика, Запорізький національний університет, доцент, доктор юридичних наук, завідувач кафедри історії і теорії держави та права, юридичний факультет

Напрями розвитку національних правових систем в умовах глобалізації Анотація: Автор розглядає напрями розвитку національних правових систем на основі нової типології правових систем. Критерієм типології виступають трансформації правової системи, спричинені процесами глобалізації, глокалізації, локалізації. Ключові слова: глобалізація, глобалізаційні трансформації, національна правова система, правова глобалізація, трансформація. В умовах посилення геополітичної напруги, послаблення ролі міжнародних інститутів безпеки, невизначеності засад нової міжнародної системи безпеки,


527

руйнації кордонів і цілісності національних держав, складно контрольованих міграційних процесів, реальної загрози з боку міжнародного тероризму перед світовою спільнотою, державними й політичними лідерами країн світу постала низка гострих і складних політико-правових і державницьких проблем. Вирішення зазначених проблем можливе лише за умови їх ґрунтовного наукового осмислення, яке має комплексний характер, ураховує цивілізаційні, релігійні, національні, а також правові, політичні, економічні, соціальні, інформаційні, культурні аспекти. Вкрай важлива роль у цьому процесі належить теоретико-правовим дослідженням, присвячених виявленню сучасних тенденцій розвитку національних правових систем, їх взаємодії, прогнозуванню сценаріїв майбутнього глобального, регіонального й національного правового розвитку. Саме тому метою пропонованої статті є дослідження змісту й спрямованості розвитку національних правових систем в умовах глобалізації. Аналіз наукових джерел свідчить, що проблематика правового розвитку в умовах глобалізації знайшли своє відображення у працях зарубіжних учених, зокрема таких, як: Ф. Бенуа-Ромер, В. Бернхем, Ж.-Л. Бержель, Р. Давид, Р. Леже, В. Палмер, Х. Кох, У. Магнус, Вінклер фон Моренфельз, К. Жофре-Спінозі, К. Цвайгерт, Х. Кетц, К. Осакаве; українських учених, таких як: В. Буткевич, О. Зайчук, Л. Луць, Н. Оніщенко, Х. Бехруз, І. Яковюк; російських, таких як: М. Марченко, С. Гаврилов, О. Жидков, Б. Карташкін, М. Лук’янов, Б. Макогон, С. Поленіна, А. Саїдов, Ю. Тихомиров. Віддаючи належне вченим, які зробили вагомий внесок у дослідження сучасного етапу міжнародного й національного правового розвитку, слід відзначити, що прискорений і ускладнений характер світового розвитку загалом, правового зокрема, криза низки міжнародних і регіональних правових інститутів та норм, посилення протистояння між різними країнами, вимагають переосмислення змісту й спрямованості розвитку національних правових систем з урахуванням сучасних реалій, визначення проблем і перспектив їх взаємозв‘язку. Аналіз сучасного етапу політико-правового розвитку свідчить, що трансформації національних правових систем, спричинені, насамперед, глобалізацією – новим типом суспільного розвитку, який призводить до трансформації, а в ряді випадків – руйнації національних економічних, правових, політичних, соціокультурних структур, пошуку і впровадження нових критеріїв і засобів стабілізації сус-

528


пільного розвитку. З’являються відповідні нові інструменти, побудовані на принципах геостратегічного партнерства, наслідком використання яких є не лише позитивні зміни, а й соціальні деформації. Глобалізаційні трансформації права перетинаються із трансформаційними змінами в економічній, політичній та інших сферах суспільства, стирають кордони між внутрішньою та зовнішньою політикою держави, між різними правовими системами, їхніми окремими інститутами й елементами, у результаті чого поряд із національними правовими нормами й інститутами, спрямованими на врегулювання суспільних відносин, підтримання правопорядку й законності, з’являються глобальні інструменти управління та інститути забезпечення реалізації такого управління, нові правові норми. Глобальні інструменти управління прямо й опосередковано впливають на національне право, спричиняють трансформацію різнорівневих правових зв‘язків, актуалізують і стимулюють їх взаємодію, узгодження існуючих і появу нових правових процесів і явищ, трансформацію права. Під впливом глобалізації загалом, правової глобалізації зокрема, змінюється право національне й міжнародне, правові системи (національні, міждержавні, міжнародна), форми їхньої взаємодій між собою та з іншими соціальними системами. Глобалізаційні трансформації національних правових систем відбуваються на основі істотного врахування в національному праві та законодавстві міжнародно-правових принципів і норм, при активній взаємодії національної правової системи з міжнародною й міждержавними правовими системами, міжнародними й регіональними інститутами, передбачають формування й реалізацію політики правової глобалізації, інтеграції, інтернаціоналізації, адаптації, гармонізації, імплементації, уніфікації норм (наприклад, правові системи Швеції, Данії, Австрії та ін.). Глобалізаційні трансформації національних правових систем полягають у певній сукупності якісних і кількісних змін, які виявляються на рівні її підсистем і елементів, а саме: в поширенні глобальних правових ідей, теорій, ліберальної правової ідеології, світових і європейських правових стандартів, їх відображенні в правовій політиці, процесах правової акультурації, глобалізації правової культури і правової свідомості; у появі нових принципів і норм, які відображають і втілюють ліберальні правові ідеї; правовій інтеграції; істотному зростанні ролі й значення міжнародного права у національному праві й законодавстві; процесах ада-


529

птації, гармонізації, уніфікації національного права та законодавства; у розширенні кола суб’єктів правової системи; трансформації їхнього правового статусу; в реалізації світових і європейських стандартів правотворчості, правореалізації, правозастосування, насамперед, у сфері судочинства, захисту прав людини; у переформатуванні зв’язків і взаємодії між окремими підсистемами й елементами, та з іншими системами суспільства; інтеграцією національної правової системи з іншими правовими системами: національними, міждержавними й міжнародною. В узагальненому вигляді рівень глобалізаційної трансформованості національної правової системи визначається, насамперед, показниками щодо істотної ролі норм міжнародного права в національних правових системах, захисту основних прав людини, обмеження повноважень інститутів влади, відсутності корупції, прозорості інститутів влади, дотримання законів, цивільного та кримінального правосуддя, порядку й безпеки в країні на засадах загальнолюдських цінностей свободи, рівності, справедливості, людяності. Глобалізаційні трансформації правової системи – це трансформації національної правової системи, детерміновані економічною, політичною, правовою, культурною глобалізацією, є відображенням перманентного характеру глобального правового розвитку, посилення взаємодії та взаємозалежності правових систем (національних, міждержавних, міжнародної), їхньої інтеграції. До глобалізованого типу слід віднести низку правових систем країн, для яких характерні ґрунтовні інтеграційні процеси, зокрема такі, як: Данія, Швеція, Норвегія, Ісландія, Фінляндія, тобто скандинавська група правових систем змішаного (конвергентного) типу; ФРН, Австрія, Швейцарія (німецька правова сім’я), Франція, Бельгія, Люксембург, Італія, Іспанія, Португалія (романська правова сім’я), тобто переважну більшість правових систем романо-германського правового типу; США, Канада (американський тип), Великобританія (англійський тип), тобто правові системи англо-американського типу (сім’ї) та правові системи окремих країн традиційного типу (Гонконг, Японія). Приналежність правових систем до глобалізованого типу не заперечує у них національних і регіональних особливостей, а свідчить про наявність низки спільних правових цінностей, норм, правових стандартів, відповідно – близьких тенденцій правового розвитку. Поряд із глобалізацією визначальними процесами, які істотно впливають на трансформацію національних правових систем, їх зміст і сутність є такі світові

530


процеси, як локалізація й глокалізація. Слід зауважити, що на відміну від соціальної філософії, у межах якої відбувається осмислення зазначених процесів (зокрема, у працях Р. Робертсона [1], Р. Мендіса та ін.), у юридичній науці проблеми впливу глокалізації й локалізації на право не стали предметом окремих наукових досліджень. У найбільш узагальненому вигляді локалізація – це зворотній, протилежний глобалізації процес суспільного розвитку, спрямований на збереження особливого, традиційного, створення відповідних умов для відмежування від нетрадиційних процесів і явищ економічного, політичного, правового, соціального, культурного розвитку. Локалізація у праві (правова локалізація) полягає в свідомому прагненні до обмеження, скорочення зовнішніх правових відносин і взаємодій, культивуванні збереження національних правових норм, інститутів, традицій, звичаїв, особливостей правової культури, правової свідомості. Проміжне місце між глобалізацією й локалізацією посідає глокалізація – суперечливий процес поєднання глобальних і локальних, глобальних і регіональних економічних, правових, політичних, культурних процесів і явищ. Глокалізація не спрямована на збереження чи повне відновлення локальних особливостей у первинному стані, а виводить національні особливості у глобальний простір, надає нові форми й прояви процесам регіоналізації та локалізації. «Глокалізація – це не просто гібрид глобалізації і локалізації, це наслідок свободи, адже вона дає змогу громадам «унікально» реагувати на глобалізацію (П.Мендіс [2]). Глокалізація спрямовує глобальні ресурси на розв’язання регіональних, локальних, місцевих проблем, досягнення позитивних економічних, політичних, правових, соціальних змін і задоволення відповідних інтересів та потреб. Глокалізація у праві – це процес синтезу правової глобалізації й правової локалізації. Глокалізація у праві – це суперечливий, об’єктивно-суб’єктивний процес поєднання глобальних і локальних, глобальних і регіональних правових процесів, явищ, зв’язків, пристосування національних правових інститутів, норм до глобальних, із збереженням національних рис і особливостей. Як об’єктивний процес глокалізація у праві є закономірним етапом розвитку суспільств і держав в умовах глобалізації. Як суб’єктивний процес глокалізація у праві полягає у свідомому пристосуванні національного права до правової глобалізації, зі збереженням національних правових особливостей, насамперед з боку суб’єктів правової політики.


531

В умовах співіснування, перетину процесів глобалізації, глокалізації й локалізації національні правові системи трансформуються. Напрям і зміст трансформованості права визначається тим, який із зазначених процесів для них є домінуючим. У визначенні спрямованості трансформацій права важливим є і встановлення перехідного стану – фрагментарної глобалізаційної трансформованості національної правової системи, яка відображає, з одного боку, наявність значних показників (кількісних і якісних) процесу глобалізаційних трансформацій, а з іншого, – невизначеність чи суперечливість подальшого розвитку права, наслідком чого може стати перехід до іншої якості права. Відповідно до зазначених процесів, існують такі види трансформацій національних правових систем (відповідно – спрямованості їх правового розвитку), як: 1) глобалізаційні; 2) глокалізаційні; 3) локалізаційні. Фрагментарні глобалізаційні трансформації національної правової системи – це трансформації національної правової системи на основі врахування окремих складників правової глобалізації, які в своїй сукупності не забезпечують якісно новий стан розвитку національної правової системи, а низка компонентів, підсистем правової системи (насамперед, правозастосування, правореалізації) залишаються в незмінному вигляді (наприклад, правові системи України, Грузії). Так, правова система України, маючи відкритий характер, відображає окремі прояви правової глобалізації й правової інтеграції у формі правової адаптації, гармонізації, уніфікації. Водночас, у своїй сукупності вони не забезпечують нової якості української правової системи, переходу на новий етап, відтак її можна ідентифікувати як фрагментарно глобалізовану правову систему. На цьому етапі визначальними у правовій системі є не окремі елементи правової системи, структура, а глобалізаційні трансформації, зміни в самій правовій системі, у її внутрішніх (між підсистемами й елементами), та зовнішніх (з економічною, політичною системою та іншими правовими системами: національними, міждержавними, міжнародною) зв’язках. Глокалізаційні трансформації права – трансформації національної правової системи на основі специфічного поєднання глобальних і локальних правових процесів, явищ, інститутів, норм, цінностей, що знаходить своє відображення у всіх формах і проявах права, системі права й законодавства, правовій культурі, правовій політиці тощо (наприклад, правові системи, Китаю, Бразилії, Росії, Киргизстану).

532


Локалізаційні трансформації права – трансформації національної правової системи у зворотному, протилежному глобалізаційним трансформаціям напрямі, збереження й культивування національних правових традицій, звичаїв, інститутів, норм, цінностей (наприклад, право Нігерії, Алжиру, Узбекистану, Туркменістану, Таджикистану). Основою існування глокалізаційних і локалізаційних трансформацій національних правових систем є базові мегатенденції глобального цивілізаційного розвитку, а саме: «культурна поляризація», «культурна асиміляція», «культурна гібридизація», «культурна ізоляція», які на тлі посилення геополітичних процесів боротьби за природні ресурси, прагнення окремих держав до посилення глобального чи регіонального економічного, політичного, військового впливу, боротьби з міжнародним тероризмом, набувають нового змісту й спрямування. Таким чином, перманентна взаємодія процесів глобалізації, глокалізації, регіоналізації, локалізації детермінує багатоманіття права, сучасних правових систем, їхню інтеграцію та диференціацію, взаємодію і протистояння [3]. Формування зазначених типів правових систем відображає дихотомічні й різноспрямовані вектори правового розвитку національних правових систем у сучасному світі та, водночас, дозволяє уявити суперечливу динаміку глобального правового розвитку, у найбільш загальних рисах окреслити контури світу ХХІ століття, де глобальні кризи міжнародно-правового, економічного, фінансового, політичного, культурного характеру переростають у кризи національних держав, соціальних спільнот; людей спонукають шукати відповіді на практично значиме для кожної людини питання: яке майбутнє очікує її в сучасному правовому просторі, і якими будуть його характеристики. До уваги необхідно брати й те, що між різними типами правових систем здійснюється як взаємодія, так і певне протистояння різного характеру і з різними наслідками. Так між глобалізованими, з одного боку, та локалізованими й глокалізованими правовими системами, з іншого боку, зіткнення й протистояння можуть бути спричинені відмінними правовими ідеологіями; сакральними, релігійними, авторитарними, традиційними цінностями своєрідно відображеними в праві, та західними, європейськими правовими цінностями й нормами. Причому між глобалізованими і локалізованими правовими системами ці зіткнення можуть набувати ускладненого характеру. У межах локалізованих національних право-


533

вих систем протистояння може відбуватися між «поміркованими» й «фундаменталістськими» системами. Між глокалізованими правовими системами суперечності можуть виникати на підгрунті відмінних чи своєрідних шляхів і засобів адаптації національних правових систем до глобальних тенденцій суспільно-правового розвитку. Протиріччя, що виникатимуть між глобалізованими правовими системами, можуть спричинятись різним баченням шляхів і засобів забезпечення подальшого правового розвитку, відкритістю й прозорістю правової політики та урядової діяльності, співставленням та ієрархією ресурсів (природних, інформаційних), співвідношенням ролі та значення військових сил й інших засобів переконання в реалізації політики. Протиріччя, що виникають між національними правовими системами у межах одного типу, носять менш загрозливий і руйнівний характер, ніж протиріччя, що виникають між національними правовими системами, які належать до різних типів. Водночас зазначене твердження є певною мірою умовним, оскільки, у разі виникнення протиріч між правовими системами одного типу (насамперед, правовими системами найбільш потужних держав), воно здатне створити загрозу не лише їм самим, а й іншим країнам та їхнім правовим системам. Список літератури: 1. Robertson R. Globalization or glocalization? / Robertson R. White K. E. (Ed.) Globalisation. Critical concept in sociology. Volume III, London 2003. - Р. 31-51. 2. Mendis P. Glocalization: the human side of globalization as if the Washington consensus mattered. Morrisville: Lulu Press, 2007. – Р. 2. 3. Удовика Л. Г. Правова система України: глобалізаційні трансформації [моногр.]. – Запоріжжя, 2014. – С. 273-274.

534


Lesya Petrenko, Poltava V.G. Korolenko National Pedagogical University, Doctoral Student оf the Department оf General Pedagogics аnd Andragogics, Physics and Mathematics Faculty

The fundamentals of the new Ukrainian educational system in Gr. Vashchenko’s pedagogic heritage Abstract: The article addresses the scientific heritage of the great pedagogue, the founder of the Ukrainian pedagogy – Professor Gr. Vashchenko, whose name was interdicted in the Soviet period. The analysis of his works has made it possible to present his opinions regarding the development of the Ukrainian system of education and to reveal the scientist’s influential views on the youth upbringing in the Ukrainian school of the future. Keywords: national education, national traditions, goal of education, willpower, character, system of education, educational ideal. Леся Петренко, Полтавський національний педагогічний університет імені В. Г. Короленка, докторант кафедри загальної педагогіки та андрагогіки, фізико-математичний факультет

Засади нової української виховної системи у педагогічній спадщині Г. Ващенка Анотація: Автор у статті звертається до спадщини видатного педагога – основоположника національної педагогіки в Україні, забороненого в радянські часи, професора Г. Ващенка (1878-1967). Аналіз праць дав можливість показати його бачення щодо розбудови української системи освіти і розкрити важливі погляди вченого на виховання молоді у майбутній українській школі.


535

Ключові слова: національне виховання, національні традиції, мета виховання, воля, характер, система освіти, виховний ідеал. З часу проголошення незалежності України потужною хвилею повертаються у наукову когорту педагогів величні постаті, такі як: С. Русова, О. Барвінський, С. Сірополко, Я. Чепіга та багато інших. Серед них постать Григорія Ващенка – одного із визначальних засновників української педагогіки. Питання ролі і місця Г. Ващенка у розвитку української педагогічної думки знайшли відображення в наукових розробках істориків педагогіки – О. Вишневського, М. Стельмаховича, О. Сухомлинської, науково-педагогічний доробок ґрунтовно досліджували А. Бойко, Н. Дем’яненко, І. Зайченко, О. Коваль, В. Моргун, А. Погрібний, Г. Хілліг, питанням основних завдань освіти і виховання присвятили свої наукові праці Г. Бугайченко, С. Головчук, О. Гук та інші. Метою публікації є аналіз нової національної виховної системи у педагогічній спадщині Г. Ващенка з позицій сучасної педагогічної думки. Автор показує, що бачення великого вченого, його спостереження і висновки не втрачають свого значення в наші дні і звучать актуально. Як палкий патріот, щирий вболівальник за майбутню долю України, талановитий педагог викладає свої думки в багатопланових, різноаспектних наукових працях, публікаціях. На противагу існуючій системі освіти, педагог розробив проект системи освіти в незалежній Україні. Він наголошує, що система освіти і виховання повинна відповідати соціально-політичному ладу держави, притаманній народу психології та його національним традиціям [6, с. 5]. Свої думки він виклав у праці «Проєкт системи освіти в самостійній Україні», яка є прогностично значущою, оскільки в ній чітко простежується європейська спрямованість, з якою пов’язує своє майбутнє Україна. Педагог дає слушні поради щодо розбудови власної системи освіти. Г. Ващенко зазначає, що під системою освіти слід розуміти мережу освітньо-виховних закладів, що існують у певній державі, починаючи від дитячого садка і кінчаючи університетом, високими технічними школами та академією наук [6]. Система освіти включає перший ступінь – переддошкільне і дошкільне виховання з обов’язковим материнським доглядом дітей до 3-х років або створенням ясел для дітей до трьох років. Потім початкова школа, де навчатимуться діти від 6-ти до 14-ти років. На думку Г. Ващенка, середня школа повинна охоплювати різні типи

536


закладів – (класичну гімназію, реальну школу, середню технічну школу, учительську семінарію, середню агрономічну та медичну школи), в яких навчатимуться діти від чотирнадцяти до вісімнадцяти років. Для молоді від вісімнадцяти до двадцяти двох-двадцяти трьох років передбачено продовження навчання у вищій школі, а саме: університетах, вищих технічних школах, педагогічних інститутах, академії мистецтв, консерваторії, військовій академії. Професор Г. Ващенко передбачав існування в самостійній Україні позашкільної системи освіти та науково-дослідних установ, таких як Академія наук та Академія педагогічних наук з високим рівнем наукової роботи в галузі теорії педагогіки, з своїми філіалами, інститутами, лабораторіями, які б проводили експерименти і узагальнювали дослідження, залучаючи вчителів до творчого пошуку. Значну увагу педагогічній системі майбутнього приділяє педагог у фундаментальній праці «Загальні методи навчання». Він вважав, що нова епоха, нові умови життя вимагатимуть нової школи, нових методів навчання і виховання молоді [5]. У створенні майбутнього суспільного ладу він велику роль відводить школі і вбачає її основне завдання – виховувати суспільних діячів майбутнього. Педагог вважає, що «в основу виховання, як і в основу суспільного життя майбутнього треба покласти ідею свободи» [5, с. 405]. Проте справжня свобода передбачає обов’язки відносно своєї нації і відносно інших націй. Відповідно до цього педагогічна система майбутнього повинна виховувати як національну свідомість, патріотизм, так і виховувати пошану до інших народів. Талановитий творець державницьки зорієнтованої української національної педагогіки наголошував, що педагогіка майбутнього ні в якому разі не може бути зовсім новою системою, що не має коріння в минулому [5]. Не втратили актуальності, своєчасності застереження педагога про те, що «виховання кожного народу, маючи спільні загальнолюдські риси, матиме й свої національні особливості, відповідно до духу народу та його призначення. Цей дух і призначення свого народу кожна національна педагогіка має досконально дослідити і відповідно до них будувати систему виховання й освіти своєї молоді» [5, с. 407]. З огляду на вищесказане приходимо до висновку, що великий педагог вважав за необхідне після здобуття Україною незалежності по-перше, створення нової системи освіти й виховання молоді, ціннісно орієнтованої на пріоритет націо-


537

нальних і загальнолюдських вартостей; по-друге, система освіти і виховання повинна ґрунтуватися на народно-християнській моралі, як найвищій духовній цінності українського народу; по-третє, невід’ємною складовою системи виховання молоді повинні бути національно-культурні традиції. Значну частину наукових праць Г. Ващенко присвятив розробці концепції національного виховання. Він вважав, що виховання має національну спрямованість і покликане враховувати знання національної психології, тобто зберігати в національній свідомості народу його традиції, мову, релігію, звичаї, здобутки матеріальної і духовної культури, досягнення в галузі мистецтва і науки [7]. Він закликає у виховній роботі орієнтуватися як на національні традиції, так на психічні і природні особливості українців, використовуючи при цьому набутий людством досвід. Педагог обґрунтовує необхідність врахування психологічних аспектів, які так чи інакше впливають на формування людської особистості, тобто, педагогіка міцно пов’язана з психологією. Він зазначає, «Щоб виховати молодь, треба добре знати закони, яким підлягає надзвичайно складне й різноманітне психічне життя людини, але крім того, треба вміти розбиратись в індивідуальних властивостях молодої людини зокрема» [1, с. 6]. Про необхідність врахування психологічних властивостей нашого народу при розв’язанні питання про цілі виховання сучасної молоді вказує педагог і в праці «Виховний ідеал»: «… ми мусимо рахуватися не лише з нашими традиціями, а з тими завданнями, що ставить перед нами сучасне і майбутнє, а також прийняти до уваги психічні властивості нашого народу, як позитивні, так і негативні. Перші треба розвивати, а другі усувати або принаймі ослаблювати» [4, с. 162]. Поєднання психологічного напрямку дослідження з педагогічними завданнями вирішення проблем виховання молоді підкреслює фундаментальний характер його праць. У системі національного виховання видатний педагог розвиває освітньовиховні погляди на сутність родинного виховання. У вихованні дітей шкільного віку головну роль повинна відігравати школа. Але без міцного зв’язку з родиною функціонування системи виховання неможливе. Г. Ващенко зазначає, що «Школа і родина мусять діяти в одному напрямку. Школа мусить виховувати в дітей пошану до батьків і старших, а батьки мусять знати, чого навчаються діти в школі…» [6, с. 45].

538


До освітньо-виховної системи професор Г. Ващенко включав молодіжні організації як фактор підсилення виховного впливу на молодь. Він зазначає, що активна співпраця молоді виховує дух товариськості, солідарності, дисциплінованості, взаєморозуміння, розвиває в молоді ініціативу, сміливість, рішучість, винахідливість, творчий підхід до розв’язання тих чи інших проблем. Такі організації повинні існувати при кожній школі під керівництвом досвідчених педагогів, які б сприяли вихованню в молоді любові до батьківщини, підтримували її прагнення до боротьби за незалежність. Педагог закликає українців «дбати про те, щоб зберегти здорову національну пам'ять, це означає, що вони мусять знати своє минуле таким, яким воно було в дійсності» [7, с. 8]. Нація може розвиватися і рухатися вперед тільки при умові збереження досвіду минулого, який допомагає розуміти сучасне і передбачати майбутнє. Професор Г. Ващенко був впевнений, що трагічна доля українського народу, який неодноразово протягом століть програвав битву за свою незалежність, не зупинить прагнення волелюбного народу до свободи, до перемоги. Він зазначає, що потрібно зосередитися і врахувати помилки минулого. Головна з них: «…недостатня любов до Батьківщини або повна відсутність її у керівників і частини населення та керування в діяльності мотивами егоїзму» [3, с. 5]. Для того, щоб у майбутньому не допустити повторення помилок педагог аналізує пройдений українцями шлях і робить висновок, що «без жертвенної любови до Батьківщини здобути державну незалежність не можливо і виховання у нашої молоді любові до України є одне з найважливіших завдань школи і суспільства» [3, с. 6]. Українська молодь повинна знати, пам’ятати уроки минулого й готуватись до боротьби за незалежність України, щоб навіки утримати її самостійність. «Найважливішою умовою для цього є національна єдність і солідарність… А можливість внутрішньої боротьби між самими українцями не є вигадка фантазії» [2, с. 96]. Це застереження є надзвичайно актуальним і в наш час. Український народ бореться за свою незалежність тому, що тільки своя самостійна держава здатна забезпечити добробут і високий культурний розвиток нації. Актуально звучить застереження педагога: «… коли якийсь нарід намагається насильно підкорити собі інший нарід, експлуатує й знущається з нього, справжній патріот вступає в боротьбу з поневолювачем» [3, с. 10]. Саме ці слова вченого надихають український народ на захист своєї Батьківщини.


539

Г. Ващенко зазначає, що для одержання позитивних наслідків виховання свідомого патріотизму слід усунути «формалізм, бездушність, шаблон, ігнорування психологічних властивостей дітей різного віку а також індивідуальних властивостей та інтересів окремих учнів» [3, с. 25]. Аналізуючи тоталітарні системи виховання, Г. Ващенко велике значення надає формуванню української системи виховання, для якої розвиток нації є визначальним чинником. Для існування нації необхідними умовами є спільне походження або спільність крові, спільність території, спільна мова, спільна культура й традиції і свідомість своєї окремішності [4]. Кожна нація має свої фізичні і психічні особливості, свої здібності, свою вдачу і її нормальний розвиток можливий тільки за умови створення незалежної держави, а коли вона поневолена, то повинна боротись за свою незалежність. Тому що розкрити свої творчі сили народ, який позбавлений національного обличчя, не може. Підсумовуючи вищесказане, ми прийшли до висновку, що виховна система українського народу має свої національні, фізичні й психічні особливості, і має творити свій національний український виховний ідеал на засадах християнства й загальноєвропейської культури. Вважаємо, що в умовах розбудови державності в Україні педагогічні праці, статті, висновки про розбудову системи освіти й виховання молоді, його погляди щодо вимог національного виховання надзвичайно актуальні й корисні для сучасної України, збагачують загальнолюдську цивілізацію і заслуговують на глибоке вивчення і впровадження у практику. Список літератури: 1. Ващенко Г. Виховання волі і характеру. – Ч. 1. Психологія волі і характеру / Г. Ващенко. – Лондон: Вид-во Спілки Української Молоді, 1952. – 256 с. 2. Ващенко Г. Виховання волі і характеру. – Ч. 2. / Г. Ващенко. – Боффало-Мюнхен: Видавництво Спілки української молоді, 1957. – 270 с. 3. Ващенко Г. Виховання любови до Батьківщини / Г. Ващенко // Вибрані педагогічні твори / Г. Ващенко. – Дрогобич: Видавнича фірма “Відродження”, 1997. – С. 65–101. 4. Ващенко Г. Виховний ідеал: підруч. для педагогів, виховників, молоді і батьків / Г. Ващенко. – Полтава: Полтав. вісн., 1994. – 190 с. – (Твори; т. 1).

540


5. Ващенко Г.Г. Загальні методи навчання / Г.Г. Ващенко // Історія української школи і педагогіки: хрестоматія / упоряд. О.О. Любар; за ред. В.Г. Кременя. – К., 2003. – С. 478–493. 6. Ващенко Г. Проект системи освіти в самостійній Україні / Г. Ващенко. – Мюнхен: Накладом Центрального комітету СУМ, 1957. – 48 с. 7. Ващенко Г. Хвороби в галузі національної пам’яті / Григорій Ващенко // [Твори] / Григорій Ващенко. – К., 2003. – [Т. 5]: Хвороби в галузі національної пам’яті. – С. 6–16.

541


Liudmyla Bakhmat, Municipal Establishment “Kharkiv Humanitarian-Pedagogical Academy” of Kharkiv Regional Council, Tutor of Foreign Philology Department

Pedagogical conditions for developing self-assessment of learning achievements of future teachers Abstract: The article deals with defining pedagogical conditions for self-assessment development of learning achievements of future teachers. The basis of the scientific experiment is the analysis of personal self-assessment and ways of its developping to separate inner and outer factors. Both groups have simultaneous influence which indicates necessity of defining inner and outer pedagogical conditions for selfassessment development of learning achievements. Keywords: self-assessment, pedagogical conditions, learning achievements, professional pedagogical training. Людмила Бахмат, Комунальний заклад «Харківська гуманітарно-педагогічна академія» Харківської обласної ради, викладач кафедри іноземної філології

Педагогічні умови формування самооцінки навчальних досягнень у майбутніх учителів Анотація: У статті розглядаються питання визначення педагогічних умов формування самооцінки навчальних досягнень майбутніх учителів. За основу наукового пошуку взято аналіз суті самооцінки особистості та механізмів її формування, що дало підстави для виділення внутрішніх та зовнішніх факторів формування самооцінки навчальних досягнень. Обидві групи мають синхронний вплив, що вказує на доцільність конкретизувати зовнішні та внутрішні педагогічні умови формування самооцінки навчальних досягнень майбутніх учителів у ході професійної підготовки.

542


Ключові слова: самооцінка, педагогічні умови, навчальні досягнення, професійна педагогічна підготовка. Постановка проблеми. Сучасний етап розвитку педагогічної науки характеризується акцентуванням уваги науковців на таких складових успішної реалізації цілей професійної підготовки майбутніх учителів, як готовність до педагогічної діяльності, рівень професійної підготовки та педагогічної самосвідомості. Окрема увага приділяється професійній готовності до педагогічної діяльності, що включає спектр інтегративних складових, кожна з яких стає предметом відповідних науково-педагогічних досліджень. Ключовою думкою науковців з цього питання є створення моделі професійних якостей педагога, а проведений нами науковий аналіз досліджень з даного питання дозволяє зробити висновок, що зазначеною основою має розглядатись сформована самооцінка. У зв’язку із цим актуальним напрямком досліджень є визначення умов формування адекватної самооцінки навчальних досягнень студентів. Аналіз останніх досліджень і публікацій. Вивчення проблем становлення та розвитку особистості у процесі підготовки до професійної діяльності представлені в дослідженнях Б.Г. Ананьєва, Г.О. Балла, О.О. Бодальова, В.А. Бодрова, О.І. Бондарчук, Б.С. Братуся, Н.Ю. Волянюк, В.І. Гордієнко, Е.Ф. Зеєра, Є.О. Клімова, Л.М. Карамушки та інших науковців. Визначені у межах науково-педагогічних досліджень висновки про можливості ефективного управління якістю професійної підготовки студентів показали наявність суттєвої залежності результатів професійної підготовки від характеру особистісно-ціннісного ставлення до них. Метою статті є теоретичне обґрунтування педагогічних умов формування самооцінки навчальних досягнень у студентів вищих педагогічних навчальних закладів у ході професійної підготовки. Виклад основного матеріалу. Аналіз наявних досліджень з питань забезпечення якості професійної підготовки дає підстави для об’єднання їх за спільною ознакою – позитивною настановою на успішну діяльність. У зв’язку із цим, дослідження проблеми формування готовності до педагогічної діяльності розкривають її як особливий психологічний стан, цілісний прояв особистості, який належить перехідному станові між психічними процесами і властивостями особистості.


543

Складовою сформованої готовності до професійної педагогічної діяльності є наявність професійної самосвідомості, яка у поєднанні із високим рівнем підготовки сприяє успішному виконанню обов’язків, правильному використанню знань, досвіду, збереженню самоконтролю тощо. Готовність до діяльності є специфічною системою, яка ґрунтується на переконаннях, мотивах, інтелектуальних якостях, високому рівні професійної самосвідомості. Основою зазначеної системи визначають формування адекватної самооцінки, яка, у свою чергу, потребує ефективних педагогічних підходів щодо формування суб’єктної позиції у навчальній діяльності, що характеризується активністю, рефлексією, саморегуляцією [2]. У ході аналізу сучасних досліджень традиційно виділяють групи зовнішніх та внутрішніх факторів [1]. Група зовнішніх факторів обумовлюється впливом середовища на особистість, а внутрішні фактори визначаються активністю, мотиваційним комплексом, задатками, здібностями, внутрішньою позицією до зовнішнього середовища та його впливу. Обидві групи мають синхронний вплив. Тому було визначено припущення, що педагогічні умови формування адекватної самооцінки мають послідовно здійснювати цілеспрямований формувальний та коригувальний вплив на характер ставлення до власної професійної діяльності й формувати позитивну настанову на виконання професійних обов’язків. На думку С.Л. Рубінштейна [5], особистість слід розглядати як сукупність внутрішніх умов, які стають призмою для проходження зовнішніх впливів. У зв’язку із цим логічним висновком випливає значущість єдності факторів впливу за умов самодостатності та цінності кожного окремого з них. На думку О.А. Бєлобрикіної [1], формування самооцінки відбувається поетапно і на кожному формується специфічна система значущих умов. Було встановлено, що особливості і механізми формування самооцінки професійних досягнень є ідентичними щодо формування самооцінки особистості, оскільки професійна самооцінка є частиною загальної самооцінки особистості і формується на її основі. Механізм формування самооцінки спирається на зовнішні оцінки результатів діяльності і співвідношення реального й ідеального уявлення про себе. У розробці педагогічних умов розвитку самооцінки навчальних досягнень майбутніх учителів ми спирались на результати дослідження формування самооцінки особистості, серед яких традиційно визначаються пасивний та активний

544


механізми. Пасивний полягає у некритичному сприйнятті зовнішніх оцінок особистості та їх інтеріоризації в самооцінку. Активний механізм визначає формування самооцінки шляхом порівняння з іншими людьми, еталоном, зовнішніми вимогами та власним еталоном (образ «Я»). На нашу думку, самооцінка навчальних досягнень у процесі професійної підготовки майбутніх учителів є перехідним етапом від формування самооцінки особистості до формування самооцінки результатів професійної діяльності, як до наступного етапу її еволюції. Тому виділені у ході дослідження зовнішні фактори (спілкування, діяльність й систему оцінювання у межах постійних контактів) формування самооцінки на практиці мають бути реалізовані у відповідних педагогічних умовах, що створюють спеціально організований, прогнозований та дозований вплив. Внутрішні умови концептуально спираються на положення теорії діяльності. Так, С.Л. Рубінштейн [5] визначав основою формування особистості діяльність, яку поділяють на внутрішню (психологічну) та зовнішню (фізичну) соціально спрямовану активність особистості [4]. Вивчення психологічної природи діяльності дало можливість виділити у якості важливих закономірностей наявність двох взаємопов’язаних аспектів діяльності: предметної діяльності (практичної і пізнавальної) й діяльності, яка є спрямованою на розвиток соціальних стосунків. Предметна діяльність традиційно визначається засобом формування інтелектуальної активності, а діяльність із засвоєння норм людського спілкування забезпечує включення у систему стосунків, що призводить до формування соціальної активності. У ході дослідження нами було встановлено, що спілкування, як комунікативна діяльність, потребує її спеціальної організації з метою створення спеціально змодельованих ситуацій. У різних наукових підходах спілкування розглядається як специфічна форма діяльності, що сприяє актуалізації механізмів розвитку та саморозвитку [6]. У контексті вирішення проблеми формування самооцінки навчальних досягнень майбутніх учителів ми розглядаємо зазначене особистісне утворення у якості продукту комунікативної діяльності, яке може ефективно забезпечуватись шляхом налагодження систематичної повноцінної комунікативної діяльності у ході вирішення спеціально змодельованих педагогічних ситуацій. До таких ситуацій належать навчально-педагогічні, які по-різному класифікуються у залежності


545

від позиції учасника навчального спілкування: для студента вона є навчальною, а для викладача – педагогічною. Загальні характеристики спілкування, а також роль педагогічних ситуацій у формуванні самооцінки професійної діяльності вказують на необхідність організації суб’єкт-суб’єктної взаємодії у навчальному процесі. Існує кілька аспектів взаємодії у процесі професійної підготовки майбутніх учителів: соціальний (характеризує процеси реалізації об’єктивних зв’язків викладачів і студентів з соціумом та між ними, як суб’єктами соціуму), психологічний (характеризує процеси взаємопорозуміння та підтримки) й педагогічний (спеціально організовані процеси, результатами яких очікуються позитивні якісні зміни учасників взаємодії). Оскільки спілкування відбувається у межах спеціально організованого навчального процесу з підготовки майбутніх учителів, завдання спілкування визначаються освітніми цілями у межах існуючого ресурсного забезпечення. Разом з тим, спілкування здійснює вплив на педагогічну систему й має коригувальний вплив. Діяльність з оцінювання пов'язана із розвитком соціальних стосунків. Важливу роль у процесі формування умінь саморегуляції відіграє уявлення індивіда про власну ефективність у розв’язанні задач, а провідним засобом здобуття досвіду виступає моделювання як демонстрація зразків діяльності чи розв’язання завдань. Демонстрування моделі і самостійне моделювання діяльності виступає джерелом інформації у ході очікування власних результатів. Механізмом формування очікувань і самооцінки результатів є соціальне порівняння між діяльністю та моделлю, з такими складовими як самоспостереження, самооцінку, самореагування [3]. Самооцінка представляє собою уявлення про власну ефективність в розв’язанні конкретних професійних задач та одночасно залежить від таких факторів, як специфіка цілей, стандарти самооцінки, зворотний зв'язок, підкріплення. Навчальні процедури у межах стратегії формування навичок саморегулювання навчальної діяльності та поведінки виступають прийомами педагогічного спілкування (комунікативно-регулювальна діяльність), засобами забезпечення готовності до професійної діяльності, а також педагогічними умовами розвитку адекватної самооцінки як основи саморегулювання. У ході дослідження нами було зроблено висновок, що самооцінкою навчальних досягнень у процесі професійної підготовки майбутніх учителів слід вважати усвідомлення результатів навчальної діяльності і моделювання власної

546


освіти на майбутнє, що передбачає створення проекту власного «Я-професіоналу». Загальною властивістю самооцінки є її мінливість. Самооцінка навчальних досягнень, як механізм зворотного зв’язку, здійснюється за допомогою механізмів ідентифікації та виникає у ході рефлексії, спираючись на уміння аналізувати способи та результати власної діяльності. Педагогічні умови формування у студентів самооцінки навчальних досягнень мають забезпечувати процедури, які стимулюють розвиток внутрішніх механізмів самооцінки, що передбачає виконання сукупності дій: визначення мети професійної підготовки, виділення важливих складових педагогічної діяльності, конкретизації навчально-практичних задач, моделювання діяльності і поведінки, визначення форм фіксації оцінки результатів, практичної реалізації ключових одиниць педагогічної діяльності, оцінки результатів практичної діяльності студентів. Засобом реалізації зазначених умов виступає спільна діяльність студентів і викладачів. У такій взаємодії викладач створює умови для стимулювання у студентів міркування з приводу аналізу суті і необхідності самооцінки навчальних досягнень у ході професійної підготовки, аналізу поставлених цілей, усвідомлення необхідності виконання ключових елементів педагогічної діяльності, розв’язання задач. Такі дії передбачають самостійне моделювання практичної діяльності, навчання діям щодо самоаналізу та самооцінки готовності створюваного проекту, практичної реалізації ключових одиниць педагогічної діяльності, яка спрямовується на самоспостереження, самооцінку та самокорекцію діяльності студентів. Внаслідок організації такого ланцюга послідовних дій відбувається усвідомлення суті проектування, своїх можливостей реалізовувати проекти в педагогічній діяльності, які спираються на результати самоспостереження і самореагування, що визначає успішність діяльності вчителя в школі. Висновок. Результати вивчення шляхів педагогічного впливу на процес формування самооцінки навчальних досягнень у ході професійної підготовки майбутніх вчителів дали підстави виділити зовнішні (сприятливе середовище, яке сприяє формуванню досвіду міжособистісного спілкування й виконання системи професійних обов’язків) і внутрішні (накопичення досвіду планування, прогнозування, самооцінки, коригування поведінки, що призводить до формування нави-


547

чок саморегуляції) педагогічні умови. Зазначені педагогічні умови мають комплексний вплив на особистість і забезпечують позитивні результати за умов виконання вимог принципів активності, наступності, індивідуалізації і співробітництва. Список літератури: 1. Белобрыкина О.А. Психологические условия и факторы развития самооценки личности на ранних этапах онто- и социогенеза: автореф. дис. канд. психол. Новосибирск, 1998.- 22 с. 2. Заир-Бек Е.С. Педагогические ориентиры успеха (актуальные проблемы развития образовательного процесса). Санкт-Петербург, 1995. - 64 с. 3. Залучёнова Е.А. Самооценка в деятельности студентов. Москва,1992. 52 с. 4. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. Москва, 1975. – 304 с. 5. Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. Санкт-Петербург, 1998. – 688 с. 6. Садкова А.В. Психологические особенности профессиональной самооценки личности и условия ее совершенствования: дис. канд. психол. наук: 19.00. 03. Москва, 1998. – 192 с.

548


Pastushenko Ludmila, National University of Dnipropetrovsk, Doctor Sc. of Philological Sciences, the Faculty of Philological Sciences

Ethical Principles of Constantia in the German Romance of XVII century Abstract: The analysis of the ethical concept of Constantia from baroque to the «gallant» romance with his polemical tendencies is the main point of this article. Keywords: ethical principles of Constantia, poetics of baroque, «gallant» romance. Пастушенко Людмила, Дніпропетровський національний університет імені Олеся Гончара, доцент, кандидат філологічних наук, філологічний факультет

Етичні постулати сталості у німецькому романі XVII століття Анотація: У статті розглядається головний напрям трансформації етичної концепції сталості у поетиці романічного від бароко до рококо. Ключові слова: етичні принципи Constantia, поетика бароко, «галантний» роман. Романічна етика сталості, що склала невід’ємну ланку розгалуженого морально-філософського комплексу ідей бароко, суттєвою мірою визначає проблемне ядро німецького роману тієї епохи, сюжетика якого нормативно риторично організує поведінку спрямованих до моральної досконалості персонажів. Оригінально перетворена словесно-естетичними програмами авторів бароко і рококо, художньо-філософська етика сталості окреслює виразну ідейно-епістемологічну константу жанру та реалізується у значеннєвій системі образно-психологічних


549

констант широкого діапазону. Серед них ми виділяємо наступні: кодекс взаємної щирої відданості вірних закоханих, філософію внутрішньої стійкості людини в нескінченних мирських випробуваннях, важливий принцип ставлення героя до життя й до себе під час перебування у сфері нелегкого земного існування. У сукупності провідні ціннісні орієнтири етичної системи бароко намічають і логічно мотивують духовний стрижень непохитної стабільності як моральну опору особистості посередині динамічно несталої стихії мінливості життя й очевидної крихкості людської долі. Не підлягає сумніву, що домінанта поведінкового кодексу моральної стійкості, який утілив філософію ставлення романічного персонажа до життя, – це неостоїцистська constantia, що вбачає у сталості «чесноту мудреця» [1]. Втім, навряд чи можна суттєво прояснити, а тим більше вичерпати настільки складний і багатошаровий художньо-філософський комплекс набором модних в епоху Ю. Ліпсіуса розумових тенденцій неостоїцизму. Зрозуміло, що романічна етика сталості складається й розбудовується в ідейній атмосфері християнських уявлень про світ і особистість, містить відгук на традиційні біблійні вимоги до позиції світської людині в миру. Тому можна умовно стверджувати, що якщо ядро романічної етики сталості пронизане ідеями неостоїцизму (constantia – незмінність, непорушність, стійкість, твердість, сталість), то значеннєву периферію цього семантично множинного понятійного комплексу утворює власне християнський набір достойностей fortitudo (твердість, хоробрість, відвага, добрі справи). Взаємно додаткові відтінки та грані цих чеснот неоднозначно сполучаються й співвідносяться між собою, а також багато в чому перегукуються й прямо взаємодіють у рамках художніх програм романічної етики. Дані спостереження спонукають до висновку, що етика стабільності духовного світу людини задає ритм алегоричного балансу цінностей, витриманий в ключі духовного опосередкування інтимного та космологічного, зрівноважування земного й небесно-есхатологічного починань, що відбиває художня філософія та етика роману доби. Дійсно, відчуття тотожності внутрішнього світу людини барокових часів потребує від неї культивування морального комплексу постійності, стійкості, вірності собі та особливим, вселеним онтологічною ситуацією принципам світосприймання – constantia, що найбільш адекватно передається у німецькому духовному просторі поняттям Beständigkeit, яке окреслює потужне за частотністю й контекстами свого уживання у бароковому романі експресивне семантичне поле із зна-

550


ченням етичного ідеалу, гідного наслідування та відтворення у повсякденній поведінці. Дотримання норм constantia розуміє внутрішнє самовдосконалення барокової людини під знаком вищого заповіту й уособлює смисл, який протистоїть непевності та злостивій мінливості світу, тобто Beständigkeit виключає особистість із звичної логіки буденності як пересічної недостойної профанації – «Unbeständigkeit der Welt» [2]. Подібне світосприймання, сповнене усвідомлення іманентної конфронтації антагоністичних царин існування, народжує у людини ілюзію причетності до божественної вічності як статичного або істинного буття, адже символом вічності постає нерухомо досконала повнота, здатна скасувати емпіричний тимчасовий вимір темпорального плину. Такий підхід знаменує есхатологічну тотожність переживання «я» у вічності, тоді як повсякденна часова проекція, хоча й є не менш важливою, оскільки саме вона дозволяє випробувати земне блаженство «beständige Glückseligkeit» [2], але її проживання позбавлене для письменника бароко онтологічної істинності, тобто не виправдане, і поступається вищій духовності, на якій людина має бути безроздільно зосереджена. У багатому семантичному спектрі Beständigkeit німецький романіст XVII ст. віддавав перевагу окресленню авантюрно забарвлених перипетій любові, що конституюють дієвий стрижень роману, як наприклад, великомасштабний роман «високого» бароко, романна пастораль, а згодом – романістика рококо. Так, намір однієї з героїнь роману А.У. фон Брауншвейга «Найсвітліша сирійка Арамена» любити свого обранця вічно («in meiner Liebe beständig zu bleiben») не зможе похитнути, за її переконанням, навіть смерть, адже сутність смерті полягає в уразливій мінливості: «unbeständiger Wehrt» [2]. Однак і роман «низового» бароко, що дихотомічно відстоїть від любовної лінії жанру, також висував у центр пізнавальний компонент ідейного комплексу Beständigkeit, приміром, поєднаний з положеннями дельфійських мудрощів, викладених у відомих заповідях пустельника – батька Симпліциссімуса: пізнавати себе, цуратися худого товариства, перебувати незмінно стійким – «bleibe standhaftig» [3]. Таким чином, поняття сталості виявлялося наріжним каменем певної, цілком зрозумілої сучасникам програми поведінки, що кодифікувала сприйняття й переживання героєм навколишнього світу, свого місця й своїх почуттів у ньому. Наприклад, піднявшись до сану королеви, Арамена наполегливо підкреслює тотожну незмінність досвіду своєї душі – мину-


551

лого й сьогодення, чим стверджує стабільність духовних орієнтирів свого внутрішнього «я»: «Meine Beständigkeit soll keinem Glück unterworfen bleiben» (моя сталість не піддана впливу мінливої удачі) [2]. Роман рококо будує не тільки окремі ключові мотиви й сцени, але навіть цілі тексти на основі художнього експерименту з логікою Bestädigkeit, що тільки підтверджує значимість даного етичного постулату для художньої філософії німецького роману. Ми маємо на увазі передовсім творчість А. Бозе (Таландера), щодо якої ми не поділяємо ані зневажливого ставлення, ані дослідних упереджень стосовно манери автора, нібито відзначеної «схильністю до сатиричної скандальності», «плоско-дотепної графоманії» [4], «театралізованого зображення амурних ігор і інтриг» [5], спрощення сюжетної дії роману [6]. Втім саме зі спадщиною цього романіста пов’язані примітні та знакові зрушення, яким підлягає осмислення абсолютного для бароко морального імперативу в системі образотворчості наступників. У автора «галантного» роману інша концепція любові, ніж у письменників бароко, вона осмислена як почуття не тільки всеперемагаюче, що цілком захоплює залежного від неї персонажа, але й мінливо-непостійне по своїй природі, що не припускає беззастережної вірності єдиному предмету. Передбачення характерної для літературного сентименталізму поетизації «чутливої інстанції серця» [7] можна відчути в ключовому для «галантного» напряму романі Бозе «Люб’язна європейка Костянтина» (1698). Прикметно, що значиме ім’я героїні-удови містить уже не опоетизований, а негативний відтінок constantia: автор натякає на ефект сліпої страсті, оскільки відданість жінки обов’язку зберігати вірність пам’яті покійного чоловіка відіграє з нею злий жарт, адже Норман живий і під чужим ім’ям одружений з іншою. Письменник створює сюжет-ситуацію, в основі якого лежить серія зустрічей Костянтини з кавалерами – покорителями сердець, потенційними кандидатами в чоловіки. За зовнішнім плином дії можна розпізнати глибокий та інтенсивний аспект динаміки подій, що видає сюжет пригод серця. Любовні захоплення, побачення, розлуки, перипетії нюансованих почуттів від страждання до надії створюють емоційно піднесену атмосферу закоханості та невтомних пошуків персонажами істинних прихильностей та «вічних» прив’язаностей, котра складає ідейно-естетичну особливість жанру «галантного» роману і одночасно характеризує його як джерело формування напряму Empfindsamkeit.

552


Відступаючи від традиції роману бароко, Бозе насичує свій, проникнутий тонкими спостереженнями за психологією поведінки закоханих, твір неметафізичною свідомістю розподілу земного та небесного планів: «Хоча шлюбні союзи й укладаються на небесах, але безумства кояться все ж таки на землі» [8]. Відповідно до цього й життя почуттів людини тлумачиться без посилань на надприродні причини, а зумовлено, на думку автора, знаменною для нового роману бінарністю – «der Himmel und die Natur» [8]. У даному творі Бозе майже безсторонньо й аналітично трактує протиріччя любовних почуттів центральної «галантної» пари, по відношенню до котрої безоглядне й незмінне служіння барокового аристократа своїй сердечній володарці здається майже простим та психологічно нерозчленованим рішенням. Любов героїв Бозе – це справжня хитромудра дипломатія (Politik), в якій персонажі переслідують власні цілі, відстоюють різними способами свій прагматичний інтерес «unter einem politischen Vorwande» [8], – процес, в якому одне з провідних місць посідає мотив зваблення почуттів. Змальовуючи афективну мову кохання, Бозе вдається до системних позначень рококо з характерним для його світосприймання піднесенням семантичного ядра «граціозного» – artig, anmutig, liebreitzend, angenehm, höflich, polit, liebenswürdig, manierlich, яке явно тіснить бароковий етичний примус величної постійності. Аналізований матеріал показує, що післябарокові літературні напрями у цілому сприймають значення етичного нормативу Beständigkeit, хоча статус беззаперечного постулату ним поступово втрачається: переоцінка художньо-особистісного зображального аспекту, нове відчуття чарівності життя у кожній його поточній миті провокує експерименти письменників з романічними уявленнями сталості у психології персонажів аж до ревізії позитивного смислу constantia, перетвореного у персоніфіковану принадність образу жінки, що уособлює вірність собі на шкоду. Тим не менше шлях від етичного постулату constantia до нової характерологічної міфологеми рококо, очевидно, був позбавлений одновимірності і містив повчальну й збагачувальну для літературного розвитку логіку перехідного художньо-філософського феномену. Список літератури: 1. Merkel I. Philosopie // Zwischen Gegenreformation und Frühaufklärung: Späthumanismus, Barock. 1570 – 1740 / Hrsg. von H. Steinhagen. –– Reinbek bei Hamburg, 1985. – Bd. 3, S. 91.


553

2. Anton Ulrich von Braunschweig. Die Durchleuchtige Syrerin Aramena: In 5 Th. – Nürnberg, 1670–1678. – Th. 2, S. 276; Th. 5, S. 135; Th. 1, S. 27; Th. 2, S. 198. 3. Grimmelshausen H.J. Ch. Der abenteuerliche Simplicissimus Teutsch // Grimmelshausens Werke: In 4 Bd. / Hrsg. von den Nationalen Forschungs- und Gedenkstätten der klassischen deutschen Literatur in Weimar. – Berlin und Weimar, 1984. – Bd. 1, S. 38. 4. Hettner H. Geschichte der deutschen Literatur im achtzehnten Jahrhundert: In 2 Bd. – Berlin und Weimar, 1979. – Bd. 1, S. 119. 5. Bürger Th. August Bohse // Deutsche Schriftsteller im Porträt: In 2 Bd. / Hrsg. Von M. Bircher. – München, 1979. – Bd. 1, S. 43. 6. Rötzer H.G. Der Roman des Barock 1600 – 1700. Kommentar zu einer Epoche. – München, 1972. – S. 128–129. 7. Bohse A. Die Albanische Sulma. – Cölln, 1689. – S. 38. 8. Bohse A. Die Liebenswürdige Europäerin Constantine. – Frankfurt und Leipzig, 1698. – S. 157, 554, 183.

554


Savchenko Lyudmila, Kharkiv Humanitarian Pedagogical Academy, Senior Lecturer, Faculty оf Preschool аnd Special Education

Interaction between the family and the institution in the national-patriotic education children and youth Abstract: This paper is devoted to the peculiarities of interaction between family and school in organizing patriotic education as the foundation for the realization of the national values of the Ukrainian people under globalization. Keywords: national and family education, national consciousness, patriotism, national traditions, family.

Савченко Людмила, Харківська гуманітарно-педагогічна академія, старший викладач, факультет дошкільної та корекційної освіти

Взаємодія сім’ї та навчального закладу у національно-патріотичному вихованні дітей та молоді Анотація: Стаття присвячена особливостям взаємодії сім’ї та навчального закладу в організації патріотичного виховання як фундаменту усвідомлення національних цінностей українського народу в умовах глобалізаційних процесів. Ключові слова: національне та родинне виховання, національна свідомість, патріотичні почуття, національні традиції, сім’я.


555

Як зазначається в Національній доктрині розвитку освіти України у ХХІ столітті, модернізація системи освіти повинна передбачати впровадження національної системи виховання, широке використання надбань народної педагогіки і культури. На сучасному етапі українського державотворення надзвичайно актуальною є проблема виховання у дітей та молоді почуття патріотизму, активної громадянської позиції, утвердження якостей громадянина-патріота як світоглядного чинника. Для становлення української державності, побудови громадянського суспільства постає величезне завдання – виховання справжнього громадянина та патріота рідної землі. Найважливішою громадянською рисою особистості є сформованість національної свідомості, патріотичних почуттів до рідної землі, свого народу, готовності до праці в ім'я України. Першоосередком національного виховання традиційно була і залишається сім’я, родина. Взаємодія сім’ї та навчального закладу в організації патріотичного виховання – фундамент усвідомлення національних цінностей українського народ в умовах глобалізаційних процесів. Результатом такої взаємодії у патріотичному вихованні має бути сформованість почуття патріотизму, яке означає прояв особистістю любові до свого народу, поваги до українських традицій, відчуття своєї належності до України, усвідомлення спільності власної долі з долею Батьківщини, досконале володіння українською мовою. Виховання патріотичних почуттів, любові до рідної землі, збагачення духовного світу дитини допомагає використання краєзнавчого матеріалу. Для того, щоб діти стали творцями своєї долі, необхідно, аби вони, за час виховання в сім’ї, міцно засвоїли від своїх батьків, духовність, культуру свого народу, глибоко пройнялися його національним духом, способом мислення і буття. Саме в сім’ї діти одержують перші уроки громадянськості і патріотизму. Моральні риси, які панують в сім’ї, відображаються на поведінці дитини. Для виховання патріотичних рис в молодого покоління потрібно залучати батьків до позакласної роботи (організовувати свята, метою яких є патріотичне виховання, відображення національних свят та обрядів), що сприятиме вихованню в молоді любові до родини, рідної землі. Соціально-економічні процеси, що відбуваються в Україні, зумовлюють появу нових підходів державної політики до сім’ї та освіти й виховання молоді, підтвердженням чому є урядові постанови і документи, які визначають пріоритетні

556


напрями розвитку освіти і виховання (Конституція України, Сімейний кодекс України, програми «Планування сім’ї», «Діти України»). В «Концепції національнопатріотичного виховання дітей та молоді» зазначається, що шляхами реалізації патріотичного виховання дітей та молоді є забезпечення активної участі сім’ї та родини в розвитку фізично і морально здорової, патріотично налаштованої зростаючої особистості, а також проведення навчальними закладами інформаційнопросвітницької роботи з батьками, спрямованої на формування толерантності, поваги до культури, історії, мови, звичаїв та традицій як українців, так і представників різних національностей за участю психологів, істориків, працівників кримінальної міліції [1]. Зміни зумовлюють потребу у відповідній кадровій підготовці педагогів, здатних до реалізації нової парадигми національного родинного виховання. Плідна співпраця сім’ї та навчального закладу в забезпеченні патріотичного виховання серед дітей та молоді, осягнення ними духовно-морального потенціалу народної виховної практики, вивчення в цьому контексті українознавчих дисциплін, втілення у виховну роботу набуває вирішального методологічного значення, стає основною формою світоглядних переконань майбутніх фахівців. Звернення до історії засвідчує, що питання сімейно-шлюбних відносин віддавна привертали увагу мислителів. Серед них передусім варто назвати Платона, Аристотеля, Ф. Бекона, Ж.-Ж. Руссо, І. Канта. Проте комплексного аналізу сім'я вперше набуває лише в Г. Гегеля, який у межах своєї «Філософії права» дійшов висновку, що сім'я – це складне і багатомірне утворення, основним системоутворюючими моментами якого є шлюб, власність і діти. Вивчення народних традицiй виховання у вiтчизнянiй педагогіцi починається з робiт О.В. Духновича та К.Д. Ушинського. Значний внесок у дослідження надбань народної педагогіки зробили Г.С. Виноградов, Г.Н. Волков, Є.І. Сявавко, М.Г. Стельмахович. Традицiї родинного виховання в Українi частково висвiтленi у працях з української iсторiї та культури М. Голубця, І. Крип'якевича, В. Січинського, Н. Хойнацької. Проблеми сім'ї і сімейного виховання в наш час вивчали багато вчених: Ю. Азаров, Ф. Байков, Е. Васильєва, В. Гуров, Е. Каган, Т. Кулікова, П. Лесгафт, А. Харчев, Т. Шеляг та ін.


557

Однак аналіз історико-педагогічної літератури свідчить про те, що теоретичні та методичні аспекти використання родинно-виховного досвіду у процесі національно-патріотичної діяльності розроблені недостатньо: не окреслюється їх значення у формуванні кращих націоментальних домінант, відсутнє наукове обґрунтування складових родинного виховання, педагогічних умов, форм і методів їх використання у навчально-виховному процесі вищої школи, характеристики рівнів готовності студентів до педагогічної діяльності з використанням родинно-виховного досвіду. Це зумовлено, насамперед, недостатнім розумінням духовно-морального потенціалу родинного виховання українців, незначною кількістю науково-методичної літератури з даного питання, відсутністю орієнтації навчальних дисциплін на даний матеріал. Саме тому на сьогодні актуальним є питання використання родинно-виховного досвіду у процесі підготовки майбутніх педагогів до патріотичного виховання. Все життя людини пов'язане, насамперед, із родиною. Це найближча і найрідніша спільнота, в якій перебуває певна особистість. У межах сім'ї розпочинається процес виховання і адаптації особи до соціального середовища. Ідея взаємозв'язку суспільного й родинного виховання знайшла своє відбиття в ряді нормативно-правових документів, у тому числі в «Концепції дошкільного виховання», «Положенні про дошкільний навчальний заклад», Законі «Про освіту» й ін. Так, у законі «Про освіту» записано, що «батьки є першими педагогами. Вони зобов'язані закласти основи фізичного, морального й інтелектуального розвитку особистості дитини в ранньому віці». Родина, рід, родовід, народ – такий шлях розвитку кожної людини, формування її національної свідомості й громадянської зрілості. Родинне виховання – це природна і постійно діюча ланка виховання, що обумовлює розвиток людини на всіх стадіях її життя. Сім'я, як первинна ланка суспільства, посідає провідне місце у формуванні особистості: сімейні традиції, людяність та повага до старших, взаємна турбота, первинні навички самообслуговування та праці. Cім'я і зараз продовжує вважатися однією з базових структурних одиниць суспільства, що закладає основи ціннісно-мотиваційної сфери особистості, формує її характер. Сім'я, писав В. Cухомлинський, – це найменша клітина суспільства, в якій, як у фокусі, відображається все життя країни. Вона є першоосновою

558


духовного, економічного та соціального розвитку суспільства, його природнім і найбільш стійким елементом. Ця істина підтверджується процесом розвитку людської цивілізації. Сім'я акумулює в собі всі найважливіші ознаки суспільних процесів, економічного та культурного розвитку й одночасно ніби випромінює їх в суспільство та взаємодіє з ним [3, с. 20-22]. З глибини віків до нас доходять мудрість минулих епох і скарби народного виховання. Традиції родинного виховання складалися упродовж багатьох століть і зміцнювалися у процесі історичного розвитку людства. З давніх-давен українці розглядали сім'ю і рід як святиню, а виховання дітей – як святий обов'язок батьків: завдяки вихованню в родині народ продовжував себе в своїх дітях, генерував свій національний дух, характер, менталітет, традиційну родинно-побутову культуру, – зазначав М. Стельмахович [2, с. 50-52]. Сім'я є складним соціальним інститутом, що торкається усіх сфер людської життєдіяльності й охоплює всі рівні соціальної практики: від особистісного до державного, від матеріального до духовного. У нашому суспільстві сім'я як соціальний інститут переживає нелегкі часи. Передання від покоління до покоління соціально-політичного досвіду, основних норм і цінностей в перехідний час відбувається особливо важко. Серед представників середнього і старших поколінь переважають попередні ціннісно-політичні орієнтації, традиційні стереотипи політичного мислення і поведінки, що нині неминуче вступають в протиріччя з багатьма спрямуваннями та установками підростаючого покоління. Молодь, з властивим їй максималізмом, намагається вирватися з-під влади батьків і в сім'ї, і в суспільстві. Молоде покоління набагато краще і швидше адаптується до нових соціально-політичних реалій, тож відповідно відбувається розрив поколінь. Майбутнє інституту сім'ї значною мірою залежить від сучасної молоді. Теперішнє виховне середовище, в якому формується молода людина як громадянин й особистість, не дає чітких орієнтирів на сім'ю і формування сімейних цінностей. Уявлення молоді про роль сім'ї та її функції спотворюється через неправильне формування світосприйняття і життєвих установок, що значною мірою впливає на бажання створення власної сім'ї. Необізнаність молоді про особливості сімейного життя робить актуальним пошук шляхів стабілізації сім'ї та відповідного підходу до її утворення, формування у молоді уявлень про майбутню сім'ю.


559

Метою сімейного виховання є забезпечення високого рівня освіченості й виховання свідомого громадянина України, здатного на основі життя і досвіду власного народу й досягнень світової науки і культури, врахування національнотериторіальних особливостей, брати участь у соціально-економічному розвитку держави, утверджувати найвищі ідеали гуманістичної культури й демократичних взаємовідносин людей, відстоювати і захищати права, гідність і честь своєї Батьківщини. Основними завданнями сімейного виховання є: • виховання фізично і морально здорової дитини та молодої людини, забезпечення необхідних екосоціальних і суспільних умов для реалізації можливостей їх розвитку (генотипу); • створення атмосфери емоційної захищеності, тепла, любові, взаєморозуміння, умов для розвитку почуттів і сприйняттів, її самореалізації; • засвоєння моральних цінностей, ідеалів, культурних традицій, етичних норм взаємин між близькими людьми і в суспільному оточенні, виховання культури поведінки, зокрема політичної, правдивості, справедливості, гідності, людяності, здатності виявляти турботу про молодших, милосердя до слабких і людей похилого віку; • залучення дітей та молоді до пізнавального світу знань, зокрема політичної науки, вивчення народної творчості, виховання поваги до школи і вчителя, прагнення до освіти, становлення політично свідомої особистості і творчого самовдосконалення; • включення вихованців у спільну з дорослими діяльність, розвиток працелюбної, творчої особистості, спрямування її зусиль на турботу про навколишнє середовище, виховання молодих людей цивілізованими господарями і підготовка їх до життя в умовах ринкових відносин; • формування естетичних смаків і почуттів, уміння розрізняти красиве і потворне в мистецтві і в житті, поважати прекрасне у вчинках людей, забезпечення умов для творчої практичної діяльності дітей і молоді; • забезпечення духовної єдності поколінь, збереження сімейних традицій і реліквій, вивчення родоводу; культивування серед майбутніх поколінь громадян України народних традицій, звичаїв та обрядів, виховання в них національної свідомості і самосвідомості.

560


Напрями роботи сімейного виховання: - підвищення рівня духовних і моральних цінностей сім'ї, зміцнення ролі сім'ї в суспільстві; - ознайомлення з основами етики і психології сімейного життя; - закріплення толерантних норм поведінки у стосунках юнаків та дівчат; - ствердження розуміння своєї родини, оселі, батьківського дому, як основної фізичної, духовної, моральної якості свого власного життя; - виховання родинно-сімейної свідомості, етики та інших рис. Саме з родини починається виховання молодої особистості. Родина залишається основним носієм культурних зразків, успадкованих з покоління в покоління, а також необхідною умовою становлення особистості. Слід пригадати великого українського педагога В.О. Сухомлинського, який у талановитій праці «Як виховати справжню людину» писав: «Рід людський складається з поколінь – це велика мудрість нашого буття… Повага, шанування старших поколінь – закон нашого життя. Поважати старших треба тому, що вони мудріші, духовно багатші за молодь» [4, с. 201]. У властивій їй формі вона відображає, відтворює всю сукупність суспільних відносин і активно впливає на всі сфери життя. Родина є посередником між матеріальними та ідеологічними відносинами. У родині людина навчається набувати соціальних статусів, отримує початкову освіту, формує певний стиль поведінки, батьківська родина є найважливішим інститутом виховання молоді. Отже, сімейне виховання має національний характер. Недарма кажуть, що коли міцна родина, то й держава сильна. Патріотизм повинен бути введений в ранг національно значимої і об'єктивно необхідної цінності, тому що він являє собою одне з найбільш глобальних людських почуттів, закріплених віками і тисячоліттями. Почуття патріотизму розпочинає формуватися в сім’ї з раннього дитинства шляхом засвоєння національних цінностей. Кожна нація, кожен народ, навіть кожна соціальна група мають свої традиції, звичаї, обряди та свята, становлення яких відбувалося протягом багатьох століть. Традиції – це ті найміцніші елементи, що об'єднують і цементують окремих людей в один народ в одну націю, підтримуючи її цілісність та зв'язок між поколіннями. Народні традиції охоплюють усі сфери людського життя, регулюючи сімейні та суспільні відносини. Українська родинна система виховання, яка історично склалася протягом багатьох віків нашим народом, головним об'єктом виховання визначає дитину, а суб'єктами – батьків,


561

родину, громадськість. У результаті виховних дій мільйонів людей сформувався певний педагогічний досвід, який згодом викристалізувався у велику педагогічну мудрість – народну педагогіку. Список літератури: 1. «Про затвердження Концепції національно-патріотичного виховання дітей і молоді, Заходів щодо реалізації Концепції національно-патріотичного виховання дітей і молоді та Методичних рекомендацій щодо національно-патріотичного виховання у загальноосвітніх навчальних закладах». Наказ Міністерства освіти і науки № 641 [Електронний ресурс]: [Веб-сайт]. – Електронні дані. – Режим доступу: http://osvita.ua/legislation/Ser_osv/47154/ (дата звернення 24.11. 2015). 2. Стельмахович Г.П. Виховний потенціал української родини // Учитель, 1998. – № 6, С. 52-55. 3. Сухомлинський В.О. Мікроклімат вашого дому / В.О. Сухомлинський // Твори: в 5-ти т. Т. 5. – К.: Рад. школа, 1977. – 312 с. 4. Сухомлинський В.О. Як виховати справжню людину // Вибр. твори: В 5 т. – К.: Радянська школа, 1976. – Т. 2. – 670 с.

562


Filimonyuk Lyudmila, North Caucasian Federal University, Professor оf Department оf Pedagogics аnd Psychology оf Professional Education, Doctor оf Pedagogical Sciences, Nevinnomisska State Humanitarian Technical Institute, Professor, Burljaeva Viktoria, Nevinnomisska State Humanitarian Technical Institute, Head of the Department of Professional Training, Doctor оf Social Sciences Professor, Chebanov Konstantin, Nevinnomisska State Humanitarian Technical Institute, Candidate оf Pedagogic Sciences, Associate Professor

The process of multicultural socialization of young Abstract: The article is devoted to a problem of polycultural education and training of younger generation. In the publication basics of development in the person of ability to perceive and respect an ethnic variety and cultural identity of various groups of the population are covered. Keywords: polycultural education, polycultural training, ethnopedagogics, culture of international communication. Language and culture of each ethnos have the unique original face expressing the individual beginning of the corresponding society. At the same time in all national cultures standing at the same civilization step, for example, as in Russia, is much in common – that allows to identify this "face" as the person Russian and universal [1]. This general also is that center which became the basis of the all-Russian mentality based on the principles of connection of ideas of national identity of this or that ethnos with ideas of belonging to Russia, entries into the Russian culture. Historically national character and national consciousness of each Russian ethnos were formed in pro-


563

cesses of centuries-old interaction and mutually comprehension with the Russian national character, the Russian world view, the Russian national consciousness – in the conditions of uniform geopolitical interests [2]. Ethnopedagogics studies process of social interaction and public and national influence during which the personality acquiring social norms, values, experience is brought up, develops collects and systematizes national knowledge of education and training of children, all popular wisdom reflected in religious doctrines, fairy tales, legends, bylinas, parables, songs, riddles, proverbs, games, toys and other in family and communal tenor of life, life, traditions, and also philosophical and ethical, actually pedagogical thoughts and views, that is all pedagogical potential, cumulative experience of historical and cultural formation of the personality [3]. A teacher, providing national education, forms national consciousness of the child by training in the native language, by acquaintance with customs, traditions, valuable orientations of the people. However, putting in structure of the personality national into the forefront, it is necessary to consider two possible extremes: the nihilistic – the denying and not recognizing its nationality and culture; and nationalistic and chauvinistic – the role preaching only the national priorities and installations and belittling and value of other nationalities. Therefore parallel work on acquaintance with other ethnic collectives is very important not to miss the sensitive period of assimilation of other languages and cultures, not to limit the world of social s of children [4]. National consciousness or ethnic identity as understanding of the belonging to a certain ethnos, is formed at the person in the first years of his life, this period is defining in formation of bases of character and development of the standards of behavior in many respects depending on a social environment. One of the major factors defining process of formation of ethnic identity are safety and full value of existence of ethnic traditions in surrounding society [5]. Recognition and acceptance of distinctions of ethnic collectives can be considered norm of cross-cultural interaction at the present stage of development of humanity [6]. At the same time it is also a standard of behavior for the modern polycultural educated person. Polycultural (international) training is understood as development in the person of ability validly to perceive an ethnic variety and cultural identity of various human groups. Absence of due consideration to polycultural education of the individual leads to social-cultural intolerance and hostility manifestation to other ethnic origin surrounding people.

564


Polycultural education is based on polycultural education, which includes knowledge of the following elements of culture of the nations: • material culture: a basic type of settlements, dwellings, main household items; clothes (national suit), jewelry; national food; vehicles; instruments of labor; work taking into its specifics; • spiritual culture: folksy customs, ceremonies, holidays; language, national creativity (fairy tales, proverbs and sayings, childish sports, music); art (songs, dances, works of art and arts and crafts creativity, literature); • standard culture: general human moral qualities; rules of communication between people in ethnos and out of it. It is necessary to consider that at the heart of the reported knowledge of customs, cultural values, stereotypic standards of behavior of other people full mastering ethnic features of the culture has to lie – only the person who is deeply respecting and understanding identity of the people will be able to understand and accept specifics of cultural values of other ethnic collectives [7]. It is represented that in polycultural training the following sequence is expedient: the national training understood as instilling of love and respect for the people, pride of its cultural and historical achievements; acquaintance of pupils with people of the immediate national environment, formation of the benevolent attitude towards contemporaries and adults of the next nationalities on the basis of familiarizing with customs and traditions of the next people; message of knowledge of ethnic identity of the remote people and formation of the emotional and positive attitude towards national variety of the planet. Thus, process of polycultural socialization begins with entry into culture of the people, with process of formation of ethnic identity. Polycultural training has to be carried out in three directions: information saturation (message of knowledge of traditions, customs of the different people, specifics of their culture and values, etc.); emotional influence (in the course of realization of the first direction – information saturation – it is important to cause a response in soul of the child); behavioral norms (the knowledge gained by the child about norms of relationship between the people, rules of etiquette has to be surely enshrined in his own behavior). Especially it is necessary to emphasize that problems of national training can be solved only in the presence of appropriately prepared pedagogical personnel. The


565

growing-up person is brought up only by the identity of the teacher, and no textbooks can replace it, it and is the fundamental principle of national pedagogics. For intensification of cognitive activity of trainees on problems of national and polycultural training the following forms of work are used: conversations, debates on pedagogical views of the different people, an ideal of the perfect person, to methods of training; creative evenings with speeches of representatives of the national intellectuals (composers, artists, writers, etc.); carrying out KVN on folklore materials, "days of ethnopedagogics" with the comparative analysis of educational traditions of the different people; preparation of papers about traditions of education of children, standards of behavior of the different people (following the results of independent search activity); viewing of video movies about the best pedagogical practices on national and polycultural education [9]. It is very important that problems of education were harmoniously combined with problems of training and were fixed in behavior of trainees. In the solution of informative tasks expediently use of dialogue form of education. Such form of carrying out occupations recovers pedagogical process and promotes deeper and conscious digestion of material. Intensification of the gained knowledge is promoted by "cross poll": each team prepares a package of questions on the studied problem for team of rivals and then watches alternation of their collective and individual answers. The differentiated approach in education is carried out by drawing up tasks for drawing up stereotypes and autostereotypes of the different people, a scale of values in national programs of training, etc. Use of nonconventional forms of education not only makes active and "recovers" pedagogical process, but also allows to involve pupils in the unique world of national creativity, national pedagogics, influencing their emotional and strong-willed sphere. Results of education have to find the reflection first of all in behavior of pupils, in particular, in personal observance of the basic principles of culture of international communication by them: • the principle of "ethnic indifference", that is abstraction from a national factor in interpersonal communication, it should be noted that today the opposite behavior not only among adults, but also among children even more often meets, and the attention of teachers isn't always focused on these cases of immoral behavior of their wards, becoming isolated only within a didactic educational cycle;

566


• a step in communication with people of other nationality – the tactful person will never dare to offend or humiliate the person of other nationality, mocking at traditions, customs of his people or using jokes, jokes, sayings about representatives of other nationality. However results of many pilot studies speak about that, as this principle isn't always realized; • for the person of any nationality it is peculiar to treat validly rituals, ceremonies, customs, traditions of the ethnos, and such relation has to be recognized natural and only as the normal. Each ethnic collective has specific traditions which for representatives of other nationality can be unclear and even to seem absurd. However how many reasons arise for discussion of expediency of observance of this or that national tradition or custom, it is never necessary to impose to the person of negative estimates of norms and installations of his ethnic collective; • entering discussion of national and ethnic problems, it is necessary to realize accurately that volume of knowledge which you have on the matter. Most often people get the main knowledge of the ethnic sphere of life from inadequate sources: casual meetings, publications in the "yellow" press, stories of other people, and information received thus extends on other ethnic group in general; • knowledge of ceremonies, rituals, customs of that ethnic group in the environment of which the person lives is necessary, he has to master the minimum requirements of etiquette peculiar to the ethnic environment. Thus the knowledge and observance of prohibitive norms are especially important; • one of the most important aspects of culture of international communication – language. The knowledge of language of the main ethnos in which environment there lives a person, is a major element of culture of international communication. The person himself has to master language of the people in the territory of which lives, at least at the colloquial and household level. It is very important to the one who takes the first steps in development of language unfamiliar, but not to laugh, bantering at a pronunciation, creation of offers. The concept "acceptances" is the cornerstone of the principles of culture of international communication given above, it isn't necessary to hundreds of rules, it is necessary to one – need of respect for another. The sense of national education in the modern world consists in preservation of the existing original ethnic collectives and consolidation of interrelation between them on a universal basis. Maintenance of traditions in the maximum degree promotes formation of ethnic identity. The most effective factor of formation of ethnic identity at younger generation is their direct social environment, however influence of the last maybe positive, and ne-


567

gative. Considering, first, polyethnicity of the environment surrounding the Russian child, and secondly, the greatest ability of perception of cultures of other people at children's age when there were no stereotypic forms of the emotional and estimated attitude towards representatives of other nationalities yet, it is natural to draw a conclusion on relevance and favorable prospects of polycultural training through an education system. Polycultural training means development in the person of ability to perceive and respect an ethnic variety and cultural identity of various groups of the population. Absence of due consideration to polycultural education of people results in welfare intolerance and hostility. At the same time only the person who is deeply respecting and understanding ethnic identity of the people will be able to understand and accept specifics of cultural values of other ethnic collectives. In this regard it is necessary to strengthen and deepen ethnological, ethnographic and ethnopsychological training of the teachers capable to work with various contingent of pupils in all links of an education system. References: 1. Lossky N.O. Harakter of the Russian people. – M.: Crops, 1991. – 98 pages. 2. Gasanov Z.T. About psychology of formation of national values // Pedagogics. – 2009. – No. 9. – Page 112-132. 3. Levitan K.M. Lichnost of the teacher: formation and development. – Saratov: SGU, 2000. – 270 pages. 4. Leontyev A.N. Pedagogical communication. - M.: Knowledge, 2000. – 195 pages. 5. Porshnev B.F. Opposition as component of ethnic consciousness. – M.: Science, 2003. – 184 pages. 6. Sorokin P. Ethnic question as problem of social equality. Psychology of national intolerance. – Minsk, 2008. – Page 174. 7. Fedorov V.A. Dukhovnost and moral as values and concepts of the modern Russian higher school // Bulletin of the International academy of Sciences of the higher school. – 2007. – No. 2. – Page 61-67. 8. Filimonyuk l.A., Dzhaubayeva M.I. Ethnocultural education of students in the multiethnic region. International scientific institute EDUCATIO. Scientific prospects of the XXI century. Achievements and prospects of new century. VIII International scientific and practical Part 1 conference. Novosibirsk - 2015. - No. 1(8). - 168 pages.

568


Lyudmila Chikonova Valentinovna, Gorno-Altaisk State University, Associate Professor of Political Science, Economics and the Faculty of Law

Constitutional right to land: the problem of judicial protection Abstract: This article is dedicated actual problem of constitutional protection of private property. In this publication are considered questions of judicial protection, questions of rights of private property, guarantees the implementation of this law, besides the legal decisions of Constitutional and Supreme Courts. Author proposed the main aspects for improvement our legislation and judicial practice. Keywords: the Constitutional low, private property, land ownership, guarantees of rights, land disputes, land legislation, demarcation of the territory. Чиконова Людмила Валентиновна, Горно-Алтайский государственный университет, доцент, кандидат политических наук, экономико-юридический факультет

Конституционное право на землю: проблемы судебной защиты Аннотация: Данная статья посвящена анализу проблем защиты конституционного права граждан на землю. В публикации рассматриваются вопросы судебной защиты права частной собственности на землю, гарантий реализации данного права, правовые позиции Конституционного Суда РФ, Верховного Суда РФ. Представлено предложение по улучшению действующего законодательства по обеспечению единообразной судебной практики в области защиты права частной собственности на землю.


569

Ключевые слова: конституционное право, частная собственность, земельная собственность, гарантии права, защита права на землю, земельные споры, установление границ земельного участка, земельное законодательство. Важнейшей конституционной гарантией защиты прав граждан на землю является право на судебную защиту. Статья 46 Конституции РФ закрепила основные демократические начала судебной защиты права частной собственности на землю. Основы конституционного строя Российской Федерации определяют, что право гражданина иметь в частной собственности землю является высшей ценностью. Признание данного права, его соблюдение и защита - обязанность государства. При этом право должно быть законным. В науке конституционного права судебную защиту рассматривают как институт конституционного права, вид государственной защиты прав и свобод личности, как общественное отношение и государственную функцию [1]. Объектом конституционно-правовой защиты частной собственности является не только основное неотчуждаемое право - право частной собственности на землю, но и сама частная собственность, являющаяся одним из элементов основ конституционного строя Российской Федерации. В соответствии со ст. 18 Конституции Российской Федерации права и свободы человека и гражданина являются непосредственно действующими. Они определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти, местного самоуправления и обеспечиваются правосудием. Право на судебную защиту частной собственности на землю относится к основным неотчуждаемым правам и свободам человека; в Российской Федерации оно относится к таким правам, которые в силу ч. 3 ст. 56 Конституции РФ не могут быть ограничены ни при каких обстоятельствах. Особое значение права на судебную защиту В.М. Жуйков объясняет тем, что данное право никакой угрозы основам конституционного строя, нравственности, здоровью, правам и законным интересам других лиц, обороне страны и безопасности государства представлять не может, поэтому оно и не может быть ограничено. Кроме того, по мнению профессора В.М. Жуйкова: «Право на судебную защиту Конституция РФ закрепляет не в качестве самого по себе, как другие права, например как право на жизнь, на личную неприкосновенность, на свободу передвижения, а в качестве гарантии всех прав

570


и свобод человека и гражданина (ч. 1 ст. 46), поэтому ограничение этого права означало бы ограничение федеральным законом действия положений ст. 46 Конституции РФ, что является недопустимым в силу верховенства Конституции Российской Федерации над всеми иными нормативными правовыми актами» [2]. Принятие государством на себя обязанности признавать, соблюдать и защищать право частной собственности на землю предполагает заботу о создании развитой системы гарантий, с помощью которых реализуется эта задача. Поэтому судебная защита частной собственности на землю не исчерпывается положениями, содержащимися в Конституции РФ, и требует наличия механизма ее реализации, включающего полномочия судебных органов, права ищущей защиты личности, многочисленные гарантии обеспечения права на судебную защиту. Гарантия судебной защиты, закрепленная в ч. 1 ст. 46 Конституции РФ, по существу является наиболее эффективным и важнейшим средством реализации положений, провозглашенных в данной статье. Из анализа ч. 1 ст. 46 Конституции в аспекте защиты права частной собственности на землю можем сделать следующий вывод: государство возлагает на себя обязанность судебного вмешательства по требованию любого гражданина и разрешения спора о защите права частной собственности на землю по существу, согласно действующему законодательству, т. е. предполагается обязанность государства, в том числе и органов судебной власти, обеспечивать каждому возможность отстаивать право в споре с любыми физическими, юридическими лицами, органами или должностными лицами. В. С. Шевцов небезосновательно отмечает, что конституционное право на судебную защиту предполагает как неотъемлемую часть такой защиты возможность восстановления нарушенных прав и свобод человека и гражданина, правомерность требований которых установлена в надлежащей судебной процедуре и формализована в судебном решении. Оно предполагает также и наличие конкретных гарантий, которые позволяли бы реализовать данное конституционное право в полном объеме и обеспечить эффективное восстановление в правах посредством правосудия [3]. Закрепленное Конституцией РФ право на судебную защиту частной собственности на землю полностью соответствует требованиям международно-правовых актов и даже дополняет их. Так, ст. 8 Всеобщей декларации прав человека устанавливает, что «каждый человек имеет право на эффективное восстановление в правах компетентными национальными судами в случае нарушения его


571

основных прав, предоставленных ему конституцией или законом». В соответствии со ст. 6 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод «каждый имеет право при определении его гражданских прав и обязанностей или при рассмотрении любого уголовного обвинения, предъявленного ему, на справедливое публичное разбирательство дела в разумный срок независимым и беспристрастным судом, созданным на основании закона». Дополнением к международно-правовым нормам является то, что судебная защита в Российской Федерации распространяется не только на основное право частной собственности на землю, но и на права, которые предоставлены законом, другим нормативным или индивидуальным правовым актом. Так, Земельный кодекс РФ, в частности, в ст. 59 установил, что признание прав на земельные участки осуществляется в судебном порядке. И в данном случае законодатель имел в виду не только право собственности, но и права пользования, аренды и т. п. Это вытекает из содержания ч. 1 ст. 55 Конституции РФ, установившей, что перечисление в Конституции основных прав и свобод не должно толковаться как отрицание или умаление других общепризнанных прав и свобод человека и гражданина. Судебная защита права частной собственности на землю рассматривается и как систему действий судебных органов по рассмотрению и разрешению конкретного судебного дела и исполнению решения. В качестве судебной защиты может рассматриваться как отдельное судебное действие (предъявление иска, принятие мер по его обеспечению, принятие решения), так и в целом деятельность суда по гражданскому делу. Выполняя различные процессуальные действия - исследуя доказательства, выслушивая показания свидетелей и объяснения сторон, разрешая заявленные сторонами ходатайства, вынося решение, суд (судья) защищает права участников судебного разбирательства и обеспечивает им право на личное участие в правосудии, на использование предоставленных для этого полномочий. Потребность в судебной защите права частной собственности на землю закономерно вытекает из усложнения характера и структуры экономических отношений, многоукладности экономики, приватизации собственности, значительного увеличения числа граждан, располагающих различными формами и видами собственности на землю и нуждающихся в ее правовой защите. Возрастание конфликтности и социальных противоречий в общественной жизни, с одной стороны, и упразднение ряда ранее существовавших институтов социального контроля, способствовавших реализации прав, с другой,

572


- все это факторы, определяющие необходимость усиления значения юридических форм защиты права. Конституция РФ, объявив Россию демократическим правовым государством (ч. 1 ст. 1), провозгласила, в том числе право частной собственности на землю высшей ценностью, обеспечиваемой правосудием (ст. 18), и возложила на государство обязанность признавать, соблюдать и защищать это право (ст. 2). Реализация этих положений обеспечивается гарантированностью государственной (ч. 1 ст. 45), в том числе и судебной (ч. 1 ст. 46), защиты прав гражданина. Каждому предоставлено право защищать свои интересы всеми не запрещенными законом способами (ч. 2 ст. 45), обжаловать в суд решения и действия (бездействие) органов государственной власти, местного самоуправления, общественных объединений и должностных лиц (ч. 2 ст. 46), обращаться в межгосударственные органы по защите прав и свобод человека, если исчерпаны имеющиеся внутригосударственные средства правовой защиты (ч. 3 ст. 46). Это свидетельствует о том, что Россия не только признает право частной собственности на землю, но и декларирует защиту этого права граждан в качестве одной из основных функций государства. Проанализировав положения Конституции, теоретические определения права на судебную защиту, основные составляющие этого права, мы приходим к выводу, что право на судебную защиту частной собственности на землю может реализовываться лишь при условии как предметной определенности подлежащего судебной защите правоотношения, так и при наличии законодательно закрепленной процедуры такой защиты. Выполняя главные свои функции в осуществлении правосудия, судебная власть реализуется как сила, защищающая право частной собственности гражданина на землю, как от необоснованных посягательств других лиц, так и от посягательств государства с той целью, чтобы деятельность демократического правового государства, все его функции были ориентированы на обеспечение права личности, на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека. Эффективность судебной защиты, как верно отмечает М.В. Баглай, объясняется тем, что, суд осуществляет надзор за законностью в стране, обеспечивает приоритет прав и свобод граждан перед любыми акциями государства [1]. Развитие земельного законодательства и наличие большого количества нормативных правовых актов в этой сфере выявили ряд проблем по защите


573

гражданами конституционного права на землю, для решения которых необходима единообразная судебная практика. В сфере регулирования земельных правоотношений только реализация права на судебную защиту частной собственности на землю требует, прежде всего, повышения эффективности судебной деятельности в области охраны права и совершенствования процедуры разрешения земельных споров, справедливо отмечает Шириновская А.С. [2]. Анализ проблем судебной защиты права частной собственности гражданина на землю особенно актуален в настоящее время, поскольку количество споров о защите права частной собственности на землю в судах постоянно растёт. Одним из способов защиты права частной собственности является установление границ земельного участка. При разрешении земельных споров в части установления фактических границ земельного участка следует ориентироваться на правоустанавливающие документы в отношении земельного участка. К таким документам на основании ст. 8 Гражданского кодекса Российской Федерации, ст. 25.2. Закона о государственной регистрации, в частности, относятся государственные акты, свидетельства о праве собственности на земельный участок. Кадастровые планы, кадастровые паспорта на земельные участки правоустанавливающими документами не является, однако, при определенных условиях доказательствами существования определенных границ земельных участков могут быть. Учитывая, что законодатель позволяет осуществлять постановку на государственный кадастровый учет земельный участок с декларированными границами, в правоустанавливающих документах границы не указываются, как правило, то судебная практика, сложившаяся при рассмотрении данной категории дел весьма противоречива. Правовые позиции Конституционного Суда, направленные на толкование, уточнение данных норм, также, к сожалению, не разъясняют эту ситуацию. Конституционный Суд указал, что «конституционная характеристика земли как основы жизни и деятельности народов, проживающих на соответствующей территории, т.е. всего многонационального народа Российской Федерации, предопределяет конституционное требование рационального и эффективного использования, а также охраны земли как важнейшей части природы, естественной среды обитания человека, природного ресурса, используемого в качестве средства производства в сельском и лесном хозяйстве, основы осуществления хозяйственной и иной деятельности. Это требование адресовано

574


государству, его органам, гражданам, всем участникам общественных отношений, является базовым для законодательного регулирования в данной сфере и обусловливает право федерального законодателя устанавливать особые правила, порядок, условия пользования землей» [3]. Анализируя конституционные основы права собственности на землю, Саурин А.А. отмечает, что «Конституционный Суд сводит конституционную формулировку к требованиям, к определению обязанностей субъектов в отношении земли и природных ресурсов, но оставляет открытым вопрос о правах» [4]. Учитывая императивный характер конституционной нормы о запрете любых ограничений прав гражданина, то определенный интерес представляет следующее судебное решение [5]. Гражданин К. по договору купли-продажи приобрел земельный участок, провел межевание границ и в установленном порядке зарегистрировал право частной собственности на данный земельный участок. На участке возвел вспомогательные постройки. Через некоторое время в суд обращается гражданин Б., смежный землепользователь, с иском об установлении границ своего земельного участка на основании ранее выданного свидетельства о праве собственности на землю 1992 г. По данному делу была назначена землеустроительная экспертиза, выводы экспертизы положены в основу решения суда. Решением суда установлена граница земельного участка гражданина Б. согласно приложения №5 заключения эксперта. В результате значительно уменьшилась площадь земельного участка гр. К. Иными словами решением суда изъята часть земельного участка гр. К в пользу гр. Б путем установления его границ. При этом вопрос о праве собственности на земельный участок спорящих сторон не исследовался и не рассматривался вопреки правовой позиции Верховного суда Российской Федерации, Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации от 29 апреля 201 года № 10/22 «О некоторых вопросах, возникающих в судебной практике при разрешении споров, связанных с защитой права собственности и других вещных прав» [6]. Так, согласно п. 2 настоящего постановления, иски об установлении границ земельного участка, устранения препятствий в пользовании земельным участком относятся к искам о правах на недвижимое имущество. Вне всякого сомнения, что при осуществлении правосудия, важное значение имеет соблюдение принципа законности, т.е. неуклонное и соблюдение и исполнение


575

судами при вынесении решения предписаний Конституции РФ, законов, нормативных правовых актов. Неслучайно постановлением Пленума Верховного Суда РФ от 19 июня 2012г. № 13 «О применении судами норм гражданского процессуального законодательства, регламентирующих производство в суде апелляционной инстанции» [7] еще раз подчеркнуто, что под интересами законности понимается правильность применения судом первой инстанции норм материального и процессуального права в целях защиты нарушенных или оспариваемых прав, свобод и законных интересов граждан в целях охраны правопорядка. Статьей 11.1 Земельного кодекса РФ земельный участок определен как часть земной поверхности, границы которой определены в соответствии с федеральными законами. Федеральным законом № 221-ФЗ о государственном кадастре недвижимости местоположение границ земельного участка определяется по координатам характерных точек границ, которые отражаются в межевом плане земельного участка и утверждаются кадастровым инженером. Могут ли суды устанавливать границы земельных участков на основании экспертного заключения, которое является лишь одним из средств доказывания? Высшие судебные инстанции России констатировали, что спор о границах земельных участках это, прежде всего, спор о правах, соответственно, необходимо в первую очередь дать оценку и разрешить вопрос о правах на земельные участки истца и ответчика. Данная постановка отвечает в полной мере и международной норме, согласно которой каждое физическое лицо имеет право на уважение своей собственности и никто не может быть лишен своего имущества иначе как в интересах общества и на условиях, предусмотренных законам и общими принципами международного права определено статьей 1 Протокола №1 Конвенции о защите прав человека и основных свобод от 20 марта 1952 года. Согласно п. 7 постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 19 декабря 2003 года № 23 «О судебном решении» заключение эксперта не являются исключительными средствами доказывания и должны оцениваться в совокупности со всеми имеющимися в деле доказательствами. При этом суду следует указывать, на чем основаны выводы эксперта, приняты ли им во внимание все материалы, представленные на экспертизу и сделан ли им соответствующий анализ. Но, несмотря на решения высших судебных органов страны в судебных органах нет единого подхода к проблемам частной собственности на землю. В целях единообразной судебной практики в отсутствии прецедентного

576


права следует признать обязательную силу постановлений Верховного суда РФ для всех нижестоящих судов. Защита

права частной собственности на землю

путем установления его границ возможно лишь при разрешении спора о правах. Данное положение соответствовало цели и задачи правосудия, а именно рассмотрение и разрешение судом подведомственных дел на основе закона с целью защиты прав и интересов граждан, государства и общества. Список литературы: 1. Баглай М., Габричидзе Б. Конституционное право Российской Федерации. Москва, 1996. - С. 225-226. 2. Судебная защита прав граждан и юридических лиц. Москва, 1997. - С. 151180. 3. Шевцов В. Право и судебная власть в Российской Федерации. Москва, 2003. - С. 247. 4. Баглай М.В. Конституционное право Российской Федерации. Москва. 2007. С. 296. 5. Шириновская А.С. К вопросу о влиянии постановлений Конституционного Суда РФ на правовое регулирование земельных отношений // Российский юридический журнал. – 2012. - № 1. 6. Постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 23 апреля 2004 г. N 8-П «По делу о проверке конституционности Земельного кодекса Российской Федерации в связи с запросом Мурманской областной Думы» // Собрание законодательства Российской Федерации. 2004. - № 18. Ст. 1833. 7. Саурин А.А. Конституционные основы права собственности на землю // Конституционное и муниципальное права. - 2013. - № 2. - C. 42-45. 8. Архив Майминского районного суда Республики Алтай 2013 г. 9. Постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 29 апреля 2010 года № 10/22 «О некоторых вопросах, возникающих в судебной практике при разрешении споров, связанных с защитой права собственности и других вещных прав» // Бюллетень Верховного Суда РФ. – 2010 г. - № 7. июль. 10. Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 19 июня 2012г. № 13 «О применении судами норм гражданского процессуального законодательства,


577

регламентирующих производство в суде апелляционной инстанции» // Бюллетень Верховного Суда РФ. - 2012 г. - № 9. - сентябрь. 11. Постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 19 декабря 2003 года № 23 «О судебном решении» // Бюллетень Верховного Суда РФ. - 2004 г. - № 2. - февраль.

578


Zhamila Temirgalievna Mamyrkhanova, L.N. Gumilyov Eurasian National University, Doctorant of Philology Science, the Faculty of Philology, Coauthor Zhantas Altaevich Zhakupov, L.N. Gumilyov Eurasian National University, Professor, Doctor of Philology, the Faculty of Philology

Dialect problem of the Kazakh people living abroad Abstract: The language of the Kazakh people living abroad is studied in the Dialectology of the Kazakh Linguistics in the late 60s of the last century. The peculiarities of the language of the Kazakhs living outside the Kazakh land is considered along with the dialect of the Kazakh land according to their location and closeness of the genus in the structure of a particular group (the western, southern, north-central, eastern) of dialects. Keywords: language, history, dialect, culture, Kazakh diaspora, literary language, Cyrillic, Arabic, Latin script. Dialect (Greek. dialektos – dialect) is a variety of common language, used by a relatively limited number of people, connected by territorial, social and professional commonality. Territorial dialects reflect linguistic differences of the period of tribal structure, feudal epoch, and they are also connected with the movement of the population in a particular territory. Dialects may form the basis of a national language. German scientists linked the definition of a dialect with absolutely spatial criterion. Supplement – “socio-labeled form of the language” (Dittmar, Dittmar, The bases of sociolinguistic, the notebook with tasks. 1997. S. 185) appears in the definition of dialect recently. The concept “dialect” is always defined relative to a particular language. In modern linguistics there are such new concepts as ethnolect, sociolect, regiolect, urbanolect (Gorshkova N.E. Urban languages (urbanolekty) in the forms of existence of the modern German language in (for example, the language of the city of Berlin) Abstract. dis. Ph.D. Philol. Sciences: 10.02.04 N.E. Gorshkova. SPb.,


579

2008, 20 p.). Thus the term “dialect” is modified, refined and differentiated, but does not disappear. We know that the solution of some important problems of the Kazakh dialectology requires the description of the Kazakh language dialects separately, definition of their characteristics, similarities and differences. In this regard, an objective of the study, conducted by dialectologists, is to collect and investigate local characteristics in the language of Kazakhs, settled outside Kazakhstan in the second half of the XX century. The peculiarities of the language of Kazakhs in China are divided into three areas: Ile, Altai and Tarbagatai. They divide the dialects among themselves, without taking into Kazakhstan. We think that the Kazakh language in Kazakhstan should be the basis for the North-East and South-Western dialects, as the literary language is in Kazakhstan (Bazylkhan B. Language of the Kazakhs in Mongolia, Ulaanbaatar, 1991, p. 67). In the article the language of the Kazakhs in China is studied in the framework of the Eastern dialects. Apart from these dialects, this group includes Oskemen and Ayagoz dialects, located on both sides of the Irtysh River, the language of the Kazakhs in Mongolia (Bayolgey dialect) and the language of the Kazakhs of Koshagash in Gorno-Altai area in Russia. The main reasons for bringing together the eastern group of dialects are the facts of close language relations, the territory and the ethnic connection with each other (Bazylkhan В. Language of the Kazakhs in Mongolia, Ulaanbaatar, 1991, p. 84). The language of the Kazakhs in China appears only in the form of separate articles. Sh. Sarybaev, Zh. Bolatov and B.A. Bafin noted about it in their articles. Chinese linguists also could not ignore this issue. The study of this issue began in dialectology of Kazakh Linguistics in the 50s of the XX century, after the formation of the new PRC. In these works phonetic features, lexical and grammatical problems of the dialects are covered only in the form of description, not as an object of special study. Historical, cultural, ethnological reasons and lexical peculiarities of the language of the Kazakhs in China, alienated from the main group of the Kazakh people and living in the socio-linguistic environment, deserves to be the object of study from historicalcomparative, as well as linguistic-geographical directions. On the socio-linguistic side it is important to consider the lexical system of the language of the people, in close relations with the Chinese people for many years, taking into the influence of

580


other languages. Our article is interested in studying the changes in the language of the diaspora, moved from China to Kazakhstan, as a result of relationships with other people and the influence of other languages (Zh. Mamyrkhanova. Problems of the language of the Kazakhs in China. Beijing, 2013. International Conference “Problems of Philology” Article). At first dialectologists began to study the language features of the people living in different districts of Kazakhstan, and at the same time exploring the language of the Kazakhs living in the neighboring republics. Peculiarities of the Kazakh language of the Kazakhs remained on their own land that has been ed to the other neighboring Soviet republics such as Russia, Uzbekistan, Turkmenistan, Karakalpakstan and Tajikistan, as a result of historical and political changes, interest the scientists. The expeditions to the places, inhabited by the Kazakhs in former Soviet republics like Uzbekistan, Turkmenistan, Karakalpakstan, Tajikistan and Russian Federation (Orenburg region, in the area of Koshagash and Turaty in Gorno-Altaisk autonomy, Western Siberia, Kalmyk autonomy) were organized with the aim of collecting data about the peculiarities of the local language. After some time, the opportunity to explore the Kazakh language in distant foreign countries as Mongolia and China appeared. The Kazakh language in other countries is generally described as a transitional dialect (Zhadi Shakenuly. The Kazakhs in China. Almaty: Kazakh community worldwide, 2007, 34). Evidence of this is the works of many scholars like A. Nurmagambetov (Language of the Kazakhs in Turkmenistan), T. Aydarov (Language of the Kazakhs in Uzbekistan), B. Beketov, N. Zhunisov (Language of the Kazakhs in Karakalpak), A. Tasymov, K. Kurmanaliev (Language of the Kazakhs in Russia), B. Bazylkhan (Language of the Kazakhs in Mongolia) who considered the subject. Having researched the separate dialects, scientists began to study the dialects of large areas in recent years. That is, some dialects have been grouped and classified according to their features, their similarity and differences and also in relation to the literary language (B. Bamishuly Condition of the language of the Kazakhs in Mongolia. A. 2004). One of the dialect groups, which differs from the literary language and other dialect groups, is the eastern dialect group of the Kazakh language (Zh. Bolatov Eastern dialect group of the Kazakh language and its relation to the literary language. Doctoral dissertation manuscript: 10.02.02. Frunze, 1970).


581

Zh. Bolatov who explored the language of this region for many years, divides the eastern dialect group into five dialects: Bayan-Olgii (Language of the Kazakhs in Mongolia), Xinjiang (Language of the Kazakhs in China), Koshagash (Language of the Kazakhs of Koshagash and Turaty), Oskemen and Ayagoz. The language of the Kazakhs in Mongolia, China, Koshagash and Turaty in the Russian Federation, we are talking about, is considered a part of the Eastern dialects. Also, in the rest of these regions the Kazakh language belongs to different groups of dialects. For example the language of the Kazakhs of Turkmenistan and Karakalpakstan is in the western group of dialects, and the language of the Kazakhs of Uzbekistan and Tajikistan is in the southern group of the Kazakh language dialects (Eskekbaev D. - Kazakh Diaspora: today and in the future. - Turkestan, 2002, 75). The study of dialectical features of the Kazakh language came out of the scope of the Republic, and covered the language of Kazakh diaspora abroad. In the first years of independence the opportunity to explore the language of the Kazakhs living in foreign countries was associated with many factors. Now, when Kazakhstan is a full member of the world community, the issue of relations and communications of Kazakhstan and the countries, where our compatriots live, has been put at the international level. Therefore in the last 15-20 years the opportunity to investigate the situations and changes in the Kazakh language in another language environment appeared. The peculiarities of language of the Kazakhs living in different countries differ from each other. This is due to the influence of other people and other languages. Diasporology as a field of social sciences studies historical, demographic, ethno-psychological, socio-political, and cultural development of a particular nation located in other countries far from the homeland. In dialectological studies, together with the study of traditional linguistic phenomenon, there are problems as a state of the language, language situation, linguistic influence, and the emphasis was placed to the social and public function of the language of the Kazakh diaspora and irredenta. Though there are Kazakh people settled in Europe, Pakistan, Libya and other countries, the language of the Kazakhs in Mongolia, China, Afghanistan and recently in Turkey has become the object of scientists’ research and there are some scientific thesis, many articles and monographs on its characteristics (Mustafauly S. Local features in stable combinations: on the material of the language of the Kazakhs in China. Almaty, 2003, 102).

582


Studying the language of the Kazakh diaspora, which is one-third of the Kazakh people, living outside Kazakhstan, is one of the important points of Kazakh dialectology. Studying the language of the Kazakhs in China has been conducted recently. When Kazakhstan was still a part of the Soviet Union in the 1960s. Zh. Bolatov first conducted his study based on the language of the Kazakhs moved from China to Semey region in Kazakhstan. Here B. Bafin’s research also should be noted (D.Eskekbaev - Kazakh Diaspora: today and in the future. - Turkestan, 2002). The features of the language of about half a million Kazakhs in China are distinguished with a variety of territorial characteristics and diversity. Firstly, the number of the Kazakhs in Xinjiang is very big (two million according to some sources). Secondly, the Kazakhs in Xinjiang had the opportunity to develop their language freely. Here Kazakh schools have been opened, newspapers, magazines, books and textbooks were published, and radio and television have been working in the Kazakh language. The Kazakh language in this area is systematically investigated. They had the opportunity to develop the Kazakh language as compared to the language of other Kazakh diaspora living in other countries. Third, the Kazakhs in Xinjiang have reserved a rich fund of Kazakh folk literature, and these values have been published in about 80 volumes in Xinjiang. Fourth, the language of the Kazakhs in Xinjiang is distinguished by its rich dialectic, regional phenomena and its diversity (Zhadi Shakenuly. The Kazakhs in China. Almaty: Kazakh community worldwide, 2007). In the study of Kazakh dialectology the features of language of the Kazakhs in Xinjiang occupies a special place. Studying the language of the Kazakhs in Xinjiang is undeniably connected with thousands of separate words of literary language, phraseological units, proverbs and sayings, tales and scientific in various fields. We noticed that two factors affect the language of the Kazakhs in Xinjiang. One of them is an external factor, i.e. the impact of the Chinese, Uighur and Mongolian languages with which they have close ; second, the development of the language according to the internal development of the Kazakh language is based on national language. Until today the internal development of the Kazakh language has played an important role in changing the language in Xinjiang (Masimkhanuly D. - My freedom is my Kazakh. - Astana, 2014.- p. 400). We used comparative-historical description in his article to show the data of the Kazakh language dialects, Turkic speaking and other neighboring countries.

583


In comparing the language of Kazakhs in Xinjiang with the national Kazakh language we define phonetic, grammatical, lexical and phraseological differences. For example, the Chinese have translated all the words that we consider the international . The peculiarity of their writing (hieroglyph) also affects it. The word “context” is translated from Chinese into Kazakh as “soz orta” (word surrounding), as well as many household words and words, associated with the traditions, are different from literary language. For example, in the meanings these everyday words we do not see correspondence: in literary language

in the language of the Kazakhs

correspondence

in China to choose

Taldau

-

separate

Aiyrym

-

Coat

Shapan

-

sport shoes

Shaqai

-

Chopsticks

Sapqy

-

05.05.15 From the lessons of the Chinese language course for foreigners. Examples: nomirin tartu – to reduce points zhotketu – to send telefon beru – to make a phone call korim boldy – pretty good, very well engbek korsetu ‒ to deserve sary qapshyq (liter. a yellow sack)- network folder (in computer), Professor Zhang Zhingjing explains that the folder is translated from Chinese as “sack”. boldy - used as the equivalent of the expressions “no need”, “do not worry”, “it’s enough”, “well” (From the lessons of the Chinese language course for foreigners, 21.03.14). 06.11.2014 From Xinjiang television: zhauapkershilikti quzastyru – to check bas zhora – type of authority’s (bosses’) work nekelenu – to get married kurdelesu – to become complicated

584


zhuyqtan beri – for some time qatelik otkizu – to make a mistake kisining betin syilamaidy – not look in man’s face es-aqylym shygyp zhur – I am startled/ thrown into a flutter uqsamagan kezengde – in different periods olshemdendiru – to regulate uaqytty ornalastyru – to appoint (time) tuzim zhuyesi – places of work osy zamandangan – modern zhetistikter aigilendi – was declared zhurdek poiyzdyng qarqyny – fast uksamagan darezhede – in varying degrees 08.11.14 sayakhat zharmengke – traveling fair kozden keshu – to watch, reviw gylym zharatu – to implement (lexical difference) Ayel barlyq saqshylardy attanysqa keltirip – raising/calling upon (to campaign) (lexical difference) qatynas shyrgalangy – road accident (lexical difference) saikesti sharalar – appropriate measures (lexical difference) baseyedi – to slow down (phonetic difference) osy oraidan airylmaimyn – I will not miss the opportunity astasyp alyngdar – discuss in advance keshiruingdi umit etemin – I beg your pardon 09.11.14. qarzhy bosatty, qarzhy azhyratty – provided with money, to finance tyanaqtandyrylgan qarzhy – used money kasiptendiru – provide jobs ushqarylyq – extremism koz ayany kengeitu – to leave the village and go to the city to work “to bring workforce outside” amanat qaryz – credit pauqylda, pauqylatta – suddenly, unexpectedly magash – wages


585

saten – beautiful (not fabric) shaptau – to stick, to make equal nazarya – theory amanyat – practice tuzim – rule kepildik rol atqarady – plays an important role (direct translation from Chinese) mumkindik zharatty – provided an opportunity (From Xinjiang television, 06.11.2014). The vocabulary of the Kazakhs in China is considered and compared in the sentences: 1. Ol keshe mekemede shataq shygargany ushin bugin zhumystan toqtatyldy (was released). 2. Onyng uzyn-sonar anggimesi areng bitti (long). 3. Biz onyng pikirine qarsy turmaimyz, kerisinshe, quattaimyz (). 4. Korim boldy biz endi zhayau zhurmeimiz (It’s good). 5. Barlygymyz zhabal iske kirissek, bul zhumysty eki kunde bitiremiz (to-gether). 6. Aqan kaitys bolgan song zhumysty Aryn ustine alypty (took up). 7. Men sizdi zaqsy shakirtim dep tanimyn (recognize, consider). (Bidollakyzy B. Let’s learn the Kazakh language. Urumqi, 2007). Newspapers and magazines in Kazakh are issued in that area. We have some examples from them. Newspaper “Xinjiang”, 01.01.2015. 1. Si Tsinping soiledi: Uaqyt ayamsyz (es quickly), 2014 zhyl ayaqtap, 2015 zhyl keldi. Eskini uzartyp (sending, seeing off), zhangany qarsy ala satte ... 2. Biz ekonomika damuynyng ekonomikalyq-qogamdyq damudy belsene ilgerilettik, inzhenerya ushin qaltyqsyz (with all the force, tooth and nail)... 3. Formashyldyqqa, toreshildikke, raqat qumarlyqqa zhane asta-tok syrapshyldyqqa (thriftless) tuindi turde qarsy turdyq. 4. Bul qimyldar (actions) duniezhuzining tipti Zhungonyng zhaqsy tanuyna mumkindik zhasady. 5. men bizding Uly khalqymyzga madaq zhaudyramyn (say thanks). 6. Barlyq ulttardyng terezesi teng boluyn quattaimyz (propose, approve).

586


7. Elimizdegi ar ult khalqyn yntymaqtastyra zhane bastai otyryp, donggelek dauletti (prosperous) qogamdy zhappai quru, Zhunggousha sotsialism isterinde zhanga zhagdai zharatu (to discover new things), Uly zholynda erlikpen alga bolu (to be ahead). 8. Ishki-syrtqy tereng ozgeris (big changes) zhagdaiy partya musheleri qosynymen (a number) partyanyng ozindik qurylysyna tereng yqpal zhetkizdi (had an impact). 9. Bul retki (this time) algabasarlyq tarbie qimyly partyamyz boiynsha... 10. Reformaga, damuga, oryrnrqtylyqqa yqpal etetin basty maselelerdi kush sala sheship, ekonomika men qogamnyng tez zhaqsy damuyn belsene zhebedi (moved forward, progressed). 11. Saiyp kelgende (frankly speaking) tarikhty ilgeriletu barysyndagy naqtyly roline qarauymyz kerek... 12. Negizgi saty partya uiymdarynyng zhasampazdyq, uiysqyshtyq (solidarity) zhauyngerlik quaty odan ari zhogarylap, alsiz-bytyrandy (uncoordinated) kinaratti bolgan negizgi saty partya uiymdary retteledi. 13. Partyanyng khalyq buqarasymen tagdyrlas boluyna kepildik etu (to perform) kerek. Newspaper “ Xinjiang ”, 1.01.2015, #1. In these sentences we can see the words that are translated directly from Chinese and how it affects the Kazakh language, and the sentences lose their meaning. As for standard language, the common combinations in these places have figurative character and became stable combinations. For example phrase qalpaq kiu (to put on a hat) means “to be guilty”, esik ashu (to open the door) – “to become friends”, shegara azhyratu (to divide the border) – “to be at enmity”, etc. Some words in the language of young people from China have the elements of the Chinese and Uighur languages, which are not found in the standard language. For example: dasmal/dazmal, idara – office, yanattau – to scold, odege – cornice, uaqyt toshty – it’s time, zhozy – a low table, shornabai – a draft/ rough copy, kilet – warehouse, etc. It should be noted that the Kazakhs in China and Mongolia is well preserved native language compared with the language of the Kazakhs from other countries. The words connected with

house items, dishes, utensils, tools etc. in the

language of the Kazakhs in China: baqyr – large ladle for water (bucket in the southern regions)


587

boqsha – handbag, bag (made of cloth) bumonsha – bathhouse (steamroom) maicham – candle (made of wool, cotton and animal fat, used as a candle in the dark) tausha – niche in the wall for dishes. In places places used as assadal tonar mesh (or pesh) – clay oven for baking bread, sticking the dough to its hot wall (the word has sound change) shylapshyn – a basin for washing qubyr – wash-hand stand (washbasin) shaitaqtai – a round table for tea. Words denoting actions: alqyn-zhulkqn kelu – to come in a hurry (quickly) donggalau – spinning of the cart-wheel urdalyp-zhyrdalyp – secretly, surreptitiously kop ketse – as a last resort myzhgau – chatterbox kaduilgi – usual, ordinary san – good, well aumasir – foolish, crazy askere – overly, too, very kuisi ketu – to worry, to become anxious shagu – to break salem-sauqyt beru – to give presents (to convey greetings and gifts) dizgin/tizgin ushymen kelu – to come in a hurry zhumysqa tusu – to get a job qiys etse – at every trifle, at the slightest provocation ersi – here the meaning is “good”, but in southern regions it is “superfluous, unnecessary” zhazyda – in the steppe, in deserted steppe zharyqshy – chiropractor, healer kezhir – stubborn; capricious kok synu – meadows, hay orazdy – happy, prosperous: Orazdy elding uly osedi. - A prosperous country grows the son.

588


zhiyrly – successful. tarik – to wipe out, to destroy: malyn tarik etti - destroyed his fortune nartyng – the best, favourite, somebody’s loved asmar etu – to give, to entrust: Ol balasyna mal-mulkin asmar etti. - He gave his son all his fortune. tebir – mischievous, prankster, shunangdau ataiy – real, true: Ataiy zhigit – A real man. abadan – experienced, skilled: Toptyng ishinde abadany sol zhigit. - That guy is the strongest among the crowd. ozden – ahead of all, strongest emseu – to be keen, to thirst for, to miss: Alysta zhurip ata-anasyn emseu. Missing parents while being away. qaraq – gluttonous, insatiable bultsaty – mountain road covered with clouds tengiz kuni – the sun coming up from the sea alaman – mass of the people zhady – idler, chairwarmer soi – genealogical origin gazap – anger, rage, fury agash kushiktedi – tree buds, blossoms soz – lazy, stubborn person The words connected with

housing, a shelter and other outbuildings for

household purposes in the language of the Kazakhs in China: dalang – corridor. koshe - hallway: Kun zhyly bolgan song, kosheni ui etip otyrmau. shual – closet, a room for storing food in the winter and for cooking in summer: Shualda et, azyq-tulik turady. zher saty – stairs in the house shyqqysh – staircase, ladder for going up the haystack kilet – pantry, store room tam – a house: Tort bolmeli tamda turady. - He lives in a four roomed house. qazandyq – hearth without chimney qumyra – In western Kazakhstan used as “bottle”, in Semei region snuffbox for snuffing or chewing tobacco is called so.


589

baqyr – metal pot with a handle for frying wheat (baqyr - In western Kazakhstan “bucket”, ozhau - in the language of the Kazakhs in China). shorke – a log for chopping wood, (from Russian “tchurka”). tese – a tool like a hoe, less than a hoe lapas – indoor barnyard. In the south it is called as kurke. aq kerish – lime, chalk. In the south of the republic it is called as aq balshyq. bagar – woven sack for wheat boqsha – bag, briefcase dodege – a synonym of cornice shot – door hook shapashot – hoe shapqy – backsword turpi – large rasp (the phrase “turpidei tiu” means “to act rudely”) mostemir – tripod (for cooking) bedre – bucket shattauyq – metal clip, pliers les – quadrangular pan for baking bread karlen kasse – porcelain cup akpish, kuyente – yoke, shoulder-yoke to bring water bukteme – pocketbook, wallet sebet, koridor – an entrance hall tiek – hook on the door dalba – hut, shack; hut to rest in the seed field meskei – bowl, from Russian word miska tegesh – half liter enameled ware katel – bucket, perhaps from Russian word kotel das – a large bowl (for food). In many places of Kazakhstan used as metal basin for hand washing qama – gates, large door for cars shishaqpaq – a match. In other places: keuirt, shyrpy, shaqpaq, shagar myq (in Kyrgyz lang. nail) – a small nail: Ozi myq shegedei – He is like a small nail (strong). yin agash – yoke, shoulder-yoke tartpa – scythe, sickle

590


aiyragash – pitchfork pershil – doctor, from the word “feldsher (medical assistant)” qulaqshyn – a mug quima – water for washing baki – shaver sharshaq - pitchfork zhozy – a low round table qoyan qulaq sham – light without lamp Most of the dialects in the language of the Kazakhs in China have appeared in connection with political events in China. These dialects tell us about the ancient history of the Kazakh people in China. For example the phrase shyganga shyqqan is currently used as “very clever, experienced”, and the combination of shygannan shyqqan means “stand out from everyone”. These combinations shows that although the ancient Xinjiang was subordinate to Chinese rule, these expressions were formed according to the ancient Kazakh, rules (Zh.Samituly. The Kazakhs in China. - Almaty: Kazakh community worldwide, 2000. - p. 27). According to the ancient Kazakh law the accused was fined by the degree of severity of the crime. If a thief cannot pay the fine, his relatives or clan should pay for him. If that person commits a crime again, his family announces that “they will not pay a fee for him, and if he dies, they will not charge a fee for his murder or injury”. People called such a person as “shygannan shyqqan”. And the expressions like perde artynda tutru (to give concealed indication), esik ashu (to establish a connection with other countries) give us information about important events in the history of the Chinese people. Research works in the Kazakh dialectology were associated with diasporology and lexicography (dialect, regional dictionaries). We need to mention “Regional Dictionary of the Kazakh language” edited by Sh.Sh. Sarybaev, who collected all the materials of research, scientific papers and dictionaries of the Kazakh dialectology. The basic material of the dictionary includes lexical, phonetic and grammatical peculiarities of the language of the Kazakh diaspora in Uzbekistan, Karakalpakstan, Turkmenistan, Tajikistan, the Russian Federation and far-abroad countries like Mongolia, China, Afghanistan and Iran (B. Otebekov. Language of the Kazakh Diaspora: (based on materials collected from the language of the Kazakhs in Afghanistan and Iran). Almaty, 2000).


591

These selected and analyzed language features can become the rich source for the identification of some controversial issues, as well as some of the problems concerning the history of the Turkic and other languages. Many researches have been conducted and scientific essays have been written on the Kazakh language of these above mentioned regions. Studying vocabulary of Kazakhs abroad and creating the regional dictionaries contributes greatly to the development of our state language and stabilization of its norms. From this point, to create a large regional dictionary that covers one of the large sections of our vocabulary - regional words combining them into one direction is one of the current urgent problems of the Kazakh Linguistics. Such scholars like Sh.Sh. Sarybaev, A. Nurmaganbetov, S. Omarbekov, Zh. Bolatov, G. Kaliev and O. Nakysbekov participated in creating dictionary and conducting the study, and they are the of the dialectological expeditions. However, we cannot say that the materials of the Kazakh language in foreign countries, texts, poems, folklore, phraseological units, paremeologisms and regional language units, appeared as a result of a relationship with the local languages, have been completely collected. Now we need to carry out an investigation of the Kazakh language and the language situation of the Kazakhs in China, Turkey, Mongolia, Afghanistan and Iran in the socio-dialectological aspect. Their Kazakh language (in China and Mongolia) may be subjected to changes after some time due to various political and social factors, language situations and influence of other language environment. In order to show the condition, changes and use of the Kazakh language in these countries, we must take into the fact that the language of these Kazakhs is not only used as a dialect, but also as a written and oral language with a literary norm, with its established vocabulary and terminology. Language status of the Kazakh language there must be determined, because the periodical publications, political literature, fictions and textbooks are available as well as radio and TV programs, transmitted in the Kazakh language in China, Turkey and Mongolia. There is some non-compliance of written literature in the Kazakh language in foreign countries with the literary language in Kazakhstan, not saying already about spoken language (N. Mukametkanuly. The socio-cultural image of the Kazakhs in China at the beginning of the XXI century // Eurasian integration and the Kazakh diaspora. Astana: Elorda 2007). At the same time there is no systematic character of used in the areas of management, technology, economy, science, politics, etc. Each region uses lexical

592


units borrowed from other languages and their own . Along with the borrowed items there are original , which are used successfully in the language of the Kazakhs in China, Turkey and Mongolia. To identify the similarities in terminology, gathering these facts and use these for the benefit of the literary language in Kazakhstan is a priority issue, as these language units are a source of enrichment of terminological fund of our language. We conclude that the language of the Kazakhs in China remained as a literary language. Studying the lexical features of returnees we noticed that their language has a bilingual character as a result of a close relationship with the people of the country where they have settled. The reason for such phenomenon is the internal and external linguistic factors. Lexical differences appeared due to the impact of the translations in Chinese (S. Mustafauly. Local features in stable combinations in the language of the Kazakhs in China. The thesis of the candidate of philological sciences. Almaty. p. 2002 - 117). Language is a dynamic phenomenon and constantly evolving process. Changing the vocabulary is changing the meaning of the word. Changing the meanings of words enhances the quality level of the language (Mustafauly S. Local features in stable combinations: (on the material of the language of the Kazakhs in China). Almaty, 2003). According to scientists, the meaning is completely updated and its frame sometimes expanded and sometimes reduced. Along with the changes of epochs, the concept of mankind is also changing and evolving. Borrowing words from other languages, word formation, and expansion of meanings and functions of these words will lead to new concepts. When talking about the returnees’ language, we must take into the different historical, political and socio-economic circumstances that they have experienced. First, the limitation of relations with the Motherland as a result of politicalsocial opposition during the Soviet Union; second, the lack of schools and kindergartens, cultural centers, the press, TV programs in the Kazakh language; third, the difficulty of Russian Cyrillic, as they used Arabic and Latin script; fourth, the function of the Kazakh language was only in the oral household level; fifth, the impact of the language environment with whom they have close relationship and where they live, etc. But despite such difficulties and the opposition, our compatriots were able to strictly comply with the order of use of the native language. Lexical characteristic of the Kazakh returnees’ language is a lot of loan words. Due to a variety of differences between the language of the Kazakhs in China and in the literary language, the problem still needs


593

investigation (Kazakh language and returnee // from the reference of scientific conference participants. – Almaty: Olke, 2006). Not only the language, but also the writing of the Kazakhs in these countries is different. In one country (Mongolia), they use the Cyrillic alphabet, in the second one (Turkey) Latin and in the third one (China) Arabic writing. This problem should also be the object of investigation. We believe that our transition to the Latin alphabet in future will promote the study of the problem of writing of the Kazakhs in those countries. References: 1. Dittmar. The bases of sociolinguistic, the notebook with tasks. 1997. S. 185. 2. Gorshkova N.E. Urban languages (urbanolekty) in the forms of existence of the modern German language in (for example, the language of the city of Berlin) Abstract. dis .. PhD. Philol. Sciences: 10.02.04 N.E. Gorshkova. SPb., 2008, 20 p. 3. Bazylkhan B. Language of the Kazakhs in Mongolia, Ulaanbaatar, 1991. 4. Mamyrkhanova Zh. Problems of the language of the Kazakhs in China. Beijing, 2013. International Conference “Problems of Philology”. Article. 5. Zhadi Shakenuly. The Kazakhs in China. Almaty: Kazakh community worldwide, 2007. 6. Bamishuly B. Condition of the language of the Kazakhs in Mongolia. A. 2004. 7. Bolatov Zh. Eastern dialect group of the Kazakh language and its relation to the literary language. Doctoral dissertation manuscript: 10.02.02. Frunze, 1970. 8. Eskekbaev D. - Kazakh Diaspora: today and in the future. - Turkestan, 2002. 9. Mustafauly S. Local features in stable combinations: (on the material of the language of the Kazakhs in China). Almaty, 2003. 10. Mustafauly S. Local features in stable combinations: (on the material of the language of the Kazakhs in China). Almaty, 2003. 11. Prof. Zhang Zhingjing. The lessons of the Chinese language course for foreigners, 21.03.14. 12. Xinjiang TV, 06.11.2014. 13. Bidollakyzy B. Let’s learn the Kazakh language. Urumqi, 2007. 14. Newspaper “Xinjiang”, 1.01.2015, #1. 15. Samituly Zh. The Kazakhs in China. - Almaty: Kazakh community worldwide, 2000. - 27 p.

594


16. Otebekov B. Language of the Kazakh Diaspora: (based on materials collected from the language of the Kazakhs in Afghanistan and Iran). Almaty, 2000. 17. Mukametkanuly N. The socio-cultural image of the Kazakhs in China at the beginning of the XXI century // Eurasian integration and the Kazakh diaspora. Astana: Elorda, 2007. 18. Mustafauly S. Local features in stable combinations in the language of the Kazakhs in China. The thesis of the candidate of philological sciences. Almaty. 2002 117 p. 19. Kazakh language and returnee // from the reference of scientific conference participants. – Almaty: Olke, 2006.


595

Shulenkova Marina Alexandrovna, Kama State Automechanical Technical School, Lecturer, Ph.D.

An interdisciplinary study of the process of education of young people as the subject-oriented forecasting capacity of educational systems Abstract: The article analyzes a number of important methodological and conceptual approaches to interdisciplinary research process of education of young people. Possibilities of the phenomenon in comparison with traditional research and educational process, diluted the concept of «cross-sectoral interaction» and «cross-sectoral research». Keywords: interdisciplinary research, the process of education, educational system, young citizens. Шуленкова Марина Александровна, Камский государственный автомеханический техникум, преподаватель, кандидат педагогических наук

Междисциплинарное исследование процесса воспитания молодых граждан как субъектноориентированный потенциал прогнозирования воспитательных систем Аннотация: В статье проанализирован ряд методологически и концептуально значимых подходов к организации междисциплинарного исследования процесса воспитания молодых граждан. Определены возможности анализируемого феномена в сравнении с традиционными исследованиями воспитательного процесса, разведены понятия «межотраслевые взаимодействия» и «межотраслевые исследования».

596


Ключевые слова: междисциплинарное исследование, процесс воспитания, воспитательная система, молодые граждане. Реалии констатируют необходимость модернизации российского образования посредством создания продуктивного педагогического инструментария в призме воспитания молодых граждан: современный этап развития российского общества характеризуют процессы трансформации в сферах социально-экономического, политического, этнического и межконфессионального развития [1, c. 571]. В связи с этим, особую значимость приобретают междисциплинарные исследования процесса воспитания молодых граждан как дополнительный потенциал прогнозирования воспитательных систем образовательных учреждений. Так, с точки зрения исследователя Г.Н. Филонова, продуктивным средством кардинальных изменений в призме воспитания конкурентоспособного российского гражданина является взаимосвязь междисциплинарного изучения воспитательного процесса и реализация последовательного мониторинга. В отличие от традиционных исследований воспитания подрастающего поколения, отражающих отдельные изменения воспитательной деятельности, междисциплинарные исследования ориентированы на анализ реального воспитательного процесса в призме многофакторных взаимодействий и вариативных субъектобъектных отношений. Концепция «ограниченного школоцентризма», предполагающая изоляцию процесса воспитания как объекта исследования, не рассматривает на методологическом уровне расширенное междисциплинарное изучение, анализ ценностных культурно-образовательных и мировоззренческих составляющих духовно-нравственного и интеллектуального совершенствования творческой личности [2, с. 3]. Методологическое обоснование междисциплинарного исследования воспитательного процесса (открытой многофункциональной системы взаимоотношений субъектов общества) объясняется необходимостью инновационных подходов к воспитанию: инновации воспитания подразумевают формирование и развитие личности, её социализацию в современных условиях социально-экономического и социально-культурного развития. Данные положения позволяют рассматривать воспитательный процесс (открытую социокультурную модель деятельности в составе глобального социума) в призме обновления:


597

- целеполагания в объектно-реальном результате; - статусно-функциональном содержании институтов социума; - механизмов взаимодействия субъектов; - ценностных ориентиров; - продуктивных оценочных средств. Современные условия констатируют факт необходимости грамотного соотнесения предмета исследования и дифференцированно-адаптированных методов и методик социальных наук междисциплинарного уровня: в целях междисциплинарного анализа современного воспитательного процесса на стадиях его содержательно-функционального проявления, дающего возможность поэтапно осуществлять мониторинг развития воспитания по наукоёмким критериям и показателям относительно парадигмальных изменений в обществе, выявлять причинно-следственные результаты их влияния на духовно-нравственное развитие личности гражданина. В связи с этим, логика рассуждения нацеливает на разведение понятий «межотраслевые взаимодействия» и «межотраслевые исследования»: дефиниция первого термина подразумевает смысл отношений в рамках науки, её связи с общественными институтами, второго – раскрывает суть и специфику процесса познания в цепи взаимодействия субъектов общества: производство – развитие – потребление знаний в разных параметрах гуманистической практики [3, с. 62]. В условиях реалий в рамках взаимодействий междисциплинарного исследования воспитательного процесса интерпретация объекта и предмета предполагает: определение элементов воспитательного процесса, раскрывающих его инновационный ресурс развития личности молодого гражданина в пространственно-временном, субъектно-функциональном, прогностически-ориентированном ключе. Не вызывает сомнения актуализация всестороннего анализа сфер жизнедеятельности гражданина: продуктивно полиисследование социально-экономической, культурно-политической жизни социума, межнациональных и конфессиональных отношений, трансформации духовно-нравственных ценностей общества, стратегии его развития. Воспитательный процесс (многофункциональная система) подразумевает личностно ориентированный блок взаимодействий субъектов в призме единого социального пространства: воспитательный процесс – объектно-предметный

598


феномен исследования, позволяющий оценить специфику социально-экономических преобразований, обновления духовно-нравственных составляющих культурно-образовательной деятельности, разработки продуктивных алгоритмов управления государством на федеральном и региональном уровнях [2, с. 4]. Взаимосвязь субъектов общества, личности, культурообразных структур даёт возможность целостно изучить воспитательный процесс – в логике дифференциации и интеграции: подобный ракурс исследования воспитательного процесса раскрывает практический аспект стратегии развития воспитания как социального института. Определение содержания воспитания в призме «замкнутого школоцентризма» упрощает изменяющийся воспитательный процесс: недостаточно эффективным является определение психолого-педагогического инструментария в традиционном ключе, отсутствие полномасштабного методологического анализа духовно-нравственного ресурса воспитания в рамках жизнедеятельности системы «государство – социум – гражданин». Междисциплинарные исследования воспитательного процесса, подразумевающие инновационный практический аспект воспитания, дают возможность дополнительно расширить инструментарий в призме концептуально-методологического и междисциплинарно-функционального уровней изучения содержательных составляющих воспитательного процесса посредством реализации инвариантных полиотраслевых проектов, требующих покомпонентного использования комплекса методов и средств наук междисциплинарного уровня. Реалии констатируют необходимость создания инвариантной модели междисциплинарного исследования, понятийно-категориальный аппарат и структурно-процессуальные особенности которого составляет систему операций для реализации нового фундаментально-прикладного гуманистического знания. Достоверность цели воспитательного процесса подтверждается реализацией социальных и педагогических экспериментов в рамках диагностики и социоисследований. Благодаря целеполаганию достигается единое представление всех составляющих воспитательного процесса как открытой системы взаимодействия субъектов. Изучаемые знания в теоретико-методологическом аспекте педагогики – конструктивный ориентир социологических исследований: в призме подобного взаимодействия складывается целостный механизм изучения воспитательного процесса на междисциплинарном уровне.


599

Преемственность и непрерывность – определяющие отражения открытости воспитательного процесса: каждому элементу содержательно-функционального назначения и сферы управления, каждому из уровней ближнего развития воспитательного процесса становится присущ всем сторонам его. Применяя комплексную диагностику в призме дисциплинарного уровня, необходимо методологически обосновать и определить в условиях реалий системно-деятельностный воспитательный ресурс, обретаемый субъектами в зоне взаимодействия духовно-нравственных ценностей. Ошибочно предполагать, что результатом исследований междисциплинарного уровня станет целостное обоснованное изучение ресурса открытой многомерной полифункциональной системы как государственного, общественного и социального института: в призме современных междисциплинарных исследований вариативные модели, предметы которых дают возможность определять критериальный диапазон отдельных сторон воспитательного процесса, обследовать определённые сферы и структуры взаимодействия субъектов внутри системы. Таким образом, определяются общие социальные факты в призме обозначенного потенциала инновационных тенденций, показывающих завышенный эффект интегральной консолидации духовно-нравственных качеств и ценностей личностного и общегуманитарного уровней. Современные системы исследования изменений макро-и микросоциума недостаточно актуализируют сущностноинтструментальное изучение «общих социальных фактов» [2, с. 6]. Однако системно-деятельностное изучение объектно-субъектных взаимосвязей посредством междисциплинарного диагностического инструментария содействует расширению знаний в плоскости потенциала и специфики стратегии развития инновационных видов, форм и методов воспитания молодых граждан. Период изменений в российском обществе позволил определить продуктивность исследовательской работы в призме гуманитарного знания по полученным результатам при условии её базовых концепций, методов, междисциплинарных взаимодействий на основе «общих социальных фактов» [4, с. 15 – 16]. Полипредметность «общего социального факта» характеризует методологический компонент вариативной школы, определяя аппарат исследования, смысл изучаемого феномена в призме междисциплинарного изучения.

600


С точки зрения содержательно-функционального назначения «общий социальный факт» (продукт социального индивидуального сознания), характеризует закономерности стратегии развития общества в конкретные исторические периоды, являясь целостным компонентом междисциплинарного уровня. Функциональные возможности воспитательного процесса, его инновационный потенциал в различных сферах государства и гражданского общества определяется посредством методологически выверенных общих социальных фактов. С точки зрения социологических исследований, необходимо раскрыть определяющие характеристики общества, то есть «общие социальные факты». Социальные перемены в российском обществе показали: результаты исследований в призме гуманитарных знаний продуктивны при условии выведения «общих социальных фактов» [4]. В системе междисциплинарного исследования в призме методологии сущность данного феномена обусловлена полипредметностью «общего социального факта», составляющего вариацию компонентов научного аппарата (объекта, предмета, структуры, задач, методов и т.д.). В содержательно-функциональной призме «общий социальный факт» – предмет социального и индивидуального сознания, характеризующий закономерности развития общества в рамках определённых исторических периодов. Кроме того, опредмечивание «общих социальных фактов» даёт возможность показать инновационный потенциал воспитательного процесса в образовании, культуре, управлении, законодательстве – в различных сферах жизнедеятельности государства и гражданского общества. Междисциплинарный принцип исследования даёт также возможность приобрести актуальные в теоретико-практическом аспекте эвристические знания о воспитательном процессе молодых граждан: предметно-полифункциональный (интегрированный) уровень изучения (в отличие от моноисследований) позволяет одновременно использовать результаты смежных наук с целью формирования личности гражданина в соответствии с его культуросообразной траекторией развития. Стратегия развития воспитательного процесса в призме междисциплинарности позволит, с нашей точки зрения, субъектам жизнедеятельности государства и гражданского общества (образовательно-воспитательной, организационно-направленческой, нормативно-законодательной деятельности) оперативно рефлексировать сложный историко-философский, социально-педагогический и


601

социокультурный смысл внутренних процессов открытой системы, определять проблему изменений, предупреждать социально-негативные явления и тенденции в сознании и ценностных ориентациях молодых граждан. В современных условиях исследование воспитательного процесса на междисциплинарном уровне приобретает особую значимость: предметно-интегративные черты воспитательного пространства, субъектно-деятельностные стратегии индивидов отражают несвойственное ему содержание субъект-объектных отношений. Сказанное подразумевает искажение знаний в открытой системе, переоценку эмоционально-ценностного отношения по отношению к реальным фактам, явлениям, событиям, низкого уровня сформированности гражданской культуры, отсутствие у части современной молодёжи твёрдой гражданской позиции [5]. Так, в средствах массовой информации допускается фальсификация подлинных фактов, подмена понятий, искажение событий, что негативно отражается на воспитании молодых граждан. К сожалению, проблема памяти – актуальная проблема современности: неверные истолкования феномена Великой Отечественной войны, размытость суждений о подвигах советских и российских граждан, негативные оценки-выводы явлений реалий, направленные на трансформацию социальных ценностей и ориентиров, деградацию общественного и индивидуального сознания граждан. В данном случае актуализированы методологически обоснованные проекты междисциплинарных исследований, содействующие развитию воспитательного процесса в конструктивном ключе: проекты интегративных исследований (историко-философские, социальные, педагогические, социологические), основанные на принципе исторической правды, проецируют ретроспективу интеграции преемственности и инновационности развития российского социума. Итак, компендиум изучения проблемы междисциплинарного исследования процесса воспитания молодых граждан как субъектно-ориентированного потенциала прогнозирования воспитательных систем составляют следующие положения: 1) актуализирована призма междисциплинарного поиска, векторные направляющие которого (консолидация субъектов социума общенационального значения) расширяют сферу стратегий и реализации методически обоснован-

602


ных, достоверно подтверждающих в практическом аспекте комплексных программ и проектов в области образовательно-воспитательной, социокультурной, охранно-оздоровительной и т.д.; 2) значимыми в реализации обновлённой интегративными исследованиями парадигмы воспитания разработки инновационных технологий являются субъекты социокультурной деятельности, учреждения образования на всех ступенях воспитания подрастающего поколения; 3) реализация проектной деятельности междисциплинарных исследований воспитательного процесса подразумевает методологически обоснованный деятельный анализ субъектов взаимодействия: предметы рассматриваются в интегративном русле по фундаментальным признакам (целостности, системности, многофункциональности); 4) опредмечивание «общих социальных фактов» позволяет раскрыть инновационный потенциал воспитательного процесса в различных сферах жизнедеятельности государства и гражданского общества; 5) проекты междисциплинарных (интегративных) исследований, основанные на принципе исторической правды, способствуют развитию воспитательного процесса. Таким образом, в современных условиях формирования и развития гражданского общества и правового государства особую значимость приобретает воспитание молодых граждан России. Междисциплинарные исследования воспитательного процесса подрастающего поколения (субъектно-ориентированный потенциал прогнозирования воспитательных систем образовательных учреждений) направлены на анализ реального воспитательного процесса в концепте многофакторных взаимодействий и вариативных субъект-объектных отношений. Список литературы: 1. Шуленкова М. А. Клубные объединения как инновационная форма формирования гражданской активности студенческой молодёжи // Образование: традиции и инновации: Материалы IX международной научно-практической конференции – Прага, Чешская Республика: Изд-во WORLD PRESS s r.o., 2015. – 604 с. 2. Филонов Г. Н. Междисциплинарные исследования процесса воспитания // Педагогика. 2010. № 9, с. 3 – 9.


603

3. Карпов А. О. Современная теория научного образования: проблемы становления // Вопросы философии. М.: Наука, 2010. № 5, с. 15 – 25. 4. Кознен-Хуттер Ж. Социология на пороге ХХI века: Новые направления исследований. М.,1998. – 272 с. 5. Shulenkova M. Theoretical background and the essence of the formation of civic culture specialist citizen in the realities of // Proceedings of the IX International Academic Congress «Contemporary Science and Education in Americas, Africa and Eurasia» (Brazil, Rio de Janeiro, 18 – 20 August 2015). Volume III. «UFRJ Press», 2015. – 542 – 548.

604


Mehriban Tagirova, Ph.D. in History of Art

Paints, describing time… We store in ourselves miraculous knowledge. Sometimes, it is interlacement of the cultures, which is not expressed by the history, however, express time and memory. Modern easel painting – this is chain of incredible amazing works, which’s echo do not only transfer from all over the world, but from depth of far times – Kurachay, Kura-Araz, Turkish cultures and so on. It is impossible to examine Azerbaijani easel painting without glancing to the past, basing on summary of modern tendencies, flows, psychical-emotional spirits of concrete time or individual or genetic memory transfers itself, transforming to something especial, to the work of concrete painter, providing special tone, extravagance, ambiguity, uniqueness, being virgin up to the present time, inexplicably maternal, definite, allowing not to perplex in novelty of contemplating object. Perhaps, this is the first reason of author’s relation with audience not only in motherland, but outside of it, where painter realizes vast mission-unifies people, finding general in the origin and appealing to endless future, demonstrating individuality of the perception and mystery of internal world. Examining creativity only some of the painters, you can find yourself at the space without delay. To notice line, colour, subject, manner of creativity is not sufficient. In addition, it is not concretely assigned task. Composition-polemics, conversation with observer, transferring to some confession. Along the years, Azerbaijani painters learn to intercourse with audience, being outside of canvas, involving them to the conversation, after it, perhaps, painter knows answers to arising questions and definitely feels how they will be expressed in the subjects of following exposition. By some mystical form, painter copes achieves to discover the talents of his/her interlocutor, in other words, he/she discovers in himself simple truth too-to see in the world that was not seen before. Today, we hear names of such painters like Rashad Alekberov, Chingiz Babayev, Orkhan Huseynov, Tamilla Ibrahimova, Elshan Ibrahimov, Ali Hasanov, Rauf Khalilov, Rena Efendi, artistic group “Labyrinth” and others, who participated at Venice Exhibition, 53rd Byenam. Each of the enumerated ones, however not expressed, but

605


acting painters, is the connection, intertwining on the time canvas as Azerbaijani carpets, describes epoch, history, several characters of his/her nation-thought, character, love, diligence, artistic unpredictability. This is pleiad-new colour of painters` wave, sinking to the depth of the epoch, as if to the waters of Caspian sea, it is not definite with which force, strength express secrets of its vast bottom to the world and universe. Let`s approach to the facts in order not to be baseless. Presently, it is not possible to astonish modern viewer with trends of conceptual art, however, only few decades early, when post soviet world opens truths of century for itself, “grinding”, rejecting transferring canons, applied by obtrusive ideology, pursuing to its immanency, Azerbaijani easel painting represents new artistic world already. Creativity of best painters is

the

evidence

of

it

-

K.

Ahmadova,

F.

Khalilova,

A.

Ibrahimova,

D. Mirjavadov, F. Aghayeva, A. Babayeva, M. Abbasova, N. Rahmanova, G. Yunusova, M. Zeynalova, Sh. Alakbarova, F. Hashimova, A. Mehdiyeva, E. Gurbanov, M.T. Khalilova, A. Mehdiyeva and other respectful painters made their names eternal in the history of visual arts of independent, flourishing country, approving conceptions like innovation, individuality, priority, with which tone is provided to world outlook, world perception and embodiment of modern easel painting of Azerbaijan. For example, let’s appeal to the creativity of F. Aghayev-painter-pictorial specialist, who after completion of education at Azerbaijan State Art School named after Azim Azimzade, Moscow Academy of Art named after V.I. Surikov, Faculty of Art, he was awarded with the title of honoured painter of Azerbaijan for the picture “Fisherman’s family”. It seems that it is actual topic, close topic, not calling painter to seek the answers to the questions in 1980s, which have not ground and occupying thought of intelligent people of the end of XX century. By this way painter begins to open for himself reality and apparent truth of near future, going far from realistic trend, approving new term “World of theater” in the world of Azerbaijani Art Science with his own creativity, where traditional realistic images are absent, they are substituted with elements of surrounding world (dishes, domestic things and so on), which bear summarizing image, subject, as if “coined”, multiple word world, talking in whisper about great power, will of the universe (figure 1, 2, 3, 4). F. Aghayev`s creativity is free from letters, not only expanding understanding of “gestures”, as well as, imagination of reality, approving concept-birth of gesture from the reality every time. Namely, this meaning will be developed in the creativity of M. Zeynalov: “In some works, I came to sign system of gesture. I do not know where art will take me, but I know that I would work with big scale poems and algorithms”.

606


Post Soviet fine art will talk about conceptual art and outgoing directions at the beginning of new millennium, where installation will be means for self-expression of internal world and reflection of outer world. However, Azerbaijani easel painting already reflected object of image with its hieroglyphs, selecting own method: things or means for expression of gesture world, reflecting every direction-canon, semiotics, tradition, colour, line, relativity of thought and descriptive thing and so on. Critic E.M. Langi, preferring “abstract expressionism” in comparison to the other formal flows, wrote: “No modern artistic flow does not go further in exotism, so, it rises up to the childhood of human race”. With what does regard vast world of eternally modern D. Mirjavadov, N. Rahmanova, E. Gurbanov and others? They achieved to create conceptual art through fine art which does not only open way for painters of new era: “Labyrinth” Group, Sabina Shikhlinskaya, HeybatBabayev, TairIsrafilov, MuseyibAmirov and other painters, as well as, they ed two concepts “Paintings” and “Artistic creativity”. Odour of gum, used by D.Mirjavadov in his creativity, existing up to date, not only rises figures from subject of the image, as well as, it is understanding of talent`s possibility which made eternal memory, colors and contours of the modern age through means of past ancestors, applying individualism in the frame of conceptual art (figure 5, 6, 7, 8, 9). It seems that, really, according to Didro`s statement in poems we are ired from images which were not impossible in fine art. Our imagination is less “punctiliousness” in comparison with eyes, our own internal vision of infinity. What if the painter achieves to ire viewer through any unknown force of talent and tractates of Omar Khayyam will alive in your mind, glancing to the images. ……..with kind woman face and land grass I will relax until I am alive…… If there are painters who can take viewers to time periods with some magic brush, in this case, Rashad Mehdiyev is one of them. Creativity of painter-window to the past and future, being at wave of modernity. To say that he/she is painter-symbolist, who virtuously combines in his/her creativity theme of middle century miniature and European understanding of symbolism, expressing spirit and psychologic condition through colour, line and form, using mythological, mystic fantastic subjects – it means not to say something. It is difficult to apply


607

syncretic elements of writing to the painter`s symbolism; however, unconsciously or consciously, it is described syncretism in blending in history and in present time, nonsegmented character, determining initial condition of that which is called world, contemplating from point of view of each epoch, opening access to the depth of unconsciousness, providing surrealistic spirit of the subject of the picture. Undoubtedly exceptionality of Rashad`s surrealism strengthens with oriental depth-oriental understanding of the ideas where subject, colour, line and so on, is blended with secrecy, bearing deep understanding of the things where symbolism is so called miraculous attribute, approving language, being means of communication between different worlds and times. Let`s say that figures with closed eyes in the picture of “Silence” (figure 9), arranged in lines in turbans with closed eyes, “opened hand as if from screen and completing with apple, closing chain of the picture. It is possible that namely apples symbolize since and lead us to religious imaginations where there is dance possesses silence and clean which makes us not reaching to sin, however, sin is always near us, where there is origin, start-fruit, but not under our conscious, where there is targeted beginning. What do say woman images, going on the world? Yes, and with what worldpainter or universe? Why do they express themselves on canvas or in the conscious of the viewer? Why does apple in the hands of future mother in the picture “Eva” express new life? Is it proper to taste apple for the sake of it? (figure 10). Thinking author appeals with question to the mankind. However, his concession with situation, loyalty to the woman, expressing mankind, calls to the mankind, to its essence, humanism. Two colours-fire and water fill canvas. Concession always recess pain and misunderstanding, as water extinguish fire. Calming in the closed eyes in disannounce with hands which change to the subject of disobedience. Resource of these hands is evil, resource of life is in uterus. Eternal confrontation in the earth-combat of the good will with evil. However, in difference from Christianity and Judaism, Islam does not accuse woman in sin of Adam. Moreover, all sin and responsibility are put to Adam by Almighty: “Before We (Allah) made agreement with Adam, but he forgot and we did not see his strong will…” Not only understanding of great truths, acknowledgment of these truths as nondenied reality are expressed in the subjects of Rashad Mehtiyev`s pictures, who cites texts to the mankind with deep understanding, as if, he perceived there, in some place

608


very far, and today discover secrets of these ways with his invisible eyes. And this way only es heart, source of love, without it people can not feel happiness and flourishing, so, only in love he acquires simple truths – life, forgive, create and to rise to the following stairs of his growth. However, are these fruits in the bucket of Eva, flying in the sky and does she bring them for the mankind in her bucket? It is very terrible, but not tasting them-seeds of faults, loss, temptation, it is hard to understand truth with that feeling that man with wisdom and love approaches to Almighty. Going through world, being in euphoria, she sings the very life (figure 11), where there is no en… With what subjects of Rashad`s works are interesting? With very life. Darvish sings about it, embracing tambourine in the picture “Circle” (figure 12). He removing dozen of sandals in the way, is in love with absolute Almighty, to His idea about world life, which is expressed with this circle, where no evil can not hide, there is eternal motion, allowing to seek himself. There is no attempt to the end, it means that it is endless in search of their man, in other words perfectness out of this circle. Images of birds don’t leave thought and canvas of painter. It is obvious. R.Efendiyev wrote: “There are frequent use of bird images in national art-cock, peacock, crow and so on”. N. Ganjavi wrote about sacral spirit of peacock in “Isgandarnama”. This bird does not lose its sanctity, but, ing a time, it is expressed in the form of “buta”. Peacock symbolizes Sun and Month God. Birds never lose their symbolism, however, we observe that how birds transform to the miraculous symbols in modern fine art. Sometimes, they are not symbols of anything, they should be searched in the subjects, however, it is not expressed through title and letter meaning. This phenomena, allegoric character in the subjects apparently observes in Rashad`s composition. For example: Euphoria (figure 13) and so on. This is not signs of oriental miniature, closely, it is Mugham about endless beauty of two indices soul and world, which is lovely expressed by Sufis (figure 14). This is very world bird-Tamashaburan, singing song about love, beauty and woman without which world destructs. “Leyla” Picture (figure 15) approves truthfulness of these words-look of beautiful woman with velvety, deep eyes in front of which world became congeal. Internal vast power, durability, combining with thin, decorative nature of woman, directed to mankind with clear, interesting, deep look where there is some power which is durable, wise and honourable. That is Rashad`s vision about Universe Leyla. She-her bird Tamashaburan. This silent image in the very sense expresses whisper: “If I will open wings-

609


World will get calm and power. They are in everyone. Understand yourself”. Next generation will express to Rashad Mehtiyev their gratitude. Once I.Kheizing said about art of middle century: “Thinking became very dependable from expression in images, vision side, which is important for the last times of middle century, made almighty. All understandable changed to plastic imagination”. This is genetic memory. Combining realities of civilization, Azerbaijani painters arise extraordinary beauty, providing respect to the epoch, self-expressing with language with means of this time-new century. This is close, familiar, readable, relative to modern art of Azerbaijani painters. “I take great attention to the title of the work and want that titles live with their life, but not combining with picture”- said M. Zeynalov. This is elusiveness, paradoxicality, naturalness, essence of talent of Azerbaijani painters. Vorringer`s theory on availability of two main tendencies in art to the abstraction and feeling, as well as, about advantages and dominancy of tendencies to the abstraction, do not randomly take to the set with modern apologets. Even, “style” conception, closely regards with this tendency, confronting with this understanding of naturalism, flowing from effort to expression. However, abstraction – it is not conception of separate, unique subject, phenomena. Human begins to separate their differences starting with familiarity with similar subjects in the frame of abstraction, this is peculiar to all, reaching to the essence. Feeling and abstraction relates with eachother in human conscious as to two opposite side, mutually completing and transferring to eachother to the moments. Human can not create conception, abstraction from null. In this direction, Gegel states that painter shall call help for himself/herself, on one hand, attentive discretion, on the other hand, deep mental feelings, deep annoyance. Even, instantaneous look to Sanan`s composition (figure 16) is the approval of the expressed opinion. Same we can say about Yalchin Efendiyev`s compositions (1971-2000). Submitting complete freedom to the art, Yalchin calls viewer to the understanding of the hidden phenomena, things, in detail, life. “Complex facture, tension colour strongly discovers emotional subtext of his visions, stating emotionality as if strengthening miraculous game of

subconscious-

ness” - writes H. Yusif in his article “He burns life for enflaming art”…about art of Y. Efendiyev. Yalchin`s world-confession, warning, notification, prose and poetry, expressing in colours, lines. Painter’s ideas ed through epochs, collecting wisdom of times and pouring to the canvas, Yalchin`s island, where he invites his interlocutorviewer with dervish’s wisdom. Here, intellectual men become more subtle, lost ones acquire power, arrogant ones acquire secrets of humility. This young man finds means

610


for communication with which people live long, interesting and meaningful life. Presentiment is strong side of Yalchin. In his every composition he states that calm condition prevails on multicolority, ing from one condition to other, he knows about it earlier from his birth. This dedication makes alert, teaches and calms, Yalchin states that this is not scaring, if we will chose right colours in life (figure 17,18). We can talk about Azerbaijani art endless. “Absheron scenery” takes special place which es border of pure genre and shows formation of national type of philosophy of scenery. Soul of Azerbaijani painters is rich with sounds which come from nature. This is separate language which is peculiar to the lovers of nature. This reality is contemplated by viewer in the works of the painters: S. Bahlulzade, A. Babayeva, D. Mirjavadova, A. Ibrahimova, F. Khalilova, T. Salahova. K. Ahmadova, T. Narimanbekov, A. Aliyeva, M. Abdullayeva, M. Zeynalova, F. Hashimova, G. Yunus and others who are ready to listen to the whisper of Absheron wind, angry of Caspian sea, clearness of sky, zones of streets, protecting traditions of nation in the walls and maturity of Absheron sand, opening way to the persons who love their motherland. Possessing these characteristics these spectacular painters expresses warm, frames, love and so on, open the gates for next generation. Azerbaijan Republic can be proud of their talents. What is searched by our modern painters of Azerbaijan in this unsteady world “I” and wide universe? May be everyone seeks his/her “Shambala” - place where they acquire their perfectness, perception and universe life for sharing it with us who stand in the foot of this miraculous world, who will hear enchanting answers to the infinite answers of existence….


611

612



613

614



615

Valentina Vladymyrova, Nadeschda Kyrylenko, Sumy State Pedagogical University named after A.S. Makarenko, Associate Professor, Institut für Philologie

The motive of loneliness in the Olena Pechorna’s novel “The sinner” Abstract: The article deals with analysis of the main character of the Olena Pechorna’s novel “The sinner”. The problem of heroine’s existential loneliness, her searching for existential communication is also under the authors’ investigation. Keywords: loneliness, existence, fear, despair, traumatic experiences, society. Валентина Владимирова, Надежда Кириленко, доценты, кандидаты филологических наук, факультет иностранной и славянской филологии

Экзистенциальное состояние как форма инобытия в романе Елены Печорной «Грешница» Аннотация: В статье исследуется экзистенциальная проблема одиночества главной героини романа Елены Печорной «Грешница», поиск ею экзистенциального общения. Ключевые слова: одиночество, экзистенция, страх, отчаяние, травматические переживания, социум. Валентина Владимирова, Надія Кириленко, доценти, кандидати філологічних наук, факультет іноземної та слов́'янської філології

Екзистенційний стан як форма інобуття в романі Олени Печорної «Грішниця»

616


Анотація: У статті досліджується екзистенційна проблема самотності головної героїні роману Олени Печорної «Грішниця», пошук нею екзистенційного спілкування. Ключові слова: самотність, екзистенція, страх, відчай, травматичні переживання, соціум. Постановка проблеми. Більшість прозових текстів сучасних українських письменників засвідчують активний пошук авторами оригінальних мотивів, образів, засобів художнього самовираження, тяжіння до нових жанрових модифікацій. Усе це робить белетристику самобутньою, незаангажованою соціальними стереотипами, цікавою для читача. Роман Олени Печорної «Грішниця» є вдалим продовження творчого пошуку засобів розкриття багатогранного жіночого світосприйняття, унікального діапазону почуттів, екзистенційних станів і можливості самореалізації героїні в несприятливому життєвому середовищі, збереження неповторної індивідуалізації. Дослідження екзистенційних мотивів у прозових текстах малодосліджених авторів є одним із важливих завдань сучасної літературознавчої науки. Метою статті є дослідження широкого спектра внутрішньої екзистенції внутрішнього «Я» головної героїні твору, що дає можливість простежити різні моделі її поведінки, сфокусувати увагу на специфіці формування характеру та внутрішнього стоїцізму. На початку твору головна героїня постає перед читачами на такій стадії самотності, коли її особисте «Я» вже повністю внутрішньо ідентифіковане. До того ж Олена Печорна зображує життя Лариси протягом значного проміжку часу, майстерно вмотивовує її «грішні» вчинки не тільки соціально-психологічними чинниками, а й специфікою її інтровертного «Я», для збереження якого найбільш значимим стає здійснення внутрішньої рефлексії через уявний діалог зі світом. Це логічно веде не тільки до розкодування багатьох причин її специфічної моделі поведінки, а й значною мірою її внутрішньо та зовнішньо легітимізує. Виклад основного матеріалу. Як зауважував Альфрид Ленгле, метою екзистенціального аналізу є, насамперед, завдання «відновити або закріпити відкритість людини для себе самої задля діалогічного обміну зі світом» [1; 46]. Щоденні записи-спогади сприяють розгерметизаціі «Я» героїні, стимулюють до відновлення втрачених гармонійних стосунків із оточуючим середовищем, бо, як


617

зазначав Е. Фромм, «Людина одночасно самотня й знаходиться в тісному зв'язку з іншими представниками роду людського. Вона самотня тому, що унікальна, нема більше нічого й нікого тотожнього їй, вона усвідомлює себе окремою індивідуальністю. Людина самотня, коли їй необхідно давати особистісні оцінки, самостійно приймати рішення, спираючися тільки на свій Розум. Однак самотність несприятлива для людини… її щастя можливе лише в разі існування почуття солідарності з ближніми, з минулими та майбутніми поколіннями» [4; 388]. У творі головна героїня постає не як маргінальний об'єкт у жорстокому світі, а як центр екзистенційних станів, домінантним із яких є самотність, відчуття непотрібності. У філософії екзистенціалізму абсурдним уважається людське існування, яке відбувається в умовах утрати сенсу, що тісно пов'язано з відчуженням особистості від соціуму та від самого себе. У романі увесь час спостерігаємо пов’язане з цим тонке нюансування переживань Лариси, різноманітність чуттєвих деталей, майстерно відтворених автором. Героїня твору змушена переживати глибоку душевну кризу через життєві потрясіння, невиліковну хворобу, що призвело її до пригнічення, психічного виснаження, тривоги, відірваності від світу. Ці симптоми складають стиль життя головної героїні, внутрішнє «Я», у якому «світ вже давно чорного кольору» [3; 11]. Автор уводить широкий соціумний чинник, який дає можливість читачам глибше усвідомити мотиви поведінки героїні в тій чи іншій життєвій ситуації. Постійне відчуття самотності, непотрібності можна потрактувати як глибоке екзистенційні відчуття світу абсурду та приреченості в ньому маленької беззахисної людини. Олена Печорна зображує самотню інфантильну дитину, яка в домашньо-буттєвому просторі, будинку батьків, відчуває постійний страх і приниження, що негативно герметизують її дитячий світ. У її маленькому брудному куточку, «лежав кинутий кимось обдертий матрац і хустка, вся в дірках, проїдених міллю. Це й було ліжко дівчинки, яка не любила дивитися вгору. Вірніше, боялася, адже зі стелі спускалося довжелезне густе павутиння… Я знала, що в павутинні живуть павуки, і страшенно їх боялася, як і голоду, холоду, лайок матері, побоїв батька» [2; 19]. Квінтесенція жорстокості, виражена в поведінці батьків, зустрічається в багатьох епізодах роману, а її апогеєм є епізод, коли вражена алкоголем мати продає власну доньку. «Мене продали одного осіннього дня. Так-так, як продають домашніх котів чи собак, хоча ні, господарі зазвичай дбають, щоб їх улюбленці

618


потрапили в хороші руки. Мені на подібну милість розраховувати не довелось» [2; 71]. Ще з дитинства в маленької дівчинки починається руйнування аксіологічної системи цінностей, у контекст якої входять такі поняття, як батьківська любов, домашній затишок, взаємоповага, порозуміння. Негативний досвід перебування у власній родині відповідно стимулює в подальшому включення іншого механізму – природного захисту власного життя через постійну небезпеку. «Пам’ятаю, що мріяла стати невидимкою або навчитися не дихати, хоча краще – просто зникнути. Особливо обережною доводилось бути, коли на столі з якоїсь причини не ставало пляшки з мутним самогоном чи ще з якоюсь бормотухою. У будинку могло не бути їжі по кілька днів, однак присутність алкоголю була обов’язковою, інакше… У такі моменти ховатися навіть у найтемнішому кутку будинку було небезпечно, і я бігла з пекла в ніч, дощ, сніг, бігла з короткою молитвою: аби не наздогнав» [2; 20]. Екзистенціалісти (Ж.-П. Сартр, А. Камю, К. Ясперс) наголошували, що людське існування є таким, яким його зробить сама людина, бо їй дана свобода вибору буття, свого світу, а, опиняючися в межових ситуаціях, вона якнайповніше здатна себе пізнати. Як писав Е. Фромм, «найвища сила індивідуума полягає в максимальному розвитку, що має на меті перш за все всебічне розуміння його «Я». Пізнай себе – ось та заповідь, яка надає людині силу й упевненість у собі» [4; 307]. Онтологічна свобода, яку потенційно має людина, реалізується насамперед у можливості прийняття власних рішень, передбачає абсолютну відповідальність за свої вчинки, не тільки фізичну, а й моральну розплату за них, покладає, за Сартром, відповідальність за існування. К. Ясперс, Г. Марсель були переконані в тому, що пошук сенсу людського існування полягає «в змаганні за право бути людиною , за перемогу, якщо не над абсурдністю світу, то бодай над своїм власним відчаєм і безнадією» [5; 112]. Найвиразніші фрагменти записів головної героїні активізують реалії її колишнього життя, на які вона споглядає як внутрішньо ідентифкована особистість. Згадки про перебування її після страхітливої батьківської оселі в інтернаті свідчать про те, що в діапазоні її внутрішніх почувань продовжує превалювати почуття самотності, змагання з власними страхами: «У кожного тут була своя історія, часом різна, іноді схожа, однак щось спільне помічалось одразу, варто


619

було лише уважніше до нас придивитись. Страх, недовіра, самотність. Важко сказати, чого було більше, скоріше, суміш й утворювала ярлик «сирота», і це при тому, що в більшості були живі батьки» [2; 78]. Вона постійно відчуває себе равликом «що сховався у свій панцир. Годинами могла просто сидіти у кутку, в одній і тій самій позі, спостерігаючи за грою інших» [2; 78]. Гірка іронія долі головної героїні спостерігається в багатьох епізодах і далі, і завжди «спогади вирували, як гірська ріка навесні, без якогось порядку, послідовності, такий собі страшненький калейдоскоп, який навряд чи можна одягнути в слова» [2; 19]. Внутрішні ресурси найповніше відкриваються в Лариси під час перебування в сільському соціумі, вербальному спілкуванні з простими людьми. «Одягнення» минулого в слово веде до самоочищення, а рефлексії героїні навколо ницої поведінки батьків-алкоголіків, її скаліченого дитинства спонукають до роздумів про невідворотність власної недолі й спокутування гріхів батьків. Родинна оселя як духовно-буттєвий простір не тільки позбавлений сакральності, а й усвідомлюється з часом як початок духовного спустошення, що в подальшому значною мірою вплине на вибір специфічного засобу заробітку коштів для врятування хворого сина. Лариса ставить питання й знаходить для себе ствердну відповідь: «Може, якби не дитинство, усе склалося б зовсім по-іншому? Це «може» – так і було б, до речі, не тільки зі мною» [2; 264]. Образи минулого постійно набувають негативно забарвлення і становлять частину особистого досвіду жінки. Можемо спостерігати ту ситуацію, коли, «емоційні стани змінюють погляди на світ. Вони належать тілу протягом всього життя й стають основою переживань. Вони вимагають турботи та розуміння, бо той, хто зможе покластися на свої почуття, ніколи не пропаде. Поруч із ним завжди буде, у крайньому разі, одна людини: він сам» [1; 241]. У постійному внутрішньому монолозі, як відомо, людина відпрацьовує все пережите, ті враження, які до цієї пори викликали в неї неприємні почуття, дефіцити, травматичні переживання, конфлікти з середовищем і його специфічне сприйняття. Олена Печорна, як бачимо, творчо продовжує традиції психологічної прози. Психологізм у її тексті відчутний у зображенні багатьох родинно-побутових колізій головної героїні, у рельєфному показі її душевних порухів та історії долі. Про це свідчить також широкий формат опису драматичних життєвих реалей ге-

620


роїні, амплітуда її різнопланових переживань і перипетій. Глибокі страждання, самотність головної героїні в різні періоди її життя автор часто передає через пейзажні дедалі, що природно поєднуються з її душевним настроєм. Заголовок твору теж залучає реципієнта до осмислення зображуваних подій не тільки на буттєвому рівні, а й на символічному, носить констативний характер. На думку К. Ясперса, саме такі екзистенційні стани, як страх, самотність, відчай, відчуття абсурдності світу є основою для художнього дослідження письменника. За К. Ясперсом, у межовій ситуації людина завжди є самотньою, однак у тій самотності їй по-справжньому розкривається смисл її глибинно-особистісного буття. Олена Печорна модифікує та увиразнює проблему духовного існування людини, дозволяє простежити складну систему її взаємостосунків зі світом, у якому жінка з багатьох причин відчуває себе самотньою. Висновки. Героїня роману Олени Печорної перебуває в стані постійного пошуку екзистенційного спілкування, відновлення втраченої гармонії зі світом. Подолання внутрішньої самотності, страху, невизначеності можливе лише через відновлення комунікації спочатку в сільському соціумі, а пізніше й у більш ширшому контексті, поверненні до світу людей. Зрештою, роман ще раз переконує у твердженні екзистенціалістів про те, що людину ніщо не може врятувати від самої себе. Список літератури: 1. Лэнгле А. Эмоции и экзистенция / Альфрид Лэнгле; пер. с нем. – 2-е изд., стереотип. – Харьков: Изд-во «Гуманитарный Центр», 2011. – 332 с. 2. Печорна О. Грішниця / Олена Печорна; передм. М. Іванцової. – Харків: Книжковий клуб «Клуб Сімейного Дозвілля», 2011. – 288 с. 3. Стретерн П. Сартр за 90 минут / Пол Стретерн; пер. с англ. Л. Пирожкова. – М.: АСТ Астраль, 2005. – 96 с. 4. Фромм Э. Бегство от свободы; Человек для себя / Пер. с англ. Д. Дудинский / Эрих Фромм. – Мн.: ООО «Попурри», 2000. – 672 с. 5. Ясперс К. Смысл и назначение истории. К. Ясперс; пер. с нем. М. Левина. – М.: Политиздат, 1991. – 527 с.

621


Namir Al-Ani, Saint Petersburg State University of Information Technologies, Mechanics and Optics, Doctor of Philosophy, Faculty of Management of Technology and Innovation

Ontology as the doctrine of the divine essence (substance) in Neo-Platonism and philosophy of the European Middle Ages and Renaissance Abstract: The article attempts to identify common that is contained in the ontological conceptions of European philosophy from Neo-Platonism up to the philosophy of Early Modern Period. It gives a brief description of the ontological component of the Neo-Platonism, medieval Christian philosophy and the philosophy of the Renaissance as the doctrine of the divine substance. Keywords: Ontology, Neo-Platonism, Essence, Substance, Pantheism. Намир Аль-Ани, Университет ИТМО, доктор философских наук, факультет технологического менеджмента и инновации

Онтология как учение о божественной сущности (субстанции) в неоплатонизме и философии европейского Средневековья и Возрождения Аннотация: В статье предпринимается попытка выявить то общее, что содержится в онтологических представлениях европейской философии, начиная с неоплатонизма и вплоть до философии Нового времени. В ней даётся краткое описание онтологической составляющей неоплатонизма, средневековой христианской философии и философии Возрождения как учение о божественной субстанции.

622


Ключевые слова: онтология, неоплатонизм, сущность, субстанция, пантеизм. Онтология как учение о божественной первосущности в неоплатонизме Неоплатонизм формировался как эклектический синтез платонизма с идеалистической составляющей философии Аристотеля и элементами пифагореизма и восточной религиозной мистики. Легендарным его родоначальником считается Аммоний Саккас, который не оставил после себя какого-либо письменного наследия. Не исключено, что именно данное обстоятельство объясняет, почему неоплатонизм стал ассоциироваться с имением его выдающегося ученика, Плотина, которого стали рассматривать как подлинного основоположника данного философского учения. В качестве исходного основания всего сущего Плотином постулируется единая, непостигаемая ни чувством, ни разумом, сверхъестественная, абсолютная, вечная и всё порождающая божественная сущность или субстанция. Путём эманации единая божественная первосущность из самой себя выводит мировой ум (нус), из которого тем же путём производится мировая душа. Мировой ум дробится на множества отдельных умов, отождествляемых с платоновскими идеями. Мир этих умов (идей) является истинным в отличие от чувственно воспринимаемого мира, выступающего лишь его теневым иллюзорным выражением. Мировая душа в свою очередь также распадается на множество отдельных душ. И лишь на заключительной, самой низшей стадии эманации возникает природа, порождается материя. Таким образом, можно сказать, что в своём учении об эманации Плотин устанавливает некую нисходящую иерархию бытия от высшего к низшему. Наивысшей ступенью данной иерархии выступает божественная первосущность как истинное сущее (бытие) и абсолютное добро (благо), а её низшей ступенью является прямая противоположность этой последней, её фактическое отрицание — материя как неистинное существование и абсолютное зло, как небытие. Используя такие образы древневосточной религиозной философии, как “свет” и “тьма” в качестве соответственных выражений и олицетворений, борющихся между собой доброго и злого начал в мире, Плотин уподобил божественное первоначало свету, а материю — тьме. В соответствии с этим эманация предстанет


623

как процесс дробления единого божественного света. На первом этапе данного процесса появляется мировой ум, на втором — возникает мировая душа и лишь на заключительном его этапе порождается материальная природа из материи, путём проникновения в эту мёртвую, тёмную и инертную массу божественного света. Так эманация божественной первосущности оказывается снисхождением единого в множественность, т.е. фактическим актом творения богом всего универсума. В человеке Плотин различает душу, разделяемую им на умопостигаемую и чувственную части, и тело. Высшая цель человеческой души заключается, по его мнению, в её воссоединении с единым божественным первоначалом, с божеством, с абсолютом. Однако на её пути к этому стоит человеческое тело, которое представляет собой главное препятствие, мешающее ей соприкасаться с божеством. И, чтобы преодолеть данное препятствие, человеку ничего не остаётся, как впасть в состояние экстаза. Дело в том, что только благодаря экстазу человек может возвыситься над собственным телом и освободить, таким образом, свою душу от её темницы и открыть ей путь к соприкосновению, а затем и воссоединению с абсолютом. Онтология как учение о божественной сущности (субстанции) в средневековой христианской философии Близкую неоплатонизму позицию занимали первые систематизаторы христианского богословия и христианской философии. Первая христианская теологическая система была составлена греческим отцом христианской церкви Оригеном на базе некоторых идей греческой философии, заимствованных, главным образом, из платонизма, неоплатонизма и учения гностиков — философов, признающих возможность проникновения в суть сверхъестественной божественной субстанции и, стало быть, постижения бога. Подобно яркому представителю христианского гностицизма, Клементу Александрийскому, он понимал христианство как развитие и завершение древнегреческой философии. В своей теологической системе он рассматривал Христа как порождение бога-отца и поэтому ставил его ниже последнего. Как логос (слово божье или, в данном случае, сын божий) Христос связан с миром посредством святого духа. Так Ориген воспроизводит и конкретизирует в своей теологии неоплатоническую идею, признающую субстанци-

624


альную природу только божественного первоначала (т.е. только бога-отца, согласно христианской терминологии). Что же касается двух других ипостасей христианской троицы — “бога-сына” и “духа-святого”, то они, по его мнению, не обладают субстанциальной самостоятельностью. Данное представление, как и некоторые другие идеи Оригена, были объявлены ересью, в результате чего он был отстранён от руководства Александрийской теологической школой. Более серьёзную попытку создать христианскую философию на платонической и неоплатонической основе предпринимает другой отец христианской церкви Аврелий Августин — епископ Гиппонский, объявленный католической церковью святым за его большие заслуги перед ней. Родившись в неоднородной по религиозному признаку семье (отец его был язычником, а мать — христианкой), он до зрелого возраста оставался язычником и увлекался в своём интеллектуальном развитии сначала манихейством, а затем скептицизмом и неоплатонизмом. Под влиянием своей материи — правоверной христианки св. Моники, и особенно под прямым воздействием проповедей миланского епископа, Амвросия Медиоланского, он в 387 г. обращается в христианство, принимая от рук этого епископа крещение, и становится ревностным апологетом своей новой религии. Согласно онтологическим представлениям Августина, бог провозглашается высшей сущностью (Summa essentia) — единственно истинной, первичной и абсолютной субстанцией. Только он существует по внутренней, имманентно присущей его собственной природе необходимости. Всё остальное является лишь его порождением. Обращаясь к богу, Августин восклицает: «Ушли все сомнения в Твоей неизменной субстанции; в том, что от нее всякая субстанция; не больше знать о Тебе, а уверенно жить в Тебе хотел я» [1, с. 190]. Бог, по его мнению, создаёт мир из ничего. При этом он творит его постоянно и непрерывно, так как если бы акт творения прекратился хоть на мгновение, мир тут же обратился бы в небытие. Поэтому Августин с порога отвергает мысль о том, что бог, единожды сотворив мир, полностью отстраняется затем от вмешательства в его дела — мысль, которая легла впоследствии в основе деизма. Будучи сущностью вневременной и внепространственной, бог вместе с миром творит и время, и пространство. До акта творения никакого времени не


625

было. Начало данного акта как раз и есть начало времени, между тем как наступление Судного дня означает его конец. Мир в отличие от его создателя ограничен не только во времени, но и в пространстве. Наш мир, по мнению Августина, является единственно существующим, никаких других миров не было до него и не будет после него. Всё в нём предопределено божией волей. Однако в мире, где правит божественное проведение и царит абсолютный порядок, не остаётся места свободе. Поэтому можно полагать, что Августин, разделивший идей “предстинации”, фактически стоял на позициях религиозного фатализма. Правда, в данном отношении (как и во многих других) он всё же допускал определённую непоследовательность. Дело в том, что он считал, что Адам и Ева сначала обладали свободной волей, которую их наделял бог при их творении, и поэтому могли не грешить. Однако они плохо воспользовались данным божиим даром, когда, будучи искушёнными дьяволом, они решились вкусить запретный плод древа познания добра и зла и тем самым совершить первородный грех. После грехопадения они полностью теряют свободу, отдавая себя во власть необходимости: Адам должен впредь в поте лица добывать себе хлеб насущный, а Ева в муках будет рожать своих детей. Теперь без божественной благодати человек не может обладать доброй волей. Следовательно, именно божественное проведение предопределяет человека либо к добрым помыслам и деяниям и к блаженству, либо же к злу и страданиям. Однако, несмотря на это, Августин признавал субстанциальность одного только добра, объявляя бога, понимаемого как высшее благо, его исходным источником. Что же касается зла, то он, не обладая субстанциальным статусом, представляет собой лишь отсутствие добра или его недостаток. В свете этого полагается, что добро в мире исходит от бога, тогда как зло находит своё основание в человеке. Так Августин формирует исходное положение своей теодицеи — учения, суть которого заключается в оправдании бога за существование зла на Земле. Следует заметить также, что к Августину восходит и так называемое онтологическое доказательство бытия бога, согласно которому из понятия бога выводится его бытие. Дело в том, что бог как абсолютно совершенное существо характеризуется абсолютной полнотой и, следовательно, он непременно содержит в себя все свои атрибутики, в том числе и своё бытие. Говоря иначе, бытие бога в данном случае доказывается путём отождествления мысли и бытия её предмета, и выведения, таким образом, бытия из мышления.

626


Многие из высказанных Августином идей легли в основу христианской философии, получившей впоследствии свою наиболее систематизированную и развитую форму в учении Фомы Аквинского (Томмазо Аквината). Поэтому неслучайно, что именно данное учение, т.е. томизм (по латинскому звучанию имени Аквинского) был провозглашён и по сей день остаётся официальной философской доктриной католической церкви. Продолжая традицию, заложенную его учителём, Альбертом фон Больштедтом (получившим, начиная с XIV столетия, прозвище “Magnus” – “Великий”), Фома Аквинский ещё более масштабно пытается приспособить аристотелевскую философию к нуждам христианской религии, превратить её в средства обоснования и защиты христианского вероучения. Поэтому можно сказать, что он развивает христианский аристотелизм (точнее, симбиоз идеалистических аспектов аристотелизма, с одной стороны, и платонизма — с другой) в противоположность христианскому платонизму, развиваемому Августином. В своей онтологии Фома Аквинский рассматривает бога как абсолютную субстанцию, как первопричину и верховную и конечную цель всего сущего. Он объявляет его бестелесной, абсолютно лишенной материей чистой формой. Как абсолютная форма бог выступает формой всех форм. Он суть чистая энергия и в качестве таковой и как первая и действующая причина представляет собой неподвижный двигатель, двигатель первый и вечный. Однако в отличие от Аристотеля, считавшего материю совечной форме, Аквинат полагает, что материальное бытие создается богом. Мир, согласно его точке зрения, творится богом из ничего. Бытие бога, по мнению Аквината, должно быть доказано не априорно, а апостериорно на основе его порождений. В соответствии с таким подходом он различает следующие пять доказательств бытия бога, выводимых, якобы, из наблюдаемых в мире его творений. Во-первых, существование движения в мире предполагает существование бога как первого и вечного двигателя, поскольку двигаемое не может существовать без движущего начала. Во-вторых, ряд причинно-следственных отношений в мире не может быть бесконечным, поэтому должна существовать первая абсолютная причина всего сущего, какой, собственно, и выступает бог. В-третьих, мир и все его отдельные вещи случайны, так как не содержат в себе причину своего бытия и поэтому в своём существовании они должны зависать от абсолютно необходимого начала, каким является


627

бог. В-четвёртых, наблюдаемые в мире различные уровни совершенства непременно приводит к идее абсолютно совершенного существа, т.е. бога. В-пятых, существование целесообразности в природе предполагает существование высшего разумного существа, упорядочивающего явления этой последней и придающего им целесообразный характер. В схоластической философии разгорался спор между реалистами и номиналистами по вопросу о природе и происхождении так называемых универсалий — общих понятий, главным образом, таких, как род, вид, подвид, существенный признак и несущественное, случайное свойство (акциденция). В более широком контексте можно рассматривать средневековые реализм и номинализм как противоположные направления в схоластической философии, формировавшиеся на основе признания онтологического статуса общего (единого) или единичного (многого). Так представители крайнего реализма, фактически следуя Пармениду и Платону, полагали, что только универсалии обладают субстанциальным статусом и, следовательно, только общее и единое истинно существуют в качестве объективной реальности, а единичное и многое представляют собой лишь иллюзорное существование. Крайние номиналисты, наоборот, допускали субстанциальность только единичного (многого), объявляя общее и единое “Flatus vocis” (“порывом звука”) — пустым звуком, простым “дуновением ветра”. Крайние формы реализма и номинализма не могли удовлетворять христианскую церковь, поскольку, будучи применимы к основному догмату христианства догмату божественной троицы, непременно привели бы либо к отрицанию реальности троичности (множественности ипостасей) бога (крайний реализм), либо же к непризнанию реальности единосущной природы бога (крайний номинализм). Церкви устраивала умеренная форма реализма. Концепция умеренного реализма была сформулирована и предложена мусульманским философом Абу Али Ибн-Синой (Авиценной) (980-1037). Согласно данному арабо-язычному философу универсалии, т.е. общее и единое реально существуют в трёх формах: а) они существуют до вещей в божественном разуме как божественные идеи, б) они наличествуют в самых вещах в виде их сущности и в) они существуют после вещей в человеческом разуме в форме человеческих понятий. Фома Аквинский, испытавший, как и Альберт Великий, определённое влияние философии Авиценны, разделяет такое понимание универсалий и твёрдо встаёт на позицию умеренного реализма. Данная позиция полностью удовлетворяет католическую церковь, так

628


как она одинаково допускает реальность, как единородной сущности бога, так и его трёх отдельных ипостасей. В отличие от умеренного реализма умеренная форма номинализма в виде концептуализма, предложенного Пьером Абеляром и другими, признаёт реальность универсалий лишь после вещей в человеческом разуме, т.е. допускает их реальное существование только в виде человеческих мыслей и понятий. Пантеистический характер онтологии в философии Возрождения Итак, можно охарактеризовать онтологию средневековой европейской философии как теоцентрическую. Отход от теистической концепции бытия наметился уже в философии Возрождения, где онтология облекается в пантеистической форме. Пантеизм как философское учение, максимально сближающее понятия бога и природы, а то и полностью их отождествляющее, получил своё выражение в двух основных формах: мистическую (панентеистическую), растворяющую природу в боге и натуралистическую, сводящую самого бога к природе. Обе формы пантеизма были представлены в философии Возрождения. Так, согласно Николай Кузанскому, в качестве абсолютного и единого бытия рассматривается то, что он называет абсолютным максимумом, под которым подразумевается бог. Он в частности пишет: «Максимумом я называю то, больше чего ничего не может быть… Абсолютный максимум есть то единое, которое есть все; в нем все, поскольку он максимум; а поскольку ему ничто не противоположно, с ним совпадает и минимум. Тем самым он пребывает во всем; в качестве абсолюта он есть актуально все возможное бытие и не определяется ничем вещественным, тогда как от него — все. Этот максимум, в котором, несомненно, и видит бога вера всех народов…» [2, с. 51-52]. И хотя Николай Кузанский и говорит о том, что «бог во всем», однако, он понимает это именно «так, что все — в нем» [см.: 2, с. 110]. Поэтому неудивительно, что природу он понимал в сугубо неоплатоническом духе как экспликацию бога, как саморазвёртывание бога. Более последовательной пантеистической позиции придерживался в своём онтологическом учении Джордано Бруно, согласно которому «natura est dues in rebus» («природа… есть не что иное, как Бог в вещах») [3, с. 212]. Следовательно, нет бога, пребывающего вне мира и стоящего над ним. В связи с


629

этим, Дж. Бруно склоняется к идее Ибн Рушда (Аверроэса), допускающей существование природы всепорождающей, получившей в европейской философии обозначение через латинский термин “Natura naturans”, и природы порождённой, обозначаемой в этой философии термином “Natura naturata”. Он понимает бога как “Natura naturans”, а чувственно воспринимаемый мир рассматривает как “Natura naturata”. Однако творец и его творения, в конечном итоге, полностью совпадают друг с другом, образуя единую, бесконечную и вечную природу, помимо которой ничего иного не существует. Природа как бесконечная субстанция не имеет внешних границ и поэтому не имеет никакого центра. Являясь беспредельной целостностью, не имеющей внешних границ, за которые можно было бы выйти, она, естественно, отличается неподвижностью. Однако всё, что находится внутри неё, пребывает в непрерывном движении. Таким образом, природа в своей бесконечной структуре охватывает собой бесчисленные миры, которые, в отличие от неё, находятся в постоянном движении, в непрерывном возникновении и уничтожении. Движущим их началом служит мировая душа, которой пронизана природа в целом. Не только отдельные миры имеют свою душу, но одушевлена каждая содержащаяся в них вещь, какой бы простой она не была. «Сколько бы незначительной и малейшей ни была бы вещь, — пишет Дж. Бруно, — она имеет в себе части духовной субстанции…» [4, с. 63]. Уточняя данную свою мысль, он заключает: «Я допускаю, что вещи имеют в себе душу, обладают жизнью сообразно субстанции…» [там же]. В свете этого можно полагать, что Дж. Бруно твёрдо стоял на позиции гилозоизма — учения, признающего одушевлённость как природы в целом, так и каждого её явления в отдельности. Вместе с тем, следует заметить, что под душой вещи он понимает не нечто таинственное и мистическое, а простую её причастность к духовной субстанции. Итак, Дж. Бруно допускать существование помимо телесной ещё и духовной субстанции. При этом он полагает, «что духовная субстанция не менее существенна, чем материальная» [там же, с. 65]. Правда, обе эти субстанции сводятся им, в конечном счёте, к единому началу, к единому корню, к одному и тому же бытию. Поэтому можно сказать, что в онтологической концепции Дж. Бруно на самом деле допускается существование одной единой телесно-духовной субстанции, а не наличие двух разных и независимых друг от друга субстанций. В дальнейшем идея о существовании одной единственной телесно-духовной субстанции получает своё полное развитие в спинозизме.

630


Список литературы: 1. Августин А. Исповедь. М.: Ренессанс, 1991. 2. Николай Кузанский. Об ученом незнании // Николай Кузанский. Соч. в двух томах, т. 1. М.: Мысль, 1979. 3. Бруно Дж. Изгнание торжествующего зверя // Бруно Д. Изгнание торжествующего зверя. О причине, начале и едином. Мн.: Харвест, 1999. 4. Бруно Дж. О Причине, Начале и Едином // Бруно Дж. Философские диалоги. М.: Изд-во «Новый Акрополь», 2013.

631


Bilous Natalya, Oles Honchar Dnipropetrovsk National University, Postgraduate Student, Faculty of Ukrainian and Foreign Philology and Study of Arts

Emotional-philosophical dominants in Annette von Droste-Hulshof's life and creative work Abstract: The article analyses six researches in Droste studies concerning resignation and protest category in Annette von Droste-Hulshoff's life and works. Keywords: protest, resignation, loneliness, poetry, Droste studies. Білоус Наталя, Дніпропетровський національний університет ім. Олеся Гончара, аспірант, факультет української й іноземної філології та мистецтвознавства

Емоційно-філософські домінанти у житті та творчості А. фон Дросте-Гюльсхоф Анотація: Стаття присвячена аналізу робіт шести німецьких дростезнавців щодо важливості категорії смирення і протесту у житті та творчості Аннетте фон Дросте-Гюльсхоф. Ключові слова: протест, смирення, самотність, поезія, Дростезнавство. Аннетте фон Дросте-Гюльсхоф – обдарована жінка-митець, яка залишила вагомий слід і у літературі, і у музиці, як поетеса «завжди була самотнім образом і залишилась ним, у певній мірі, і до сьогодні» [1] – саме так характеризує авторку відома дослідниця її біографії Дорис Маурер. Серед німецьких дростезнавців життя і творчість А. фон Дросте-Гюльсхоф вивчали відомі германісти Георг Філіп Пфайфер, Карл Буссе, Франц Хюффер,

632


Вінфрид Веслер, Хорст-Дітер Круз, Марі Лаватер-Сломан, вже згадана Дорис Маурер та інші. Їх точки зору на творчість поетеси суттєво різняться між собою: її відносять до кількох літературних течій, у її творах бачать багато суперечливих мотивів, але щодо її біографії вчені одностайні: Аннетте фон Дросте-Гюльсхоф була дивовижною особистістю, нетиповою представницею літературної еліти і дивною у своїй любові до простоти аристократкою. Досліджувати її творчість непросто: вона сполучає войовничі і покірні ноти і, як і сама поетеса, здається тихою і замкнутою, але водночас впертою і сповненою супротиву, безпомічною, а потім знову жорсткою, сповненою почуття власної гідності і, тим не менш, смиренною. Відлуння такого багатства дивних переходів і тонів поетеси, яку так часто залічують до спокійного бідермейєра і характеризують як консервативну аристократку, приводить до питань, що є підґрунтям такого розмаїття втілень поетеси у ліричну героїню сучасного їй суспільства, і чи можна виявити беззаперечний вплив подій життя Аннетте фон Дросте-Гюльсхоф на зміну форм і емоційного фону її творчості: відповідно до висновків відомих знавців літературного спадку Дросте, емоційно-психологічною та образно-філософською основою її лірики були самотність, протест і смирення. Але вважати поетесу борцем так само безпідставно, як і наполягати на її покірності життю та умовностям. Отже, слід дослідити життя і творчість Дросте без ярликів і узагальнюючих понять. Біографи акцентують увагу на визначній ролі стосунків фамільно-дворянського гнізда з його традиціями. Так, М. Лаватер-Сломан, досліджуючи біографію Дросте, відзначає, що головне місце у родині займала мати Аннетте: «Тереза фон Дросте була рушійною силою у родині, в той час як Клеменс Август, її чоловік, йшов як доброзичлива тінь через їхні молоді роки шлюбу» [2]. М. ЛаватерСломан називає матір Аннетте «єдиним супротивником у грі, який проходить через усю життєву баладу Аннети фон Дросте-Гюльсхоф як тінь біля неї, викликаний ще до гри, і все ще незмінно відвертий, коли героїня переходить у свою останню велику самотність» [2]. Важливість владної і вправної у вихованні дочки Терези відзначає і Д. Маурер, яка звертає увагу на те, що мати Аннетти – розумна, практична, енергійна жінка, яка управляє з великою майстерністю і настільки ж великою силою домашнім господарством, прислугою, своїми дітьми і чоловіком, визнана в широких колах як чудова господиня, і є авторитетом у всіх питаннях [3]. В той же час і сама Аннетте фон Дросте-Гюльсхоф характеризує мати як «сильну, навіть дуже сильну людину» [2].


633

Але Д. Маурер акцентує більшу увагу на образі батька, якого Аннетте дуже любила. У своєму поетичному фрагменті «Bei uns zu Lande auf dem Lande» Аннетте зображує ледь завуальований люблячий образ свого шанованого батька, з яким вона схожа, і емоційно ближче відчуває його, ніж мати: «Я вважаю це неможливим, не любити цю людину» [3]. Батько був єдиним, хто не намагався боротися із сильним характером Аннетте, не вважав її дивні пориви хворобливістю або навіть одержимістю, він єдиний ніколи не мав за що дорікнути доньці, яка навіть з погляду сестрички Дженні (а Дженні зазвичай захищала Нетте, як левиця) була занадто вже дивною. Про дитинство поетеси М. Лаватер-Сломан пише у своєї книзі: «Поки інші дівчата показували одній свої шовкові плаття, сміялися та теревенили, вона сиділа біля вікна, спершися на лікті, підперши обличчя руками, і дивилася на вулицю, чи не зможе вона побачити молодих зведених дядів, як вони сідали на коней та їхали на полювання на зайців або качок. Тоді вона мріяла, що була б хлопцем і також мала б дозвіл піти з ними» [2]. Цей стан душі відобразила поетеса у своєму вірші "Am Turme" / "На вежі": Wär' ich ein Jäger auf freier Flur, / Ein Stück nur von einem Soldaten, / Wär' ich ein Mann doch mindestens nur, / So würde der Himmel mir raten; / Nun muß ich sitzen so fein und klar, / Gleich einem artigen Kinde,… / Була б я мисливцем на вільному лузі, / Хоча б частиною солдата, / То небо би мені порадило; / Була я хоча би чоловіком, / Тепер я повинна сидіти така витончена і світла, / Подібно вихованої дитині,… З дорослішанням у юної Аннетте, яка з семи пише вірші і музичить, формується досить реалістичне (а щодо деяких навіть скептичне) сприйняття дорослих, які її оточують: вона не вагається з усією її самовпевненістю і без ніяковості декламувати власні вірші перед гостями і численними родичами. І «дорослі люди аплодували і без обмежень казали при ній, яка чула усе, про дивовижний талант цієї маленької Сафо» [2] – М. Лаватер-Сломан відзначає цей біографічний факт, як основну причину зверхності і скептицизму, через які Тереза довгі роки намагатиметься «боротися із чортенятком у її дочці» [2], піддаючи її небажаному опікуванню. Аннетте ж дуже рано почала страждати не лише від надмірного контролю, а й від банальності і недовершеності свого оточення, яким супротивилася, але від яких вона, потребуючи постійної опіки через своє слабке здоров'я, не могла ухилитися.

634


Для всіх посвячених у сімейні справи осіб норовливість і дивна дратівливість Аннетте вже у ранньому віці стають приводом для докорів і натяків її матері, і врешті решт, призводять до того, що Тереза і справді боїться, що донька може втратити розум, якщо її не напучувати, і відправляє її до своєї мачухи, власниці Бекендорфу, баронеси Анни Марії фон Хакстхаузен з роду Вендт-Паппенхаузен, «святої», як її вже тоді називали люди. Ця набожна і зразкова мачуха знатиме, як вигнати з Аннетте зарозумілість [2]. Як відзначає М. Лаватер-Сломан «ця гарна, ніжна бабуся не лає Аннетте, вона не насміхається, не проповідує схвильованим голосом завжди одні й ті самі речі. Анна Марія фон Вендт-Папенхаузен мала голос, такий скромний, простий, наче вона була слугою» [2]. «Бог на небі, моє серденько, йому ми всі повинні служити, тому що від нього ми отримуємо те, що маємо» [2] – приблизно так Анна Марія розмовляла з Аннетте, і вона вчила її покорі і скромності; і кожне слово проросло у серці дівчини безмежною любов'ю до цієї чистої, скромної жінки, і любов'ю до божественного, до усього високого і далекого від дійсності. Саме у Бекендорфі стихла внутрішня нетерпеливість, і її місце у серці маленької аристократки назавжди посіла ніжність до простого убранства кімнат, до старої Біблії, до псалмів, що їх читала «свята» і що назавжди викарбувалися у її пам'яті і у великій мірі сприяли створенню величного циклу німецькомовної духовної поезії «Духовного року» – 74 вірші, по одному на кожне релігійне свято у році. Тим не менш вплив цей не був необмеженим: поетеса завершила цикл лише після перерви у 20 років, і навіть заборонила видавати його за свого життя, адже більшість поетичних творів із нього містять її сумніви і роздуми щодо віри, релігії, смирення і призначеної долі. Біографи Дросте надають велику увагу і поетичному багатству, і гуманістичним ідеям циклу, і визнають у той самий час, що «тексти Дросте лише з великими зусиллями знаходять джерела надії на спасіння» [4]. І така точка зору також має під собою міцне підґрунтя: другим фактором наполегливої роботи над духовними поезіями став біль нещасливого кохання, яке не оминуло Аннетте. Про її особисте життя біографи не додержуються одностайної думки: Хюффер і Буссе вважають, що Аннетте мала симпатію до молодого лікаря, який відмовився від неї з поваги до родини фон Дросте-Гюльсхоф, яка була проти цих стосунків [5]. Натомість Крайтен заперечує «легенду про нещасливе кохання»


635

Аннетте, через те, що для неї немає достатнього матеріалу [5]. Але доказом наявності і глибини почуттів авторки є нещодавно опублікований лист до її тітки, Анни Хакстгаузен, у якому згадуються події «катастрофи юності» Дросте і ім'я молодого чоловіка – ним був студент Хайнріх Штраубе із Геттингена. Катастрофа полягала у тому, що такий самий дивак, як і поетеса, став жертвою чоловічої дружби. Його друг – привабливий і впевнений Аугуст фон Арнсвальд – вирішив, що Аннетте – різка, зарозуміла і мінлива – грає з почуттями Штраубе і доклав усіх зусиль, щоб це довести. Дросте, перебуваючи у Бекендорфі 1820 року без пильного нагляду матері, незвикла до подібних залицянь, заплуталася і, вирішивши, що Аугуст фон Арнсвальд проситиме її руки, висловила йому свою небайдужість. Різкого прощального листа два друга писали їй разом. «Я думаю про Штраубе і вдень, і вночі», – пише Аннетте Анні, – «я так його люблю, що я не знаю, як це назвати. Він стоїть перед моїми очами такий добрий і сумний, що я часто плачу усю ніч і подумки кажу йому про те, що йому, мабуть, зараз дуже темно на душі (dunkel)» [5]. Після цих подій, що не лише не додали популярності молодій поетесі, а й справили на неї гнітюче враження, на довгий час поселивши у її душі образу за відсутність розуміння і підтримки, Дросте і розпочала роботу над циклом «Духовний рік». Д. Маурер відзначає навіть, що авторку спонукала до цього її набожна бабуся, щоб з одного боку дати їй можливість навести лад у думках і віднайти сумирність, якою Аннетте вперше всерйоз знехтувала, а з іншого – реабілітувати її у очах світу [1]. Наступною віхою життя геніальної жінки у перемінливому існуванні Аннетте фон Дросте-Гюльсхоф між покорою Божому промислу і супротивом суспільній думці загалом та суворому нагляду родини зокрема, Д. Маурер вважає стосунки немолодої вже поетеси із сином вестфалійської поетеси Катарини Буш Левіном Шюкінгом. 44-річна Дросте тривалий час призвичаювалася до молодого літератора, але її турбота про його професійні досягнення, підтримка і настанови у творчості, читання йому вголос і довгі прогулянки поступово перетворюють присутність Левіна на життєву необхідність. За думкою біографа, поетеса розуміє, що не може відмовитись від Шюкінга і відчайдушно намагається приховати від пліток світу свої почуття під маскою материнської турботи. Справді, у листі до подруги Елізи Рюдігер Дросте зізнавалася: «Я знову навіть внутрішньо дуже роздратована через перспективу однієї фатальної плітки, через яку для мене багато чого стоїть на кону, …, а саме не лише відмова від одних дуже дорогих мені стосунків,

636


а й уся моя так довго і болісно відвойована свобода (якщо я смію називати так пасивну поблажливість до мене і мого способу існування, і моє ставлення до людей), якої я, можливо, … знову набула б» [6]. Більшість біографів відзначають вплив надзвичайної сили, критика, молодого письменника, драматурга і поета на потужність творчого самовираження поетеси у роки стосунків із Шюкінгом; тим не менш і характер стосунків, і плоди їх оцінюються по-різному. Так, наполягає на закоханості Дросте у Шюкінга, який начебто був не лише її сердечним другом, а й порадником у видавництві її творів, і така точка зору підтверджується власним твердженням Л. Шюкінга, начебто він «вказав поетесі на лірику, як справжню основу її таланту» [7]. Тим не менш, згідно з дослідженням Б. Кортлендера, відверта (і в основному, обґрунтована) критика драм та віршів Шюкінга, яку Дросте послідовно висловлювала і йому, і своїм знайомим у літературних колах, а також категоричне відхилення правок Шюкінга у її збірках, що готувалися до видання, свідчать про те, що вплив його скоріше обмежувався особистими стосунками. Заради цієї дружби-пристрасті, яка надихала вже немолоду поетесу творити із колишнім запалом і з новою глибиною незамаскованих емоцій, Дросте знову збурилася проти обмежень, намагаючись розширити рамки спілкування жінки її стану і віку із молодим чоловіком: з під її пера ринуть видіння, зізнання і одкровення. Тим боліснішим було для неї покірне повернення до цих рамок після розлуки, охолодження стосунків, і, нарешті, впізнання себе у непривабливій героїні його роману «Die Ritterbürdigen». Смирення і стриманість – це порадив їй брат, щоб ухилитися від суспільного резонансу критичного твору Л. Шюкінга. Туга і відлюдництво додалися до послухання і набожності в останні роки А. фон ДростеГюльсгоф, але у її творчості вони вилилися у незатьмарене бачення світу реального і надзвичайної образності рядки про світ таємничий. Виходячи з аналізу представленого матеріалу біографів та дослідників творчості А. фон Дросте-Гюльсгоф, можна дійти висновку, що протест поетеси був вимушеною реакцією на події її життя і на ставлення оточення до визначених життєвих ситуацій. Смиренна і віруюча, геніальна жінка боролася з обмеженнями і рамками правдивим і щирим словом, а не ділом, її творчість віддзеркалювала прагнення свободи, а її вчинки – набожність, доброзвичайність і повагу до традицій.


637

Список літератури: 1. Maurer D. Keine Pfauenfeder im Krähenpelz [Електронний ресурс]. – Режим доступа: http://www.zeit.de/1997/03/Keine_Pfauenfeder_im_Kraehenpelz. 2. Lavater-Sloman M. Annette von Droste-Hülshoff: Einsamkeit und Leidenschaft. München, 1991. – 525 S. 3. Maurer D. Annette von Droste-Hülshoff. Ein Leben zwischen Auflehnung und Gehorsam / Biographie. - Bonn, 1982. – 274 S. 4. http://www.lwl.org/LWL/Kultur/Droste/Werk/Lyrik/GeistlicheGedichte#jahr. 5. Pfeiffer G. Ph. Die Lyrik der Annette von Droste-Hülshoff. – Berlin, 1914. – 130 S. 6. Maurer D. „Annette von Droste-Hülshoff- Ein Leben zwischen Auflehnung und Gehorsam“ [Електронний ресурс]. – Режим доступа: http://www.fernuni-hagen.de/imperia/md/content/gleichstellung/heft23maurer.pdf. 7. Kortländer B. Annette von Droste-Hülshoff und die deutsche Literatur. Bd.3. – Münster in Westfalen, 1979. – S. 334.

638


N.V. Shklyar, O.V. Karynbaeva, E.S. Dunaeva, Y.V. Hodos, E.V. Popova, Federal State Budget Educational Institution of Higher Professional Education «Sholom-Aleichem Priamursky State University», Birobidjan, Jewish Autonomous Region, Russia

Teachers' professional readiness to the learning skills formation of schoolchildren with disabilities in the process of inclusive education Abstract: The article is devoted to the teachers' professional readiness to learning skills formation of schoolchildren with disabilities. The article presents the components of readiness to the learning skills formation, their specific features, functions and content. The professional readiness of teachers is examined in the of inclusive activity in the educational process. Keywords: learning skills, inclusive education, professional readiness. Н.В. Шкляр, О.В. Карынбаева, Е.С. Дунаева, Ю.В. Ходос, Е.В. Попова, Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Приамурский государственный университет им. Шолом-Алейхема», г. Биробиджан, Еврейская автономная область, Россия

Профессиональная готовность педагогов к формированию универсальных учебных действий у школьников с ограниченными возможностями здоровья в процессе инклюзивного образования Аннотация: Данная статья посвящена профессиональной готовности педагогов к формированию универсальных учебных действий у школьников с ограниченными возможностями здоровья. В публикации представлены компоненты


639

готовности к формированию универсальных учебных действий, их специфические особенности, функции и содержание. Рассматривается профессиональная готовность педагогов к инклюзивной практике в образовательной среде. Ключевые слова: универсальные учебные действия, инклюзивное образование, профессиональная готовность. На современном этапе развития образования в связи с введением Федеральных государственных образовательных стандартов (ФГОС) одной из главных задач образовательных организаций является формирование совокупности «универсальных учебных действий», обеспечивающих компетенцию «научить учиться». Приоритетным направлением, обозначенным во ФГОС, является целостное развитие личности в системе образования. Оно обеспечивается, прежде всего, через формирование универсальных учебных действий (УУД), которые создают возможность самостоятельного успешного усвоения новых знаний, умений и компетентностей, включая организацию усвоения, т.е. умения учиться. При этом знания, умения и навыки рассматриваются как производные от соответствующих видов целенаправленных действий и формируются, применяются и сохраняются в тесной связи с активными действиями самих учащихся [4]. Универсальные учебные действия (УУД) выступают в качестве основы образовательного и воспитательного процесса. Качество усвоения знания определяется многообразием и характером видов универсальных действий. К основным функциям универсальных учебных действий относятся: обеспечение возможностей учащегося самостоятельно осуществлять деятельность учения, ставить учебные цели, искать и использовать необходимые средства и способы достижения, контролировать и оценивать процесс и результаты деятельности; создание условий для развития личности и ее самореализации на основе готовности к непрерывному образованию, компетентности «научить учиться», толерантности в поликультурном обществе, высокой социальной и профессиональной мобильности; обеспечение успешного усвоения знаний, умений и навыков и формирование картины мира и компетентностей в любой предметной области познания.

640


Представление о функциях, содержании и видах универсальных учебных действий должно быть положено в основу построения целостного учебно-воспитательного процесса. Отбор и структурирование содержания образования, выбор методов, определение форм обучения должно учитывать цели формирования конкретных видов универсальных учебных действий и зависит от способа построения содержания учебных предметов [1]. Каждый учебный предмет раскрывает различные возможности для формирования у школьников универсальных учебный действий. Соответственно, «умение учиться» предполагает полноценное освоение всех компонентов учебной деятельности: познавательные и учебные мотивы, учебную цель, учебную задачу, учебные действия и операции (ориентировка, преобразование материала, контроль и оценка) и выступает существенным фактором повышения эффективности освоения учащимися предметных знаний, умений и формирования компетенций. Формирование и развитие универсальных учебных действий у школьников с ограниченными возможностями здоровья тесно связано с уровнем их психофизического развития. Готовность к обучению подразумевает сформированность: - знаний и представлений об окружающем мире; - умственных операций, действий и навыков; - речевого развития, предполагающего владение словарем, грамматическим строем речи, связным высказыванием и др.; - познавательной активности, проявляющейся в интересах и мотивации. У школьников с ограниченными возможностями здоровья такие компоненты готовности к обучению сформированы в разной степени, и, как правило, дефицитарно. Поэтому, при организации обучения необходимо учитывать индивидуальный подход и использовать коррекционно-развивающие технологии. Усвоение УУД у школьников с ограниченными возможностями здоровья имеет специфические особенности: - в категории личностных УУД особую сложность составляет ориентация в правовом пространстве государственно-общественных отношений, формирование основ социально-критического мышления, потребности в самовыражении и самореализации. Школьники с ОВЗ понимают, что отличаются от нормально развивающихся сверстников, что формирует комплексы и снижает их мотивацию;


641

- регулятивные УУД тесно связаны с формированием произвольной деятельности учащихся с ограниченными возможностями здоровья. В силу этого возникают сложности с выполнением поставленных целей, умением контролировать свое время, реальной оценкой своих возможностей, умением принимать самостоятельно решения; - развитие коммуникативных УУД существенно зависит от индивидуальных особенностей развития школьников с ОВЗ, в частности уровня речевого развития. Ограниченность словарного запаса, нарушения лексико-грамматического строя речи, не позволяет адекватно использовать речь для планирования и регуляции своей деятельности, строить взаимодействие со сверстниками и взрослыми, подбирать адекватные языковые средства для отображения своих чувств, мыслей, мотивов, потребностей; - познавательные УУД во многом зависят от уровня понимания обучающимися устной и письменной речи. Учащиеся с ОВЗ испытывают трудности при работе с информацией, с трудом обобщают понятия, осуществляют сравнение, классификацию признаков. Успешное овладение школьниками с ограниченными возможностями здоровья универсальными учебными действиями зависит от поддержки специалистов, их профессиональной готовности. Профессиональная готовность специалиста – это субъективное состояние личности, считающей себя способной и подготовленной к выполнению соответствующей профессиональной деятельности и стремящейся ее выполнять [3]. По мнению С.В. Алехиной, М.А. Алексеевой, Е.Л. Агафоновой, S. Peters, S. French, J. Swain, необходимым условием осуществления высоких учебно-воспитательных результатов является сформировавшаяся готовность педагогов к новым образовательным пространствам, в частности, к инклюзивной практике [2], [5], [6]. Педагогам необходимо научиться организовывать учебный процесс таким образом, чтобы освоение учащимися основных понятий происходило одновременно с накоплением опытов действий, обеспечивая развитие умения учиться, самостоятельно искать, находить и усваивать знания. Кроме перечисленных, к основным условиям становления готовности относится так же насыщение образовательного процесса прогрессивными обучающими технологиями, средствами обучения, позволяющими моделировать и имитировать разнообразные учебные

642


ситуации. Построение образовательного процесса не представляется возможным без создания условий, ориентированных на потребности детей с ограниченными возможностями здоровья. Как отмечает Е.С. Дунаева, О.В. Карынбаева, Н.В. Шкляр, инклюзивная деятельность во многом обусловлена неповторимостью личности учителя и ученика, индивидуальными особенностями развития учащихся с ограниченными возможностями здоровья, возможностями школы и т.д. Задача педагога в данных условиях состоит в использовании современных психолого-педагогических знаний для разработки собственной траектории образовательной деятельности. Профессиональная готовность педагога к инклюзивной практике в образовательной среде - это уровень его знаний и профессионализма, позволяющий принимать оптимальные решения в конкретной педагогической ситуации и представлена тремя группами специальных компетенций: организационно-управленческих, образовательных и методических. Каждый блок включает перечень профессионально важных качеств, которые оказывают значимое влияние на эффективность профессиональной педагогической деятельности. Профессиональная готовность является результатом профессиональной подготовки, качеством личности и так же выступает регулятором успешности профессиональной деятельности [7]. Таким образом, современная школа – это развивающая среда, в которой образовательный процесс постоянно совершенствуется. Введение инноваций в образовательных организациях - это процесс перемен в учителе, в его профессиональных методах, взглядах, подходах к решению организованных и учебных задач. Список литературы: 1. Асмолов А.Г. и др. Как проектировать универсальные учебные действия в начальной школе. От действия к мысли: пособие для учителя. Москва, 2010. 2. Алехина С.В., Алексеева М.А., Агафонова Е.Л. Готовность педагогов как основной фактор успешности инклюзивного процесса в образовании // Психологическая наука и образование. 2011. №1.


643

3. Воробьева Д.В. Понятие психологической и профессиональной готовности педагогов в работе с детьми с ОВЗ в инклюзивной практике. Интернет источник: http://sibac.info/2009-07-01-10-21-16/50-2011-12-21-06-4718/ 2011-12-2106-47-43/662-2012-01-20-06-12-16. 4. Федеральный государственный образовательный стандарт начального общего образования обучающихся с ограниченными возможностями здоровья (19.12.2014 №1598). 5. Peters S. Inclusive Education: Achieving Education for All by Including those with Disabilities and Special Education Needs. 2003. 6.

French S. and Swain J. Controlling inclusion in education: young disabled people’s perspectives, Disabling Barriers – Enabling Environments. London: Sage, 2004.

7. Shklyar N.V. Training and retraining of psycho-pedagogical personnel in a competence-based approach [Electronic resource] / N.V. Shklyar, I.A. Emelyanova, E.A. Borisova, O.V. Karynbaeva, E.S. Dunaeva // Life Science Journal 2014; 11(12s). P. 501-505. – Mode of access: http://www.lifesciencesite.com/lsj / life1112s/108_26543life1112s14_501_505.pdf . – Data of access: 30.10.2014.

644


Bukatovа Oksana M., Izmail State Humanitarian University, Ph.D., Assistant Professor оf Technology, Vocational Education аnd Technical Disciplines

Competence aspect of training future teachers of vocational education Abstract: In the article the competency aspect of training future teachers of vocational education. The analysis of scientific and methodological literature devoted to the problem of preparation of future teachers of vocational education. Grounded concept of quality vocational education in relation to the concept of "professional competence". Based on the essence of the concept of "professional competence", defined the necessary conditions for training of teachers of vocational education. Keywords: competence, professional competence, competence approach, professional education, quality of education. Букатова Оксана Михайлівна, Ізмаїльський державний гуманітарний університет, кандидат педагогічних наук, доцент кафедри технологічної, професійної освіти та загальнотехнічних дисциплін

Компетентнісний аспект підготовки майбутніх педагогів професійної освіти Анотація: У статті розглядається компетентнісний аспект підготовки майбутніх педагогів професійної освіти. Проводиться аналіз науково-методичної літератури, присвяченій проблемі підготовки майбутніх педагогів професійної освіти. Обґрунтовується поняття якості професійної освіти в співвідношенні з поняттям «професійна компетентність». Виходячи із сутності поняття «професійна компетентність», визначаються необхідні умови підготовки майбутніх педагогів професійної освіти.


645

Ключові слова: компетентність, професійна компетентність, компетентнісний підхід, професійна освіта, якість освіти. Національною доктриною розвитку освіти України у XXI столітті визначено її основні пріоритети, розпочато практичне реформування її відповідно до «Концептуальних засад розвитку педагогічної освіти України та її інтеграції у Європейський освітній простір». Виходячи з цього, набули актуальності питання підготовки високоосвічених громадян України, формування у молоді наукового світогляду, творчих здібностей і здатності до самостійного освоєння знань і застосування їх на практиці. Рішення проблем підвищення якості професійної освіти вимагає нових, інноваційних підходів не тільки до визначення її змісту, а й організації процесу навчання. Педагогічний процес в навчальних закладах професійної освіти покликаний забезпечити і процес самореалізації особистості студента, і становлення його як компетентного фахівця, здатного самостійно приймати відповідальні рішення. Такий підхід до процесу професійної освіти дозволяє одночасно задовольнити і запити суспільства в соціалізації підростаючого покоління, і запити самих учнів в їх індивідуалізації. Необхідно звернути увагу на те, що рішення поставлених завдань можливе при створенні певних умов, так як завжди існує небезпека простого декларування та загальних заяв. Поняття якості професійної освіти ми співвідносимо з поняттям «професійна компетентність» як одним з ключових понять професійної школи. Визначенню «професійна компетентність» присвячені роботи багатьох педагогів як науковців, так і практиків (С. Батишев, М. Поташник, В. Кальней, М. Чошанов та ін.). Проблема впровадження компетентнісного й особистісно орієнтованого підходів у системі вищої освіти ґрунтовно розглянута в дослідженнях О. Авраменка, С. Адама, А. Андрєєва, В. Байденка, І. Беха, Н. Бібік, В. Болотова, О. Заблоцької, Е. Зеєра, І. Зимньої, І. Зязюна, В. Краєвського, В. Кременя, О. Лєбедєва, І. Лернера, С. Гончаренка, Е. Лузік, О. Ляшенка, А. Мітяєвої, Т. Морозової, Н. Ничкало, О. Овчарук, С. Осіпової, О. Пометун, А. Протасова, Дж. Равена, О. Савченко, В. Сєрікова, А. Хуторського, О. Шавальової, В. Шадрікова та ін. У загальному сенсі під професійною компетентністю розуміють підготовленість і здатність фахівців розв’язувати завдання, пов’язані зі щоденною професійною діяльністю.

646


У науковій літературі наведені різноманітні, іноді суперечливі визначення цього поняття. Зокрема, пропонується трактувати професійну компетентність як стан суб’єкта, ступінь розвитку якостей фахівця, якість особистості, загальну культуру фахівця, сукупність професійних функцій, готовності до професійної діяльності. Наприклад, І. Зимняя розуміє під соціально-професійною компетентністю людини її особистісну, інтегративну якість, яка формується, проявляється в адекватності вирішення задач (стандартних і особливо нестандартних, що вимагають творчості), усьому різноманітті соціальних і професійних ситуацій. Професійну компетентність В. Симоненко трактує як інтегральну характеристику ділових та особистісних якостей фахівця, що відображає рівень знань, умінь і навичок, досвіду, достатніх для здійснення певного роду діяльності, що пов’язана з прийняттям рішень. Як єдність теоретичної та практичної готовності до реалізації педагогічної діяльності головною характеристикою професіоналізму визначають поняття професійної компетентності педагога В. Сластьонін, І. Ісаєв, А. Міщенко, Е. Шиянов та ін. Іноді поняття професійної компетентності трактують дещо звужено, акцентуючи увагу лише на знаннях, уміннях чи інших якостях особистості. Так С. Дружилов характеризує це поняття головним чином через систему знань. На його думку, професійна компетентність – це багатофакторне явище, яке включає систему теоретичних знань учителя і способів їх використання в конкретних педагогічних ситуаціях, а також інтегративні показники його культури (мова, стиль спілкування, відношення до себе і своєї діяльності, до суміжних областей знань та ін.). При визначенні професійної компетентності є також спроби поєднати існуючі у педагогічній теорії підходи. Для прикладу, Ю. Овод стверджує, що професійна компетентність охоплює широкий спектр характеристик професіонала: його здібностей, професійно-особистісних характеристик, знань, умінь і навичок, ухвалення ціннісних основ професії, володіння засобами діяльності, що в сукупності повинні забезпечувати якісне і раціональне вирішення професійних завдань.


647

На нашу думку, при визначенні сутності досліджуваного поняття доречно дотримуватися позиції І. Зимньої. Тому під професійною компетентністю майбутнього педагога професійної освіти ми розуміємо інтегративну якість особистості, яка формується в навчально-пізнавальній і трудовій діяльності та проявляється у здатності до результативного вирішення стандартних і творчих задач, адекватних різноманіттю професійних ситуацій фахової діяльності. Компетентний фахівець, компетентна людина - це дуже вигідна перспектива. Розглянемо формулу компетентності (М. Чошанова). Які її основні складові? По-перше, знання, але не просто інформація, а та, що швидко змінюється, різновиди, які необхідно вміти знайти, відсіяти від непотрібного, перевести в досвід власної діяльності. По-друге, вміння використовувати ці знання в конкретній ситуації; розуміння, яким чином можна отримати ці знання. По-третє, адекватне оцінювання - себе, світу, свого місця в світі, конкретних знань, необхідності або непотрібності їх для своєї діяльності, а також методу отримання або використання їх. Ця формула логічно може бути виражена таким чином: КОМПЕТЕНТНІСТЬ = МОБІЛЬНІСТЬ ЗНАНЬ + ГНУЧКІСТЬ МЕТОДУ + КРИТИЧНІСТЬ МИСЛЕННЯ Мобільність знань - це знання, які здатні не тільки зберігатися і відтворюватися, але і володіють здатністю накопичуватися і вдосконалюватися, забезпечуючи людині здатність вирішувати практичні завдання. Гнучкість методу забезпечує застосування знань для вирішення практичних завдань в змінилася життєвій ситуації, нових умовах професійної діяльності. Критичність мислення передбачає володіння досвідом і здатністю аналізувати ситуацію, виявляти виникаючі проблеми, здійснювати пошук альтернативних рішень, відрізняти продуктивні шляхи вирішення проблем від неефективних, відмовлятися від помилкових шляхів, просто сумніватися. У прийнятому сьогодні в системі професійної освіти визначенні «професійна компетентність» розрізняють такі складові: • компетентність в області професійної діяльності; • соціально-комунікативна компетентність; • компетентність самоврядування. У педагогічній теорії ми зустрічаємо і такий підхід, коли поняття «компетентність» визначається через включення до нього ключових компетентностей, які

648


забезпечують ефективну взаємодію особи при здійсненні професійної діяльності та міжособистісних взаємодій (С. Шишов, В. Кальней та ін.). Безумовно, людина, яка втілює в собі такі якості, буде достатньо компетентним фахівцем, але механізм досягнення такого результату залишається поки не розробленим і здається досить складним. Як варіант пропонують модель психолого-педагогічного супроводу розвитку студентів, спрямованого саме на формування компетентності. Компетентність є складним утворенням, інтегрованим результатом навчання, виділяють види та напрямки компетентностей. Їх можна розділити на три групи: 1. Соціальні компетентності, пов'язані з оточенням, життям суспільства, соціальною діяльністю особистості (здатність до співпраці, уміння вирішувати проблеми в різних життєвих ситуаціях, навички взаєморозуміння, соціальні та суспільні цінності та вміння, комунікаційні навички, мобільність у різних соціальних умовах). 2. Мотиваційні компетентності, пов'язані з внутрішньою мотивацією, інтересами, індивідуальним вибором особистості (здатність до навчання, винахідливість, навички адаптуватися і бути мобільним, вміння досягати успіхів у житті, інтереси і внутрішня мотивація особистості, практичні здібності, вміння робити власний вибір). 3. Функціональні компетентності, пов'язані з умінням оперувати науковими знаннями і фактичним матеріалом (технічна і наукова компетентність, вміння оперувати знаннями в житті та навчанні, використовувати джерела інформації для власного розвитку). Формування в учнів ключових компетентностей у навчальному процесі називається компетентнісним підходом. Комплекс цих життєвих умінь є центральним у системі компетентноcного підходу, а також кінцевим результатом навчання. Оволодіння майбутніми педагогами професійної освіти даними компетентностями розглядається нами як необхідна умова забезпечення якості вищої професійної освіти. На наш погляд, компетентнісний підхід не обмежується лише включенням у зміст підготовки майбутніх педагогів професійної освіти ключових компетентностей. Зміст професійних знань і умінь, а також процес навчання спрямовані на створення умов, що забезпечують оволодіння студентами компетентностями в


649

галузі професійної діяльності. Основним напрямком у вирішенні цього завдання ми бачимо здійснення модульного підходу до конструювання змісту та організації освітнього процесу. Модульна технологія навчання, заснована на активній пізнавальній діяльності студентів і дозволяє індивідуалізувати темп оволодіння знаннями, на наш погляд, найбільш адекватна вирішенню завдань з оволодіння майбутніми педагогами професійною компетентністю як сукупністю професійних і соціально-особистісних компетентностей. Оволодіння ключовими компетентностями розглядається нами як необхідна умова забезпечення якості освіти в цілому, і зокрема, майбутніх педагогів професійної освіти. Своєрідність педагогічної діяльності робить неприпустимим наявність лише вузькоспеціалізованої компетентності, професіоналізм педагога визначається сполученням усіх видів професійної компетентності. Основою професіоналізму й професійної компетентності педагога вважають, насамперед, педагогічну вмілість, яка передбачає володіння педагогічними вміннями й навичками, педагогічною майстерністю, які забезпечують грамотну та педагогічно доцільну організацію педагогічного процесу. Крім того, специфіка педагогічної діяльності вимагає від педагога володіння системою загальнокультурних, спеціальних і психолого-педагогічних знань. Ефективна педагогічна взаємодія, установлення міжособистісних стосунків з учнями можливі тільки при наявності у педагога широкого кругозору, загальної ерудиції, знань із різноманітних галузей соціальної, культурної, наукової, технічної інформації, на основі якої й формується творча, духовно багата особистість. Список літератури: 1. Исаев И.Ф. Профессионально-педагогическая культура преподавателя: Учебное пособие / И.Ф. Исаев. – М.: Академия, 2002. – 208 с. – ISBN 5-76950901-5:75.81р. 2. Кальней В.А. Технология мониторинга качества обучения в системе «учитель-ученик»: Методическое пособие для учителя / В.А. Кальней, С.Е. Шишов. – М.: Педагогическое общество России. – 1999, 80 с. – (Дидактика – 2000) – ISBN 5931340157: 12.00 р.

650


3. Митина Л.М. Психология труда и профессионального развития учителя: Учебное пособия / Л.М. Митина. – М.: Академия, 2004 – 302 с. – ISBN 5-76951666-6:160.60 р. 4. Шишов С.Е. Мониторинг качества образования в школе / С.Е. Шишов, В.А. Кальней – 2-е изд. – М.: Педагогическое общество России – 1999. – 320 с.

651


Shapovalova Olga, Sholom-Aleichem Priamursky State University, Professor, Doctor of Psychological Sciences, Vityugova Inna, Sholom-Aleichem Priamursky State University, Master Student

Attitude of mentally retarded pupils to study and to teachers Abstract: This article examines the characteristics of emotional development of schoolchildren with intellectual disabilities. We consider the experiences of students related to educational activities and peculiarities of their attitude to the teachers. Keywords: mentally retarded pupils, study, teachers, emotional attitude. Шаповалова Ольга, Приамурский государственный университет имени Шолом-Алейхема, профессор, доктор психологических наук, Витюгова Инна, Приамурский государственный университет имени Шолом-Алейхема, магистрант

Отношение умственно отсталых школьников к учебе и учителям Аннотация: Статья посвящена изучению особенностей эмоционального развития школьников с нарушением интеллекта. Рассматриваются переживания таких учащихся, связанные с учебной деятельностью, а также особенности их отношения к учителям. Ключевые слова: умственно отсталые школьники, учеба, учителя, эмоциональное отношение.

652


На современном этапе развития системы специального (дефектологического) образования умственно отсталые школьники, также как их нормально развивающиеся сверстники, уже не являются пассивным объектом педагогического воздействия. Они становятся полноценными субъектами образовательного процесса. А создание условий, оптимально способствующих подготовке учащихся к самостоятельной жизни в обществе и развитию их личности, рассматривается в числе основных задач специального (коррекционного) образовательного учреждения для детей с легкой степенью умственной отсталости. Как сознательный индивид, личность каждого учащегося характеризуется определенным отношением к окружающей действительности, которое при умственной отсталости может складываться неблагоприятно (Л.С. Выготский), поскольку присущее таким детям стойко выраженное снижение познавательной деятельности искажает психическое отражение [1]. Прежде всего, это касается взаимоотношений с окружающими людьми (О.К. Агавелян, Е.Е. Дмитриева, Ж.И. Намазбаева, Е.И. Разуван и др.). Серьезного внимания специалистов требует и формирование у детей с нарушением интеллекта положительного отношения к учебе. Этот вид деятельности, как и при нормальном развитии, является ведущим для школьника, но имеет ряд особенностей, связанных с нарушениями познавательной сферы, с низким уровнем готовности к обучению, со слабым проявлением или отсутствием учебных интересов (В.Г. Петрова, С.Я. Рубинштейн, И.П. Ушакова, Ж.И. Шиф и др.). Умственно отсталые дети не всегда способны добиться успехов в учебе, значит не получают удовлетворение от собственных усилий и не могут реализовать притязание на признание окружающих. Избирательное отношение к учебным предметам неустойчиво, во многом зависит от частных успехов и неудач. Причем успехи (даже самые скромные) обычно принимаются на свой счет, а неудачи объясняются случайным стечением обстоятельств. И старшие, и младшие умственно отсталые школьники ориентируются лишь на внешнюю привлекательность учебной работы (Ю.Т. Матасов, В.Г. Петрова, Л.М. Стадненко, Т.Д. Ильяшенко и др.). Испытывая потребность в позитивных переживаниях, и не желая преодолевать трудности, обычно они предпочитают интересные, но лёгкие задания, при этом не всегда игнорируют возможность добиться успеха не совсем честным путем (например, списать у товарища) [2].


653

Подчеркивая особую сложность формирования и развития у таких школьников правильного, позитивного отношения к учебе, Г.М. Дульнев, Н.Г. Морозова, Б.И. Пинский и др. акцентируют внимание педагога на необходимости искусственно создавать ситуации успеха. Если потребность ребенка в положительных переживаниях хотя бы частично удовлетворяется, то учебная деятельность становится для него интересной. Преподаватели и магистранты нашего университета глубоко изучают влияние учебной деятельности на эмоциональное и личностное развитие

ум-

ственно отсталых учащихся, а также условия, стимулирующие их познавательную активность [3], [4], [5] и др. Цель и задачи данного исследования связаны с выявлением особенностей отношения таких школьников к учебе и учителю с помощью беседы. В процессе беседы обобщается информация, которую сообщают о себе сами учащиеся, а они могут (часто неосознанно) искажать истину, представляя желаемое как действительное. Объемные и сложные вопросы также не повышают достоверность фактических данных. Дети не всегда признаются в том, что не уловили смысла такого вопроса, предпочитают отвечать наугад, или ограничиваются неопределенным ответом «не знаю». Например, умственно отсталым учащимся 2 – 3 классов задавали вопрос о чувствах, которые они переживают в ситуации успеха и неудачи в учебной деятельности. Испытуемые не уклонялись от беседы, но их ответы позволили охарактеризовать рассматриваемую проблему только после того, как ситуации были конкретизированы (хорошая и плохая отметка, одобрение и замечание учителя и др.) [6]. В нашем исследовании использовалась только индивидуальная форма беседы, обеспечивающая устойчивый контакт и взаимное доверие исследователя и испытуемого. Наличие четкого плана в сочетании с неоднократным, вариативным повторением вопросов, давали возможность получения осознанных, достоверных ответов. Беседа с 22-мя учащимися 8 – 9 классов специальной (коррекционной) школы показала, что их интерес к учебной деятельности является поверхностным, неустойчивым, и тесно привязан к ситуациям успеха и неудачи. Когда учитель подчеркивает успехи того или иного ученика, хвалит его в присутствии одноклассников, интерес школьника к данному предмету возрастает. А если приходится выполнять объемные, трудоемкие задания, выслушивать замечания и

654


устранять допущенные ошибки, то быстро и заметно понижается рейтинг, как учебного предмета, так и самого учителя. При некоторой склонности учителя к резким интонациям и повышенному тону, его самые обоснованные и справедливые замечания почти все испытуемые воспринимали как придирки. Негативным было и отношение школьников к таким дисциплинарным мерам, как нежелание учителя выслушивать выкрики с места, отметка ниже ожидаемой, или ее отсутствие; предложение переделать работу, выполненную наспех и др. Мы также выяснили, что осознание школьниками социальной значимости учебной деятельности обычно является формально положительным, но не достигает достаточной глубины. Так, наши испытуемые не выражали сомнения в том, что полученные на уроках знания пригодятся им в будущем, но не могли пояснить, как именно собираются их использовать. Говоря о том, что понимают, насколько важна учеба, они отмечали, что уже считают себя вполне готовыми к самостоятельной жизни и трудовой деятельности («могу полы мыть», «грузчиком буду», «маме помогать на рынке», «в кафе официанты нужны всегда», «я хорошо шью», «всегда найду себе дело» и др.). Известно, что оптимальные для развития и социализации учащихся условия создаются благодаря усилиям педагогического коллектива образовательного учреждения. А отношения с учителями для многих школьников являются основной моделью взаимодействия с окружающим миром. Беседа показала, что в целом наши испытуемые понимают, как трудна работа педагога, сколько она требует душевного тепла, времени и творческой энергии. По мнению учащихся, плохие люди (ленивые, неумные и недобрые) долго учителями работать не смогут, так как «дети их раздражают», «нервы не выдерживают», «надоест на всех орать», «можно и с ума сойти» и т.д. Высказывания школьников о своих педагогах были краткими, но вполне позитивными («хорошие и добрые», «очень много знают», «строгие, но по делу», «к нам относятся нормально, никто просто так не ругает» и др.). Мы спрашивали испытуемых о том, за что они уважают своих учителей. Подразумевалось, что педагогов, которые не пользуются уважением учащихся, в данном учреждении нет. Мы не ошибись, поскольку на вопрос без затруднений ответили все учащиеся, называя профессионально значимые качества (терпеливые, внимательные, добрые, умеют прощать и др.). Старшеклассники говорили, что учителя интересно проводят уроки, знают много всего, что


655

нужно для жизни, уважают своих воспитанников, справедливо выставляют отметки, подают пример трудолюбия и ответственности. Правда, 5 мальчиков ответили, что они хорошо знают, каким должно быть отношение к тем, кто старше и умнее, но все равно, уважают только тех людей, и в том числе учителей, которые нравятся лично им (по внешности, характеру, поведению и т.д.). Учащихся также просили назвать учителей, которые нравятся им больше других. Ответы показали, что даже в старших классах устойчивые привязанности во взаимоотношениях с педагогами проявляются достаточно редко. 6 испытуемых откровенно признались, что никому не отдают предпочтения, ко всем относятся ровно и одинаково. Остальные обычно называли 1 – 2 имени, или обозначали любимых учителей по учебному предмету (учительница по труду, по русскому, математичка, наш физрук и т.д.). Но при повторной беседе каждый раз они называли другие имена, что подчеркивает ситуативный характер их отношения к окружающим людям, даже к самым близким. Как сказала одна ученица 8 класса в ответ на замечание экспериментатора о том, что в прошлый раз она называла совсем других людей, почему-то ей действительно особенно симпатичны те учителя, которые именно сегодня были к ней внимательны и добры. Мы предлагали школьникам назвать и такие проявления в поведении учителей, которые им не вполне понятны, и совсем не нравятся. Как показали ответы 16-ти учащихся, они испытывают эмоциональный дискомфорт, когда учителя повышают голос (кричат), делают замечания в грубой форме (ругаются), запрещают или заставляют что-либо делать (командуют), проявляют строгость (наказывают). Высказывания некоторых старшеклассников отражали неблагоприятный опыт взаимодействия с учителями в конкретных ситуациях («когда делают больше, чем обязаны и вмешиваются в наши дела», «звонят родителям, жалуются и все перевирают», «слушают всяких ябед и сплетников», «делают неправильные выводы и наказывают не тех» и др.). Остальные 6 школьников говорили, что им не нравится, когда учителя расстраиваются (переживают, нервничают) из-за их шалостей, плохой учебы, неправильного поведения. Когда в таких случаях учителя ругают провинившихся – это неприятно, но еще хуже, когда взрослые обиженно молчат, а иногда и украдкой плачут. Наиболее ярко об отношении человека к другим людям свидетельствует его поведение в проблемных ситуациях. Поэтому беседа включала вопрос о том,

656


как наши испытуемые обычно себя ведут, если приходится выслушивать от учителей нелестные замечания в свой адрес. Ответы разделились на 2 группы. К сожалению, в ответах 18-ти учащихся ярко проявилась тенденция, затрудняющая продуктивное взаимодействие двух основных субъектов коррекционно-образовательного процесса – учителя и ученика. Ответы одних испытуемых отразили выраженную готовность к конфликтному поведению («могу ответить тем же», «легко перекрикиваю учителя», «посылаю подальше» и др.). Как отмечали школьники, они понимают, что такое поведение недопустимо, но по-другому реагировать на критику у них не получается. Другие старшеклассники говорили, что обычно не отвечают грубостью на замечания взрослых, не вступают с ними в конфликт, но и вносить коррективы в собственное поведение не собираются («молчу и делаю по-своему», «слушаю, но с уроков все равно сбегаю», «не обращаю внимания» и др.). И только 4 девочки дали ответы второй группы, которые отразили вполне позитивное отношение к дисциплинарным мерам. Они сказали, что даже неприятную для себя информацию стараются воспринимать спокойно, если учитель ругает за дело, относятся к нему с пониманием, внимательно слушают и стараются исправиться, чтобы впредь вести себя лучше. Таким образом, беседа выявить важные особенности отношения школьников с нарушением интеллекта к учебной деятельности и к учителю, от которых во многом зависит эффективность коррекционно-образовательного процесса и качество их подготовки к самостоятельной жизни в обществе. Результаты беседы в обобщенном виде были представлены учителям и послужили основой для выводов о конкретных причинах, вызывающих трудности в обучении наших испытуемых, о психологическом климате в образовательном учреждении, о степени соответствия условий их обучения и воспитания требованиям личностного ориентированного подхода. Список литературы: 1. Выготский Л.С. Проблема умственной отсталости / Основы дефектологии. Санкт–Петербург, 2003. С. 321–354. 2. Петрова В.Г., Белякова И.В. Психология умственно отсталых школьников. Москва, 2002. С. 160.


657

3. Shklyar N., Shapovalova O., Emelyanova I. Psycho-pedagogical study of the emotional development of mentally retarded pupils // Cambridge Journal of Education and Science, “Cambridge University Press”, 2015. № 2 (14). P. 261- 267. 4. Емельянова И.А., Попова Е.В., Шкляр Н.В., Шкляр П.С. Организация психолого-педагогического сопровождения эмоционального развития школьников с двигательными нарушениями // Казанская наука. 2014. № 9. С. 205-207. 5. Shapovalova O. The peculiarities of attitude of mentally retarded pupils to themselves // Proceedings of the IX International Academic Congress “Contemporary Science and Education in Americas, Africa and Eurasia” (Brazil, Rio de Janeiro, 18 – 20 August 2015). “UFRJ Press”, 2015. P. 580–584. 6. Шаповалова О.Е., Коржаева А.А. Проявление школьниками с нарушением интеллекта позитивных и негативных переживаний в учебной деятельности // Казанская наука. 2015. № 5. С. 194–196.

658


Polina Verbytska, Lviv Polytechnic National University, Professor, Doctor of Pedagogical Science, the Сhair of History of Ukraine and Ethnocommunication

Actualization of сultural heritage potential in modern social and cultural conditions Abstract: The article is devoted to the problem of actualization of cultural heritage in the context of search of effective instrument for ensuring peace, prevention of conflicts, mutual understanding and dialogue in Ukrainian society. Keywords: cultural heritage, cultural identity, intercultural dialogue, museum, multicultural heritage, Ukraine. Поліна Вербицька, Національний університет «Львівська політехніка», професор, доктор педагогічних наук, кафедра Історії України та етнокомунікації

Актуалізація потенціалу культурної спадщини в нових соціокультурних умовах Анотація: Стаття присвячена проблемі актуалізації культурної спадщини в контексті пошуку ефективного інструменту забезпечення миру, запобігання конфліктів, взаєморозуміння і діалогу в Україні. Ключові слова: культурна спадщина, культурна ідентичність, міжкультурний діалог, музей, багатокультурна спадщина, Україна. Зростання наукового інтересу до питань соціокультурного потенціалу культурної спадщини зумовлено сучасними суспільно-політичними змінами та трасформаціями в Україні. Надзвичайно гостро проблема громадянської відпо-


659

відальності, культурної ідентичності постає перед Україною, що перебуває в просторі суперечливих суспільних та соціокультурних тенденцій та викликів. Існування спільнот, субкультур із різноспрямованістю настанов значно ускладнює внутрішньо національний діалог, зумовлює проблему свідомого вибору. Вагомий внесок в обгрунтування актуальних проблем формування і збереження культурної спадщини в Україні вносять праці Т. Катаргіної, Р. Нагнибіди, О. Онищенко, Г. Скрипник, О. Титової, О. Хлівнюка, І. Чернікової та ін. Однак проблема дослідження потенціалу історико-культурної спадщини у проекції на сучасні суспільно-політичні виклики є недостатньо досліджуваною. Відтак метою цієї статті є аналіз соціокультурного потенціалу історико-культурної спадщини, котрий необхідно актуалізувати в сучасних умовах. Проблема актуалізації соціокультурних активів культурного надбання розглядається у цій статті у контексті пошуку ефективного інструментарію для забезпечення миру, запобігання конфліктам, примирення і порозуміння в українському суспільстві. Засадничим є спільне розуміння загальнолюдських цінностей, дотримання прав людини, сприяння поваги культурної різноманітності. Культура у сучасному світі є вектором, надаючи людині нових значень, смислів й цілей життєдіяльності, відчуття світу, в якому вона живе, сприяє набуттю соціального капіталу, здійснює проектування майбутнього. Як зазначив Сергій Кримський, об’єкти культури не лише виражають смислову інформацію про людську діяльність та спосіб життя, а й самі здатні породжувати смисли та символи [6, с. 12]. Сучасні науковці і політики світу здійснюють активні дослідження і дискусії питання ролі культурних цінностей та настанов як чинників поступального розвитку людства, взаємозалежності рівня культури суспільства й його економічного зростання, стабільності й незворотності демократичних змін. Корені сучасних суспільних викликів в Україні дослідники пояснюють геополітичним становищем українських земель між Сходом і Заходом. У цьому контексті важливою є думка Наталі Яковенко про те, що «простір, який сьогодні є територією України, впродовж багатьох віків членували постійно зміщувані внутрішні кордони: між мовними та етнічними групами, державами, релігіями, політичними та культурними системами, ареалами відмінних економічних укладів. Це

660


зробило його яскраво вираженою контактною зоною з вельми строкатим спектром соціокультурних феноменів» [7, с. 334]. Відповідно, багатоманітність культурної спадщини України сформована з надбань різних етноконфесійних спільнот, які здійснили свій вагомий внесок у розвиток її історичного, культурного та суспільного простору. Як зазначає Т. Катаргіна, «визнання пріоритету загальнолюдських цінностей та необхідність збереження культурного доробку кожного етносу характеризує сучасний рівень поцінування пам’яток в Україні, де в основу покладено принцип поважного ставлення до етнокультурних традицій та реліквій етносів, які мешкають на її теренах» [4, с. 175]. Стратегічне становище України між Сходом і Заходом сприяло активним економічним, політичним і культурним зв’язкам українського народу з народами інших країн. Впродовж тривалого часу виникли і розвинулися стратегічні, економічні і соціокультурні зв'язки. У результаті взаємовпливу специфічних особливостей різних культур впродовж тривалого історичного розвитку утворилося неповторне історико-культурне середовище місцевої спільноти. Відтак діалогічність культури України, зумовлена її геополітичним становищем “між Сходом і Заходом”, визначає її відкритий характер, спрямованість на творчу взаємодію з іншими культурами, що забезпечує взаємовплив та взаємозбагачення у процесі культурного розвитку. Водночас саме внутрішньою культурною та історичною різнорідністю Оля Гнатюк пояснює той факт, що в українській дискусії про ідентичність у XX ст. з’явилося кілька дискурсів – конкурентів, відмінних один від одного поглядами на минуле і сприйняттям сьогодення, використовуваними символами, традицією, історичною пам’яттю, врешті вартостями. На думку дослідниці, у XX ст. українські дебати про ідентичність великою мірою визначає напруга між Заходом і Сходом, тут з’являється виразний ідеологічний підтекст – між Європою і Росією [3, с. 66]. У сучасному багатокультурному суспільстві соціокультурна перспектива тісно пов’язана з відчуттям ідентичності. Багатоманітність передбачає усвідомлення власної ідентичності та сприйняття ідентичності іншої людини. Проблема ідентичності, індивідуального та суспільного вибору в умовах багатоманітності є актуальною не лише для українського суспільства, але й для інших країн світу.


661

Різні теоретичні концепції ідентичності мають спільну основу. Ідентичність є динамічним, а не статичним явищем. Саме тому жодна з її форм не є завершеною, а відтак і стабільною. Як зазначає Юрген Габермас, „філософія сьогодні вже більше не може ставитися до цілісності світу, природи, історії суспільства з огляду на так зване „тоталізуюче знання”. Комунікативні спільноти тепер отримують вигляд вільних асоціацій, а не ідеалізованих комплексів з претензіями на виключну значущість” [2, с. 29]. Культурна ідентичність – це явище, яке функціонує на особистісному рівні у відповідності до суспільних норм. Різноманітність сприяє розвитку будь-якого суспільства: чим більше існує різних ідентичностей у суспільстві, тим більше можливостей вибору. Багатоманітність усвідомлюється як певний виклик сучасного європейського суспільства. Вплив глобалізації у сфері культури, уніфікація та розвиток масової культури, засобів масової інформації спричинили до відродження інтересу європейського суспільства і політики до питання культурної ідентичності, яка розглядається важливим чинником інтеграції європейської спільноти. Нові смисли культури виникають у процесі комунікації, що відбувається в спільних місцях, суспільному просторі. Активний характер культурної комунікації здійснюється у процесі діалогу, що має на меті формування, збереження, трансляцію і розвиток культурних норм, цінностей, знань і смислів, сприяючи інтеграції, соціальній консолідації, що є важливим суспільним запитом соціокультурним інституціям. Як наголошується у Білій книзі міжкультурного діалогу Ради Європи, міжкультурний діалог важливий для управління культурним розмаїттям в багатокультурному середовищі. Це своєрідний механізм, що дозволяє постійно досягати нової рівноваги в самоідентифікації, враховуючи нові можливості й досвід, додаючи нові шари до своєї ідентичності без втрати власних коренів. Міжкультурний діалог допомагає уникнути пасток самоідентифікацій і залишатись відкритими до викликів сучасного суспільства [1]. Діалог культур передбачає усвідомлення особистістю культурної різноманітності, виявлення особливостей Іншої культури, позитивне сприйняття відмінностей, толерантне ставлення до Іншого, взаємовплив та взаємозбагачення у процесі пізнання. Соціокультурна роль музеїв як інституцій, що сприяють пізнанню та популяризації культурної спадщини, цінностей, смислів передбачає розвиток програм,

662


спрямованих на діалог та співпрацю, залучення місцевої спільноти, пошуку нових форм презентації культурного продукту, освоєння суспільного простору міста, населеного пункту. Актуалізація культурної спадщини в нових соціокультурних умовах передбачає орієнтацію не на зміст експозиції, а вагомішими стають нові смисли, що відкриваються відвідувачам, відчуття та асоціації, що виникають при сприйнятті музейних предметів. Музей покликаний забезпечувати можливості для особистості досліджувати шляхи, яким чином минуле допомагало формувати різні ідентичності, спільні культури, цінності і формувати толерантне ставлення особистості до різноманітності. На думку Президента світового ICOMу Ганса-Мартіна Хінца, у глобалізованому світі потрібно переосмислювати сприйняття музейних об’єктів та виставок, щоб створити можливості пояснювати людям світ з різних кутів зору. Це дає змогу не лише краще пізнати своє власне минуле й культуру, але й також зрозуміти іншого. Переосмислення експозиції завжди потребує роздумів про роль музеїв в служінні суспільству. Не об’єкти інформують про себе, а людське сприйняття надає предметам цінності, як пізнавальної, так і емоційної [8]. Відповідно зміст сучасної експозиції має спрямовуватися на вироблення у відвідувачів уявлення про багатоманітність інтерпретацій подій минулого та сучасності; формування здатностей критичного аналізу явищ, фактів, альтернатив суспільного розвитку та різноманітних джерел інформації; формування ціннісних орієнтацій на основі особистісного осмислення соціального, духовного, морального досвіду, поваги фундаментальних прав людини, толерантного ставлення до культури та історичного досвіду інших народів. Культура пропонує способи, які допомагають проектувати модель суспільства, що базується на сталому розвитку. Люди мають не лише отримувати інформацію про минуле, але й бути готовими до конструктивного діалогу з представниками різних культур, носіями різних канонів колективної пам’яті, виявляти повагу до різних поглядів. Культурні здатності, що складають соціальний капітал спільноти (С. Патнем, Ф. Фукуяма), можуть забезпечити сталий розвиток суспільства, вплив через культурну участь – усвідомлення, толерантність, емпатію, почуття приналежності, довіру, солідарність.


663

Єдиною культурою, якій повинне сприяти громадянство, має бути культура свободи, політичної участі, громадянських прав і обов’язків, – зазначає Барт ван Стінберг [6, с. 15]. Громадянство виконує своє завдання забезпечення рівного доступу і однакових можливостей для всіх членів спільноти, незважаючи на різні приналежності. У тому випадку, коли громадянство намагається приймати інші форми культурної ідентичності, це призводить до конфлікту, який загрожує ідентичності, оскільки неможливість універсального консенсусу і потреба в наявності культурних ідентичностей є основою цих відносин. Важливим аспектом сучасних поглядів на пам'ятки історії та культури є усвідомлення їх цінності як об'єктів, що представляють певне історичне середовище з його історично сформованими культурними взаємовпливами та зв’язками. Пам’ятки історії та культури є джерелом історичного досвіду поколінь, що містить різнобічну інформацію про розвиток суспільства в минулому, сприяючи духовному розвитку особистості, формуванню сталого почуття приналежності до місцевої спільноти. Дослідження проблем, пов’язаних з історією власного довкілля, дає змогу молоді визначати, як приймаються рішення, що впливають на його розвиток, організовувати необхідну і важливу для громади діяльність, спричиняючи в ньому позитивні зміни. За таких умов молоді люди відчувають безпосередній зв’язок із своєю культурною спадщиною. Проблема збереження, відновлення чи зникнення пам’ятки історії та культури є складовою громадянської культури особистості. Інколи доля пам’ятки архітектури є предметом жвавого обговорення громади, але в більшості випадків вони зникають чи змінюють свій вигляд без участі та голосу громадськості. Проекти з реконструкції можуть залучати волонтерів з числа молоді, а також інших представників місцевої громади. Розглядаючи можливості збереження та захисту культурної спадщини, молоді люди ознайомлюються з демократичними процесами та процедурами прийняття рішення, що дає можливість впливати на позитивні зміни в історичному середовищі. У процесі пізнання та формування ціннісного ставлення особистості до проблем культурного надбання вони мають змогу отримати стале відчуття приналежності до спільноти, навчаються приймати самостійні рішення, здійснювати зважений вибір, прогнозувати розвиток суспільства у майбутньому.

664


Висновок. Таким чином, культурна спадщина в сучасних умовах наповнюється особливим смислом, виконуючи важливу роль у процесі інтеграції українського суспільства, сприяючи розвитку особистості у процесі формування її культурної ідентичності, відповідальності і міжкультурного діалогу. Соціокультурні інституції, формулюючи відповіді на суспільні виклики, пропонують засоби для розуміння та усвідомлення людьми складних взаємозв’язків історичного минулого, формування бачення їх майбутнього та ролі, яку вони можуть відіграти у суспільному поступі. Список літератури: 1. Біла книга з міжкультурного діалогу «Жити разом у рівності й гідності». Затверджена міністрами закордонних справ країн-членів Ради Європи на 118-й сесії Комітету міністрів. - Страсбург, 7 травня 2008 року. Режим доступу: http://www.model21.in.ua/files/bila_knyha_.pdf). 2. Габермас Юрґен. Залучення іншого: Студії з політичної теорії. Пер. з нім. – Львів: Асторлябія, 2006. – С. 29. 3. Гнатюк Оля. Прощання з імперією. Українські дискусії про ідентичність. Пер. з польс. - Київ: Критика, 2005. – С. 66. 4. Катаргіна Т.І. Історико-культурна спадщина національних меншин у Києві // Проблеми збереження історико-культурної спадщини Києва / Горбик В.О. (відповідальний редактор), Даниленко В.М., Денисенко Г.Г., Катаргіна Т.І., Кубальський О.Н., Федорова Л.Д. (науковий редактор). – К.: Інститут історії України, 2009. – С. 175. 5. Кримський С. Підсигнатурою Софії. – К.: Києво-Могилянська академія, 2008. – С. 12. 6. Умови громадянства: зб. ст. / за ред. Барта Ван Стінбергена; пер. з англ., передм. та прим. О.О. Іваненко; Український центр духовної культури. – К.: [б. в.], 2005. – С. 15. 7. Яковенко Н.М. „Україна між Сходом і Заходом”: проекція однієї ідеї // Яковенко Н.М. // Паралельний світ. Дослідження з історії уявлень та ідей в Україні XVI–XVII ст. – К.: Критика, 2002. – С. 334. 8. Hinze Hans Martin Challenges and Possibilities. Museums in Globalized World. Available from: http://www.museums.org.ua/lection.


665

Rafiq Noruzov, Baku Slavic University, Professor, Doctor of Philological Sciences, the Facultу of Translation

For interpretation the piece from the Bible The famous book of Daniel (6th century BC. e.) has long attracted both theologians and historians alike. In the unanimous opinion of experts, the book was written "in Mesopotamia two and a half thousand years ago" and included "later in the Bible" [1]. Renowned Bible scholar theologian D.V. Schedrovitsky in his seminal work, "The prophecies of Daniel", devoted to the study of and commenting of the Bible, says: "The Book of Daniel - a brilliant work of literature of the Ancient Orient, which can be called a collection of short stories with a consistently thrilling story; it is an important historical source - record of ancient matters, revived in the eyes of the reader, and it is one of the most important images of apocalyptic-eschatological writings (religious literature, vividly telling about the dramatic battles of Light and Darkness, the completion of the history and the Last Judgment), which, finally, consistent, accurate and detailed creation of prophetic literature. The main event of the coming of three millennia was seen by Hebrew seer with stunning clarity - and sealed in an unforgettable image" [1]. She variously represented in the texts: in the Tanakh (Masoretic Bible) the book of Daniel is placed in the Writings (Ketuvim), in the Septuagint - in the book of this prophecy. Schedrovitsky considers the cause of this fact as a result of mixed text, in which alternate historical episodes and prophecy. In addition, in his opinion, in the Jewish and Christian traditions, "multilingual" text was the cause of disputes scientists in establishing the authorship and time of appearance of the book. The fact that 1, 8-12 chapters of the book are written in Hebrew, and the head of 2-7 in the official language of late Babylon and Medo-Persia army. All the noted problems, that was affected by the theologian-biblical scholar, certainly deserse close attention to which, as necessary we will treat more. But in this study we will focus on translation and interpretation Schedravitsky piece of text from the fifth part of the book. We will try to justify his understanding of the translation and interpretation of the fragment.

666


In the legend "Feast of Belshazzar. Mysterious inscription" tells the story of king Belshazzar feast, where is famous idols and drank the wine of gold and silver vessel, which his father Nebuchadhezzar had ed out of the temple of Jerusaleem. In the same hour came "fingers hands human" and started writing over against the candlestick upon the plaster the walls the royal palaces. Frightened king invited all the Babylonian astrologers, chaldeans and soothsayers, that they have read the written. But none of them was able to do this on a proposal from the king was invited by a protege of the magicians, astrologers and soothsayers Daniel. Daniel rebuked the king of idolatry and to glorify the God in whose hand is the breathe of the king and all his ways. And then follows the scripture read his wrist and interpret "And this is what is inscribed: Mene, Mene, Tekel, Uparsin. That is the meaning of the words: Mene - God hath numbered the kingdom and finished it, Tekel - Thou art weighed in balances and found wanting, Peres-your kingdom is divided between Medes and Persians” [3]. Bible scholar theologian comments the text writing on the wall consisted of only four words, but in each of them containing at least a double meaning Daniel was able to comprehend that thanks to the inspiration of the Holy Spirit Of course, it was pagan soges not available. That is the meaning of words: Mene - God hath numbered the kingdom and finished it. How can one word contain as many as meaning? The fact that army word "mene" is related to the Hebrew word "mana" means not only the "count" and "doom" define". In the following two meanings this verb was used in Isaiah’s book: ‘‘…I will destine you for the sword…’’ (Is. 65:12). Consequently, it is a matter of God’s definition about Belshazzar’s kingdom, and of that the days of kingdom are ‘numbered’ and it is doomed to destruction, at the same time. But how did Daniel know that the end of the kingdom will come so soon (‫‘השלמה‬hashlеmа̀h’ — ‘‘[God] completed it’)? That’s where. The word ‫‘ מנא‬mеnѐ’ , being read from the end, forms ‫‘ אמו‬amen’, “amen”, — “solid”, “authentically”, “verily”… So, first ‘mene’ indicates the sentence to ‘numbered’ days of kingdom, and second ‘mene’ (‘amen’) indicates that the time of kingdom is completed. ‘…You have been weighed on the scales and found wanting…’ (Dan. 5:27). This short word contains wide information. Aramaic verb ‫‘ תקל‬tekel’ means ‘to weigh’. Both ‘numbered’ and ‘to weigh’ are the , that were used in the ancient East in relation to the


667

destiny of man above-ground and after death. On the ancient Egyptian illustrations for the Book of Dead depicted the judgment of Osiris who was weighing the hearts on the scales. The wanting of the heart was seen as a sign of its lack of wisdom and good deeds and that doomed her to suffering. But how did the conclusion appeared: ‘…found wanting…’? According to Hebrew ‫‘ תקל‬tekel’ means ‘you will be wanting’. A combination of these two meanings — aramaic ‘to weigh’ and hebraic ‘to be wanting’ — gives interpretation driven by Daniel. Finally, the last part of inscription: ‘...Peres“: Your kingdom is devided and given to the Medes and Persians”...’ (Dan. 5:28). And there one word also contains two meanings. A verb ‫‘ פרס‬peres’ in Aramaic language means ‘to devide’, but the related verb ‫‘ פרס‬paras’ in Hebraic language means ‘to refract’, ‘dualize’. Hence the Prophet concluded that kingdom would be ‘divided into two parts’ — would be given to two nations, that actually constituted the unified Medo-Persian Empire. One of these nations was directly called ‫‘ ןיפרסו‬upharsin’. ‘Pharsin’ means ‘persians’ in Aramaic language and their ethnonym is accordant to the verb ‫‘ פרס‬peres’. As this word is preceded by conjunction ‫‘ ו‬u’ that meant one more nation, and, in a current political situation, it could be only allied to Persians Medes’ [1]. Let us turn to some provisions of Shchedrovitsky: "The notes of ancient events", "written in Mesopotamia two and a half thousand years ago, and subsequently included in the Bible". "Vividly narrating about the dramatic battles of Light and Darkness, on the completion of the history and the Last Judgment"; author of the book, the prophet Daniel (6-5 century BC. e.), as evidenced repeatedly used author’s speech in the first person: "I, am Daniel" (Chapters 7-10)". From the first provision ensue, that the book, reflecting ancient events was written in Mesopotamia and was later included into the Bible. The second provision for the fighting of Light and Darkness, the completion of the history and the Last Judgment in this thesis, form reveals the spiritual essence of the religion of Zoroastrianism, the Medes and his book Avesta. The third provision indicates that in the first 6 chapters written by the author apparently earlier the speech is in the first person observed in the 7-10 chapters are missing. The same provision is developed further with assertion and proof of "fidelity of the prophecies Daniel, whose prophetic gaze penetrated much further than biblical criticism expected" [1], launched with an intention to defend belief that "the book could not be written by Daniel" [1].

668


But let us return to the second provision of the scientist. Probably experience of the meticulous analysis of sacred texts did not fail the scientist who is in the sixth lecture, "The pious lions, Judaism and Zoroastrianism", come to the conclusion about cohesion between Judaism and Zoroastrianism, pointing out "that these ideas Zoroastrianism, largely coincide with the teachings of the Torah and the Prophets, and that was one of the the main reasons for the favor of the Persian kings to the Jewish faith and their contribution to the restoration of the Temple in Jerusalem (and Par.36, 2223; Ezra. 1: 1-4; Isa. 44, 28; 45: 1-6)" [1]. Furthermore, the scholar referring to fragments of “Avesta” mentions about the relations between inspiration of Holy Spirit (Spanta Manu) and pious man’s thinking, speech and activities, who is integral in his good intentions and is devoted to Ahura Mazda – the supreme luminous deity; and he thinks that tsar Darius’s desire to put Daniel over whole kingdom (i.e. to make him the first minister) is quite grounded. The mentioned qualities of prophet corresponded to Zoroastrian ideal of piety [1]. Earlier talking about Nebuchadnezzar’s intention to prepare an exemplary istration from the number of “talented and physically hardy teenagers from conquered nations”, to bring them in Babylon way and to make them speak Chaldaic, Shchedrovitsky writes that the lads, among whom was Daniel, were chosen only from royal family. Belonging to this estate was expressed by word “partemym” – “leading” from Old Persian. By scholar’s assumption this word could enter the international use after the conquest of Babylon by Medo-Persians in 539 BC (ESF. 1, 3 this word with regard to Persian commanders was translated as “main commanders”) [1]. Then is more interesting: “The use of given word while describing the conquest of Jerusalem by Babylonians (it is half century earlier than conquest of Babylon by Persians), perhaps, was due to the fact that Daniel composed his book in old age when Persian istrative terminology was strengthened firmly in newly formed empire” [1]. The scholar’s arguments to our opinion are unconvincing. His first assumption does not match to the second one: “old age” could not be an obstacle for prophet in using this word that is convincingly proved by the scholar. In of our opinions, there are the arguments of the famous historian-orientalist R.Z.Rogozina, who worked for a well-known historical material, traces the evolutionary path, past by Chaldeans: ”Purebred Sumerian-Akkads is almost gone, and the Semites were not kept separately, and composition with a touch of Kassites and, perhaps, and few Elamites remaining in the


669

region for his release, nationality, which can be called exactly “multibreeding”, extremely unique and gifted, like all mixed nationalities, consisting, as quite rightly says Berosus, from a lot of people of different tribes. This nationality later became known under the name Chaldean, - unoriginal, as explained earlier, from the small tribe of Kaldi, that lived in the marshy lowlands near the river mouth - and Western nations concerned to their religion with honor for its exorbitant antiquity, whereas in fact it relatively was, as we have seen, a posterior benefit of adunation of two endlessly ancient religions. However, the classical writers call the land of the old Sumerian-akkads Babylonia more often than the Chaldeans, and the religion the Babylonian, or the Chaldean, or as Chaldeans –Babylonian’’ [2]. The position of Rogozina convinces us that the Chaldeans, initially originating from the name of an ancient tribe, mingling with others, local or alien people, formed a new community and organized a new religion. The most interesting is the indication of the scientist that there were also the Medes among nationalities, mixed with the Chaldeans. That is, even before the Persian conquest of Mesopotamia, the Medes ruled and lived not only in the capital, but also in other major cities, and it is possible that they brought their religion Zoroastrianism into the local beliefs, which, of course, being more systematic, influenced on all others. Another important circumstance, that promoted rapprochement and intimate fellowship with the Sumerians, in our view, was the language unity: the Sumerians and the Medes spoke using Rogozina lexicon, in the Turan, that is Turkish language. As Turan, Turkish language was common to the Sumerians and Medes then it would be truer precisely through the Turkish language, not the Aramaic find the key to the interpretation to deciphering the mysterious inscription. In that case, as we shall below, it will seem superfluous to make searches in the content of the words of double meaning or a set of values in one word. So, repetitive words "mene" in Turkish means "me", Tekel - the name of God, which literally means "Right Hand of God". The last part of the "Upharsin inscription" is transferred as I will punish. By the way, words "written by the hand" of the God were interpreted by Schedrovitskyin the following way". The verb ‫" רשם‬resham" denotes "to write", but also "to impose a sentence" [1]. Thus, without mediated, figurative meanings each word has its own direct meaning. This direct meaning is fully consistent with the

670


biblical translation, in which there is given God's definition that the days of Belshazzar's kingdom "are numbered" and "doomed to destruction" [1]. References: 1. Щедровицкий Д.В. Пророчества Книги Даниила. М.: Оклик, 2010. – C. 4; 9899; 6; 105; 105-106; 13; 14; 97, 98. 2. Рогозина З.А. История Мидии, второго Вавилонского царства и возникновения Персидской державы / З.А. Рогозина. – СПб: А.Ф. Маркса, 1903. – C. 537 с. 3. Библия. Российское библейское общество. М., 1990. – C. 859.

671


Sevil Aydin Ismailova, Baku State University, Ph.D. of Philosophical Sciences, the Faculty of Sociology Science

Women in charitable organizations of Azerbaijan Abstract: In this article are reflected issues related to the goals and strategies of women's groups, the problem of the role and place of women in charitable activities. Highlights the importance of the women's movement as a whole, and in Azerbaijan in particular. Keywords: charity, women philanthropists, the women's movement, women's activity.

Женщины в благотворительных организациях Азербайджана Аннотация: В данной статье нашли своё отражение вопросы, связанные с целями и стратегиями женских объединений, с проблемой роли и места женщин в благотворительной деятельности. Освещается значение женского движения в целом, и в Азербайджане в частности. Ключевые слова: благотворительная деятельность, женщины-благотворители, женское движение, женская активность. Вопросы, связанные с целями и стратегиями женских объединений, вызывают интерес у современных исследователей и порождают широкие дискуссии и размышления о характере женской социальной группы, ее активности, способах и формах отстаивания своих интересов. В наши дни неуклонно возрастает роль женщин в общественном производстве, их интеллектуальный и духовный потенциал, личная причастность ко всему тому, что происходит в современном мире. Женщины занимаются решением проблем в сфере труда, образования, приобретения современной квалификации, завоевания демократических свобод,

672


ускорения прогресса в социальной области и, в особенности, в заботе о человечестве, о сохранении мира на земле. Активизация женского движения обусловлена обострением кардинальных взаимодействующих проблем мирового развития. Одни из них носят глобальный характер: выживание и развитие человечества, экологическая безопасность, растущий разрыв в социально-экономическом положении развитых стран и стран «третьего мира» и т. п. Другие связаны с эволюцией общегосударственного развития на национальном уровне, охватывающей целый комплекс социальных, политических, психологических, гуманитарных проблем, которые не только не нашли должного решения, а приобрели особую остроту [4, с. 58]. Деятельность женских общественных организаций часто ассоциируется с женским движением. Участниками женского движения наравне с женскими общественными организациями также являются инициативные женские группы с фиксированным и нефиксированным членством и социально-активные женщины. В женском движении сочетаются требования о достижении подлинного, неформального равенства с требованиями о сохранении мира, без которого невозможно решение глобальных проблем экономического развития и экологии, ликвидации бедности, нищеты, голода, расового гнета. Активное участие женщин в социально-экономической и политической жизни, их борьба против ядерной угрозы, за национальное и социальное освобождение, равноправие женщин и благополучие детей стали базой, основой женских организаций и движений. Женские общественные организации активно занимаются решением проблемы занятости, защитой интересов женщин, борются за улучшение условий труда и устранение всякой дискриминации. Значение женского движения заключается в том, что посредством его привлекаются к самодеятельной творческой активности миллионы женщин. Женщины заинтересованы в решении не только своих специфических проблем, но и широкого круга вопросов, касающихся всех сфер жизнедеятельности: в проведении радикальной экономической реформы, реализации социальной программы партии, в наиболее полном осуществлении принципа социальной справедливости, духовном обновлении общества. Спектр деятельности женских общественных организаций постоянно расширяется. Их деятельность направлена не только на защиту прав женщин, как


673

это было раньше. В настоящее время они активно занимаются защитой прав детей и военнослужащих, их интересуют проблемы культуры и духовного развития, вопросы образования и науки, гражданского общества и т. д. После приобретения Азербайджаном независимости и возвращения к власти Общенационального лидера Гейдара Алиева внимание к проблемам женщин особенно возросло. В целом, курс обеспечения активного участия женщин в различных сферах жизни азербайджанского общества связан с именем Гейдара Алиева. Еще в первый период руководства Г. Алиева республикой (1969-1982 гг.) женское движение в Азербайджане приобрело большой размах, и уже с новой силой было начато и продолжено им в 1993 году. В стране были созданы все необходимые условия для развития активности женщин, решения их проблем. В этом направлении был принят ряд важных документов. Так, 19 сентября 1994 года был подписан Указ “О создании Национального Комитета азербайджанских женщин в связи с подготовкой к IV Всемирной Конференции Женщин”. На этой Конференции, проходившей в сентябре 1995 года в Пекине, женщины Азербайджана были представлены делегацией из 100 человек. Необходимо отметить значимую роль в подготовке к Пекинскому форуму и в целом в развитии женского движения в республике Заведующей отделом гуманитарной политики Исполнительного Аппарата Президента Фатьмы ханум Абдуллазаде [3, с. 27]. В 1998 году уже в Независимом Азербайджане возобновляется практика проведения съездов. В новых условиях определяется четкая периодичность их проведения – через каждые 5 лет. В 2003 году состоялся II Съезд женщин Независимого Азербайджана. Все это было началом нового этапа в развитии женского движения. Свидетельством этому являются подписанные Гейдаром Алиевым Распоряжение “Об увеличении роли азербайджанских женщин” от 14 января 1998 года и Указ “Об осуществлении государственной женской политики в Азербайджанской Республике” от 6 марта 2000 года. В 1998 году был создан первый в СНГ Госкомитет по Проблемам Женщин. Продолжая стратегию на усиление статуса женщин в обществе, президент Ильхам Алиев в 2006 году подписал Указ «О создании Госкомитета по проблемам Семьи, Женщин и Детей». С расширением полномочий Госкомитета увеличился объем рассматриваемых проблем. Многие из этих вопросов были предметом обсуждения на III Съезде женщин Азербайджана, прошедшем 26 сентября 2008 года. Не случайно, он был проведен по инициативе женщин Республики в преддверии президентских выборов. В

674


Госкомитет по проблемам Семьи, Женщин и Детей, как сообщает Х. Гусейнова председатель госкомитета, пришло множество писем из различных регионов страны, в которых звучала идея о проведении съезда именно в этот период, чтобы еще раз продемонстрировать активность женского населения страны и их поддержку стратегическому курсу президента Азербайджана Ильхама Алиева [1]. На сегодняшний день в Азербайджане действует около 90 женских неправительственных организаций. Например, Азербайджанский Центр Женщины и Развития (AWDC), созданный в 1994 году, служит ресурсным центром для гендерно-связанных проблем. Штаб-квартира AWDC находится в Баку, имеются пять региональных отделений по всей стране, а основное направление деятельности сосредоточено на расширении роли и повышении статуса женщин, гендерном равноправии и правах женщин, а также их социальной защите. Центр организовывает семинары, практические и учебные занятия в различных областях, связанных с благосостоянием женщин, таких как охрана здоровья женщин, планирование семьи, злоупотребление наркотиками, насилие против женщин и детей, права женщин и экономическая самообеспеченность, и благотворительность. Подводя итоги, необходимо отметить, что для развития женских общественных организаций в Азербайджане и повышения эффективности их деятельности необходима консолидация женского общественного движения в стране и развитие партнерских отношений с органами власти [2, с. 34]. Список литературы: 1. «Азербайджанская женщина». 19. 09. 2014. 2. Аскерова 3. Место и роль женщин в системе общественных отношений. Баку, 1998. - 178 с. 3. Ахмедова З.А. Повышение политической активности женщин Азербайджана на современном этапе. - Баку, 1997. - 166 c. 4. Женщины в современном мире / Отв. ред. В.В. Любимова. Москва, 1989 г. – 357 стр.

675


Koniukhov Sergii, Lviv Polytechnic National University, Teaching Assistant, Institute of Humanities and Social Sciences, History of Ukraine and Ethnic Communication Department

The Peculiarities of Activity of Ukrainian Nationalists Printing House "Prague" in 1942-1945 years Abstract: The article analyzes the organizational peculiarities of Ukrainian Nationalists printing house "Prague". It was found the ways of making and distributing the underground literature and other printed materials. It is shown the scope of activity of Ukrainian Nationalists` printing house "Prague". Keywords: OUN, UPA underground printing house. Конюхов Сергій, Національний університет «Львівська політехніка», асистент кафедри Історії України та етнокомунікації, Інститут гуманітарних та соціальних наук

Особливості діяльності друкарні українських націоналістів «Прага» у 1942-1945 роках Анотація: У статті проаналізовано особливості організаційної діяльності друкарні українських націоналістів «Прага». З’ясовано способи виготовлення та поширення підпільної літератури та інших друкованих матеріалів. Показано масштаби діяльності друкарні українських націоналістів «Прага». Ключові слова: ОУН, УПА, підпільна друкарня. Творення Української держави, усі аспекти боротьби за її незалежність завжди цікавили широкі верстви громадськості та дослідників історії. Важливою ділянкою у роботі будь-якої політичної організації є агітаційно-пропагандистська діяльність. Донести народові свою мету, поширити свої ідеї, зрештою, домогтися

676


підтримки людей – такі завдання були пріоритетними й для українських націоналістів. Для поширення ідейно-політичної пропаганди уже з перших днів Другої світової війни організатори й командування ОУН звертали увагу на формування в широких масах населення певних поглядів. Адже від вдалої та добре організованої пропагандистської та роз’яснювальної роботи залежить успіх будь-якої політичної організації. Тому питання про особливості діяльності підпільної друкарні ОУН «Прага» під час боротьби з окупаційними режимами в роки Другої світової війни є актуальним і потребує розгляду. Оскільки за радянських часів будь-які відомості про український національно-визвольний рух замовчувались або подавались лише в негативному плані, то тема агітаційно-пропагандистської роботи ОУН та діяльності підпільних друкарень в роки Другої світової війни взагалі не піднімалася, а в науковій літературі лише іноді згадувались назви видань ОУН. У пострадянський період з’явилися дослідження С. Костя [1], Ю. Романишина [2], О. Ленартовича [3]. Вагомий внесок у дослідження питання про видавничо-пропагандистську діяльність ОУН зробила О. Стасюк, яка в монографії «Видавничо-пропагандивна діяльність ОУН (1941-1953рр.)» відтворила цілісну картину видавничої діяльності ОУН. Вона ж звернула увагу на технічне оснащення та облаштування друкарень, на територію їх поширення та на період їхнього існування, описала структурну організацію підпільних друкарень, навела статистичні дані щодо кількості друкарень та обсягів друкованої літератури [4]. Видавничо-пропагандистській роботі ОУН присвячено й чимало праць діаспорних науковців. Цікаву інформацію про пропагандистську діяльність ОУН та УПА, подано в праці Л. Шанковського «УПА та її підпільна література», в якій автор, не володіючи вичерпною інформацією про загальний обсяг літератури ОУН все ж заклав початок до майбутнього вивчення підпільних видань [5]. Вагомий внесок у дослідження питання про агітаційно-пропагандистську діяльність ОУН та УПА зробили й інші діаспорні науковці: В. Макар, С. Голяш, Я. Гайвас, Я. Гомза [6]. Важливими є праці науковців Є. Штендери, П. Потічного. У їхніх дослідженнях наведено багато фактичного матеріалу про агітаційну діяльність ОУН, подано детальний опис подій, автори не лише діляться своїми аналітичними спостереженнями, а й аналізують їх, подають порівняльні характеристики агітаційних


677

матеріалів та роблять наукові висновки [7]. Однак Є. Штендера, П. Потічний роблять наголос на всебічній діяльності Української Головної Визвольної Ради і лише зазначають, що одним із аспектів її була агітація й пропаганда. Цікавими є й дослідження П. Мірчука. Автор, аналізуючи агітаційно-пропагандистську діяльність українських націоналістів, звертає увагу лише на деякі аспекти видавничої діяльності ОУН. У своїй праці «Українська Повстанська Армія 1942-1952» науковець не брав до уваги окремо видавничу, пропагандистську чи агітаційну діяльність, а розглянув їх у контексті опору відділів УПА окупаційним режимам загалом [8]. Більш детальний опис функціонування підпільної друкарні ОУН «Прага» міститься в спогадах учасників видавничої роботи та в архівних матеріалах. Мета нашої наукової розвідки – дослідити особливості діяльності підпільної друкарні «Прага» як одного з головних осередків агітаційно-пропагандистської роботи ОУН. Ставимо перед собою такі завдання: - дослідити особливості організаційної структури підпільної друкарні ОУН «Прага»; - проаналізувати, на що була спрямована агітаційно-пропагандистська діяльність українських націоналістів; - з’ясувати способи виготовлення та поширення підпільної літератури та інших друкованих матеріалів; - розкрити масштаби діяльності друкарні українських націоналістів «Прага». Для дослідження ми використовуватимемо спогади тих, хто брав участь в організації діяльності підпільної друкарні ОУН «Прага» та архівні матеріали, які ширше розкриють особливості та масштаби агітаційної роботи ОУН. Розглядаючи діяльність підпільної друкарні «Прага», окреслимо територіальні рамки та місця, в яких вона функціонувала. Перші друкарські осередки влаштовували не лише там, де у них виникала нагальна потреба, але й тій місцевості, де можливим було існування саме підпільної друкарні. Основною базою видавничої роботи ОУН були західноукраїнські землі, де видання літератури здійснювалося із врахуванням досвіду видавничої роботи організації міжвоєнного періоду. Знання людей та місцевості, використання старих, добре перевірених зв’язків сприяло підпільникам швидко відновити організаційну

678


мережу та розбудувати потужну видавничо-технічну ланку, надавши роботі певного розмаху та відносної стабільності. Цьому сприяв значно ліберальніший відносно східноукраїнських територій окупаційний режим, встановлений нацистами у Генеральному губернаторстві. Таким чином найбільш результативні друкарні періоду німецької окупації розташовувались саме в Галичині. З переходом організації у підпілля восени 1941 року постала проблема друку націоналістичних видань. Організація видавничо-технічної мережі набула системного та планового характеру. Завдання про створення друкарень було поставлене перед кожним референтом пропаганди, починаючи від окружного рівня. Так, за вказівкою повітового провідника ОУН (б) Івана Павника, до одного з членів ОУН (б) Теодора Пелеха, потрібно було облаштувати друкарню для друкування підпільної літератури та агітаційно-пропагандистських листівок. Саме поблизу Львова в селищі Куликів під час окупації більшовиків з січня 1940 до червня 1941 року була розташована така друкарня, завдяки якій радянська влада розповсюджувала районну газету. Друкарня була у високому бараці над берегом річки, коло дороги, яка вела на Львів. Коли радянська армія втекла і прийшла нацистська Німеччина, то повсюдно було конфісковано радіоприймачі, машини для писання, друкарні та інше [9, c. 147]. ОУН (б) потрібна була така друкарня і відповідно до наказу Проводу ОУН В. Гоцій (псевдо «Орлик») доручив Володимиру та Василеві Романам негайно та конспіративно провезти демонтаж цієї друкарні. Вона була закрита та опломбована німцями, її охороняв місцевий сторож. Довідавшись про те, що у січні 1942 року заплановано вивезення трофейного обладнання німцями до Львова, ОУН (б) постаралась випередити плани німецького командування [9, c. 148]. Завдання підшукати місце для облаштування друкарні місцеві підпільники отримали наприкінці 1941 року, тоді ж було створено групу для охорони та транспортування друкарні, яка у демонтованому стані зберігалася у селищі Куликів. Спорудженням криївки займалися члени Жовківського проводу ОУН (б) Федір Пелех, Андрій Гриник, Іван Павник, Федір Грабовський та ін. [10, c. 233-234]. Члени ОУН (б) Володимир Роман та Андрій Гриник упродовж двох днів провели демонтаж друкарні і організували транспорт та конспіративне перевезення друкарні за допомогою інших членів ОУН. Володимир Роман організував двоє саней, запряжених кіньми. Теодор Пелех відповідав за безпеку транспорту, тому


679

організував також довірених членів ОУН, які були в підпіллі також за часів більшовицької окупації та мали бойовий досвід. У цій акції взяли участь такі члени ОУН (б): Володимир Роман, Василь Роман, Андрій Гриник, Михайло Козак, Іван Павник, Федір Грабовський та Теодор Пелех. Друкарню було перевезено до с. Мацошин на територію, де мешкала родина Романів. Наступного дня друкарню відвезли до с. Мокротин. Спочатку ця друкарня була розташована у стодолі бідного селянина, члена ОУН (б) Миколи Сеніва, однак через шум друкарських верстатів її місце розташування могли виявити, тому монтування друкарських верстатів було організовано у перебудованому спеціально під ці потреби підвалі розміром 6х10 метрів у мешканця на хуторі Жури-Скіри біля села Мокротин Жовківського району Львівської області [9, c. 148]. У новоствореній друкарні було чимало обладнання: плоска машина, вертикальна тигельна машина («американка»), мала машина для друкування карток (імовірно, шапірограф або склограф), різальна машина. Друкарські машини мали ручний привід – великі махові колеса, оскільки застосування двигунів було небезпечним з огляду на конспірацію. Також тут стояв великий складаний стіл [11]. Завдяки організаційній роботі Теодора Пелеха, Василя та Володимира Романів та їхнього лідера Василя Гоція (псевдо «Орлик», «Вир», «Жест») підпільна робота друкарні під криптонімом «Прага» розпочалась у січні 1942 року. Володимир Роман був зв’язковим між друкарнею та Проводом ОУН у Львові. Виконуючи завдання, В. Роман возив друковані документи та літературу до Львова, а в іншому напрямку, до с. Мокротин – рукописи до друкарні друкарям [12]. Цинк для друкарні діставали з львівської друкарні «Атлас». Папір привозили зі Львова, Станиславова, Золочева, Коломиї. Фарбу купували у Кракові. У «Празі» друкували відозви та комунікати Проводу, там побачили світ перші числа офіціозу організації під назвою «Ідея і чин» за редакцією Д. Маївського (псевдо «Тарас»). Останній особисто опікувався роботою друкарні та неодноразово відвідував її працівників у таємному сховку. Окрім двотисячного накладу «Ідеї і чину» (за два роки тут надруковано шість чисел журналу), друкарня видавала «летючки», відозви та заклики, а також працю Ярослава Старуха «Тисяча років життя й боротьби українського народу (короткий нарис історії України)». У зв’язку зі значним обсягом – понад 200 сторінок – вона була підготована до друку підпільно на лінотипі в одній з львівських

680


друкарень. Також тут друкувалися бланки для фіктивних документів, якими забезпечували членів ОУН у їхніх поїздках по всій окупованій німцями території. Кліше для таких документів робив керівник технічного бюро Григорій Васькович (псевдо «Осип», «Гриць») за допомогою працівника друкарні «Атлас» у Львові Богдана Подолянка (псевдо «Фелікс»), який також постачав необхідні матеріали для друкарні «Прага». Б Подолянко так згадував своє знайомство із керівником друкарні «Праги» В. Гоцієм (псевдо «Тиміш», «Орлик»): «Тиміш» був людиною старшою, років 45. Робив враження селянина, хоч ним не був. Мав темну шкіру, як в опалених залізничників, гострі темні очі, високий тембр голосу. Був лисий. Часто говорив так, нібито всі речі є простими та зрозумілими. Його прізвища я не знав ніколи» [11]. Крім В. Гоція, який був директором друкарні до осені 1943 р., у ній працювали Теодор Дунець (псевдо «Максим») (технічний директор), «Чорний» (працівник), Хризанф Гонтар (псевдо «Степовий» (літредактор і коректор), Володимир Роман (псевдо «Махно», «Гриць» (зв’язковий) та машиністка Анна-Зиновія Герасимович-Когут (псевдо «Калина») [13, c. 66]. Діяльність друкарні була доволі тривалою, хоча підпільникам довелося кілька разів змінювати місце розташування. Так, 10 грудня 1943 року у приміщенні, де була друкарня, українською поліцією був убитий технічний керівник Т. Дунець, при чому загинув один поліцай. Будинок для конспірації спалили, тіла обох вбитих віддали німцям, а після того, коли ситуація заспокоїлася, Т. Дунця з почестями поховали на сільському цвинтарі. Після цього друкарську техніку (дві машини – плоску та «американку») перенесли до господарства Андрія Дзіня у селі Мокротин [11]. Тут друкарня працювала доки її не виявили есесівці 5 травня 1944 року. У криївку німці не ризикнули заглянути, а просто підірвали, запустивши туди собаку з гранатами. Тоді ж було знищено і приміщення, в яких розташовувалась друкарня. Працівникам і господарям вдалося втекти запасним ходом. Підпільники забрали вцілілі рештки приладдя [14]. Згодом уже відновлену «Прагу» розбудували на хуторі Ґедзівка поблизу с. Стільсько Миколаївського району Львівської області. Варто зазначити, що навіть те обладнання для функціонування друкарні, яке залишилось після випадкової розконспірації займало чимало місця. Так, заарештована НКВС дружина В. Гоція, Л. Возняк-Лемик подала цікаву для сучасного дослідника інформацію про підпільну типографію Проводу ОУН “Прага”, розташовану в Миколаївському районі


681

Дрогобицької області. За словами Л. Возняк-Лемик для перевезення цієї типографії було потрібно 15 возів. Хоч з неї в 1945–1946 рр. була вилучена частка обладнання для інших типографій ОУН, проте ембедістів цікавило місце розташування “Праги”. На це Л. Возняк-Лемик відповіла, що про це знали лише В. Гоцій (псевдо “Жест”), “Лис” та охоронці Д. Маївського (псевдо “Тарас”), але всі вони вже загинули [15]. В. Гоцій вибрав місце для друкарні і займався монтуванням обладнання. З цією метою у травні-червні 1944 року він перебував на Миколаївщині. У криївці було дві кімнати, в одній з яких стояли столи для верстки та містилися стелажі зі шрифтами; у другій кімнаті були тигельні машини – «американки» та різальна машина. Керівником друкарні був член ОУН (б) Богдан Ярослав (псевдо «Всеволод Рамзенко», «Рамзес»), який в той же час був членом референтури пропаганди окружного проводу ОУН Калущини. Технічними питаннями та забезпеченням займався Деленко Богдан (псевдо «Чорний»). З працівників відомі літредактор і коректор Х. Гонтар (псевдо «Степовий»), художник «Кропива», друкарі О. Сивак (псевдо «Лесько»), а також інші підпільники, відомі під псевдо «Магістр» і «Кум», а також «Тигр», «Старик» і «Татар». Тут було надруковано ще три числа журналу «Ідея і чин», чотири числа «Повстанця», третє число «Українського перця», співаник «За Україну», «Бойовий правильник піхоти», російськомовні пропагандистські видання, також розраховані на солдатів ЧА (листівки, звернення, повідомлення). Влітку 1945 року друкарня у Ґездівці з міркувань безпеки була законсервована [11, 12]. Далі видавничо-пропагандистська робота була перенесена до інших районів. Зокрема, В. Гоцій працював тепер у друкарні «Афродита» на Сколівщині, біля с. Підгородці. Туди ж було перевезено частину приладдя з друкарні «Прага» для забезпечення праці осередку пропаганди та агітації [11]. Як бачимо, діяльність підпільної друкарні ОУН «Прага» була тривалою, незважаючи на те, що впродовж усього часу існування цього осередку тиражування та розповсюдження матеріалів ОУН велося підпільно. Методи агітаційно-пропагандистської роботи ОУН в роки Другої світової війни визначилися протистоянням окупаційним режимам. Члени ОУН вже на початку 1942 року розвинули діяльність одного з головних осередків пропаганди ОУН, завдяки чому широко пропагували національну ідею. Разом із тим активісти ОУН налагодили постачання та функціонування й інших друкарень ОУН. Усе

682


свідчило про те, що діяльність друкарні ОУН «Прага» була масштабною та слугувала підтримкою націоналістичного підпілля у боротьбі за незалежність України. У період свого існування, друкарня неодноразово змінювала своє розташування. Це свідчить про те, що агітаційно-пропагандистська діяльність ОУН була важливим елементом у боротьбі з окупаційними режимами Другої світової війни. Список літератури: 1. Кость С. Воєнно-політична думка і військова преса часів визвольних змагань / Зб. пр. Н.-д. центру періодики. - 2005. - Вип. 13. - С. 185-205. 2. Романишин Ю. Публіцистика ОУН і УПА проти поневолювачів (40-ві рр. XX ст.) / Зб. Н.-д. центру . - Вип. 13. - С. 264-284. 3. Ленартович О.Ю. Організація пропагандистської діяльності ОУН-Б у 1940– 1950-х рр. // Науковий вісник Волинського національного університету імені Лесі Українки. Історичні науки. – 2009. - С. 236-240. 4. Стасюк О.Й. Підпільні друкарні ОУН (1941-1953 рр.) / Львів, 2011. – 296 с. 5. Шанковський Л. УПА та її підпільна література // Філадельфія, 1952. - 19 с. 6. Makar V., Holyash S., Haiwas Ya., Homza Ya. Propagandist activity of UPA and its addition to the OUN propaganda // Vyzvolny shlyah. – London, 1982. - № 5. 1246 p. 7. Shtendera Ye., Potichny P. The Collection about Ukrainian Supreme Liberation Council // The Annals of Ukrainian Insurgent Army / Ed. Ye. Shtendera. - Toronto, 1980. - Volume 8. - P. 7 -15. 8. Мірчук П. Українська повстанська армія 1942-1952 // Мюнхен: Цицерон, 1953. – 319 с. 9. Пелех Т. Мої молоді літа у вирі боротьби // Українське видавництво. - Мюнхен – Торонто. – 1988. – 238 с. 10. Жовківщина. Історичний нарис. Відп. ред. Микола Литвин // Інститут Українознавства ім. І. Крипякевича. - Жовква-Львів-Балтимор, 1994. - 325 с. 11. Мороз В. Василь Гоцій – «Жест» «Шлях перемоги» 21 (2918) від 26 травня 2010 р. - С. 6. 12. Роман В. Моя праця і боротьба (Спогади члена ОУН). – Мюнхен, 1983. – 86 с. 13. Новий час. Жидачів, 14 вересня 1995. - С. 5.


683

14. Василь Левкович – “Вороний”. Сторінки з пережитого комбатантом УПА // Спогади вояків УПА та учасників збройного підпілля Львівщини та Любачівщини. – Торонто; Львів, 2003. – С. 88. 15. Центральний Державний архів Громадських організацій України. – Фонд. 263. Опис 46. Справа 71166 ФР. – Арк. 214-220.

684


Tatyana Vlasova, Dnipropetrovsk National University of Railway Transport named after Academician V. Lazaryan, Professor, Doctor of Philosophic Sciences, Philology and Translation Department, Natalya Bilan, Dnipropetrovsk National University of Railway Transport named after Academician V. Lazaryan, Docent, Associate Professor, Candidate of Philology, Philology and Translation Department

Determining the sentence hyperstructure as the first stage of the translation of simple active sentences from Russian and Ukrainian into English Abstract: The semantic syntactic analysis of the ways of translating into English simple Russian and Ukrainian active voice syntactic structures has been carriedout. Keywords: translation, semantic syntactic structure, agent, voice. Татьяна Власова, Днепропетровский национальный университет железнодорожного транспорта имени академика В. Лазаряна, профессор, доктор философских наук, кафедра филологии и перевода, Наталья Билан, Днепропетровский национальный университет железнодорожного транспорта имени академика В. Лазаряна, доцент, кандидат филологических наук


685

Определение гиперструктуры предложения как исходный этап перевода на английский язык русских и украинских простых предложений активного залога Аннотация: Предлагается семантико-синтаксический анализ вариантов перевода на английский язык простых русских и украинских синтаксических структур активного залога. Ключевые слова: перевод, семантико-синтаксическая структура, агенс, залог. Данная статья посвящена семантико-синтаксическому анализу вариантов перевода на английский язык русских и украинских предложений, имеющих элементарные поверхностно-синтаксические структуры, которым соответствуют полисубъектные семантико-синтаксические структуры, что, при переводе таких предложений на английский язык, предопределяет необходимость навыков правильного определения их субъектной перспективы. Актуальность данного исследования. Проблема выстраивания субъектной перспективы семантико-синтаксических структур высказываний русского, украинского и английского языков, обладающих механизмом линейного развертывания предложений, сводится к фундаментальной для семантико-синтаксической теории проблеме установления иерархии активности, первая из которых, как известно, была предложена Ч. Филлмором [1; 2]. Однако и на современном этапе лингвисты, разрабатывающие семантико-синтаксические теории, предлагают различные, но достаточно противоречивые критерии определения партиципантов семантико-синтаксических структур [3], что не позволяет говорить о наличии общепризнанных и соответствующих реальности процесса порождения высказываний правил выстраивания субъектной перспективы полисубъектных высказываний русского, украинского и английского языков. Целью данной статьи является изучение вариантов перевода на английский язык простых синтаксических структур русского и украинского языков в свете современных семантико-синтаксических теорий. Достижение поставленной цели

686


осуществляется посредством выявления семантико-синтаксических механизмов выражения категории активности / пассивности в анализируемых высказываниях украинского, русского и английского языков, что является задачей данного исследования. В связи с тем, что теория ролевой грамматики в настоящее время активно развивается как в отечественной, так и в зарубежной лингвистике, списки предлагаемых ролей создаются на разных основаниях, разнятся количественно и качественно. Это объясняется разной степенью детализации ролевых функций. Отсутствие единого списка ролей является естественным результатом развития падежная грамматика (ПГ), так как это обусловлено разнообразием лингвистических проблем, которые могут рассматриваться и получить объяснение с помощью этой концепции. К тому же, все многообразие выделенных в настоящее время семантических падежей на более высоком уровне абстракции можно свести к нескольким гиперролям, в которых, при необходимости, можно будет различать более специфические роли, входящие в состав основных гиперролей и содержащие в себе как обобщающее значение конкретной гиперроли, так и некоторые более частные значения, позволяющие дифференциацию семантических функций в составе родовых гиперфункций. Изначально трактовка ролевой семантики основоположниками падежной грамматики Ч. Филлмором и У. Л. Чейфом хотя и исходила из категориальных значений падежей именных групп (агентива, объектива, датива, инструменталиса, локатива и др.) делалась на материале прежде всего английского языка и, соответственно, не была привязана к морфологическим показателям искомых значений именных групп в силу аналитичности строя рассматриваемого языка [1; 4]. Именно поэтому, как следует предположить, ключевая роль в определении ролевых значений ядерных актантов – агенса, экспериенцера и пациенса – была отведена предикату, обладающему реляционным значением и занимающему центральную позицию в поверхностной структуре предложений. Однако в связи с отсутствием единства в выборе лингвистами критериев классификаций предикатов, несмотря на интенсивность лингвистических исследований в области семантики синтаксиса, до сих пор не выработан перечень критериев определения принадлежности тех или иных субстантивных составляющих к основным ролям семантических структур высказываний – агенса и пациенса.


687

Сторонники ПГ разрешение этих проблем видели в разработке списка глубинных падежей и соотнесении последних со всеми синтаксическими, лексическими и семантическими способами их реализации в различных языках [1; 2; 4]. Какие же семантические признаки ключевых ролей – агенса и пациенса, в соответствии с законом семантического согласования с неизбежностью проявляющиеся в семном составе различных элементов поверхностных структур высказываний, нам следует искать как в ясных ролевых конфигурациях семантических структур, так и в тех случаях, когда формальная структура не указывает однозначно на самого активного и самого пассивного участника ситуации? Единого списка таких семантических признаков, определяющих принадлежность семантических актантов к этим ролям, нет. В «Дело о падеже открывается вновь», рассматривая глагол break – англ. разбивать, Ч. Филлмор говорит, что в падежной рамке этого глагола есть агенс – «… сущность, ответственная за разбивание…» [2, с. 512]. Дж. Лакофф основным критерием, объясняющим использование в роли агенса некоторого одушевленного или неодушевленного объекта, считает способность последнего нести основную ответственность за событие, описываемое высказыванием. Из трех прототипических свойств агенса, названных Дж. Лакоффом, – намеренности, управления и основной ответственности – два первых не являются обязательными. Например: John hit Mary (accidentally) – англ. Джон ударил Мери (случайно); John dropped the dish (accidentally) – англ. Джон уронил тарелку (случайно). В обоих случаях в действиях Джона нет ни намеренности, ни контроля, но Джон несет основную ответственность за происшедшее [5, с. 363]. Анализируя предикаты со значением «связи» (на примере английских предикатов love – любить, hate – ненавидеть, depend – зависеть / be dependent – быть зависимым , take an interest – проявлять интерес / be interested – «быть заинтересованным и их эквивалентов в русском языке), А. Г. Елисеева и О. Н. Селиверстова выявили наличие отношения большей или меньшей степени зависимости элемента Х, занимающего субъектную позицию в поверхностной структуре высказываний с данными предикатами от элемента У, занимающего объектную позицию поверхностной структуры [7]. В значении русского глагола

688


зависеть авторы отмечают акцентируемую информацию о том, «…что Х не может делать что-то, иметь что-то без согласия У-а; от воли У-а зависит то, как ведет себя Х, или же У определяет само существоваение Х-а» [6, с. 179]. Анализ характера зависимости, существующей между Х и У, выражаемой вышеупомянутыми предикатами, привел А.Г. Елисееву и О.Н. Селиверстову к необходимости постулирования требования играть определяющую роль в установлении зависимости, выражаемой рассматриваемыми предикатами, которому должен удовлетворять субъект, чтобы быть отнесенным к классу агентивных субъектов. В результате изучения предикатов take an interest - интересоваться, be interested – быть заинтересованным были сделаны следующие наблюдения: предикат take an interest - интересоваться передает информацию о том, что Х и У связаны интересом Х-а к У-у , причем 1) этот интерес предопределяет (выделено нами – Т.В., Н.Б.) осуществление Х-ом действий, служащих для удовлетворения этого интереса, и 2) Х играет определяющую роль в формировании этого интереса к У-у. Предикат be interested – быть заинтересованным показывает, что Х характеризуется наличием интереса к У-у, но 1) нет информации о том, приводит ли данный интерес к осуществлению действий или нет и 2) Х не играет определяющую роль в возникновении интереса [7, с. 174]. В результате проведенного исследования авторы делают вывод о том, что при предикатах take an interest - интересоваться, be interested – быть заинтересованным и depend – зависеть, be dependent – быть зависимым «…денотат подлежащего (Х) не выступает в качестве собственно агента» [6, с. 168]. Очень важным в вышеприведенных исследованиях О.Н. Селиверстовой и А.Г. Елисеевой является учет степени агентивности субъекта, обусловленной наличием или отсутствием воздействия внешних по отношению к субъекту сил, обладание агентивным потенциалом которых этими авторами не отрицается вне зависимости от той синтаксической позиции, которую эти контролирующие и определяющие ситуацию семантические элементы получают в поверхностной структуре высказывания. Более того, в данных работах принимаются во внимание имплицитные значения агентивности. Распространенность конструкций типа Проблемы сами (собой) улаживаются / разрешаются; Проблеми самі по собі роз’язуються / вирішуються – англ. The problems tend to get solved of their own accord; Удача сама находит его; Удача сама знаходить його – англ. Luck comes to him; Деньги сами идут к нему


689

в руки; Гроші самі пливуть до нього в руки – англ. Money comes to him with no effort on his part; Это само собой разумеется; Це само по собі зрозуміло – англ. It goes without saying; Это получается само собой; Це виходить само по собі – англ. It comes about of its own accord; Решения возникают / приходят сами (собой); Рішення виникають самі по собi – англ. Solutions appear to spring up of their own accord; Вывод сам (собой) напрашивается; Висновок сам по собі напрошується – англ. The conclusion suggests itself указывает на системную значимость такого семантико-синтаксического представления языком неодушевленных элементов ситуаций в качестве актантов, которые осуществляют действия самостоятельно. Таким образом, частотность таких конструкций, в которых подчеркивается независимость событий от часто невербализованных одушевленных исполнителей, свидетельствует об устойчивости семантико-синтаксического значения активности данных существительных и об активности обозначаемых ими объектов концептосфер русского, украинского и английского языков, что должно учитываться и выражаться в практике и теории перевода. Список литературы: 1. Филлмор Ч. Дело о падеже // Новое в зарубежной лингвистике. – М.: Прогресс, 1981. – Вып. X: Лингвистическая семантика. – С. 369–496. 2. Филлмор Ч. Дело о падеже открывается вновь // Новое в зарубежной лингвистике. – М.: Прогресс, 1981. – Вып. X: Лингвистическая семантика. – С. 496–531. 3. Всеволодова М.В. Теория функционально-коммуникативного синтаксиса: Фрагмент прикладной (педагогической) модели языка: Учебник. – М., 2000. – 502 с. 4. Чейф У.Л. Значение и структура языка / Пер. с англ. Г.С. Щура. – М.: Прогресс, 1975. – 432 с. 5. Лакофф Дж. Лингвистические гештальты // Новое в зарубежной лингвистике. – М.: Прогресс, 1981. – Вып. X: Лингвистическая семантика. – С. 350–369. 6. Елисеева А.Г., Селиверстова О.Н. Семантические типы предикатов в английском языке // Семантические типы предикатов / АН СССР Ин-т языкознания. – М.: Наука, 1982. – С. 158–217.

690


Тatyana Vorova, Dnepropetrovsk Nationale University, Docent, Candidate of Philological Sciences, the Faculty of Ukrainian and Foreign Philology and Art Criticism

Ciphered Content of the Literary Fairy Tales by V. F. Odoyevsky Abstract: The four short fairy tales by V. F. Odoevsky from his cycle «Tales and Stories for Children Told by Grandfather Iriney» are analysed. The possibility of existence of several strata in the meanings of the fairy tales – from the edifying / didactic level to the philosophical / esoteric level – is discussed; important conceptual keys to revealling the concealed concept of spirituality in the fairy tales are hidden under superficial simplistic layers of ordinary. Keywords: didacticism, philosophical predominance, spiritual evolution, hidden strata of meanings. V.F. Odoevsky, a romantic genius, was regarded by his contemporaries as a person with extensive and diverse knowledge, who contributed a great deal to Russian culture, education and pedagogy. It is quite logical that after the publication of his «Tales and Stories for Children Told by Grandfather Iriney» (1841) the writer’s cycle was considered as a collection of talented literary works with purely didactic characteristics, orientated exclusively to a readership of children. The assessment of the cycle from this point of view is still generally accepted in literary criticism (Saharov V. [2, p. 5-22], Turyan M. [4], Nemzer A. [1, p. 3-11] et al.). Nevertheless, V.F. Odoevsky as a person of keen intellect and connoisseur of mysticism possessed the irreproachable taste of a writer and a philosophical outlook on life; therefore, he was incapable of creating some simplistic didactic literary works of an edifying character and at the same time cong to oblivion his own original author’s manner based on the philosophical depth of poetical allegories and images. Our investigation is intended to help to reveal the ciphered levels of meanings and conceptions in four fairy tales of the aforesaid cycle. The purpose of our article is the analysis of four short fairy tales from the cycle of V.F. Odoevsky with the object of displaying their peculiar conceptual philosophical


691

background, which represents much more a process of harmonizing human spiritual activity than the naïve and unsophisticated moralities of children’s education. It is important to that till the end of his life the writer considered himself a connoisseur of philosophy, which is why his literary works contain mathematically precise and scrupulously adjusted thoughts from the fields of philosophy, alchemy and mysticism. One must bear in mind that, if one falls into the error of making simplistic use of the alchemical symbols in their strict sense, one would thereby lose sight of the more important and carefully concealed deep context of their interpretation; likewise, it is essential to that in addition to the superficial level of understanding there exist deeper and more significant hidden levels of perception in the fairy tales, intended, assuredly, not only for children. Therefore, we shall concentrate our attention on revealling the hidden levels of meaning in the writer’s fairy tales and follow the author’s logic in their reading, only occasionally indicating briefly the educational and didactic ideas which lie on the surface. The plot of the first literary work «The Little Town in Snuff-Box» is as follows: the father of the family brings home an amusing snuff-box with an automatic musical mechanism, his son would like to solve the riddle of how the musical device functions. The initial level of understanding the fairy tale is the stimulation of the development and awakening of the children’s inquisitiveness towards their surroundings; in the fairy tale the father does not directly answer his son’s questions about the principle of operation of the snuff-box and suggests looking at it more closely but do not touch the special spring in order not to break everything. However, the very existence of a prohibition induces in children the desire to violate it. The father definitely knows about this universal quality in the character of children, and he is sure to count on the predictable reaction of the child to investigate the key component in the snuff-box mechanism. The ending of the fairy tale highlights the evident righteousness of the father: the son has managed to explore and analyze to a nicety all the nuances of the musical little town of Din-Din, including the concealed influence / impact of the secret spring on all the inhabitants of this town. The figurative sense of the literary work lies in the author’s opinion that the whole of mankind is still in its green years (this is reflected in the image-symbol of the little son), whose cognition of the world is gradually stimulated by some tutor or master (in the image of wise Heavenly Father). Perfectly aware of the predilection of man to defy any kind of prohibition (it is just worth recalling the biblical myth about the

692


eating of the forbidden fruit), in the narration He purposefully provokes the human son (the boy Misha) to the cognition of the surrounding world in the form of the imposition of a ban on something interesting. It is indicative that Misha was not punished by his father for touching the spring; moreover, his father stated with approval that Misha «really is about to realize why the music in the snuff-box plays» [3, p. 402]. The father’s closing advice to study mechanics transmits the reader’s attention to an even higher level of fabulous allegorical symbolism; then the snuff-box is represented as a complicated universe, where everything is regulated and built in the form of a hierarchical pyramid; however, without the spring that is invisibly present behind all the complex relationships (i. e. without God), everything is dead and lifeless. That is why the father recommends the study of the divine music of the cosmos with the help of mechanics – celestial mechanics is sure to be capable of conveying a conception of the universe to human beings and at the same time, interpreting the global plan of its builder – Heavenly Mechanic / Creator / God. The content of the second fairy tale «Moroz Ivanovich» is as follows: two sisters (Needlewoman and Sluggard) live with their nanny; one day Needlewoman drops the pail into a well, goes down into it, meets with the well’s host Moroz Ivanovich, and comes back home bearing rich gifts from the host; then her sister tries to do the same, but she does not get any presents at all. At first glance, this fairy tale teaches an object-lesson about good and bad things in life. However, the same work has a hidden context which is concealed underneath the didactic description of the external actions of two heroines. Needlewoman (her name is entirely accordant with her behavior) can do a lot of useful and helpful kinds of work, and Sluggard (her name is not in need of supplementary interpretation) does not have any practical experience in housekeeping. Suddenly, in the life of Needlewoman something unexpected occurs, when her pail falls into the well. Nothing in the world happens by pure accident, therefore this episode in the life of the heroine must be defined as a natural situation arising in accordance with the laws of destiny. By the way, for some reasons the nanny conducts herself with unreasonable cruelty – she does not feel sorry for the girl, but sends her to retrieve the sunken pail on her own, without assistance (it is quite evident that from the commonsense point of view this must surely result in the death of the heroine). It should be remarked that the symbolism of the pail along with the deep waters from the well are unambiguously connected with cosmic waters, the female accepting


693

/ delivering / adopting principle and associative line of images of the Tree of Life, which is turned upside-down; altogether it entitles one to indicate the beginning of the initiation in the fairy tale. Consequently, the nanny is the strict supervisor watching the rigorous execution of the fixed ritual, and the episode of descent into the well must be considered as a key event because it is this scene that the unfolding of the magical and fabulous actions begins. Then, Needlewoman descends into the well (direct movement vertically downwards), comes into with Moroz Ivanovich, works for three days at the old man’s place, receives her reward, returns home along the same route (direct movement vertically upwards). Thus, the main components of the procedure of the initiation are presented, and this confirms our initial theory about the mystery included into the fairy tale (descent into the other world and ascent back, fulfillment of certain tasks fixed beforehand, receipt of the promised reward). Most likely, Moroz Ivanovich represents the ancient god Veles because in the myths he was portrayed as the old man-host of the beyond and, correspondingly, he was distinguished as the patron of magicians and wizards; therefore, the procedures of initiation were conducted under his direct guidance. It is not accidental that in his depiction the features of a man of advanced age are drawn and, hence, the traces of archaism. The additional testimony of the development of the procedure of initiation in the fairy tale is ritually grounded in the appearance of the episodical but very important symbolical feathered personage – the cockerel. The functions of the cockerel as the conductor of the souls from the human world into the other world and vice versa are well-known, as well as his being the zoomorphic personification of the god Hermes, who also represents the god-conductor in the ceremonials of initiation. Therefore, the appearance of the cockerel in the analyzed fairy tale is natural and not accidental. Not without reason, the writer finds it necessary and important to introduce the obligatory sound code of the cockerel’s appeal (cock-a-doodle-doo!) as an essential component of the mystery (the same element is duplicated in «Fairy Tale of the Cock» by A.S. Pushkin, «Black Hen» by A. Pogorelsky, «Viy» by N.V. Gogol), because it is the compulsory ingredient of the initiation. Just as it is not accidental that clever Needlewoman personally feeds the cockerel (this important detail is mentioned at the very beginning of the fairy tale as one of the main tasks which must be performed by the heroine each morning). The second half of the fairy tale is connected with the same mystery procedure for Sluggard, and this becomes predictably unsuccessful for the heroine as everything

694


that she does is the reflection (as in a distorting mirror) of the successful actions of Needlewoman. There is a considerable difference, though – the writer especially underlines the motivation of the actions of Sluggard: she is incapable of working but at the same time she is completely sure in advance that the old man is very «kind», which is why he will reward her in any case, just because she comes to his place. On one hand, it highlights the negative aspect of her parasitic attitude and parasitic smugness as social phenomena; on the other hand, it shows that the ritual of initiation in itself does not play the decisive role in the spiritual development and evolution of the human soul, if only this soul could prepare itself for the initiation in a corresponding way. So, even though Sluggard returns home safely, her «rich» gifts brought from Moroz Ivanovich – a glittering diamond and silver bar – turn out to be simple pieces of ice melting away at home. The author, orientating the reader exactly towards the esoteric underlying theme, finishes the fairy tale with the call to think well «what is truth here and what is untruth; <…> what is a joke and what is a lesson…» [3, p. 413] – the significant dots indicate the hidden meaning of the fairy tale, concealed behind the image-symbols of «a little diamond», given as a keepsake by the aged man Moroz Ivanovich to Needlewoman, and the false brilliance of «a huge silver bar» and «a large diamond», which were presented by the wise old man to Sluggard with the following words: «your work is worth your reward» [3, p. 413]. Next, we will outline briefly the content of the third tale «Fairy Tale of Four Deaf Men» (which is Indian in origin): four men address each other in turn, discuss their everyday problems and, being absolutely deaf, are offended at the lack of attention on the part of the other participants of the events. Undoubtedly, the first level of the fairy tale’s meaning is the ability to listen to somebody else and come to an agreement about common affairs. However, these various people from the fairy tale are the representatives of the four castes of Indian society: shepherd (Shudra), thief (Vaishya), watchman (Kshatriya), churchman (Brahmin). Therefore, the next level of the fairy tale’s meaning is the skill to communicate and agree with the representatives from diverse classes, offer an object of common interest and in this way gain advantages in satisfying their personal requirements. In this case, the fairy tale represents a bright illustration of the barest necessity of development of the skills of social orientation: presumably, it means knowledge of the social hierarchy and some stimulating incentives for the representatives of various social classes.


695

The fourth (Jamaican) fairy tale «Broken Jug» is about a girl-orphan Masha brought up by a wicked aunt who treats the girl badly but treats her own daughter well. The girl breaks a jug by chance and, being afraid of the severe aunt’s punishment, leaves home, twice meets an old woman without a head and once the same woman with a head; the girl successfully performs all the tasks set by the old lady and is rewarded with a new jug, a cane field and a carriage in order to go around her estate. Her sister follows the same route, but she does not manage to please the old lady and receives nothing. The superficial didactic message of this fairy tale contains the idea of respect / esteem for one’s elder and stimulation of diligence. Yet, the same content might also be ascribed to the fairy tale «Moroz Ivanovich»: both literary works coincide in their main points and represent almost an exact copy of one another; the difference lies only in the national colouring and some other specific details. It would seem to be strange that the writer duplicated the same plot. However, thorough analysis of all the fairy tale’s details and nuances allows one to highlight the different context, hidden underneath the simple external plot, in particular – an ability to discern the voice of intuition and follow its directions, easily obtaining the desired rewards. Let us consider the first plotline in the fairy tale: Masha breaks the jug (a necessary object in a household but not very valuable and quite exchangeable for another one). In desperation the heroine wanders around aimlessly; while meeting the old woman without a head, she tries not to touch her even with her glance (because the old lady without a head represents the image-symbol of intuition, which can be put into operation when mind and intellect are switched off). That is why the girl follows the old woman’s directions precisely and continues the route in accordance with the recommendations she receives. Finally, Masha meets the same heroine with a head – it is the direct indication that this time she must act sensibly and without self-will in order to perform successfully the tasks set by the old woman. Masha is praised by the old lady (i. e. the image-symbol of intuition) for being efficient, exact and accurate, is rewarded with a new jug (the image-symbol of the recovered physical health of the body), as well as valuable material property (field, house, carriage) which make the young heroine very rich (the image-symbol of sovereignty and independence of her body, soul and spirit from the burdens and severities of the material, transitory world, which, at the same time, is directly associated with the successfully accomplished procedure of enlightenment). That is why Masha abandons the wicked aunt (the image-symbol of the same

696


material world that severely oppresses the girl and is a heavy burden for her) and happily lives in prosperity. The second fabulous plotline displays the same itinerary performed by the aunt’s daughter (in this image there is the associative symbolism of the non-enlightened soul that is physically tied to the material world). One should point out that the intuition of the second girl is blocked and does not reveal itself in any form; consequently, this girl does not listen to the old woman’s advice and does everything wrongly / incorrectly, following the voice of her own mind; consequently she is scolded by the old woman and receives a broken egg-shell instead of a reward (the imagesymbol of the failed procedure of initiation). Therefore, the fairy tale’s moral is too obvious to miss: one should not ignore the advice and prompting of intuition as it sometimes contains more value (for those who are able to hear its voice) than the arguments of the rational human ego. Thus, the artistic originality of the literary master V.F. Odoyevsky is embodied in the creation of four fairy tales in which the writer displays a sophisticated beauty in offering solutions to philosophical problems, emphasizing the process of the spiritual search. The author’s interest is focused on certain mysteries of the human psyche, the foundations of which are laid in childhood. It may well be that the analysed fairy tales are addressed to a children’s readership with the purpose of awakening the mind of an inquiring child and making possible his/her spiritual evolution. The considered fairy tales by V.F. Odoyevsky represent literary works with a certain philosophical conception hidden under the mask of didacticism and they are orientated towards the creation in the readers of a particular world outlook which will direct them towards an esoteric system of knowledge. References: 1. Немзер А. В.Ф. Одоевский и его проза / Одоевский В.Ф. Повести и рассказы. Москва, 1988. – С. 382. 2. Сахаров В. О жизни и творениях В.Ф. Одоевского / Одоевский В.Ф. О литературе и искусстве. Москва, 1982. – C. 223. 3. Сказки русских писателей XVIII-XIX вв. Москва, 2010. – С. 1120. 4. Турьян М. Странная моя судьба. Москва, 1991. – С. 398.

697


Gera Tatiana, Ivan Franko’s Drogobych State Pedagogical University, Senior Lecturer, Department of Psychology

Working with professional case as a means of psychological future teachers: the mastery of the situation, the problem, the task of teaching Abstract: The article describes the use of case studies as both a teaching method and as a means of psychological of students. Created an algorithm for solving a psychological case study, covering five types of analysis: situational, problem, praxeological, axiological, prognostic. Proposed form peer review decisions of the case. Keywords: educational situation, pedagogical problem, professional task, a psychological problem. Гера Т.И., Дрогобычский государственный педагогический университет им. И. Франко, старший преподаватель кафедры психологии

Работа с профессиональными кейсами как средство психологического сопровождения будущих педагогов: овладение ситуацией, решение проблемы, выполнение задачи педагогической деятельности Аннотация: В статье описано использование кейс-стади одновременно как обучающего метода и как средства психологического сопровождения студентов. Создан психологический алгоритм решения кейса, охватывающий пять типов анализа: ситуационный, проблемный, праксеологический, аксиологический, прогностический. Предложен бланк экспертной оценки решения кейса.

698


Ключевые слова: образовательная ситуация, педагогическая проблема, профессиональная задача, психологическая задача. Актуальной проблемой высшего образования является повышение его эффективности и, в связи с этим, психологическое сопровождение студентов. Цель исследования – поиск дополнительных, а именно – психологически-сопроводительных, возможностей использования уже известных дидактических и методических средств оптимизации образовательного процесса. Авторская идея состоит в том, чтобы кейс-стади использовать одновременно как обучающий метод и как средство психологического сопровождения студентов. Задачами этого этапа исследования являются: а) раскрытие психологически-сопроводительного потенциала метода профессиональных кейсов; б) оптимизировать алгоритм решения кейсов с учетом психологических задач; в) создать бланк психологической экспертизы решения кейса будущими педагогами; г) представить классификацию педагогических кейсов и психологические техники работы над ними. Кейс-стади является популярным методом профессиональной подготовки кадров [1]. Учебный анализ сложных ситуаций на имитируемом рабочем месте обеспечивает комплексный подход к профессионализации [2; 3], в т.ч. учет ее психологической составляющей [4], а также исследовательские возможности метода кейсов [5]. Это выводит использование кейсов на уровень психологически-сопроводительного средства, позволяющего устанавливать психологическую готовность (санкционирование на уровне когнитивных схем) использовать ситуационные и личностные ресурсы. Дидактический потенциал предлагаемых нами педагогических миникейсов – в: во-первых, их иллюстративности (кейс отображает пример проявления и/или внедрения определенных психологических теорий и предусматривает использование компетентностей по общей, социальной, возрастной, педагогической и других отраслей психологии); во-вторых, ориентации на использование и/или формирование личностных способностей (кейс можно решить лишь с помощью наблюдательности при сборе достаточных и необходимых первичных данных из описания ситуации; аналитических умений при формулировке проблемы-возможности и постановке задач; внутренней профессиональной мотивации при использовании личностных ресурсов для реализации педагогической

699


миссии); в-третьих, измерительности (кейс имеет сопроводительную инструкцию по оценке его решения – критерии и показатели эффективности). Психологически-сопроводительный аспект кейс-обучения профессиональной деятельности будущих педагогов может быть раскрыт посредством психологического анализа и психотерапевтического самовлияния, внедренных в каждый этап работы с кейсом – в исследование ситуации, формулировку и анализ проблемы, экспертизу потенциалов деятельности, установление ценностных приоритетов, антиципацию педагогических эффектов. Структура решения учебно-сопроводительного кейса охватывает работу по таким направлениям: проанализировать образовательную ситуацию (пространственные, временные, социальные условия, инцидент, агенты и исполнители) [6]; сформулировать педагогическую проблему (дифференцированное противорение в пределах профессиональных функций учителя) [7]; поставить профессиональную задачу (конкретное задание педагога, нацеленное на обучение, воспитание и развитие учащихся); выделить психологическую задачу (конкретное задание педагога по организации ненасильственного общения, эффективного взаимодействия и конструктивной самореализации). Интегрировав эти аспекты в критериях и показателях эффективности каждого этапа работы над кейсом, можно представить такой бланк психологической экспертизы его решения (см. табл. 1).

решения кейса

анализ

І. Ситуационный

Критерии оценки

Таблица 1

Показатели решения кейса

1) логическое описание ситуации, определение ее специфики в контексте образовательного процесса, системный анализ связи внутренней и внешней среды 2) четкая характеристика содержания педагогической ситуации (учебная, воспитательная, розвивательная предметная направленность) 3) определение пространственных составляющих ситуации 4) определение временных составляющих ситуации 5) подробное описание реальных участников ситуации (присутствующих социальных составляющих) 6) подробное описание виртуальных участников ситуации (отсутствующих социальных составляющих, чье влияние на ситуацию очевидно) 7) определение процессных изменений ситуации (тенденций развития, скорости течения и т.п.)

Мера проявлений показателя -2, -1, 0, 1. 2

Оценка решения кейса по критериям (от 0 до 20)


анализ

ский

8) определение агентов ситуации (провокаторов, инициаторов и т.п.) 9) определение исполнителей (тех, кто подчиняется влиянию агентов) 10) определение уровня комфортности/дискомфортности ситуации (психологически приемственные границы эмоционального давления) 1) распознавание противоречий по мере дискомфорта ситуации 2) формулирование проблемы 3) дифференциация профессиональных и личностных проблем учителя 4) дифференциация личных проблем ученика 5) оценка соотношения каждой проблемы с нормативными кризисами (возрастными, профессиональными, внутригрупповыми и т.п.) 6) определение доминантной проблемы (причины внешнего конфликта в ситуации) 7) определение причинно-следственных связей между внутренними и внешними конфликтами участников 8) формулирование базисной педагогической (профессиональной) проблемы 9) трансформация ее в возможности оптимального развития ситуации 10) переформулирование проблемы в возможности оптимального развития всех участников 1) оценка реальных ресурсов (или проба ее осуществить) 2) оценка возможной эффективности использования ресурсов для преодоления дискомфорта ситуации 3) оценка возможной эффективности использования ресурсов для решения проблемы 4) оценка возможной эффективности использования ресурсов для достижения учебной цели профессиональной деятельности 5) оценка возможной эффективности использования ресурсов для достижения воспитательной цели профессиональной деятельности 6) оценка возможной эффективности использования ресурсов для достижения развивающей цели профессиональной деятельности 7) постановка педагогических задач (заданий учителя) 8) оценка алгоритма поставленных задач (планирование) 9) оценка учета в плане доступных педагогических средств 10) предвидение в заданих возможной результативности педагогических действий 1) определение ценностных приоритетов учителя 2) определение ценностных приоритетов ученика (-ов) 3) определение ценностных приоритетов неприсутствующих участников ситуации (родителей, администрации школы и др.) 4) согласование ценностных ориентаций всех участников ситуации 5) ценностное партнерство в групповом взаимодействии 6) оценка общечеловеческих ценностей, предъявленных ситуацией 7) оценка профессиональных педагогических ценностей 8) оценка моральных ценностей 9) оценка смыслов ситуации 10) проявление педагогической миссии в ситуации 1) антиципация вариаций возможных изменений ситуации 2) предвидение имоверных изменений ситуации под. влиянием разных педагогических технологий

тиче-

ІV. Аксиологический анализ

ІІІ. Праксеологический анализ

ІІ. Проблемный анализ

700


701

V. Прогностический анализ

3) прогнозирование возможных рисков для учителя 4) прогнозирование возможных рисков для ученика (-ов) 5) прогнозирование возможных рисков для других участников ситуации, не обязательно присутствующих 6) учт. всех рисков в моделировании ситуации 7) введение творческой реконструкции ситуации в целостную картину педагогического взаимодействия 8) моделирование ситуации с учетом индивидуального стиля деятельности учителя 9) моделирование ситуации с учетом зоны ближайшего развития и стратегий личностного роста учащихся 10) оценка креативности поиска педагогических решений (конвергентная или дивергентная логика, широта содержательного поля идей и т.д.) Оценка решения кейса (по 100-бальной шкале)

По содержательному основанию психологически-педагогический инструментарий будущих педагогов можно разделить на четыре группы кейсов, предметом разбора которых являются: а) средства стрессостойкости; б) приемы саморегуляции; в) способы принятия решений; г) конструктивные действия. Особого внимания заслуживают кейсы, направленные на вхождение молодого специалиста в педагогический коллектив, а именно: 1) создание межличностных отношений с коллегами на информационном, действенном и интерактивном уровнях; 2) установление конструктивных отношений со сложными или эмоционально напряженными людьми (способность благодарить Вселенную за общение с людьми, активизирующими энергетические ресурсы других, видеть и чувствовать силу своих отрицательных эмоций, ценить проблемных людей за открытие ими наших новых возможностей и т.д.); 3) поиск молодым педагогом своего индивидуального (комфортного) стиля профессиональной деятельности; 4) самоорганизация на новом рабочем месте (например, первый месяц работы в школе, таймменеджмент, ревизия контактов и пр.). По психотехнологическому основанию разделены четыре группы кейсов, сосредоточенных на: а) умении читать ситуацию (устанавливать связь с собой и другими, видеть обстоятельства и себя в них, проявлять эмпатию, чувствовать и получать информацию о потребностях участников ситуации, анализировать наблюдаемое); б) умении генерировать идеи в работе с командой (диспутировать, участвовать в брейнсторминге, слышать собеседников, оптимизировать чужие идеи, делегировать задачи, обобщать, вдохновлять и поддерживать); в) организационных умениях (распределять обязанности в группе, брать ответственность, помогать и быть асертивным, стойко вести команду к общей цели, санкци-

702


онировать); г) рефлексивных умениях (чувствовать и понимать себя, вербализировать свои потребности, обращаться за помощью, понимать потребности других, экспектировать свои действия и взаимодействие в группе, оценивать эффективность профессиональной деятельности и осознавать смысл своей педагогической миссии). Ценными в работе с педагогическими кейсами являются такие психологические техники: майндфулнес [8]; майндмэппинг [9]; визуализации и инфографирование [10]; ситуационный, проблемный, праксеологический, аксиологический и прогностический анализ; моделирование будущими педагогами учебных, воспитательных, развивающих профессиональных ситуаций. Выводы. Дидактические, методические, воспитательные, исследовательские, психотерапевтические и другие возможности метода профессиональных кейсов открывают его использование в качестве средства психологического сопровождения будущих педагогов. Анализ образовательной (учебной, воспитательной, развивающей) ситуации, формулирование педагогической проблемы, постановка профессионально-педагогической задачи, выделение психологического задания учителя – этапы решения кейса. Предложен бланк психологической экспертизы решения кейса, охватывающий пять критериев оценки работы студентов, исходя из типов анализа: ситуационный, проблемный, праксеологический, аксиологический, прогностический. Каждый критерий представлен десятью показателями. Бланк также предусматривает оценку меры проявления каждого показателя (от -2 до 2) и возможность создания профиля работы, исходя из оценки решения кейса по каждому критерию (от 0 до 20 баллов). Максимальная оценка работы будущего педагога над профессиональным кейсом – 100 баллов. Представлена классификация педагогических кейсов по содержательному и психотехнологическому основаниям. Предложены психологические техники работы с кейсами: майндфулнес, майндмэппинг, визуализация, инфографирование и др. Список литературы: 1. Деркач А.М. Кейс-метод в обучении органической химии при подготовке технологов пищевой промышленности в системе среднего профессионального образования. Автореф. дисс. ... канд. пед. наук. СПб.: 2012. - 26 с. 2. Harvard Business Publishers for educators / Ресурс Гарварских кейсов. – Электронный ресурс. – Режим доступа на 12.12.2015: https://cb.hbsp.harvard. edu/cbmp/pages/home.


703

3. Мычка С.Ю., Шаталов М.А. Использование метода «Кейс-стади» в системе среднего профессионального образования / Светлана Юрьевна Мычка, Максим Александрович Шаталов // Смальта – 2014. – Выпуск 5. – С. 113 – 114. 4. Кейс-технологии. – Электронный ресурс. – Режим доступа на 10.12.2015: http://www.slideboom.com/presentations /661274/%D0%9A%D0%B5%D0% B9% D1%81-%D1%82%D0%B5%D1%85%D0%BD%D0%BE%D0%BB%D0%BE% D0% B3%D0%B8%D0%B8. 5. Сорокина Н.В. Кейс-стади как метод педагогического исследования / Наталья Валерьевна Сорокина // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. – 2011. – Выпуск 6. – Том 60. – С. 7–11. 6. Гера Т.И. Психологическое сопровождение преодоления будущими педагогами дискомфортных ситуаций // Pedagogy and Psychology, III (26), Issue: 50, 2015. – Scientific and Professional a New Dimension. – Budapest: Society for Cultural and Scientific Progress in Central and Eastern Europe, 2015 – 118 с. – С. 87-93. 7. Gera Tatiana. Psychological of problem solving by future teachers // Massachusetts Review of Science and Technologies, “MIT Press”, 2015, № 2(12), (July-December). Volume VI. “MIT Press”, 2015. – 607 р. – P. 488-497. 8. Гера Т.І. Психолого-педагогічні умови актуалізації творчого потенціалу майбутнього педагога // Науковий вісник Херсонського державного університету. Серія: Психологічні науки. – Випуск 1. – Том 1. – Херсон: Видавничий дім «Гельветика», 2014. – 282 с. – С. 149–154. 9. Гера Т.І. Тематичні ментальні карти як засіб психологічного супроводу майбутніх педагогів // Проблеми гуманітарних наук: збірник наукових праць ДДПУ ім. І. Франка. Серія «Психологія» / ред. кол. Н.Скотна (гол. ред.), І. Галян (ред. розділу) та ін. – Дрогобич: ВВ ДДПУ, 2015. – Випуск 35. – 338 с. – С. 101-117. 10. Гера Т.І. Психологічний супровід навчального курсу в педагогічному ВНЗ // Психологія і суспільство. – 2015. - № 2 (60). – С. 137–148.

704


V'iacheslav Zhdan, HSEE of Ukraine «Ukrainian Medical Stomatological Academy», Doctor of Medical Sciences, Professor, Viktor Bobyriov, HSEE of Ukraine «Ukrainian Medical Stomatological Academy», Doctor of Medical Sciences, Professor, Serhii Bilash, HSEE of Ukraine «Ukrainian Medical Stomatological Academy», Doctor of Biological Sciences, Professor, Tetiana Klymach, HSEE of Ukraine «Ukrainian Medical Stomatological Academy», Practicing Psychologist

Motivational factors of students’ readiness to professional activity in the process of training at HSEEU «Ukrainian Medical Stomatological Academy» Abstract: The article highlights the results of psychological study of motivation to training in students at Higher State Educational Establishment of Ukraine «Ukrainian Medical Stomatological Academy». It has been determined that the leading motives of educational activity are: gaining profound knowledge, the ability to become a highlyskilled professional, to obtain a diploma, to ensure success in professional activities. Keywords: professional motivation, leading motives, gaining knowledge, mastering the profession. The success or performance of the individual in any field depends not only on his/her abilities, but on a certain level of motivation to it. If a person is interested in a particular activity, there is interest in the subject, the desire to improve the potential opportunities, awareness of career choices [9]. At present, the problem of professional motivation is of particular importance. Proper detection of professional motives, interests and inclinations is an important prognostic factor in the future profession satisfaction that aims at the success in professional education. It is known that the effectiveness of educational activity depends


705

on students’ motivation to study. In psychology, motivation means the collection of internal and external reasons that induce a subject to activity [6]. The problem of motivation and motives of activities has been examined in a large number of papers and monographs by V.G. Asieiev, V.K. Viliunas, I.A. Dzhydar'ian, V.A. Ivannikov, E.P. Ilyin, E.A. Klymov, O.M. Leontiev, P.M. Jacobson, S.O. Mykytniuk, and by foreign authors as well: H. Heckhausen, R. Frenkin, R. Emmons, A.H. Maslow [1-12]. The aim of the study was to identify the attitude of today's youth to study, determination of the main motives for training, formation of students' positive learning motivation, increase of self-esteem in perception of themselves and others. Subject of the study: motivational complex of personality. By this we mean the value of internal, external positive motivation in the structure of educational and pro-fessional activities. Research objectives: an experimental study of the characteristics in academic motivation sphere of medical students. Methods of research: at the end of 2014-2015 academic year, we conducted psychodiagnostical stage of collecting empirical data on features of motivational sphere among the first-year students at “Ukrainian Medical Stomatological Academy”: Medical Faculty No1, Dental Faculty and Faculty for Foreign Students Training. 468 students have been polled. Age of students was 17-22. Medical Faculty No1 was represented by 171 students; Dental Faculty – by 180 students, Faculty for Foreign Students Training – by 117 students. Diagnostics of motivational sphere was conducted by methodology of T.I. Ilyina «Motivation of training at universities», which consists of 50 questions. Differentiation of responses was carried out in three scales: «acquisition of knowledge» (the desire to gain knowledge, intellectual curiosity); «mastering the profession» (the desire to master professional knowledge and form important professional features); «obtaining a diploma» (the desire to receive a diploma at a formal learning, to find «workarounds» for exams) [5]. The practical significance of research consists in the fact that it reveals the content of psychological characteristics in educational motivation of medical students, and displays its significant components. Results and discussion. The following results on features of motivational sphere of students in different areas of training have been obtained. The overall indicators of leading motives among the surveyed domestic students – 351 persons at «Ukrainian Medical Stomatological Academy» are as follows:

706


• acquisition of knowledge – 168 students (48%); • mastering the profession – 143 students (41%); • obtaining a diploma – 40 students (11%); • acquisition of knowledge and mastering the profession – 32 students (9%); • acquisition of knowledge and obtaining a diploma – 55 students (16%); • mastering the profession and acquisition of knowledge – 33 students (9%). The Faculty for Foreign Students Training at «Ukrainian Medical Stomatological Academy» enrolls young people from different countries. Higher medical education is attractive to foreign citizens, thus forming a positive image of Ukraine. The survey involved the representatives of post-Soviet countries – Uzbekistan, Turkmenistan, Azerbaijan (33 people), representatives of the Middle East – Lebanon, Palestine, Jordan, Kuwait, Saudi Arabia (39 people), representatives of North Africa – Morocco (45 people). The overall indicators of leading motives in the respondents among foreign students – 117 persons at «Ukrainian Medical Stomatological Academy» are as follows: • acquisition of knowledge – 60 students (51%); • mastering the profession – 33 students (28%); • obtaining a diploma – 24 students (21%). Let us separately discuss the results of our research at faculties. Medical Faculty No1. According to this research, the leading motives for students to study are: • acquisition of knowledge – 65 students (38%); • mastering the profession – 60 students (35%); • obtaining a diploma – 45 students (26%). A significant number of respondents graduated from medical college, which suggests the students’ awareness of future profession. From the questionnaire about the qualities of character that are most valued in themselves, the students emphasized the following traits: persistence, willingness to always help everyone, truthfulness, sincerity, good nature, stubbornness, communicability. They have a desire to get rid of laziness and irritability. In students’ opinion, the training process is facilitated by such traits as responsibility, activity, determination, dedication, diligence, confidence, dream of becoming a doctor. Meanwhile, the training process of future doctors is impeded, in their opinion, by lack of concentration, shyness, aggression, laziness [13].


707

Dental Faculty. The leading motives for students to study are: • acquisition of knowledge – 69 students (38%); • mastering the profession – 54 students (30%); • obtaining a diploma – 57 students (32%). Young people are enrolled at the Academy after a school or lyceum; there are students who have graduated from a medical college. Almost all respondents pointed out that further study of certain subjects is secondary for them. The students value such traits as perseverance, hard work, straightforwardness, sociability, cheerfulness, honesty, commitment, restraint. They would like to get rid of laziness, inattention, drowsiness, uncertainty. Students noted that the training process is impeded by such traits as inconstancy, rapid mood swings, and irritability. The training process of future dentists is promoted by ingenuity, endurance, perseverance, stubbornness, the desire to help people in the future [13]. Faculty for Foreign Students Training. Foreign students from countries of the former Soviet Union are easily adapted to study in Ukraine; they have almost no problems in learning of the Russian language. Most of students are enrolled at the Academy after school – 18 students (55%), some graduated from lyceum – 6 students (18%), medical college – 6 students (18%), gymnasium – 3 students (9%). Students value such traits of character as diligence, honesty, patience, kindness. They believe that education is impeded by laziness and wrong time planning. The leading motives to study at «Ukrainian Medical Stomatological Academy» for students from the post-Soviet countries are: • acquisition of knowledge – 18 students (55%); • mastering the profession – 12 students (36%); • obtaining a diploma – 3 students (9%). Students from countries of the Middle East have the following prior education: school – 18 students (46%), medical college – 18 students (46%), lyceum – 3 students (8%). These students have problems with learning of the Russian language which complicates their stay in Ukraine. They value such traits as comion, kindness, attention to people. Students would like to get rid of irritation and resentfulness. The leading motives to study at «Ukrainian Medical Stomatological Academy» for students from the Middle East are:

708


• acquisition of knowledge – 18 students (46%); • mastering the profession – 12 students (30%); • obtaining a diploma – 9 students (23%); • obtaining a diploma and mastering the profession – 3 students (8%); • acquisition of knowledge and obtaining a diploma – 3 students (8%). Previous education of students from North Africa: school – 9 students (20%), lyceum – 16 students (36%), college – one student (2%), university – 2 students (4%). Moroccans appreciate patience, humility, kindness. They respect friendship and would like to get rid of laziness and irritation. The leading motives to study at «Ukrainian Medical Stomatological Academy» for students from North Africa are: • acquisition of knowledge – 24 students (53%); • mastering the profession – 9 students (20%); • obtaining a diploma – 12 students (27%); • mastering the profession and obtaining a diploma – 3 students (7%); • acquisition of knowledge and obtaining a diploma – 3 students (7%) [14]. Conclusion. As a result of this research we have performed experimental study on features in motivational sphere of training medical students. The leading motives of educational activity have been identified: getting profound knowledge, the ability to become a highly-skilled professional, to obtain a diploma, to ensure success in professional activities. Thus, the intrinsic motivation dominates in medical students; this indicates a high level of self-awareness, the ability to set specific goals and find internal resources to achieve them, which is ed by the entire educative system of higher educational institution. Monitoring s the dynamics of motivation in students. In order to increase the motivation of students, the consulting of practicing psychologist was offered at the Academy, as well as visiting the psychological trainings according to the adapted program «Personality development of a future doctor», which keeps up the mental health of students and increases interest in studies. References: 1. Асєєв В.Г. Проблема мотивації й особистості // Теоретичні проблеми психології особистості. – М., 1974. – С. 122. 2. Вилюнас В.К. Психология развития мотивации. – СПб.: Речь, 2006. – 458 с.


709

3. Джидарьян И.А. Влияние нравственной мотивации на развитие и формирование потребностей личности // Мотивационная регуляция деятельности и поведения личности. Тематический сборник научных работ. – М., 1988. – С. 26–30. 4. Иванников В.А. Формирование побуждения к действию // Вопросы психологии. – 1985. – № 3. – С. 113–123. 5. Ильин Е.П. Мотивация и мотивы. – М. СПб.: Питер., 2006. – 512 с. 6. Климов Е.А. Деякі психологічні принципи підготовки молоді до праці і вибору професії. Питання психології. – 1985. – № 4. – С. 46. 7. Леонтьев А.Н. Потребности, мотивы и эмоции. – М.: ЧеРо, 2002. – С. 52–79. 8. Маслоу А. Мотивация и личность / Пер. с англ. - СПб.: Питер, 2006. – 352 с. 9. Микитнюк С.О. Ресурсний підхід формування мотивів навчання майбутніх учителів / Становлення і розвиток особистості в умовах освітнього простору: теорія і практика: матеріали Всеукр. наук. практ. конф. (14-15 травня 2015 р. м. Полтава). – Полтава: Друкарська майстерня, 2015. – 192 с. 10. Фрэнкин Р. Мотивация поведения. Биологические, когнитивные и социальные аспекты. – СПб.: Питер, 2003. – 651 с. 11. Хекхаузен X. Мотивация и деятельность: В 2 т. – Т. 1 / Под ред. Б.М. Величковского. – М., 1986. – 408 с. 12. Эммонс Р. Психология высших устремлений. Мотивация и духовность личности. – М.: Смысл, 2004. – 416 с. 13. Шепітько В.І., Єрошенко Г.А., Білаш С.М., Лисаченко О.Д., Климач Т.М. Мотиваційна готовність студентів першого курсу до навчання у медичному вузі // Світ медицини та біології. – 2015. – № 3 (52). – С. 169 – 171. 14. Шепитько В.И., Єрошенко Г.А., Лисаченко О.Д., Вильхова О.В., Климач Т.Н. Основные мотивы к обучению у иностранных студентов во ВГУЗ Украины «Украинская медицинская стоматологическая академія» / The International Scientific Associaton «SCiENCE & GENESIS»: The International Multidisciplinary Congress «Knowledge is power, power is knowledge» (27 July, 2015 Vienna (Austria). – 255 с.

710


Olga Vlasova, Dnipropetrovsk National University of Railway Transport named after Academician V. Lazaryan, Associate Professor, Candidate of Philosophic Sciences, Philosophy and Sociology Department, Tatyana Kuptsova, Dnipropetrovsk National University of Railway Transport named after Academician V. Lazaryan, Associate Professor, Candidate of Philosophic Sciences, Foreign Languages Department

Gender and literature in the interaction of discources, ideology and narratives Abstract: Discourses and narratives of the second half of the 19th century, represented in the female literature, are analysed in connection with the postmodern theories of the 20th century. Keywords: text, interpretation, narrative, ideology, discourse, gender, emancipation, symbolism. Ольга Власова, Днепропетровский национальный университет железнодорожного транспорта имени академика В. Лазаряна, доцент, кандидат философских наук, кафедра философии и социологии, Татьяна Купцова, Днепропетровский национальный университет железнодорожного транспорта имени академика В. Лазаряна, доцент, кандидат философских наук, кафедра иностранных языков

Гендер и литература во взаимодействии дискурсов, идеологий и нарративов


711

Аннотация: Дискурсы и нарративы второй половины XIX в., преломленные в женской литературе этого периода, подвергаются анализу в русле постмодернистских теорий конца XX в. Ключевые слова: текст, интерпретация, нарратив, идеология, дискурс, гендер, эмансипация, символизм. Как неоднократно отмечалось самыми разными исследователями, генеалогия постмодернистской теории неразрывно связана с языком, с тем «лингвистическим сдвигом», который произошел в философии и социальных науках во второй половине XX века Ж. Деррида пишет в этой связи, что структуралистская позиция «перед языком и внутри языка» - не столько момент истории, сколько «удивление языком как началом истории» [5, с. 12]. Цитируя известную фразу Монтеня о том, что стоит больше заниматься истолкованием истолкований, чем истолкованием вещей, Деррида отмечает, что корни западной гуманитарной науки уходят в почву обыденного языка, где их и «подбирает эпистема». Таким образом Деррида утверждает деконструктивистскую модель интерпретации, предполагающую, что культура – это текст. При этом границы литературного текста расширяются, включая самые разные культурные явления и артефакты. По Деррида, всё в человеческом мире текстуально, всё можно прочитать как текст. Следовательно, у Деррида философия превращается в форму литературы (вымысла); последнее оказало прямое и мощное воздействие на феминистскую философию. С начала 70-х годов прошлого века исследовательницы – феминистки начинают скрупулезно анализировать как широко известные, так и не столь знакомые философские тексты, и именно женская литература оказалась в особом фокусе их внимания. По справедливому замечанию исследовательниц, «литературный дискурс явился одним из немногих, в котором женское постоянно играло заметную и очевидную роль» [7, с. 37]. Украинские исследовательницы гендера также отмечают, что гендерные студии, которые начали в Украине свою активную работу на рубеже 80–90-х г.г., в значительной мере представляли литературоведение (В. Агеева, О. Забужко, И. Жеребкина, Т. Гундорова и др.). Последнее также является постмодернистским феноменом: и Фуко, и Рорти не однократно писали о том, что «архив» философских знания с неизбежностью включает литературу [1, с. 54].

712


Ученые–постмодернисты доказывают, что человеческая природа непостижима. Всё, что мы знаем, что можем сказать о мире, – это наш «разговор», наш дискурс, наш текст. Деррида и Лиотар доказывают: мы не можем не рассказывать, мы не можем не «повествовать»; они, будучи глубоко заинтересованными природой «метанарративов», акцентировали значения анализа границ нарративности, «создания» историй. Известное высказывание гласит: «Удовольствие можно найти в метафоре, удовлетворение – в историях»; нарративы (истории) создают и поддерживают реальность, поскольку мы живем в нарративах и историях. Нарративы организуют, поддерживают и распространяют знания о нас и наших мирах: «Человек является животным, рассказывающим истории», быть человеком значит иметь историю и рассказывать её. Более того, доказывают ученые, культура определяется историями, с которыми идентифицируются её представители; в реальном смысле, культура представляет собой то же самое, что и истории, которые рассказывает большинство людей [6, с. 368]. В то же время нарративы не несут в себе абсолютной истины. Парадигма постмодернистского социального конструирования предполагает, что человек не познает объективную реальность, а интерпретирует её. Для интерпретации любого опыта существует множество возможностей, и «конкретные» истории «реального» индивида являются одной из них. Подобный подход существенно повышает необходимость исследования гендерного опыта человека – мужчины и женщины в условиях «постсовременности», где каждая история в качестве интерпретации обладает равным правом быть истинной, но никогда в этом смысле не становится универсальной, – и здесь нельзя не затронуть проблему идеологии. По справедливому замечанию многих комментаторов, идеология – это «ложное» (не «лживое») сознание, это способ не сознательного, но бессознательного самообмана. Функция идеологии состоит в том, чтобы незаметно подменить в сознании человека подлинные мотивы его поведения иллюзорными, но зато нравственно приемлемыми для него мотивировками. Вот почему идеология представляет собой такую «картину мира», которая истолковывает его реальность не с целью его объективного познания, а с целью суммирующего оправдания тех или иных групповых интересов. В своих работах Р. Барт подчеркивает следующие аспекты идеологии: её принципиальную неполноту, её «империа-


713

лизм» и претензии на универсальность, её агрессивность и принудительный характер, её «натурализирующую» функцию, стереотипность и «иммобилизм»: идеологии стремятся к созданию устойчивого, раз и навсегда данного образа мира [2, с. 9-10]. «Неуслышанность», – трагедия эпох и народов, в наше «постсовременное» время разыгрывается особенно часто на подмостках истории, но «гендерная неуслышанность» всегда присутствовала на сцене западной культуры [4]; женская литература всегда рассматривалась как «вторичная», – и в плане своих тем (несчастливый брак, любовь, ревность, соперничество и т.п.), и в плане художественной ценности (низкопробность, примитивность, банальность сюжетов, бедность изобразительных средств языка и т.д.). Мы попытаемся дать общий анализ некоторых текстов великой украинской писательницы второй половины XIX века – Леси Украинки, считая их «двойными» (термин Э. Шоре), поскольку в них отражено и мужское видение мира (нормативное, эксплицитное), и женское (неявное, имплицитное, но очевидное при внимательном прочтении). Исследовательницы утверждают: гендерный дискурс существовал в украинской литературе и в XIX в. (Л. Украинка, М. Вовчок, Н. Хвощинская и др.), но велся он не в прямой форме, но «тонко и подспудно (Н. Хайдер). Женщина середины XIX века вторгается в ранее мужские сферы деятельности – образовательную, профессиональную, политическую, – что не могло не вызвать полемику в обществе того времени, поскольку постепенное загрязнение украинского феминистского дискурса становится очевидным. В это время постепенно зарождается отечественный феминистский дискурс. Это прежде всего касается творчества Леси Украинки и Ольги Кобылянской, которые впервые в украинской культуре прямо поставили вопрос женской эмансипации, открывая таким образом обществу глаза на необходимость создания благоприятных условий для интеллектуального и социального роста женщин. Следует отметить, что зарождению отечественного феминизма противостояла целая армия идеологов «народной» культуры, которым казалось, что заповеди патриотизма и народолюбия подрываются носителями новых западных веяний, среди которых идея освобождения женщин воспринималась как одна из самых радикальных и угрожающих для стабильности традиционной народной культуры. Народники продолжали отводить украинской женщине роль хранительницы домашнего очага и самоотреченной матери, которая воспитывает сыновей-борцов, обвиняли эмансипированных женщин в посягательстве на святые ценности – брак, семью, родительский авторитет, которые ассоциировались с нерушимой духовной традицией. И все же женщины-борцы

714


за равноправие отважились противостоять идеологии «народництва», отстаивая не абстрактные права «трудового народа», а интересы женщин с их правом на знание и образование. В творчестве Леси Украинки ярко представлен феминистический дискурс, который служит мировоззренческой базой образной системы ее творчества. Так, в своих произведениях она касается проблемы бытия, которое совпадает с социальной свободой как таковой. Это отображено в поэмах «Самсон», «Вавилонский плен», «На руинах», «Оргия». В своих драматических и поэтических произведениях Леся Украинка подчеркивает, что путь к свободе начинается с внутреннего выбора, часто противореча приспособленчеству внутри своего «Я». Главным является не выделение внешних сторон поиска свободы, а поиск того эмоционально-чувственного, с которого начинается сам импульс свободного поиска. Прежде всего, ее привлекает идея выбора: именно в выборе реализуется первый шаг к свободе. Из двух аспектов проблемы выбора: этического и эстетического, Леся Украинка предпочитает эстетический. Если этическое понимание выбора не может не базироваться на рациональной схеме, то эстетическое отступает от этого. «Символическое мышление» писательницы полностью отвечало именно эстетической форме отображения проблемы выбора. Показательным в этом плане является образ Оксаны в драматической поэме «Боярыня», – яркий образ «новой женщины», который раскрывается в психологическом конфликте: понимания обязанности перед семьей, с одной стороны, и обществом, с другой. В драматическом произведении «Грешница» также представлен образ сильной женщины, мужественного борца. Пытаясь взорвать вражеский замок и будучи раненой, девушка не беспокоится о своей судьбе и неизбежной расправе, которая ожидает ее на суде, она думает лишь о том, что не удалось выполнить задуманное. В одном из своих наилучших произведений «Каменный хозяин» Леся Украинка показывает, что происходит с тем, кто отрекается от свободы. Дон Жуан, «рыцарь свободы», ради славы и власти, которыми соблазняет его донна Анна, стал жертвой женщины, которая сломила его волю. Нельзя не согласиться с А. К. Бычко, которая отмечает: происходит то, что хуже самой смерти, – потеря себя как неповторимой личности, происходит «окаменение» того, кто был воплощением принципа свободы, свободного самопроявления, – Дон Жуана. Драматическая тема потери себя показана также в известном произведении писательницы, «Лесной песне». Прежде всего это явления гибели духовной, затем физической как результат отказа от того, что составляет саму сущность личности: Лукаш не осознал своей собственной духовной экзистенции; Мавка погибает,


715

отринув свою свободолюбивую сущность. И, как отмечает А. К. Бычко, настоящей трагедией героев является отсутствие «вечного движения», консерватизм. Спокойствие, отсутствие движения являются настоящей трагедией, а счастье – это вечное движение, даже когда оно оборачивается смертью. А. К. Бычко подчеркивает, что следует обратить внимание еще на одну составляющую идейной направленности «Лесной песни»: отдавая должное романтической концепции сильной личности, философски обоснованной в работах Ф. Ницше: Леся Украинка, как известно, была неразрывно связана с протиставлением личности толпе [3, с. 97-124]. Что касается «символического мышления» Леси Украинки, то оно полностью отвечало именно эстетической форме отображения проблемы выбора. Выбор для нее – это, прежде всего, самоопределение. Следующий шаг – борьба за себя, за свою «самость». Поэтому ее герои лишены в русле Толстого и Достоевского покаяния, самоунижения. Что же определяет самосознательность героев? Ответом будет может быть название романа В. Винниченко – «Честность с собой»: вечное стремление быть самим собой в гармоническом единстве со своей, только этому человеку данной сущностью, это то, что у Сковороды в свое время определялось как «микромир»: Другими словами, вся драматургия Леси Украинки – это вечный поиск правды, которая определяет бытие героев и направляет это бытие. Список литературы: 1. Hutcheon L. A Poetics of Postmodernism. History. - Theory, Fiction. - New York and London: Routledge, 2002. – 268 p. 2. Барт Р. S/Z. - М. Академический Проект, 209. – 373 с. 3. Бичко А. К. Леся Українка: Світоглядно-філософський погляд / Ада Корніївна Бичко. – К: Український центр духовної культури, 2000. – 185 с. 4. Власова Т.И. Сексуальная идентичность в нарративах и дискурсивных практиках // Наук в современном информационном обществе. – North Charleston, 2015. – С. 156-159. 5. Деррида Ж. Письмо и различие. – М.: Академический Проект, 2007. – 495 с. 6. Уилер Г. Гештальттерапия постмодерна за пределами индивидуализма. – М.: Смысл, 2011. - 464 с. 7. Хор. Р. Возникновение и развитие гендерных исследований // Пол. Гендер. Культура. – М: Франбургерский ун-тет, РГГУ, 2009. – С. 31-60.

716


Tatiana Mineeva, Volga State University of Water Transport, Professor, Doctor of Law Sciences, the Faculty of Law, Tatiana Migunova, Professor, Doctor of Law Sciences, the Faculty of Law

Analogies between the courts of justice in medieval England and the conscientious court of Catherine II Abstract: Chancery Court of Justice in England in the XV-XVI and conscientious court of Catherine II of Russia XVIII century. Two related phenomena or legal institutions, not related to each other by any similarities? Aim: identification of continuity between the special forms of legal proceedings arising in the England and Russia in the period of reform and development of new monarchy’s ideas. Methodology: The authors used the traditional method of comparative analysis, supplementing it with formal legal investigation by legal sources. In addition, special importance has been given to the concept of Professor G.L. Hart about the relationship between law and morality. Keywords: court, justice, conscience, common law, Chancery, Star Chamber, Court of the Poor Men’s Causes, process. Introduction. The phrase The Court of Justice has firmly entered into circulation, not only in the discussions of experts, but also in international legal practice. However, the history of this concept started a long time ago, in England XV c., Where, despite the existence of a developed system of common law courts, secured elaborated legal techniques and numerous court incident, the process of formation of a new branch of the judiciary with a special form of justice, which was called the courts of justice. The first court of justice, not related rules and procedures of courts of common law, was the Court of Chancery. Surviving documents show that this unusual court didn’t take the court fees. Court decisions in the civil disputes, and only such cases was not guided by legal


717

precedent and the decisions made by other courts, only the principle of justice. Therefore, its official name - Court of Equity. In the Russian Empire in the second half of the XVIII century, while the judicial reform was start off, also appeared unusual judiciary conscientious courts. Discussion: In one of his lectures V.O. Klyuchevskii urged his listeners that before the reforms of Catherine II «in the old Russian legal proceedings, as well as in other countries of the proceedings, it was not the court of conscience" [1]. That same opinion was ed A.D. Gradovsky: "As regards conscientious trial, his position is very original, at least in the form in which it wanted to create" The Code of the provinces" [2]. He unsuccessfully objected to G.M. Baratz [3]. A.N. Savin showed a rich field of social conflicts began to develop Chancery Court of Justice [4]. In England, the rise of the court of justice has caused debate. A striking example from the Chancery Court imprinted William Roper, the husband of the daughter of Thomas More. More took the petitioners every afternoon at his home in London (Chelsea area) and took all without any restrictions. Often here, after hearing the petitioner (without the written statements), immediately decided (for example, he acted with the request of a poor widow, according to his close relatives) [5]. Thus, More demonstrated the public the benefits of natural-legal justice to procedural formalism of medieval English courts. It should be noted that the jurisprudence of the Chancellor More has a direct relationship with its theoretical and legal reflections and innovative solutions in the field of legal policy. At that time when More was Chancellor, a discussion between Christopher Saint Germain, a doctor of law, and anonymous Serjeant at the Laws of England was opened. The first of the disputants stood for expanding the scope of activities of the courts of justice and the prerogatives of the Court of Chancery. The second opponent, repeating the ideas of the petitioners House of Commons of the XIV - XV centuries, accused the Court of Chancery in the destruction of the entire legal system, based on «common law» (common law), and threat to social stability [6]. It seems that the debate was a certain attempt to probe public opinion on the subject to mitigate the harsh laws of England. Based on the study of texts of Saint Germain and "Serjeant" suggest that they are both written by the same hand. It is perfectly acceptable suggestion that the dispute was inspired by the Chancellor Mohr, who has repeatedly raised the issue before the king the right to control the actions of the chancellor of judges and especially the sentences of other courts of England to alleviate the fate of the accused (or already charged). Humane ideals of St. Paul and other

718


ers of the natural right of the ideological leaders of the early Christians Moor sought to attach to the contemporary reality. Activities of the great English humanist in his native country allows to speak about him as a defender of natural rights. In the modern historical-legal science nobody have doubt in the use of the courts of justice but discuss a variety of aspects of their work, as did Margaret Avery [7], Joseph Byankalana [8], P. Tucker [9]. And we believe that in the XV-XVI centuries the courts of justice softened the harsh laws of the common law. This opinion is well with the concept of G.L. Hart that unfair or cruel laws can’t always serve the people [10]. Argumentation: Speaking about the nature of Chancery, usually recall in the famous case of the petition in 1422 Walter v. Reginald, in which the parties were asked to solve their case to the "Royal Chancellery, which is the court of conscience" to get an answer here on the case in accordance with reason and conscience. The comments we find the following statement - the voice of conscience is true, then we are talking about based on the conscience of justice. Tradition of Chancery Court without procedural rules and regulatory standards of the old judiciary continued Star Chamber and the Court of the Poor Men’s Causes, which were founded by Henry VII Tudor. Star Chamber, composed of bishops, secular lords, the court "King's Bench" and "common law" and looked into the case, the parties to which were the representatives of different social classes [11]. If we consider only 39 cases published by J.S. Leadem [12], it is only a small fraction of cases that dealt in the reality, we can see that the jurisdiction of the Star Chamber was boundless. Here obeyed litigations between the different groups of the urban population (three lawsuits between the of the tailors and Exeter City Council), between the cities (City council of Exeter against City Council of London), complaints of merchants at fairs or illegal duties. Cases of unlawful conduct of the elections, the abduction of women and forced marriage, an insulting word and action, of the disregard for the subpoena, the abuse of power or of a wrong balance were the subject of the jurisdiction of the Star Chamber. Citizens of Worcester and Gloucester were busy in front of Star Chamber about commutation statute of the Parliament in 1504, forbidding them to collect fees from the River Severn transported goods [12, p. 129], the holder of the Malmesbury’s monastery Robert Porter tried to get confirmation of their free status [12, р. 211]. One of the cases concerned the transaction usurious. Acute social conflict arose between the ci-


719

tizens of Exeter (three similar cases between versed in the Star Chamber) [12, p. 578]. Most of these cases were the jurisdiction of the courts of common law, the Statute of 1485 did not give the right to the Star Chamber for their consideration. Many defendants pointed out to this fact, seeking to postpone the hearing in the common law courts with their routine, delays and corruption. The breadth and ambiguity of jurisdiction were distinguishing features of the Star Chamber, and this uncertainty is its strength. The Chamber strongly intrude into the sphere of other judicial authorities. Cases of Common Courts were removed for analysis at the meetings of the Star Chamber. The Star Chamber received complaints from different regions of the country: Gloucester, Shropshire, Malmesbury, Cumberland, Yorkshire, Kent, Winchester, Oxfordshire, etc. One of the statutes of Parliament 1495 allowed to persons who were poor, to institute lawsuits for forma pauperis. Lawmakers declared that the king wants to equal justice for all people, so poor were allowed not to pay the usual legal fees. So, the Court of the Poor Men's Causes or the Court of Request was appeared [13], there were some special clerks and attorneys for working with papers. According to the jurisdiction of the Court of Request had differed from the Star Chamber, it obeyed only civil litigations. By its nature, the Court of Request, like the Star Chamber was a court of justice or conscience, even though procedural matters largely followed traditional forms of common law. Among the typical case, for example, concerns Laisy against Saville in 1569, the petty feudal war [13, p. 1-3]. Squire Thomas Laisy with a detachment of fifty men attacked the knight manor John Saville, broke the fence and stole bulls, cows and horses. In the case of Hyde v. Gatsby servant made a complaint to landlord for nonpayment of wages [13, p. 13]. Many cases were similar to those heard in the Star Chamber. Leadem directly pointed to the transfer of certain cases of petitions in the Court of Request of the Star Chamber [13, p. 140]. He emphasized the democratic nature of the petitions of the Court, seeing it as a blessing of Henry VII to the poor people of England. A.N. Savin denied this democracy, seeing in the Court only branch of the Star Chamber [4, p. 130]. Star Chamber and the Court of Request entered numerous conflicts between landowners and holders of land in the legal framework, have split the ranks of the discontented. The randomness of the old, traditional courts, the desire to strengthen the central power, ensuring justice for the various social groups - of these goals, and we see

720


in the ideas of Catherine II in Russia in the XVIII century. Courts ashamed by her order, had to serve not only justice, but to natural law [р. 89]. Consider the composition of the conscientious trial. The judge of conscientious court could become a person capable, conscientious, thoughtful, just and blameless [14, 89 р.]. The judge had the sixth class of the Table of Ranks. It should be noted that in the sixth rank were the advisers of government of province, counselors civil and criminal chambers, counsellor of the Exchequer, prosecutor of province , the first and second chairmen of the High Provincial Court [14, р. 89]. This is indicative of the importance that was being sold at the provincial level to conscientious judges of the court and the court itself. The composition of conscientious court as defined in Article 396, except for judges, were six judges: two from each social class, so its composition we can see merchants and burghers, free rural inhabitants. Conscientious court relied in its activities to the natural principles of the protection of "personal" or "private" "human security". The principles of his work: "humanity in general"; "respect for the person", "turning away from oppression and the oppression of humanity". Results: Were revealed similarities in the circumstances of occurrence of the courts of justice in medieval England and Russia, the era of Catherine II, much of the functions, jurisdiction of Russian courts conscientious reminiscent of their English predecessors. Competing interests: Authors have declared that no competing interests exist. References: 1. Ключевский В.О., 1989. Сочинения в девяти томах. Т. V. М.: Мысль. С. 124. 2. Градовский А.Д., 2001. Сочинения. Т. 9. М.: Наука. Т. 9. С. 115. 3. Барац Г.М., 1983. Очерки происхождения и постепенного затем упразднения в России совестных судов и суда по совести / Журнал гражданского и уголовного права. 4. Савин А.Н. 1903. Английская деревня в эпоху Тюдоров. М. С. 27, 121, 127. 5. Roper W., 1626. Mirrour of Vertue in Worldly Greatness or the Life of syr Thomas More, L.


721

6. Plucknett T.F.T., Barton J.L., 1974. Cristopher St German’s Doctor and student / T.F.T. Plucknett, J.L. Barton. – London; Guy J.A. (ed.), 1985. Cristopher St German on Chancery and Statute / J.A. Guy (ed). – London. 7. Avery M., 1969. The History of the Equitable Jurisdiction of Chancery before 1460 // «Bulletin of the Institute of Historical Research» (Vol. XLII. – P. 129–144). 8. Biancalana Joseph. 2001. The Free Fail and the Common Recovery in Medieval England, 1176 – 1502 / Biancalana J. – Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2001. – 498 p. 9. Tucker P., 2000. The Early History of the Court of Chancery A Comparative Study / P. Tucker // EHR. – IX – P. 791. 10. Hart H.L.A., 1963. Liberty, Law and Morality. Stanford University Press. 96 pp. 11. Statutes of the Realm. V. II. P. 509-510. 12. The Select Cases before the King’s Council of the Star Chamber,1487-1509. Ed. J.S. Leadem. 1903, Selden Society. L. V. 16. 13. The Select Cases of the Court of Request, 1497-1509. Ed. J.S. Leadem, 1898, Selden Society, L. 14. Полное собрание узаконений о губерниях по хронологическому порядку с 1775 по 1817 июнь месяц, 1818. Сенатская типография, СПб. С. 278.

722


Tatyana Ustinova, Dnipropetrovsk National University of Railway Transport, Associate Professor, Candidate of Philological Sciences, the Faculty of Economics and Humanities

E.M. Forster’s Novel “The Longest Journey”: the Problem of Translation Abstract: The article deals with the attempts to translate the title of the famous novel by E.M. Forster as a work, in which the new modernistic maintenance, though traditionally impossible for the Victorian novel is hidden under the customary placing of heroes and subject reasons (male and female relationship, love, marriage). The purpose of the article is to reveal the essence of the novel which helps to give a correct translation of its name into Ukrainian language. Keywords: translation, poetics of name, autobiographic influences, homoeroticism, structure of the novel, interpretation of heroes, Modernism. E.M. Forster’s position on the literary map of the twentieth century has always been a problem. Some aspects of his work were researched by the scholars (P.K. Bakshi, A.S. Hennings, John Colmer, B.B. Finkelstein). But critics did not reach the same conclusion about Forster’s belonging to a literary direction. Hence the relevance of this review, as Forster is such transitional figure between Victorian novel and Modernism that makes his work both interesting for analysis and complex for translation. The goal of this study is to identify the main points of discussion that has caused the problem of events coverage; one of the problems is to analyze the modernist trends of the novel "The longest journey" (1907) and suggest the correct translation of its name into Ukrainian language. This work is considered to have a strong autobiographical element in particular similarity between the hero and the writer. The name of the novel comes from the line of the poem by Percy Bisshy Shelley "Epipsychidion” (1821), a mysterious name, the subject of many interpretations, one of which – "what in the soul"). The poem not only gives the name for the novel, there are several references to it in the text.


723

Carola M. Kaplan notes that the title of E.M. Forster’s novel, as well as Shelley’s poem proclaims the central problem of the text: love to one person and the exclusion of others. The researcher agrees, that name can be interpreted as Forster’s criticizing of marriage, including marriage of his autobiographical hero Rickie because this marriage denies and betrays a deep, hidden Rickie’s homosexuality [1, p. 52]. The problem that confronts Rickie – the knowledge of his own nature, "reality". One of the realities of his nature W. Stone calls the latent homosexuality [2, p. 192-193]. Ricky’s marriage breaks up because he renounces his own nature. A.S. Hennings thinks the poem is a keynote, leading to some fundamental issues in the novel, such as whether to seek unity in marriage at any cost? Forster described the marriage of Agnes and Rickie unhappy. So, the answer is obvious: marriage is not always the right decision and does not always meet the emotional expectations [3, p. 40]. In W. Stone’s opinion, the motive of Agnes and Rickie’s marriage is designed specifically to give a lesson to people of both sexes [4, p. 202]. According to B.B. Finkelstein, Forster describes a marriage as a prison for a woman in his first novel "Where Angels Fear to Tread"; and in "The Longest Journey" it is a prison for both sexes, especially for men, because it separates marriage from fraternity and friendship, particularly from friendship with homosexual overtones that occurs in the first novel between Philip and Gino [2, p. 35]. Taking into consideration the fact that the phrase "the longest journey" is synonymous with "marriage" in P.B. Shelley’s poem, N. Royle suggests a reader to note that Forster’s novel could be named "Marriage". Then some moments considered as poignant misogyny in the text are clear. But both the poem "Epipsychidion" by Shelley, and "The Longest Journey" by Forster bring to the condemnation not only marriage, but love only to one person, more precisely, to one woman. The dedication of the novel "Fratribus" ("To Brothers") makes clear that the book is addressed to men. This appeal is part of the reference to a group of young people in Cambridge to which Forster ed in his final student year in 1901. But more generally, this indicates the deeper level in the novel is philosophical and polemical about relations between men and importance of male friendship [5, p. 22-23]. According to P.K. Bakshi, Forster emphasizes the intensity of friendship and brotherhood, testing them against heterosexual love and marriage [6, p. 103]. The structure of the novel develops the contrast between true unity,

724


represented by Rickie and Ansell’s friendship and between fake union represented by the marriage of Agnes and Rickie. The expression “the longest journey” means “marriage” in Shelley’s poem: … it is in the code Of modern morals, and the beaten road Which those poor slaves with weary footsteps tread, Who travel to their home among the dead By the broad highway of the world, and so With one chained friend, perhaps a jealous foe, The dreariest and the longest journey go [7, 246]. The translation of E.M. Forster’s novel should take this fact into . Thus, Konstantin Balmont translates the poem into Russian as: ... я к секте той не примыкал, Чья заповедь - с одним или с одной Делить под рабским игом путь земной, Как будто мудрость или красота Всех остальных - забвенная тщета, И учит современная мораль Терпеть неизлечимую печаль, Пока в цепях с тобой за шагом шаг Плетется друг или ревнивый враг, А скучный длинный путь ведет во мрак [8, 148]. “The longest journey” is translated as „путь земной” and „длинный путь”. So one should translate the name of Forster’s novel into Russian and Ukrainian keeping at least a hint of poetry. The Russian version “Самое долгое путешествие” is not appropriate, it does not keep in touch with Shelley. It would be possible to translate it into Russian as “Бракованное путешествие” and into Ukrainian as “Шлюбна подорож”. But one should keep in mind first translating Shelley. Dedication to brothers is a reference to Forster’s close connection with the philosophical brotherhood in Cambridge. A.S. Hennings believes such dedication to be a subtle hint of homosexuality or male relationships and friendships that can be an alternative for some people. Recognizing the fact that repressed homosexuality is significant in the semantics of the novel, the researcher at the same time warns of interpreting it as the basic idea (message) of the novel [9, p. 40-42].


725

The beginning of the novel responds to Forster’s manner to initiate a story: the author represents almost all the main characters in the first chapter during a dispute between the Cambridge students. The most important of them is Stewart Ansell, a friend of Rickie Elliot, the main character. His speech begins novel. Stewart Ansell is immersed in philosophy, he has a habit to draw a circle inside a square: “Ansell was sitting alone with a piece of paper in front of him. On it was a diagram – a circle inside a square, inside which was again a square”) [9, p. 135]. This symbol is repeated throughout the book, and, as C. Summers notes, indicates Ansell’s interest of disclosuring reality [10, p. 61]. The most critics agree that Ansell is a Rickie’s potential lover. When Rickie represents Agnes, with whom he married later, Ansell refuses to acknowledge her existence. The fact that Agnes does not exist for Ansell, according to N. Page, is a way to point out the lack of her "individual moral nature" [11, p. 56-57]. By this rejection of Agnes Ansell declares war to women, demonstrating a kind of "homosexual jealousy" [2, p. 41]. In a letter to Rickie he calls him "a person who has not to marry", because he is not suitable for this, he was created in order to love many people ("You are not a person who ought to marry at all. You are unfitted in body: that we once discussed. You are also unfitted in soul: you want and you need to like many people, and a man of that sort ought not to marry") [9, p. 191]. Rickie gives the answer: "You've written to me, "I hate the woman who will be your wife", and I write back, "Hate her. Can not I love you both?") [9, pp. 192]. Rickie’s question "Can not I love you both?" reveals to the reader his high spirit: no one can divide real friends, and his future wife did not even want to separate them. W. Stone sees in Ansell’s war announcement a kind of sexual jealousy, partly hate to female, and in his denial of the marriage relationship the critic finds a connection with the play "Man and Superman" (1905) by Bernard Shaw [4, pp. 199]. The protagonist of the novel, Frederick Elliot, a student at Cambridge, a lame young man, called Rickie. His father gave him this nickname because of his inherited lameness, Rickie’s name means "rickety", "unsustainable". A certain autobiographical element is present in Rickie’s stories about "intimacy with nature", which are almost identical to Forster’s early stories, Rickie’s story reminds Forster’s famous work "Other Kingdom". This type of character is quite traditional. He has something of Stephen Dedalus by James Joyce, and lameness and poor taste for women closers him to Philip Carey ("Of Human Bondage" by William Somerset

726


Maugham). He hates memories about his father and loves memories of his mother, has a certain literary talent, a great love to beauty and fear of practical life. He is an average sensitive young man from novels. B.B. Finkelstein believes Rickie’s situation is similar to the situation of many modern heroes: he is out of a sense of reality and gripped by forces he does not understand. Because of this, the researcher calls Rickie a main character, but not a hero [2, p. 37]. Unexpected twist of the plot happens in the first part, it is the death of Gerald, Agnes’s fiancée, which occurred just before the marriage. Many critics have expressed dissatisfaction in a way which Forster disbands this character, reporting at the beginning of the chapter: "Gerald died that afternoon" [9, p. 163]. The announcement of the death in the sentence of four words at the beginning of the fifth chapter was considered by the researchers as unnatural treatment of the characters. We think it again connects the novel with Shelley’s poem, hinting that marriage is a failure, nevertheless it happened or not, it’s always a tragedy. Since Gerald’s death Agnes and Rickie entering into new relationships. It was Gerald's death that has made them interdependent. Rickie’s love to Agnes was interpreted by the critics as "disguised love to the deceased mother" (C. Kaplan), or as his ion for Gerald (J. Bristow, P.K. Bakshi, C. Summers), or as ion to Gerald’s love to Agnes (R. Stall). P.K. Bakshi gives the example that in any sexual association between Rickie and Agnes Rickie recalls her together with Gerald [6, p. 117]. In the tenth chapter one more leading protagonist appears, Stephen, a mixture of a pagan god and a modern hooligan. This "famous pagan" is called the most interesting character in the book after Rickie. He is Rickie’s the brother, though his addition. Stephen is Forster’s attempt to describe "a child of nature", as Gino in “Where Angels Fear to Tread”. Both, Stephen and Gino are full of life and violent brutality. P.K. Bakshi calls such manifestations of rudeness a sign of homoerotic desire, as in Gino; it hints at the man’s sexual energy. Stephen is a mixture of Greek, pagan and rough qualities and embodies a homoerotic ideal for Rickie [6, p. 107]. Thus, the novel can be regarded as the embodiment of modernist content completely new and "forbidden" in Victorian literature; but it is the embodiment happens in traditional, classical novelistic form. So we can talk about a new modernist poetics.


727

However, ultimately, more generally consider about modernism one can only after further study of Forster’s creative work. We emphasize on E.M. Forster’s connection with classical literature and as it is seen in our research the translation of his novels should be done taking it into . References: 1. Kaplan Carola M. Absent father, ive Son: The Dilemma of Rickie Elliot in The Longest Journey // Tambling, Jeremy. E.M. Forster. London: Macmillan Press Ltd, 1995. – 236 p. 2. Finkelstein Bonnie Blumenthal. Forster’s Women: Eternal Differences. New York and London: Columbia University Press, 1975. – 183 p. 3. Hennings Anne Sofie. The Essence of E.M. Forster – on the basis of the novels & selected short stories. Copenhagen: Copenhagen University, 2001. – 118 p. 4. Stone Wilfred. The Cave and the Mountain. A Study of E.M. Forster. Stanford: Stanford University Press, 1966. – 436 р. 5. Royle Nicholas. E.M. Forster. Plymouth: Northcote, 1999. – 99 p. 6. Bakshi Parminder Kaur. Distant Desire: Homoerotic Codes and the Subversion of the English Novel in E.M. Forster's Fiction. New York: Peter Lang Publishing, Inc., 1996. – 250 р. 7. The Complete Poetical Work of Percy Bisshe Shelley. Cambridge: Cambridge University Press, 1982. – 356 p. 8. Шелли, Перси Биши. Избранные произведения. Стихотворения. Поэмы. Драмы. Философские этюды. М.: "Рипол Классик", 1998. – 384 c. 9. Forster E.M. The Longest Journey // Great Novels of E. M. Forster: Where Angels Fear to Tread, The Longest Journey, A Room with a View, Howards End. New York, 1992. – Р. 125-374. 10. Summers Claude J. E.M. Forster. New York: Frederick Ungar, 1983. – 406 р. 11. Page Norman. E.M. Forster. London: Macmillan, 1987. – 133 р.

728


Hursand Mahmudov, Senior Lecturer, Tashkent Institute of Irrigation and Melioration (Uzbekistan), Umida Parpieva, Teacher of English, Tashkent Institute of Irrigation and Melioration (Uzbekistan), Feruza Jumanazarova, Head of the Department of Foreign Languages, Tashkent State Technical University (Uzbekistan)

Forms and methods of formation of culture of free thinking at pupils at the lessons on social and humanitarian disciplines in extracurricular activities in professional colleges Abstract: The article highlights the forms and methods as the main factors of formation at studying youth of professional colleges of Uzbekistan of culture of free thinking on the basis of teaching social and humanity subjects, courses, national values. Keywords: culture of free thinking citizen, formation of personality, individual freedom, free thinking, the national pedagogy, right of a child, modern pedagogical technologies, the national values. In the educational institutions of secondary special and professional education for the efficient organization of lessons and educational work in addition to a systematic approach to the training program and the plans advanced training and retraining of teachers, we have included a special course "Free thinking - Spiritual Decoration harmonious development of man". The purpose of this course is not only in the formation of modern youth, educated in the spirit of national values, as well as to clarify the nature and contents, objectives and goals of development of the culture of free thinking for themselves teachers and principals. Meanwhile, today's global development, a constant increase in the intensity of information flow and its globalization, the understanding of its effects,


729

awareness of human world events through the prism of personal thinking, the ability to draw the right conclusions should be the criterion for modern personality, capable of healthy and free thinking. Developed by us on the basis of this and offered for teachers of the college and employees involved in training and methodological issues of, this course is designed for 20 hours, the content of which is displayed in the following matters: - Processes of global intellectual development and freedom of the human mind in the process of globalization; - The concept of freedom mindset, its essence and role in the outlook of the person, the relationship with other concepts, and unlike them. Free thinking - quality of harmoniously developed personality; - Оccurring in the world struggle of opinions and issues of healthy thinking; - Why do we need freedom mindset? The responsibility and Ethics freedom of of expression thinking; - Issues of education at pupils of culture of free thinking in the teaching of social and human sciences; - The impact of an intensive an information stream in the human consciousness; - Free thinking - the imperative of our time. Freedom is not the territory without borders. This program not only acquaints the heads of educational institutions and teachers with the essence and the content of free thinking, however, is undoubtedly useful to them in practical activity, serves as a pledge success in the implementation of the task with a deep understanding of its essence. Apart from the fact, this program can and should be used on refresher courses, constantly operating in the educational institution workshops. In the solving the problems in the teaching of general subjects teaching staff of educational institutions need to solve the following problem, which plays an important role in the development of at pupils of of properties and qualities of a harmoniously developed personality: - Сonsistent study employees of educational institutions works of our Head of State Islam Karimov about the ability to think freely of our citizens during execution their duty; - Based on the study of the problem and related topics of scientific and educational literature, published in the periodical press materials, the development of their knowledge and skills;

730


- Based on the explanation of the students carried out int he community update the formation of their citizenship and the expansion outlook; - Promotion of high pedagogical requirements for conducting subject teachers of lessons; - Creation of conditions for effective and efficient use of funds and factors of formation of at pupils of culture of free thinking; - Providing a high professional training of subject teachers, attracting specialists with higher education, with experience; - Identify areas of general education courses, their content, methods aimed at developing culture of free thinking in each teacher and students; - Systematically introduce students to the international by the Convention on Child Rights, the Constitution of the Republic of Uzbekistan and other laws relating to the protection the rights of the child [1, p. 24]; - Сontinuing and stimulate of gifted youth participation in competitions; - The introduction of specific examples in the minds of the youth the value exhibited by our country cares about youth and future generations; - Familiarizing pupils to popular wisdom, the advice and instructions of our great ancestors of the education of man, the formation of their inherent in our people such qualities as patience, prudence, the desire for knowledge, respect for national values; - Ensuring that the educational institution on its territory to become resident in the territory of the population not only in the center of education, but also at the center of free thought. In the process of teaching in professional colleges items "The idea of national independence: the basic concepts and principles", "Study of the Constitution of the Republic of Uzbekistan" History of Uzbekistan, "Fundamentals of spirituality", "Native language and literature" are embodied didactic possibilities of formation of of free thinking at pupils. It is known that the formation and development of students' culture of free thinking can not be provided a period of one or more classes. It can be achieved on a scheduled basis, using a set of activities and lessons, or by using the possibilities of each subject. In the process of familiarization of pupils with Article 29 of the Constitution it is explained that the article is one of the major success after reaching our republic independence and legislative strengthening displayed in her freedom of thinking - on the basis of recognition of it as a fundamental individual human rights is embedded in their minds the idea that it is devoid of any ideological pressure [2, p. 40].


731

Students explained that everyone has the right to choose any system of values. Freedom of thinking covers all areas of intellectual and spiritual life. Freedom of thought is an absolute human right, and in accordance with Article 29 of the Constitution, everyone has the right to freedom of thought, speech and opinion. Everyone has the right to seek, receive and impart any information, except against the existing constitutional system and other restrictions stipulated by the law as explained to students during lessons [3, p. 160]. In the socio-economic College Urtachirchik district of Tashkent region, technological and economic college town Yangiyul, engineering college Mirzo-Ulugbek district of Tashkent city and Uchtepa college of national craftsmanship, Tashkent technological professional college has been carried out a series lessons, and extracurricular activities devoted to training and development of free thinking at pupils, in during which accumulated and generalized an interesting experience. All three colleges on the basis of a plan developed by under the motto "think freely, freely read, freely live" to carry out educational and educational work. In particular, organized in socio-economic College Urtachirchik district nonacademic activities has been created "Club of free-thinkers", which students of the college participate in the direction "Economic activity", "International Business", "Exchange activity" and others. In the foyer of the college installed a box of "Free thought", and any pupil can leave him a letter with his exciting ideas, where appropriate - criticism and proposals to correct deficiencies. These letters of free thinking pupils analyzed once a quarter at a general meeting of the college students via teachers and then published, addresses the identified deficiencies and corrective measures. As a result, based on developing free thinking college students have increased self-confidence, their ability. The college is developing an atmosphere of mutual trust, healthy friendly Wednesday. On the lessons of "Study of the Constitution of Uzbekistan" in Urta Chirchik socio-economic College of Tashkent region with the elements developed by the author of the game "Member of Parliament" students are given the opportunity to evaluate themselves, and in an open and collective discussion assess their knowledge which turns reality and justice this evaluation. In these lessons, aimed at creating a of free thinking, the teacher perform its function as a function of experts. During a visit to lessons and learning form and develop skills of free creativity and psychological freedom. It is noted that "the rejection of pedagogy based on subordination, obedience and a transition to a system of

732


education and training, saturated on creativity and collaboration - is a major focus" [4, 2]. In the development of abilities and skills of free-thinking plays an important role writing essays on any subject on the lessons of the native language and literature. We can say that essay on any subject - an indicator of the level of spiritual and psychological preparation of the student. This form of written work teaches creative thinking and creative reasoning, in other words, the expression of thoughts on the logical and analytical manner. Free essay along with the development of the culture of free thinking expands outlook discretion. Also, an essay on any subject, it is also a criterion of student thinking. It is known that the subject compositions to determine its content. If a student does not have a presentation on the subject, it is natural, it can not reveal its contents. Therefore, in preparation for writing essays on any subject of creative character pupil should carefully study the topic, to talk about this topic, to be able logically tenable and consistently express artistic material. A student brought up in the basis of free thinking, he or she creatively approachеs to every detail, the logical sequence of events described in the book, avoiding stereotypes, does not use the previously expressed views contrary, ing them through a synthesis of his own artistic thinking, based on their own opinion. Do not repeat the thoughts of others and work permeates their creative vision. If the new organization, meeting the requirements of today's lesson from the teacher requires the use of new types of lessons, differing form and content. The result is the formation of free-thinking at young people with good training. It also is one of the main tasks of the state policy in the field of education and training in Uzbekistan. On this basis, and raised harmoniously developed young generation with high spirituality, a strong will, formed a free civic culture, having independent thinking, and relying on the unique heritage of our ancestors and modern thinking. In the Tashkent Uchtepa professional college for National Handicraft, MirzoUlugbek district professional College of Technology in Tashkent city during teaching lessons, "Fundamentals of spirituality", focuses on improving the efficiency of the lessons and skills development of free thinking at pupils, using new methods and means of teaching carried out a series experimental testing lessons. Experimental test lessons were organized in groups of college education in the "ing", "Finance", "Management". Study groups in each of the areas were divided into parallel groups on the basis of the curriculum classes were held in the same group on the basis of lessons learned from the development of non-traditional


733

elements of lessons, the second based on the development of lessons using classic methods. Non-traditional elements of lessons, including the author of the game developed by "Member Parliaments were mutually evaluated" and "Field of Miracles" are used only in the first group. Topics include the same in the two groups, and in the first and second hour of lessons in the first group is very high level of achievement of this goal. It is known that during the teaching lessons in the native language and literature attention is paid to full absorption of the material students learned, learn new words and phrases, pronunciations correction, a full understanding of the content of the text, the assimilation of grammatical categories, and at the same time, the development of spelling skills. In studying the writing of new words and spelling rules of the teacher requires a systematic approach. With this purpose in the first group in the teaching of subjects "Native language and literature" and "Foreign Language", we used non-traditional development for the lessons of "Field of Miracles" that to achieve its objectives. Analysis of the results obtained from teachers, watching classes and students, as well as written survey shows that: firstly, an active presence in the classroom of students has increased by one hundred percent; Second, the motivation has risen sharply in the classroom of students; Third, the students increased self-confidence, and that can get in-depth knowledge; fourthly, the lessons students are not showing signs of boredom and fatigue; Fifth, Anectus students wrote that they would like to always lessons were organized in such a way; in the sixth, the students pointed out that they have risen confidence, they can look, think independently and express their thoughts; in the seventh, before slow learners we do not notice how deeply involved in the training process, and noted that regulyarngo participate in the performance of tasks, and they have improved academic performance; in the eighth, in the assessment of students' knowledge achieved justice and masshabny coverage of all students. This type of lesson is interactive, and aims to develop at pupils activity, independent research, independent thinking, and constantly creates opportunities to consolidate the students' skills of correct letters. At the lesson "Field of Miracles", based on the subjects employment, the study of writing compound words or phrases on the blackboard draw a large square, which, in turn, divided into smaller squares. The teacher calls a synonym of the studied words. Before pupils it should be put the task: to guess the word in sound and spelling. Pupils randomly talk and fill the

734


cells. Despite the game form, students serious approach about this process. Those of them, who is very active in finding letters encouraged the teacher, they are awarded extra points. The teacher during class moves to the role of the expert: analyzes the results and announce them. Thus developing search skills and of free thinking. However, the present time requires students to have the ability to consider the situation with comparative, critical, logical point of view, to give them an objective assessment, to analyze, in other words, to be able to think independently. From many years of pedagogical observations follows such conclusions that compared the current is still the traditional methods of teaching are more productive non-traditional teaching methods. Thus, they provide tasks for special education of pupils of high professional colleges young citizens with high qualifications, separate and independent thinking, resistant to life's challenges, has its own analytical view. Summing up, we can say, education of young people, based on free thinking, resistant to the difficulties of life, have immunity against various undesirable trends the imperative of our time. References: 1. Бола ҳуқуқлари тўғрисида конвенция. – Т.: БМТ Болалар жамғармасининг Ўзбекистондаги ваколатхонаси. 2005. – 24 б. 2. Ўзбекистон Республикаси Конституцияси. – Т.: “Ўзбекистон”, 2008. – 40 б. 3. Азизхўжаев А., Ҳусанов О., Азизов Х. Конституциявий ҳуқуқ (изоҳли луғат), – Т.: “Академия” нашриёти, 2001. – 160 б. 4. Сиддиқов Б., Ғуломов Н., Содиқов М. Таълимни гуманитарлаштиришнинг маънавий-маърифий асослари // “Касб-ҳунар таълими” журнали. – Т. 2002, 2-сон. 5. Дронова Т.А. Технология формирования интегрально-креативного стиля мышления как способ воспитания высококвалифицированного профессионала / Т.А. Дронова // Ученые записки РГСУ. - 2006. - № 4 (52). - С. 10-12.


735 Guro-Frolova Yulya,

Volga State University of Water Transport, Associate Professor, Candidate of Psychological Science, Department of Foreign Languages and Conventional Training, Undergraduate Student of the Department of State and Legal Disciplines, Migunova Tatyana, Volga State University of Water Transport, Professor, Doctor of Law, Department of State and Legal Disciplines

Theoretical analysis of the approaches to offender profiling development Abstract: The article deals with various approaches to offender profiling developed in USA, UK, and Canada. The authors underline the importance of existing techniques analyses for the purpose of further innovative development of the method. The historical background of offender profiling is summarized. Factors restricting validity and implementation of the approaches developed by the foreign researchers are mentioned. Keywords: оffender profiling, profile, profiler, approach, diagnostic evaluation approach, criminal investigative analysis, environmental approach, geographic profiling, approach validity. Offender profiling is of particular importance in relation to crimes with hidden motivation implying total or partial lack of information about the offender. It successfully allows narrowing the circle of people involved in the crime committing, putting forward the versions concerning the motivating factors and the objectives of the unlawful act. Theoretical and practical researches in the field of offender profiling, analysis of existing techniques and development of innovative methods of psychological and forensic profiling of an unidentified offender based on researches in the areas of knowledge, such as psychology, psychiatry, psychopathology, forensic science, sociology, criminology, are acquired importance nowadays. Offender profiling is considered to be "the process of using all the available information about the crime of the crime scene and the victim in order to create a profile

736


(yet) unknown perpetrator" (B. Ainsworth) [1]; «educated attempt to provide investigative agencies with specific information as to the type of the individual who may have committed a certain crime» (J. Geberth) [2]; «information gathered at a crime scene, including reports of an offender’s behaviour, used both to infer motivation of an offence and to produce a description of the type of the person likely to be responsible» (D. Grubin) [3]; «collection of leads» (D. Rossi) [4]; «biological sketch of behavioural patterns, trends, and tendencies» (R.E. Vorpagel) [5]. Summarizing existing points of view, offender profiling can be determined as a special technique, a method of crime investigation by interpreting the information from the crime scene in order to construct a profile of a person who might have committed the crime. The information might come from the witness/victim testimony, forensic autopsy, etc. Foreign researchers believe that this technique is not able to identify the perpetrator accurately, as it is based on the principle of probability of committing a crime. Offender profiling serves as a subsidiary element of investigation. The method is usually applied in case of the absence of physical traces left at the crime scene. The first official attempt of profiling dates back to 1876, when Italian criminologist and psychiatrist Cesaro Lombroso (06.11.1835 - 19.10.1909) published the work "Criminal Man" (L’Uomo Delinquente) based on the ideas of Charles Darwin's theory of evolution [6]. The researcher came up with the theory of physical characteristics typical of born criminals. Hans Gross, an Austrian judge and criminologist, contributed to the scientific attempts of explaining the nature of the crime and its forecasting. H. Gross put forward the idea that criminals are better interpreted during the study of their crimes. The scientist believed that almost in every case the offender left the traces of his presence at the crime scene [7]. In 1888, a British forensic expert Thomas Bond participated in the investigation of the series of brutal murders of prostitutes in London (the case of "Jack the Ripper"). His professional activity influenced the process of foreign offender profiling genesis. The researcher is recognized as one of the founders of the offender profiling theoretical and practical bases development. A scientifically based attempt of offender profiling was also taken by Walter Langer, an American psychologist and psychoanalyst. In 1943 he came up with the profile of Adolf Hitler.


737

An American psychiatrist James Brussel [8] is recognized as the founder of the modern offender profiling in forensic science. In 1956 he was asked by New York police to assist in the "Mad Bomber" case. J. Brussel came up with a profile of a “potential bomber”, which led to the identification and arrest of the criminal. In the 1970s, the Federal Bureau of Investigation (USA) began to develop offender profiling, establishing the Behavioral Science Unit in Quantico, Virginia. They introduced criminal investigative analysis. In 1983 Violent Criminal Apprehension Program (VICAP) was designed. Nowadays there are several approaches to offender profiling, including Diagnostic Evaluation (Clinical Approach); Criminal Investigative Analysis (FBI approach); Investigative Psychology or Environmental Approach, Geographic Profiling, etc. The authors consider Diagnostic Evaluation (Clinical Approach) based on professional psychiatrist and clinical psychologist evaluation of the offender’s potential mental disorder to be a fundamental approach in the development of offender profiling. The role of psychiatrists and clinical psychologists are of great importance, as there is a general agreement that some forms of mental illness may predispose certain individuals to commit certain crimes. Profiles based on the provisions of Diagnostic Evaluation approach played a significant role during the investigation of such crimes as "New York Mad Bomber" case (New York, 1956), "Jack the Ripper" case (London,1888), "Boston Strangler" case (Boston,1966 ), etc. Offender profiling due to FBI's approach involves consistent implementation of the following stages: profiling input; decision process models stage; crime scene assessment; criminal profile; investigation; apprehension [9]. This approach has proved its undeniable value during investigation process. FBI has given immense popularity to this crime investigation technique. Its developers (R. Hazlewood, J. Douglas et al.) made a significant contribution to the offender profiling genesis. They offered classification of the offenders differentiating them into organized and disorganized ones, as well as organized and disorganized crime scenes (later mixed and atypical) [10]. This classification helps to determine whether a series of attacks is likely to be the result of the criminal activity of one person or several individuals. The developer of the Environmental Approach Professor D. Canter believes that criminal always leaves psychological traces at a crime scene, and not only the physical

738


ones. The researcher came up with a ‘five-factor model of offender behaviour’. He differentiates five aspects of the interaction between the victim and the offender: interpersonal coherence, significance of time and place, criminal characteristics, criminal career, forensic awareness [11]. Drawing ideas from environmental psychology, D. Canter developed the “Circle Theory of Environmental Range”, according to which there is some sort of relationship between the criminal activity range and the serial offender home base. D. Canter is of the opinion that serial offenders tend to commit crimes in locations where they feel comfortable and can control the situation. Professor also believes that criminal behaviour pattern of the person is correlated with his 'non-criminal' daily behavioural pat tern [12]. Geographic profiling approach was developed by D. Kim Rossmo (Canada) in 1995. He drew his ideas from the results of the scientific research of Brantingham P.L. and Brantingham P.J., professors at the School of Criminology, Institute for Canadian Urban Research Studies. Brantingham & Brantingham came up with the idea that each individual has an "activity space" related to his home base, place of work and leisure. This space produces a visible pattern of individual movement [13]. Taking the above-mentioned ideas into , D. Kim Rossmo came up with “Theoretical Crime Model” and “Crime Pattern Theory”. He concludes that systematic activities (including criminal) in the circle generated by social s produce a space-time pattern of the individual movements. The author believes that the crime scene is correlated with an individual pattern of the criminal, and the victim of a crime is the one from the circle of his social s [14]. Despite all the significance of the above-mentioned offender profiling approaches, they tend to demonstrate the following trends that restrict their validity and implementation, generating criticism and divergence of the scientific community views: 1) There is a limited number or a complete lack of published studies confirming the validity of the approach. 2) Difficulty of data interpretation done by psychiatrist and clinical psychologists. 3) Subjective assessment of the profiler. 4) A limited number of convicts involved in the studies used for classifications. 5) Limiting conditions as mandatory elements in the process of profiling.


739

6) Difficulty of approach implementation if the crimes in the series are committed by different perpetrators. 7) Typologies with a large set of crime evidences not differentiated by significance or priority. 8) Lack of data concerning approach implementation in other countries except USA, Canada, and UK. 9) Retrospective of some theories and their effectiveness only in relation to the already solved crimes. 10) Impossibility of assessing the unique behavioural responses (influenced by social environment, internal/external motives, criminal experience, psychopathology, etc.), using a single template. References: 1. Ainsworth B.P. Offender profiling and crime analysis. Devon, Willan Publishing. 2001. 2. Geberth J.V. Practical homicide investigation: tactics, procedures and forensic techniques. Boca Raton, CRC Press/Taylor and Francis, 4th ed. 2006. 3. Don Grubin. Offender profiling. Journal of Forensic Psychology, 259. 1995. 4. Rossi D. Crime scene behavioral analysis: another tool for the law enforcement investigator. Police Chief, 1982, p.152-155. 5. Vorpagel R.E. Painting psychological profiles: charlatanism, coincidence, charisma or new science. Police Chief, January, 1982, 3(8), p.156-159. 6. Darwin Charles & Wallace, Alfred Russel (1858), «en: On the Tendency of Species to form Varieties; and on the Perpetuation of Varieties and Species by Natural Means of Selection», Zoology 3, Journal of the Proceedings of the Linnean Society of London, p. 46–50. 7. Hans Gross. Criminal investigation. Sweet and Maxwell, 1934. 586 p. 8. Brussel J.A. Casebook of a crime Psychiatrist; New York, Simon and Schuster, 1968. 9. Douglas J.E., Ressler R.K., Burgess A.W., Burgess A.G., Hartman. Criminal Profiling from Crime Scene Analysis. Behavioral Science and the Law, Vol. 4, No. 4, 401-421. 1986. 10. Ainsworth B.P. Offender profiling and crime analysis. Devon, Willan Publishing. 2001.

740


11. Canter D. Offender Profiling. 2 Psychologist, 12-16, 1989. 12. Muller A.D. Criminal Profiling. Real Science or Just Wishful Thinking? Homicide Studies, Volume 4, Number 3, 9 August, 2000, p. 234-264. 13. Brantingham P.L., Brantingham P.J. Crime Pattern Theory. http://www.ceamos. cl/ceamos/images/stories/actividadesyeventos/pattern_theory1.pdf. 14. Rossmo D.K. Geographic Profiling J.L. Jackson, and D.A. Bekerian, (Eds.), Offender Profiling: Theory, Research and Practice, Chichester, John Wiley, 1997.

741


Makyeshyna Yuliya, Dnepropetrovsk State Institute of Physical Culture and Sports, Doctor of Philosophy, Social-Humanities Department

Images of mothers in the mass-media discourse Abstract: The article deals with a problem of deconstruction of the mythology of modern motherhood. А modern images of mothers in the pop culture are ed by the influence of patriarchal discourses and the impact on ethical and aesthetic aspects of motherhood is examined. Keywords: maternity, subjectivity, representation, pop culture, discursive practice, performativity. Макешина Юлия, Днепропетровский государственный институт физической культуры и спорта, кандидат философских наук, кафедра социально-гуманитарных наук

Образы матери в мас-медийном дискурсе Аннотация: Проблема деконструкции мифологии современного материнства. Современные образы женщины-матери в поп-культуре поддерживаются влиянием патриархатных дискурсов. Рассматривается их влияние на этический и эстетический аспекты материнства. Ключевые слова: материнство, субъективность, репрезентация, дискурсивная практика, перформативность. Феномен материнства, как и любое другое сложное социокультурное явление, нуждаясь в активной философской рефлексии, требует осмысления с

742


теоретических позиций постмодернистского дискурса, и здесь объектом внимания становятся труды М. Фуко, Ж. Деррида, Ж.-Ф. Лиотара, Ж. Делеза, Ю. Кристевой, Ф. Джеймсона и т.д. Специфика исследуемой проблемы определяется научными подходами, сложившимися в современной гендерной теории. Если феминистская мысль 70-х годов демонстрировала «отречение» от материнства (Б. Фридан, С. Файерстоун, К. Миллет, К. Делфи), то в 80-е годы гендерные исследования репрезентируют политику «восстановления» материнства (Э. Рич, Н. Чодороу, Д. Диннерстайн, С. Раддик – в Америке, Л. Иригарэ, Э. Сиксу, Ю. Кристева – во Франции). Тот теоретический этап конца ХХ в., который продолжается и сейчас, представляет собой как концептуальное расширение, так и вызов, брошенный предложенным ранее теориям (Дж. Батлер, Э. Иеремия, М. Чэндлер, П. Дейчер, Л. Николсон, Ч. Лемерт, Т. Мои и многие другие). Материнство, рассматриваемое с точки зрения Батлер является практикой, и материнская субъективность не есть статична, она всегда в процессе, она постоянно конструируется, она всегда «перформативна». Обращаясь к перформативности, столь важной в данном анализе, необходимо, на наш взгляд, остановиться на некоторых определениях. «Культурный перформанс» – это, как полагает известный социолог Дж. С. Александер, социальный процесс, с помощью которого акторы индивидуально или во взаимодействии друг с другом выражают смысл их социальной ситуации. Этот смысл может быть или не быть ими самими субъективно разделяемым; это смысл, в который они как социальные акторы (сознательно или бессознательно) хотят, чтобы верили другие [1]. В последние два десятилетия феминизм и массовая культура сблизились как никогда прежде. Аналитики рассматривают это явление с различных точек зрения, но главная причина все же в небывалом распространении самой попкультуры. Сегодня перед нами намного больше массовых «примеров» и просто для обозрения, и для научного исследования, и для постмодерной деконструкции. Печатные издания для женщин, глянцевые журналы представляют попкультуру и в качестве дискурса, и в качестве источника вдохновения, и в качестве приятого времяпрепровождения. Телевидение включает в свою сеть все больше «женских взглядов», являющихся на самом деле «взглядом» мужским, интернет представляет все больше блогов и страниц социальных сетей, которые не только


743

критически анализируют существующую поп-культуру, но и создают свою собственную. В «новой» поп-культуре разграничительная линия между политическим и массовым исчезла: поп-культура информирует нас о политических вопросах там, где вроде бы и близко нет поп-культуры; и в то же время она заставляет нас видеть, как нечто чисто развлекательное становится политической проблемой. Здесь, как и прежде, очень важным остается влияние «мужского взгляда» («male gaze») на то, как женщины видят поп-культуру и как они видят в ней себя. Идея «мужского взгляда», состоящая в том, что когда мы смотрим на произведение искусства или на кино/телеэкран, мы видим образы так, как видит их мужчина, отнюдь не выдумки феминисток: эти образы созданы для рассмотрения мужчинами. То есть женщины видят себя глазами мужчин, и это определяет не только отношения между мужчинами и женщинами, но также и отношение женщин к самим себе. «Наблюдатель» в женщине – мужского рода, «наблюдаемый» – женского. Последнее превращает женщину в объект, наиболее часто в объект зрения – «вид», «зрелище». Поп-культура всегда была самым тесным образом связана с коммерцией; огромный сегмент рекламного бизнеса всегда был обращен к женщинам. В большинстве случаев его послания учили женщин всегда «быть на страже», чтобы сохранить свое самое главное качество – свою внешность. Женщины, созданные мужчинами, – великие притворщицы, «создательницы иллюзий». И это касается не только стереотипного поведения, стереотипного концепта внутреннего мира «настоящей женщины», но, прежде всего, ее внешности, ее тела. Каждая женщина знает, что несмотря на все свои достижения, она неудачница, если она не красива. Тридцать лет назад было достаточно выглядеть привлекательной, сегодня женщина должна иметь молодое тело, включая все его части. Кем бы женщина ни была, чем бы она ни занималась, она должна выглядеть молодой: это мантра, которую все СМИ повторяют на все лады несчетное количество раз каждый день. Безусловно, в подобный «фитнес-режим», в подобную «программу молодости» длиной в целую жизнь беременность, рождение ребенка (тем более нескольких детей), кормление грудью и т. д. не вписываются. В культуре, сохраняющей право унижать женщин, которые считаются некрасивыми, отчаянное стремление «быть красивой», как правило, превалирует над желанием иметь детей. Женщины в бикини на биллбордах, части женского тела – губы, грудь, глаза

744


– на обложках журналов и в рекламных видеорядах; женщины на телевидении, обещающие, что «продукт» в их руках сделает вас меньше, тоньше, длиннее, глаже, изящнее, – разгул образов завораживает. Образ беременной женщины, изредка возникающий в масс-медиа, занимает некое маргинальное место. Проблема абортов в поп-культуре также является, на наш взгляд, пусть не запрещенной, но нежелательной темой, и связана она, в основном, с несколькими нарративами. Это, например, нарратив «ребенка-привидения», нарратив, который можно назвать «огонь ада и запах серы», психоаналитический нарратив мучений героини, принимающей (или не принимающей) подобное решение, и т. д. Пренебрежительное отношение к матерям, как представляется, – это перманентная черта патриархатных обществ, но нельзя не заметить, что в начале третьего тысячелетия презрение к «Матери» приобрело новое измерение, связанное с гомосексуальными практиками и гей-культурой. Но по-прежнему женщины – и только женщины – вынашивают детей, рожают их в муках, кормят их грудным молоком (своим телом!) и – готовятся потерять их. Старый способ лишить женщину ее сыновей означал забрать их в армию, на завод, в шахту и т. д., а дочерей – в семью тех мужчин, за которых они вышли замуж. Важно также то, что «мать» – это не альтернатива карьере; женщина, отдавшая себя материнству, сегодня также должна оставаться «в форме», быть всегда молодой и красивой, если она хочет, чтобы ее любили, в том числе и ее дети. Нужно отметить, что биологическая семья, состоящая из матери и ребенка, является очень уязвимой, она нуждается в защите и заботе: матери нуждаются в средствах существования, в поддержке финансовой, физической и моральной. Известная британская феминистка Г. Гриер пишет, что если ранее она доказывала, что материнство не должно рассматриваться как некая замена карьере, сегодня она убеждена: материнство следует рассматривать как 100 % альтернативу карьере, то есть как оплачиваемую работу, как альтернативу другой оплачиваемой работе. Выбор, продолжать ли жить, отдавая все свое время семье и дому, должен быть выбором самой женщины. Выгоды государства при подобном инвестировании в материнство, по мнению исследовательницы, бесспорны [2, c. 260]. Ученые утверждают: «постсовременное» материнство многообразно и не всегда непосредственно связано с браком и кровно-родственными отношениями.


745

Оно все больше наполняется такими ценностями, как стремление к самореализации, взаимопониманию и построению доверительных отношений между матерью и детьми. Какие же изменения происходят в «аттитюдах» и «паттернах» в сфере материнства? Если обратиться к дискурсам науки и, в частности, философии, то следует отметить рост исследований, посвященных проблемам беременности, рождения детей, «материнских практик» и т. п. В научных трудах обсуждаются вопросы личности матери, ее положения в семье и обществе, поднимаются такие новые темы, как материнская эстетика, углубляются старые – материнство как экзистенциальная конфронтация смерти. С момента выхода в свет фундаментальной книги Сары Раддик «Материнское мышление» (1989) прошло уже четверть века, и, безусловно, сегодня философы-постфеминисты пересматривают многие «предметы» в сфере материнства, безусловно, отдавая дань исследователям гендера конца ХХ в., «проложившим путь в темном лесу патернализма, освятившим множество материнских тем» [5, c. 2]. Теоретический дискурс исследований включает как феминистскую философию, так и экзистенциализм, феноменологию, политические и социальные теории. Подчеркивая актуальность подобных исследований, ученые пишут, что «новые измерения» материнства (беременность, рождение ребенка, кормление грудью и т. д.) занимают центральное место в человеческой экзистенции, но крайне редко обсуждаются в философском каноне. Сегодня «ситуация гендера», безусловно, характеризуется происходящей трансформацией гендерного режима в оппозизициях «публичное-частное», переходу женщин из домашней сферы в общественную, политическую жизнь, но этот процесс далеко не завершен даже в «глобальном Севере», не говоря уже о «Юге». В тех странах, где гендерный режим является более «домашним», матерналистское мышление, матерналистские стратегии феминизма имеют другие импликации по сравнению, с теми, где гендерный режим уже принял – или принимает – публичные формы. И это различие остается актуальным. По-прежнему во многих странах одна из причин, почему остается незамеченным исключение женщин из спектра якобы универсальных положений, заключается в том, что разделение частной и общественной сфер представлено в либеральной теории так, как будто оно одинаково применялось ко всем лицам – мужчинам и женщинам.

746


Как уже отмечалось выше, один из самых главных вкладов исследователей гендера последней трети ХХ в. в феминистскою теорию – это новое определение концепта «политическое», включающего и публичную, и частную сферы. Представление о том, что можно провести легкое и простое различие между политическим и личным, публичным и частным и сегодня остается основой для большей части политической теории. Как показали теоретики-феминисты, это фундаментальное разделение основано на культуре патриархата, и оно не может оставаться неизменным сегодня, когда наступает конец длительной эры патриархата. Сегодня, как и прежде, женщины продолжают оказывать сопротивление патриархатному доминированию мужчин, утверждая свое право на «власть» в семье в качестве матери. В то же самое время феминизм продолжает требовать для женщин полное гражданство, независимо от семейных отношений. Как и «матерналистки» раннего феминистского движения, современные женщины настаивают на своей субъектности в качестве матери, защищая интересы своей семьи. Историк Т. Каплан называет такую матерналистскую власть «женской осознанностью» в отличие от феминистской осознанности [4]. Когда женщины действуют от имени приписанной им гендерной идентичности для улучшения своей жизни и жизни их семей, это не обязательно означает требование тех привилегий, которые есть у мужчин. Политолог-феминист М. Молиньо использует термин «практический гендерный интерес» для описания «дорожной карты» тех исследователей, которые принимают гендерную иерархию, но пытаются решить специфические проблемы, предъявляя моральные требования материнству. Тем не менее каким бы ни был «ярлык» успехов женщин-феминисток, требование справедливости к матери можно встретить сегодня везде: и в Перу, и в Лос-Анджелесе, и в поселениях Коста-Рики [3]. Феминизм, в целом, всегда демонстрировал смешанные реакции на матерналистские политики: от эссенциализма (С. Раддик или К. Джиллиган) до полного отказа от культурного подчинения в качестве матери (С. Де Бовуар). Но и защитники, и критики «женской осознанности» материнства должны, как представляется, всегда помнить о том, что подавляющее большинство женщин в мире и сегодня продолжают выполнять семейные функции домохозяйства и материнства, и для очень многих женщин их «социальный авторитет» по-прежнему базируется на идентичности матери. И в


747

Европе, и в Северной Америке, и в Японии женщины продолжают призывать общество адекватно оценивать материнский труд, даже если женщины и получили доступ к образованию, собственности, политическому участию. Требования самых первых феминисток по-прежнему получают отклик во всем мире. Несмотря на политизацию всех форм феминизма, борьба за гендерное равенство по-прежнему акцентирует борьбу за права женщины-матери – и в обществе, и в семье. Официальный дискурс о семье и материнстве, на наш взгляд, не является гомогенным. Необходимо заметить, что на европейском постсоветском пространстве в данном дискурсе существуют несколько мифов, которые не только влияют на нормативное представление о матери, но и легитимируют цели и инструменты семейной политики государства. Список литературы: 1. Alexander J. C. Social Science as Reading and Performance: A Cultural Sociological Understanding of Epistemology // European Journal of Social Theory. – 2009. – № 12(1). – P. 21–41. 2. Freedman E. No Turning Back. – New York: Ballantaine Books, 2003. – 446 p. 3. Greer G. The Whole Woman / Germaine Greer. – London: Black Swan, 2007. – 452 p. 4. Kaplan T. Crazy for Democracy: Women in Grassroots Movements. New York and London: Routledge, 1997. – 243 p. 5. Lintott S. Philosophical Inquiries into Pregnancy, Childbirth, and Pregnancy: maternal subjects. London, NewYork: Routledge, 2012. – 268 p.

748


Yakov Lensu, Belarusian State Academy of Arts, Ph.D. in History of Arts, Associate Professor, Head of the Department of Theory and History of Design

Peculiarities of dwellings оf prehistoric people Abstract: The author performed analysis of the peculiarities of dwellings of prehistoric people. Different types of dwellings of the Paleolithic age were considered. The author shows that the structure of a prehistoric dwelling was influenced by the predominant activities of its dwellers, the climate, the location of the dwelling. Keywords: Paleolithic, dwelling of prehistoric people, types of dwellings of the Paleolithic, structure of a prehistoric dwelling, predominant activities of prehistoric people. Яков Ленсу, Белорусская государственная академия искусств, кандидат искусствоведения, доцент, заведующий кафедрой теории и истории дизайна

Особенности жилища древнего человека Аннотация: В статье автором проведен анализ особенностей жилища древнего человека. Рассмотрены типы жилищ времени палеолита. Показывается, что на конструкцию древнего жилища влияли особенности хозяйствования его обитателей, климат, в котором они жили, месторасположение самого жилища. Ключевые слова: палеолит, жилище древнего человека, типы жилищ палеолита, конструкция древнего жилища, особенности хозяйствования древнего человека. Древнейший период в развитии человечества – каменный век, когда орудия и оружие изготавливались из камня, дерева и кости. Во времена каменного


749

века зарождается человеческая цивилизация, в это время человек начинает создавать первые жилища, у него появляется дом. «В слове «дом» – пишет известный исследователь древнего мира Ю. Липс, – на всех языках кроется священный смысл. Борьба за существование вне дома означает нескончаемый поединок с окружающим миром. Дома же человек чувствует себя в безопасности среди своих близких, имеет возможность отдохнуть у своего уютного очага. Нет ни одного народа на земле, который бы не почитал за благо свой дом, каким бы скромным он ни был. Но у первобытных народов стремление найти защиту в своем доме развито в гораздо большей степени, чем это может представить себе современный человек. Дом для него – святыня и твердыня, противостоящая враждебному хаосу внешнего мира» [1, с. 84]. Для древнего человека дом представлял собой не только временное убежище, где он ночует, укрывается от дождя и ветра. Домом для него являлась вся территория обитания племени, родное, обжитое место, противостоящее враждебному хаосу внешнего мира. Ну а что же представляло собой само жилище древнего человека? Широко распространено представление, что домом древнему человеку служила пещера. Однако это не совсем так. Пещеры становились убежищем первобытному человеку только в особых случаях, например, в холодные ледниковые эпохи или во время преследования охотниками какого-либо зверя вдалеке от их постоянного поселения. Использовались пещеры также для символических церемоний, связанных, например, с магией охоты, для чего стены в них расписывались изображениями различных животных. Жилищем же древних людей, обитавших на территории современной Европы, в основном служили землянки и полуземлянки. Стены этих сооружений делались из прутьев, покрытых шкурами, и поддерживались каменными плитами, костями мамонта и земляными насыпями. Интересные жилища создавали ориньякские охотники за мамонтами, жившие в начале позднего палеолита. В своих поселениях они вырывали большого размера ямы, которые разделялись на несколько частей, так сказать комнат, в каждой из которых горел костер. Над ямой делалось нечто вроде крыши, которая сооружалась из палок, покрытых шкурами животных или березовой корой. По бокам крыша укреплялась глиной и бивнями мамонта. Для своих жилищ рыли ямы и первобытные охотники, жившие в позднем палеолите на территории вблизи современного Брянска (Россия). Стены ям они

750


обшивали деревом и покрывали крышей, которую складывали из бревен толщиной до 20 см. Поверх крыши насыпалась земля, которая, быстро зарастая травой, скрывала жилище среди широкой степи. Входили в дом по наклонной лестнице шириной 1 метр, над которой имелось перекрытие. Рядом с жилыми ямами делались также ямы конической формы для продовольственных запасов. В местах с более теплым климатом в качестве жилищ использовались ветровые заслоны. Они делались из сучьев, а также кусков коры, которые втыкались в землю по прямой линии или полукругом. Этот каркас потом переплетался ветками кустарника, конопатился листьями, травой и мхом. Впоследствии в местностях с тропическим климатом стали строить более сложные сооружения – хижины и шалаши. Известный польский исследователь жизни первобытного человека Я. Елинек свидетельствует следующее: «Дома охотников палеолита, а может и всех людей того времени, живущих за счет охоты, можно разделить на три типа: различного рода навесы, шалашевые конструкции и основательные строения. Навесы обеспечивали только временное укрытие, в периоды большего холода использовали шалаши как летние убежища, и основательные постройки – для зимы…» [2, с. 213]. Иногда древние люди строили дома целиком из костей животных, на которых охотились. Остатки таких жилищ найдены, например, в России вблизи г. Иркутска. Крыша строения, сделанная из рогов серверного оленя, крепилась на больших берцовых костях или бивнях мамонтов. Фундамент и стены были выложены из черепов шерстистых носорогов и из крупных костей других животных с прокладкой каменных плит и земли. Остатки жилищ, сложенных из костей мамонтов, найдены также на Украине. Это были большие по размерам дома, предназначавшиеся, видимо, для жизни целого рода (человек пятьдесят). Следует сказать, что очаг был важным элементом жилища древнего человека. Уже в раннем каменном веке люди умели поддерживать огонь в своем жилище. Открытие способа добывания огня было очень важным этапом в развитии древнего человека. Предполагают, что очаг вошел в быт человека 1,5 миллиона лет назад. И был он не просто источником тепла и света, а священным местом в жилище, сакральным центром семьи и общины. Недаром в нашем языке сохранилось выражение «семейный очаг» как символическое определение семейного уюта, единства и крепости семьи.


751

Жилища человека позднего палеолита порой достигали довольно больших размеров – иногда площадь их составляла свыше 40 м². В таких общинных домах селились большие группы первобытных людей, которые сообща трудилась, сообща пользовались продуктами охоты и собирательства, сообща приготавливали и распределяли пищу «… в палеолитическом общинном доме, – пишет исследователь быта древнего человека П.И. Борисковский, – или в группе хижин, образовывавших одно хозяйственное целое, не могло случиться так, что у одного очага было изобилие пищи, а у другого люди голодали. Материалы по палеолитическим жилищам являются подтверждением и конкретизацией … положений о первобытнообщинном строе с присущим ему общим трудом и общей собственностью на средства и продукты производства» [3, с. 192]. О некой «обстановке» жилища древнего человека, конечно, говорить не приходится, хотя кое-какие ее зародышевые элементы все же были. Так, у очагов древних охотников обычно можно встретить большие камни, которые очевидно служили им для сидения. Разместившись на этих камнях, люди обрабатывали шкуры убитых животных и изготавливали из них примитивную одежду. Здесь же мастерились костяные застежки, которыми скреплялась одежда из шкур. Сидя у очага, первобытные мастера изготавливали и другие нехитрые предметы обихода, различные амулеты, которыми служили ожерелья и браслеты, а также изделия для нужд охоты. Спали люди палеолита, по всей видимости, или прямо на земле или сооружали себе ложа из веток. Хотя выше мы говорили, что пещеры не являлись основным местом жительства древних людей, тем не менее, отметили, что иногда они все же ими использовались для этих целей. Так вот, если уж человек укрывался в пещере, то обычно располагался поближе к выходу из нее, так как здесь, во-первых, было светлее, а во-вторых, не было такой сырости, как в глубине. У входа в пещеру разводился костер, который давал тепло и отгонял хищных зверей. Не исключено также, что для большего тепла порой вход в пещеру прикрывался шкурами, а внутри пещеры сооружалось что-то вроде навеса или шалаша. Однако, как уже тоже говорилось, пещеры древним человеком в основном использовались для ритуальных обрядов, которые были связаны с охотничьей магией. Для магических действий стены и своды пещер расписывались изображениями животных, на которых велась охота: бизонов, мамонтов, медведей и проч. «Человек палеолита, – пишет исследователь искусства первобытного человека А.Д. Столяр, – не только впервые открыл возможность творчества и со-

752


здания художественной картины действительности. Оставленные им изобразительные памятники пережили ледники и тысячелетия, сохранив свою эстетическую силу и выразительность» [4, с. 9]. Древняя роспись на стенах пещер выполнялась неким примитивным подобием кисти или прямо пальцами руки. В качестве красок использовались желтая, красная и коричневая охра, а для черных тонов сажа. Минеральные краски растирались на животном жиру. Самые ранние изображения, относящиеся к эпохе Ориньяк (40–35 тысячелетия до н.э.), еще примитивны, очень несовершенны. В эпоху же Мадлен (конец палеолита, 25–12 тысячелетия до н.э.) создаются уже настоящие шедевры древней наскальной живописи. Таковы, например, росписи в пещерах Альтамира (Испания) и Фон-деГом (Франция). Здесь нарисованные почти в натуральную величину животные поражают динамикой движения и реалистичной передачей натуры. Но эти рисунки интересны для нашей темы еще и другими изобразительными элементами. Вот вздыбился в неудержимом беге, вскинув гордую голову на крупной крутой шее, могучий молодой бизон. Таким он остался запечатленный искусной рукой первобытного художника, начертавшего его сильную фигуру на неровной поверхности стены знаменитой французской пещеры Фон-де-Гом около 20 тысяч лет назад. Однако если присмотреться к описанному рисунку бизона повнимательнее, то можно различить еще введенные в него странные геометризованные изображения, по стилю совершенно не похожие на реалистические образы животных, которыми покрыты стены пещеры. Подобные же знаки можно обнаружить и в других участках «живописной картины», покрывающей стены пещеры. Например, они включены в изображение мамонта. Кстати, в первобытных изображениях мамонта эти знаки различимы и в пещере Дордонь, также известной сохранившимися рисунками первобытного человека. Встречаются они и в других местах, где обнаружены следы творчества доисторических художников. Так вот, учеными установлено, что таинственные рисунки, скорее всего, представляют собой созданные древним человеком схематизированные изображения его жилища. На рисунке из пещеры Фон-де-Гом, например, по всей видимости, изображена полуземлянка с двускатной крышей, разделенная на два изолированных помещения, в которые ведут два отдельных входа. Таким образом, мы можем получить представление о доме первобытного человека, так сказать, «из первых рук», на основе изображения, сделанного, возможно, непосредственным обитателем такого жилища.


753

С переходом развития человеческой цивилизации от палеолита к мезолиту, от древнего каменного века к среднему жизнь человека значительно меняется: появляются лук и стрелы, что делает охоту намного эффективнее. Совершенствуются и становятся более эффективными орудия из камня. В новом же каменном веке – неолите – начинают уже развиваться скотоводство и земледелие. С изменениями в жизни человека изменяется и его жилище. В это время начинают создаваться дома из глины и дерева. Такие жилища были характерны, например, для т.н. культуры Триполья, широко распространенной в 4-3 тысячелетиях до н.э. на юге Европейской части бывшего СССР и на территории многих Балканских стран. Трипольские дома имели в плане прямоугольную форму и, как предполагают, с внутренней стороны были покрыты орнаментальной росписью. В это же время появляются и жилища из сырцовых кирпичей, которые лепились из глины, но не обжигались, а лишь высушивались на солнце. Таким образом, мы видели, что жилище древнего человека имело разные типы конструктивного построения. Конструкция жилища зависела от особенностей хозяйствования его обитателей, климата, в котором они жили, месторасположения самого жилища. Это могли быть ветровые заслоны, временные тенты, шалаши, землянки и полуземлянки, наконец, дома из крупных костей животных, позже из глины и кирпича. Вопреки сложившемуся представлению, пещеры не являлись местом жительства человека каменного века, обычно они представляли собой святилища, предназначенные для символических церемоний, связанных, например, с магией охоты, для чего стены в них расписывались изображениями различных животных. Жилище древнего человека было первым шагом к созданию настоящей архитектуры. Этот шаг впоследствии сделали люди древних цивилизаций: Древнего Египта, государств Месопотамии и др. Список литературы: 1. Липс Ю. Происхождение вещей: Очерки первобытной культуры / Ю. Липс. – М.: ННН, 1995. – 272 с. 2. Jelinek J. Wielki atlas prahistorii człowieka / J. Jelinek. – Warszawa: Państwowe Wydawnictwo Rolnicze i Leśne, 1977. – 557 st. 3. Борисковский П.И. Древнейшее прошлое человечества / П.И. Борисковский. – М.: Наука, 1980. – 240 с. 4. Столяр А.Д. Происхождение изобразительного искусства / А.Д. Столяр. – М.: Искусство, 1985. – 299 с.

754

Cambridge Journal of Education and Science 1, Krystina 2,4, Lee 3, Lane Perry, Krystina R. Stoner, LeeStoner Stoner, Lane Perry R. Stoner 4, Rachel 4 and 2, Wadsworth Daniel Wadsworth, RachelPage Page andMichael MichaelA. A.Tarrant Tarrant, Daniel 1Center Center for for Service Service Learning, Learning, Western Western Carolina University, Cullowhee, 2Warnell Warnell School School of Forestry and

NC, USA,

Natural Resources, University of Georgia, Athens, United States of America,

3School School of of Sport Sport and and Exercise, Massey Massey University, University, Wellington, New 4Institute Institute of Food

Zealand,

Nutrition and Human Health, Massey University, Wellington, New Zealand

The Importance of Global Citizenship to Higher Education: the Role of Short-Term Study Abroad ABSTRACT An increasing number of institutions actively promote internationalisation as a key strategy, implying that the development of a "global citizenry" is an integral part To To fulfil fulfil this strategy, four constructs must be addressed: of their theireducational educationalmission. mission. this strategy, four constructs must be (1) what is global citizenship? (2) why is global citizenship how do addressed: (1) what is global citizenship?, (2) why is global important? citizenship(3) important? we citizenship?, and (4) how doand we (4) foster citizenship? (1) (3) measure how do global we measure global citizenship?, howglobal do we foster global Although global citizenshipglobal is a citizenship highly contested and multifaceted term, three key citizenship? (1) Although is a highly contested and multifaceted dimensions social accepted: responsibility, global awareness,global and term, three are key commonly dimensionsaccepted: are commonly social responsibility, civic awareness, engagement. and civic(2) engagement. Today's graduates (2) Today's aregraduates critically are dependent critically dependent on an interon connected world, and universities have ahave responsibility to promote globalglobal minan interconnected world, and universities a responsibility to promote mindedness, to provide greater employment opportunitiesfor fortheir theirgraduates, graduates, and and to dedness, to provide greater employment opportunities respond to political calls for enhanced national security. (3) There is a consensus that the natural and built environment is the context in which global citizenship can be best understood. Utilizing the three previously consented upon tenets of global citizenship, Tarrant (2010) developed a Value-Belief-Norm model to assess global citizenship. (4) A number of nations are utilizing international education as an en masse mechanism for nurturing global citizenship. However, the "just do it" model may be ineffective. Conversely, short-term courses, coupled with action-oriented experiences that encourage reflection, critical analysis, and synthesis may be effective catalysts. Since short-term programs are likely to remain the only realistic


755

option for many undergraduate students, there is a growing need to document whether courses can canpromote promotehigher-order higher-orderoutcomes outcomes and, so under short-term courses and, if soif under what what conditions. conditions. Keywords: critical reflection; transformative learning; experiential education; internationalization; globalization. 1. INTRODUCTION Institutions of higher education arguably have a responsibility to develop curricula that foster "global citizens", either as a consequence of their educational mission, in response to political calls for enhanced national security and global awareness, or in strengthening the employability of their graduates within an everglobalizing context. To fulfil this strategy, four constructs must be addressed: (1) what is global citizenship? (2) why is global citizenship important? (3) how do we measure global citizenship?, citizenship? and and (4) (4) how how is is global citizenship fostered? fostered? In In addition to discussing these questions, commentary will focus on the pivotal role short-term study abroad programs can play in fostering global citizenship. 2. WHAT IS GLOBAL CITIZENSHIP? Although global citizenship is a highly contested and multifaceted term [1,2], three key dimensions, at least within the study abroad literature, are now commonly accepted [3,4]: (1) social responsibility (concern for others, for society at large, and for the environment), (2) global awareness (understanding and appreciation of one's self in the world and of world issues), and (3) civic engagement (active engagement with local, regional, national and global community issues). In one of the most thorough reviews of the global citizenship concept in the study abroad scholarly field, Schattle [4] proposes that it "entails being aware of responsibilities beyond one's immediate communities and making decisions to change habits and behavior patterns accordingly" (p.12). Outside the study abroad literature, there is consensus that the natural and built environment is the context in which global citizenship can be best understood [5-8], since environmental concern not only benefits others beyond the individual, but also invokes a sense of obligation toward others. According to Dobson [7], the environment constitutes a community of obligation in which social responsibilities and behaviors

756


extend, extend, in in the the form form of of an an ecological ecological footprint. footprint. In In distinguishing distinguishing between between a a Good Good Samaritan (i.e., based on charity) and a Good (Earth) Citizen (i.e., based on Samaritan (i.e., based on charity) and a Good (Earth) Citizen (i.e., based on obobligations), Dobson argues "the ofidea the ecological relaligations), Dobson argues "the idea the ofecological footprintfootprint convertsconverts rela-tionships

tionships we had thought to be Samaritan into relationships of citizenship" (p.105). we had thought to be Samaritan into relationships of citizenship" (p.105). Citizens, Citizens, are notglobal merely of their international as of a then, are then, not merely by global reasonbyofreason their international travel, buttravel, as a but result

result of their pro-environmental behaviors that make a sustainable impact. Similarly, their pro-environmental behaviors that make a sustainable impact. Similarly, Attfield Attfield [5] suggests, "environmental responsibilities most focus obvious of [5] suggests, "environmental responsibilities form theform mostthe obvious of focus concern

concern for global citizens, as well as the territory where global obligations most for global citizens, as well as the territory where global obligations most clearly clearly(p.191). arise" (p.191). In avein, similar Winn [8]the considers concept of global arise" In a similar Winnvein, [8] considers concept the of global citizenship to

citizenship to include "behaviors associated with the global issues of include "behaviors associated with the global issues of environmentalism, social environmentalism, social justice,(p.124). and civic participation" (p.124). With thehigher ever justice, and civic participation" With the ever increasing role of

increasing role of higher education institutions in the development of global citizens, education institutions in the development of global citizens, a specific emphasis on a specific emphasis on internationally located educative coupled with internationally located educative experiences, coupledexperiences, with critical reflection

critical reflection methods, and ultimately framed by relevant disciplines, the methods, and ultimately framed by relevant disciplines, the behaviors and actions of behaviors and actions of can globally canMoreover, and should developed. globally educated citizens and educated should be citizens developed. it isbethe students'

Moreover, it is the students' exploration and application of pro-environmental exploration and application of pro-environmental behaviors within the natural behaviors within environment, thecommunities built environment, and the communities environment, the the builtnatural environment, and the they engage. they engage.

3. WHY IS GLOBAL CITIZENSHIP IMPORTANT? 3. WHY IS GLOBAL CITIZENSHIP IMPORTANT? Universities and colleges arguably have a responsibility to develop interUniversities and colleges arguably have a responsibility to develop national curricula that foster a student citizenry with stronger global awareness, international curricula that foster a student citizenry with stronger global awareness, either as a consequence of their educational mission [1,4,9-11], in response to political either as a consequence of their educational mission [1,4,9-11], in response to political calls for enhanced national security [12-14], in providing greater employment calls for enhanced national security [12-14], in providing greater employment opportunities for their graduates [15], or simply in heeding the public's growing interest opportunities for their graduates [15], or simply in heeding the public's growing interest in the importance of promoting global mindedness among future generations [16]. in the importance of promoting global mindedness among future generations [16]. Responding to these realities requires a massive increase in the global literacy of Responding to these realities requires a massive increase in the global literacy of the typical college graduate. the typical college graduate. The intensification of and access to technology has forged links between The intensification of and access to technology has forged links between institutions, societies, cultures and individuals, and today's university graduates live institutions, societies, cultures and individuals, and today's university graduates live and work in a world that is more accessible than ever before [17]. While the availability and work in a world that is more accessible than ever before [17]. While the availability of modern travel and technology is not accessible to all of earth's 7 billion 'citizens', of modern travel and technology is not accessible to all of earth's 7 billion 'citizens', those who have access and acceptance into higher education institutions also have those who have access and acceptance into higher education institutions also have


757

greater opportunities for globalized experiences. The opportunity for a student to frame their existence within a global context can promote deeper understanding of cultural differences and provide a counterpoint for juxtaposing their personal beliefs with those of others. Internationalization and globalization are fundamental components of the learning process; to live and reflect upon the experiences a student has with these phenomena can increase action and bring about transformation of perspective. 4. HOW IS GLOBAL CITIZENSHIP FOSTERED? There is growing political interest in international education and increasing reference to globalization (and the need to prepare students as global citizens) in the missions of academic institutions [10]. Lutterman-Aguilar and Gingerich [18] argue that education abroad can effectively prepare students as responsible global citizens if programs incorporate the principles of experiential education, notably action-oriented experiences that encourage reflection, critical analysis, and synthesis. Similar conclusions are drawn by McLaughlin and Johnson [19], who propose a fieldbased experiential learning model for short-term study abroad programs. This model enables students to move beyond knowledge learning to application and integration, toward a real, "unbuffered" world. Indeed, there is strong evidence throughout the study abroad literature ing the integration of experiential learning as a key medium for promoting higher-order learning [20-28]. The outcomes of study abroad experiences, students' previous experiences with the course material, the destination, and travel in general can have an influence on the potential shift in a student's worldview. McKeown [29] recognized the profound change in students' values when experiencing a new social environment that called into question their internal beliefs [30] and referred to this as the first-time effect. This phenomenon has also been recognized in other learning environments where experientially based pedagogy (service-learning, problem-based learning) has been and experienced experienced for for the first-time[31,32]. [31,32]. Valuable student the first-time utilized and Valuable to to the the student experience, their andandthethelikelihood experience, theirengagement, engagement, likelihoodof ofa a shift shift in in worldview worldview are the following: faculty-student engagement, experiential learning opportunities, dialogue and group discussions focused on students' experiences, and reflection assignments connected to experiences and readings [33]. Within study abroad experiences,

758


exposure to new places, cultures, and learning environments

where a student's

preconceived andplaces, established notions beliefsenvironments are tested, may act as the catalyst cultures, andand learning where a astudent's exposure to new where student's or impetus to and bring forth a transformative Of particular importance is the preconceived established notions and experience. beliefs are tested, may act as the catalyst creation critical reflection and discussion. these types of or impetusofto moments bring forth of a transformative experience. Of particularInimportance is the environments, exposedofto critical realties reflection that are outside their previous or creation of moments and discussion. In understanding these types of comfort zones,exposed the learner may discover a need to acquire new perspectives in order environments, to realties that are outside their previous understanding or to gainzones, a more anddiscover complex understanding. A deeper, more insincere comfort thecomplete learner may a need to acquire new perspectives order understanding reality and their understanding. perception of reality is framed their to gain a moreofcomplete and how complex A deeper, more by sincere worldview, is the combining experiences with of critical analysis, reflection, and understanding of value realityin and how their perception reality is framed by their abstract conceptualization [34]. worldview, the value in combining experiences critical analysis, reflection, and in otherislearning environments where experientiallywith based pedagogy (service-learning, problem-based learning) has been utilized and experienced for the first-time [31,32].

abstract conceptualization [34]. Valuable to the student experience, their engagement, and the likelihood of a shift in worldview are IS theGLOBAL following: faculty-student engagement, experiential learning opportunities, 5. HOW CITIZENSHIP MEASURED?

dialogue and group discussions focused on students' experiences, and reflection There a GLOBAL consensus that theand natural and built environment the context in assignments connected to experiences readings [33]. W ithin study abroadisexperiences, 5. HOWisIS CITIZENSHIP MEASURED? exposure to new places, cultures, and learning environments where a student's which globaliscitizenship can that be best understood. Utilizing this Tarrant preconceived established notions beliefs arebuilt tested, may actcontext, as is thethe catalyst or [30] There aand consensus the and natural and environment context in impetus to bring forth a transformative experience. Of particular importance is the creation of developed Value-Belief-Norm model to assess global citizenship and the "added which globalaofcitizenship can be understood. this context, Tarrant moments critical reflection and best discussion. In these Utilizing types of environments, exposed to[30] realties that are outside their previous understanding or comfort zones, the learner may value" of study abroad (Fig. 1). In Tarrant's [30] conceptualization of a framework for developed Value-Belief-Norm model to inassess citizenship "added discover aa need to acquire new perspectives order toglobal gain a more completeand and the complex understanding. Aof deeper, more understanding ofglobal reality citizenship and how theirdevelopment, of he exploring the role studies abroad education and value" of study abroad (Fig. 1).sincere In Tarrant's [30] conceptualization of aperception framework for reality is framed by their worldview, is the value in combining experiences with critical posited athe frame based on abroad Stern's [35] Values-Beliefs-Norm theory (VBN). In this, analysis, reflection, and abstract conceptualization [34]. global citizenship exploring role of studies education and development, he

Tarrant two components based on (1) an awareness/belief that In specific 5. HOW IS GLOBAL CITIZENSHIP MEASURED? posited aidentifies frame based on Stern's [35] Values-Beliefs-Norm theory (VBN). this, environmental conditions threaten orbased have adverse consequences for the the Tarrant identifies two components on (1) an awareness/belief thatthings specific There is a consensus that the natural and built environment is the context in which global

Valuecitizenship canand be best this context, Tarrant [30] developed acan learner values (2) understood. an awareness/belief that consequences the individual/learner actthe to environmental conditions threaten orUtilizing have adverse for the things Belief-Norm model to assess global citizenship and the "added value" of study abroad (Fig. reduce the specific [30,35].ofThese components andthethe extent tocan which an 1). Invalues Tarrant's [30]threat(s) conceptualization a framework role of studies abroad learner and (2) an awareness/belief thatfor exploring the individual/learner act to education and global citizenship development, he posited a frame based on Stern's [35]

individual with these twoTarrant beliefs are critical toextent the based conceptual Values-Beliefs-Norm theory (VBN). In These this, identifies two on (1) frareduce the learner specificaligns threat(s) [30,35]. components andcomponents the to which an an awareness/belief that specific environmental conditions threaten or have adverse mework Tarrant forth. individual learnerputs aligns with the these two beliefs are(2)critical to the conceptual consequences for the things learner values and an awareness/belief that the fraindividual/learner can act to reduce the specific threat(s) [30,35]. These components and the

mework puts extentTarrant to which anforth. individual learner aligns with these two beliefs are critical to the conceptual framework Tarrant puts forth. Personal Values

Awareness of Concern

Altruistic Biospheric Egoistic

Beliefs about: Awareness of Consequences

Awareness of Responsibility

Personal Norms

AC (Altruistic) NEP

AC (Biospheric) AC (Egoistic)

AR

PN

Pro-environmental Behavior (or intentions)

Citizen Type

Environmental

Justice-oriented

Policy

Participatory

Ecological Consumer

Personally Responsible

Fig. 1. Adapted value-beliefs-norms theory of global citizenship [30]

Fig. 1. Adapted value-beliefs-norms theory of global citizenship [30]

The recognition of critical reflection as an integral component of the conceptual framework offered by Tarrant [30] is evident in Westheimer and Kahne's [36] "citizen-type" and Adapted value-beliefs-norms theory global citizenship Dobson'sFig. [7] 1. "Earth Citizen". For example, Westheimer andofKahne [36] argue that [30] a justiceoriented citizen is one who is concerned with asking questions about issues she or he sees in their community (local and global) and then acting upon the answers they find. This is in sharp contrast to a personally responsible citizen who is typically concerned with acting responsibly or volunteering in times of crisis. Interestingly, it seems that a clear difference between these two citizen types is found in the citizen's concern with or interest in critical reflection upon their observations and experiences. Justice-oriented citizens seem to be


759

The recognition of critical reflection as an integral component of the conceptual framework offered by Tarrant [30] is evident in Westheimer and Kahne's [36] "citizen-type" and Dobson's [7] "Earth Citizen". For example, Westheimer and Kahne [36] argue that a justice-oriented citizen is one who is concerned with asking questions about issues she or he sees in their community (local and global) and then acting upon the answers they find. This is in sharp contrast to a personally responsible citizen who is typically concerned with acting responsibly or volunteering in times of crisis. Interestingly, it seems that a clear difference between these two citizen types is found in the citizen's concern with or interest in critical reflection upon their observations and experiences. Justice-oriented citizens seem to be more concerned with asking the more complex questions versus accepting the simpler answers. By asking more complex questions, it is assumed that justice-oriented citizens are analyzing, considering, and reconsidering their perspectives and beliefs in light of new information and experiences. This is primarily a function of critical thinking and reflection. That is, being prepared to ask and answer the complex questions that emerge from our continually evolving and complex society [28]. Doing this may promote and nurture "change in environmentally oriented values, norms, and behaviors" [30]. This observation is demonstrated further by Dobson's view of an Earth Citizen. With an Earth Citizen there tends to be less emphasis on volunteerism as ends unto itself, and a greater emphasis placed on questioning what is observed or has come to be known and then this is acted upon in order to ameliorate the causes of observed injustices. Overall, the conceptual framework "proposes that values and worldviews act as filters for new information in the development and formation of congruent beliefs and attitudes which in turn predispose behavioral intentions and ultimately pro-environmental behaviors" [30]. The two components Tarrant identified (the connection between environmental conditions and the threats on a learner's values and the belief that the learner can reduce the threats), which underpin Fig. 1, have a common denominator. That denominator is a learner's values and what they are willing to do about those values. The measurement of value identification or awareness is a complex, but important endeavor. One particular theory that has been operationalized and empirically tested to measure a person's values is the Shwartz norm-activation theory. Norm-activation theory states that "pro-environmental actions occur in response to personal moral

760


norms about such actions and that these are activated in individuals who believe that environmental conditions pose threats to other people, other species, or the biosphere and that actions they initiate could avert those consequences" [37]. One salient, empirical study measured the values associated with social movements particularly in context of pro-environmental actions. In the Stern et al. [37] study, which was designed to measure two variables from Shwartz's norm-activation theory (personal norms and awareness of consequences), resulted in findings that were strongly consistent with the VBN theory. Essentially, it was determined that personal norms were strongly associated with the behaviors of all three types of nonactivist environmentalism, provided the strongest predictor of consumer behavior and willingness to sacrifice, and was the only variable in their study to have a direct effect on all three types of movement . A limitation of Tarrant's model is that it directly focuses on environmental awareness and does not directly address the concepts of social justice or civic engagement, i.e., the key dimensions of global citizenship [3,4]. Although, it should be noted that in Tarrant's conceptual framework, there is indirect or ancillary inclusion of personal values and awareness of responsibility (civic engagement) and the citizen type (social justice orientation) an individual could align. Even though Tarrant clearly is addressing the conceptualization of "pro-environmental behavior" from an environmental perspective, it is inextricably connected to other important elements to be considered when attempting to understanding global citizenship. In addition, the use of Shwartz's norm-activation theory to operationalize and measure global citizenship is an important avenue to consider. 6. WHAT ROLE CAN SHORT-TERM STUDY ABROAD PROGRAMS PLAY? The past 25 years have witnessed growing numbers of students, particularly in the United States (U.S.), participating in study abroad programs of varying durations, locations, and academic foci. These growing numbers, contextualized and sourced from the U.S. higher education student body, have led to the literature being skewed in context of the U.S. This particular growth and respective body of literature ultimately reflects a U.S. centric perspective on research into the influence of short-term study abroad. This is due to the limited number of empirical studies investigating nonU.S. students studying abroad Curthoys [38]. With this, Europe and Australasia


761

could be considered emerging markets for future generations of students beginning to study abroad. Further investigation into these emerging markets and the influence of study abroad on participants is necessary. In the U.S., most recent estimates indicate that of the approximately 270,000 U.S. students who studied abroad for academic credit in 2009/10 (compared to 75,000 students in 1990), the majority (57%) were short-term (summer or 8 weeks or less) [39]. While short-term programs have been criticized for being academically light [29], they appeal to large numbers of undergraduates without prior international travel experience and/or who lack the funds or time for extensive education abroad opportunities [40-43]. Short-term programs thereby may provide a springboard for future, more in-depth travel [44], a pathway for those studying abroad for the first-time [29], and perhaps "the only realistic alternative in of the demands of your degree studies and economic resources" [39]. As such, short-term programs may be viewed as crucial for achieving broad and more egalitarian access to study abroad for U.S. undergraduates. Skepticism has been voiced about whether the short-term study abroad format can offer students a sufficiently profound experience to transform the fundamental values and beliefs that underlie global citizenship. Recent evidence suggests that the duration of the international experience may be only weakly related to student learning outcomes. The large scale Georgia Learning Outcomes of Students Studying Abroad Initiative (GLOSSARI) [45] found a general advantage for study abroad at any duration over no study abroad in of graduation rates, although moderate duration (4-8 weeks) exceeded both shorter and longer programs on this variable. In their study of over 6,000 alumni from 20 institutions, Paige et al. [3] suggests no difference in global engagement between students who had studied abroad for shorter versus longer durations. Their findings from the University of Minnesota's Study Abroad for Global Engagement project revealed that students in short-term programs (of 4 weeks or less) were just as likely to be globally engaged as those who studied abroad for several months or longer. Similarly, McKeown [29] posited that, "students who had been abroad for as little as two weeks showed patterns of intellectual development more similar to peers who had been abroad for months or years than to those who had not been abroad at all" (p.6). The conclusion is that spending at least some time abroad is probably better than no time at all, though the extent to which the "just do

762


it" analogy [46] holds true for study abroad (i.e., relative to home campus) remains relatively unsubstantiated [29,47]. Meaning, whether studying abroad for a short, moderate, or long-term period, there needs to be some level of consideration for appropriate measures to be implemented that will help students make connections from and sense of their new experiences. Short-term study abroad, when coupled with an adequate pedagogical framework, could serve as an educative opportunity for fostering transformative learning environments where new experiences and perspective may be developed. It is that critical moment where learners have engaged with something novel, whether it is physical or psychological, that is when reflection and critical reflection become imperative to the learning process. The shift from physical experience to meaning making can be different, but it is imperative for perspective transformation and ultimately behavior adaptation to occur. Though it should be noted that prior to the exposure to something novel, abstract conceptualization can have occurred. Meaning, preparation and study for future experiences related to a student's involvement in a course is also valuable to their learning. These connections between experience and reflection, content and experience, and reflection and content are ones that have long been theoretically [14,34,48] and practically [31] established. 7. DISCUSSION AND DIRECTION Over the past decade there have been increasing calls to develop the capacity of higher education students, particularly in the U.S., to think and act globally [11]. One method of encouraging the civic of global citizenship is through study abroad [30]. To date, the academic response to calls for greater global learning has focused primarily on increasing quantity (i.e., "just do it"). The number of students participating in education abroad is often the primary indicator of an institution's success in achieving globalization aims [44, 49]. Clearly, a major driver of such efforts should also address quality - the added value and outcomes of studying abroad as indexed by measures more informative than traditional course evaluation responses. As resources become available for study abroad development, funds should be targeted toward programs that promote demonstrable and specific learning outcomes.


763

Short-term, faculty-led, field-based programs can have an important role in fostering some of the outcomes considered critical to national security, globalization and global competitiveness, and social norms [11,50]. Though not all education programs should be similarly structured, we concur with Lutterman-Aguilar and Gingerich [18] that, "study abroad and experiential education are natural partners because they share the common goal of empowering students and preparing them to become responsible global citizens" (p.46). Accordingly, we encourage faculty to incorporate field-based learning experiences into study abroad curricula and to consider their role as facilitators of citizen activism [1], promoting opportunities for civic engagement, responsibility, and global awareness. The challenge, clearly, is to develop programs in a measured and effective way. Such programs must be attractive to students (especially for those traveling abroad for the first-time), yet must not turn the travel experience into a token service program of consumerism with little value beyond the tourism dollars it generates [2,51]. Since short-term programs are likely to remain the only realistic option for many undergraduate students and potentially the least expensive medium for democratizing study abroad, achieving such strategies will be critical. In moving toward more robust evidence of the value of education abroad, particularly with respect to globalization, we need to design research that can clearly demonstrate whether studying abroad (relative to home campus) can promote higher-order outcomes (such as global citizenship) and, if so, under what conditions. Essentially, the literature to date is primarily focused on U.S. students studying abroad [38]. Comparative groups of students are needed to determine the influence study abroad experiences might have on non-U.S. counterparts who are from different geographical and cultural backgrounds. Moreover, this lack of research can be attributed to the emerging market and associated pedagogy of study abroad and international education in countries like New Zealand, Australia, and the United Kingdom. 8. CONCLUSIONS There is a consensus that the natural and built environment is the context in which global citizenship can be best understood. Utilizing this context, Tarrant [30] developed a Value-Belief-Norm model to assess global citizenship and the "added

764


value" of study abroad. A number of nations, including the U.S., have witnessed growing political pressure to utilize international education as an en masse mechanism for nurturing global citizenship. However, the extent to which the "just do it" analogy holds true for study abroad remains relatively unsubstantiated. Education abroad can effectively prepare students as responsible global citizens, but only if coupled with action-oriented experiences that encourage reflection, critical analysis, and synthesis. Since short-term programs are likely to remain the only realistic option for many undergraduate students, there is a growing requisite to document whether short duration programs can promote higher-order outcomes (such as global citizenship) and, if so, under what conditions. In particular, there is a lack of demonstrable evidence of the transformational change attributable to participation in field-based/experiential study abroad programs, relative to (a) other study abroad programs lacking a structured experiential component and/or (b) home campus (i.e., traditional classroom) courses and/or (c) comparisons of the experiences and learning outcomes of students from different countries and cultures. Although global citizenship is a highly contested and multifaceted term, three key dimensions are commonly accepted: social responsibility, global awareness, and civic engagement. This particular observation lends itself well to the perspective that global citizenship, at its core, is focused on connections - a person's connections with the products they choose to use, the environment they believe they influence, and the groups of people who they directly and indirectly associate with. Whether or not those connections (with products, environments, and people) are recognized and reflected upon is what fundamentally separates those who consciously assume their role as a global citizen from those who do not. ACKNOWLEDGEMENTS No sources of funded are reported. COMPETING INTERESTS Authors have declared that no competing interests exist.


765

REFERENCES: 1. Hanson L. Global Citizenship, Global Health, and the Internationalization Study ofofTransformative Transformative Potential. Journal of Studies in of Curriculum: A A Study Potential. Journal of Studies in International International Education. Education. 2010;14(1):70-88. 2010;14(1):70-88. 2. Zemach-Bersin T/ T. Selling the world: world: Study Study abroad abroad marketing marketing and andthe theprivatization privatization of global citizenship. In The handbook of practice and research in study abroad: higher education and the quest for global citizenship, R. Lewin, Editor. London: Routledge; 2009. 3. Morais D. A. Initial Development and Validation of the Global Citizenship D,Ogden Ogden A. Initial Development and Validation of the Global Scale. Journal of Studies Education. 2011;15 (5):445-466. Scale. JournalinofInternational Studies in International Education. 2011;15 (5):445Citizenship 4. 4.

466. Schattle H. Global citizenship in theory and practice. In The handbook of practice Schattle H, Global citizenship in theory andeducation practice. Inand Thethe handbook and research in study abroad: higher quest of forpractice global

and research in study abroad: higher education citizenship, R. Lewin, Editor. London: Routledge; 2009.and the quest for global citizenship, R. Lewin, Editor. London: 2009. 5. Attfield R. Global citizenship and the Routledge; global environment. In Global citizenship: 5. a Attfield R. reader, Global citizenship environment. In Global citizenship: critical N. Dower and andthe J. global Williams, Editors. Edinburgh: Edinburgh a critical reader, N. Dower and J. Williams, Editors. Edinburgh: Edinburgh University Press; 2002. University Press; 2002. everywhere: Global dimensions of citizenship. In A more 6. Bryant D. The everyone, 6. perfect Bryant D. The everyone, Global dimensions of citizenship. In A more vision: The futureeverywhere: of campus engagement, B. Holland and J. Meerropol, perfect vision: The future of campus engagement, Editors. Providence, RI: Campus Compact; 2006. B. Holland and J. Meerropol, Editors. Providence, RI: and Campus 2006. 7. Dobson A. Citizenship the Compact; environment. Oxford: Oxford University Press; 7. 2003. Dobson A. Citizenship and the environment. Oxford: Oxford University Press; 8. 8.

2003. Winn JG. Techno-information literacy and global citizenship. International JourWinn JG. Techno-information literacy and global citizenship. International nal of Technology, Knowledge, and Society. 2006;2:123-127.

9. 9.

Journal of Technology, Knowledge, 2006;2:123-127. Braskamp L, Braskamp D, Merrill and K. Society. Assessing progress in global learning Braskamp L, Braskamp D, Merrill K. Assessing in global learning and development of students with education abroadprogress experiences. Frontiers: The

and development of students with education abroad experiences. Frontiers: The Interdisciplinary Journal of Study Abroad. 2009;15:101-118. Interdisciplinary Journal of Study Abroad. 10. Hovland K. Global learning: What is it? 2009;15:101-118. Who is responsible for it? Association 10. of Hovland K. Global learning: What is it? Who is responsible for it? Association American Colleges and Universities Peer Review. 2009;Fall:4-7. 11. 11.

of American Universities Review. Stearns PN. Colleges Educatingand global citizens inPeer colleges and2009;Fall:4-7. universities: challenges and Stearns PN. Educating global citizens in colleges and universities: challenges and opportunities. London: Routledge; 2009.

12. 12.

opportunities. London: Routledge; 2009. Lincoln Commission. Global competence and national needs. Washington, Lincoln Commission. Global DC: Lincoln Commission; 2005.competence and national needs. Washington, DC: Lincoln Commission; 2005.

766


13. Government ability Office. Global competitiveness: Implications for the nation's higher education system. 2007. Accessed October 27, 2012. Available: www.gao.gov/new.items/d07135sp.pdf. 14. Durbin RJ. RJ. The Lincoln Lincoln Commission Commissionand andthethe Future Future of Study of Study Abroad. Abroad. InterInternational national Educator. Educator. 2006;Jan-Feb:4-6. 2006;Jan-Feb:4-6. 15. Association of American Colleges and Universities. Global Learning for the New Global Century: Executive Summary with Findings from Employer Survey. Washington D.C.: Association of American Colleges and Universities; 2007. 16. Norris EM, Gillespie J. How Study Abroad Shapes Global Careers: Evidence From the United States. Journal of Studies in International Education. 2009;13(3):382397. 17. O'Steen B, Perry L. Service-learning as a responsive and engaging curriculum: A higher education education institution's institution's response responseto tonatural natural disaster. Curriculum disaster. Curriculum MatMatters. 2012;8:171-185. ters. 2012;8:171-185. 18. Lutterman-Aguilar A, Gingerich O. Experiential pedagogy for study abroad: Educating for global citizenship. Frontiers: The Interdisciplinary Journal of Study Abroad. 2002;41-82. 19. McLaughlin JS, Johnson DK. Assessing the field course experiential learning model: Transforming collegiate short-term study abroad experiences into rich learning environments. Frontiers: The Interdisciplinary Journal of Study Abroad. 2006;65-85. 20. Annette J. Service Learning in an International Context. Frontiers: The Interdisciplinary Journal of Study Abroad. 2002;83-93. 21. Brandt C, Manley T. The Practice of the Fieldbook: Facilitating and Evaluating Field-based Learning. Frontiers: The Interdisciplinary Journal of Study Abroad. 2002;113-142. 22. Kehl K, Morris J. Differences in global-mindedness between short-term and semester-long study abroad participants at selected private universities. Frontiers: The Interdisciplinary Journal of Study Abroad. 2007;67-79. tour effects effects and and The relationship relationship between between international study tour 23. Harrison JK. The the personality variables of self-monitoring and core self-evaluations. Frontiers: The Interdisciplinary Journal of Study Abroad. 2006;1-22.


767

24. Steinberg M. Involve me and I will understand: Academic quality in experiential programs. Frontiers: The Interdisciplinary Journal of Study Abroad. 2002;207-229. 25. Peterson C. Preparing engaged citizens: Three models of experiential education for social justice. Frontiers: The Interdisciplinary Journal of Study Abroad. 2002;165-206. 26. Pagano M, Roselle L. Beyond reflection through an academic lens: Refraction and international experiential education. Frontiers: The Interdisciplinary Journal of Study Abroad. 2009;217-229. 27. Montrose L. International Study and Experiential Learning: The Academic Context. Frontiers: The Interdisciplinary Journal of Study Abroad. 2002;1-15. 28. Perry L, Stoner L, Tarrant M. More than a vacation: short-term study abroad as a critically reflective, transformative learning experience. Creative Education. 2012; 3 (5):679-683. 29. McKeown JS. The first time effect: the impact of study abroad on college student intellectual development. Albany, NY: State University of New York Press; 2009. 30. Tarrant MA. A conceptual framework for exploring the role of studies abroad in nurturing global citizenship. Journal of Studies in International Education. 2010; 14:433-451. 31. Perry L. A Naturalistic Inquiry Inquiry of of service-learning service-learning in in New New Zealand Zealand classrooms: classrooms: andilluminating illuminating the influence on engagement., student engagement., in Determining and the influence on student in Education; 2011. Education; 2011. 32. Perry L, O'Steen B, Cammock P. The influence of service-learning on student engagement. In reaking the Mold of Classroom Organization and Management: Innovative and Successful Practices of Engagement, Motivation, and Student Empowerment for 21st Century Schools, A. Honigsfeld and A. Cohan, Editors. Lanham, Maryland: Rowman and Littlefield inc.; 2013. 33. Kuh G. High-impact educational practices: What they are, who has access to them, and why they matter. Washington DC: Association of American Colleges & Universities; 2008. 34. Kolb DA. Experiential learning: experience as the source of learning and development. Englewood Cliffs; London: Prentice-Hall; 1984. 35. Stearns PN. Toward a coherent theory of environmentally significant behavior. Journal of Social Issues. 2000;56:407-424.

768


36. Westheimer J, Kahne J. Educating Educating the the "good" "good" citizen: citizen: Political Political choices choices and and pedagogical goals. 2004. Accessed: Accessed: October October 28, 28, 2012. 2012. Available: Available: www.apsnet. www.apsnet. org. 37. Stern PC, Dietz T, Abel T, Guagnan GA, Kalof L. A Value-Belief-Norm Theory of for Social Movements: The Case of Environmentalism. Research in Human Ecology. 1999;6(2):81-97. 38. Curthoys A. Australian studies and study abroad. Frontiers: The Interdisciplinary Journal of Study Abroad. 2000;6:47-57. 39. IIE port Study Abroad Print Directories. IIE port, short-term study abroad: The most complete guide to summer and short-term study abroad. New York: IIE port Study Abroad Print Directories; 2007. 40. Tarrant MA. A conceptual framework for exploring the role of studies abroad in nurturing global citizenship. Journal of Studies in International Education. 2010;14(5):433-451. 41. Tarrant MA, Stoner L, Borrie WT, Kyle G, Moore RL, Moore A. Educational Travel and Global Citizenship. Journal of Leisure Research. 2011;43(3):403-426. 42. Donnelly-Smith L. Global learning through short-term study abroad. Association of American Colleges and Universities Peer Review. 2010;Fall:12-15. 43. Long SO, Akande YS, Purdy RW, Nakano K. Deepening Learning and Inspiring Rigor Bridging Academic and Experiential Learning Using a Host Country Approach to a Study Tour. Journal of Studies in International Education. 2010;14(1):89-111. 44. Engle L, Engle J. Study abroad abroad levels: levels: Toward Toward aa classification classification of of program program types. Frontiers: The Interdisciplinary Journal of Study Abroad. 2003;1-20. 45. Sutton RC, Rubin DL. The GLOSSARI project: Initial findings from a system-wide initiative ononstudy studyabroad abroad learning outcomes. Frontiers: The research initiative learning outcomes. Frontiers: The Interdisciplinary Interdisciplinary Journal Journal of Study of Study Abroad. Abroad. 2004;65-82. 2004;65-82. 46. Tarrant MA, Lyons K. The effect of short-term educational travel programs on environmental citizenship. Environmental Education Research. 2012;18:403-416. 47. Chieffo L, Griffiths L. Large-scale assessment of student attitudes after a shortterm study abroad program. Frontiers: The Interdisciplinary Journal of Study Abroad. 2004;65-177.


769

48. Dwyer M. More is better: The impact of study abroad duration. Frontiers: The Interdisciplinary Journal of Study Abroad. 2004;151-163. 49. McLeod M. Wainwright P. Researching the Study Abroad Experience. Journal of Studies in International Education. 2009;13(1):66-71. 50. Lewin R. Transforming the study abroad experience into a collective priority. Association of American Colleges and Universities Peer Review. 2009;Fall:8-11. 51. Susnowitz S. Transforming students into global change agents. In A more perfect vision: The future of campus engagement, B. Holland and J. Meerropol, Editors. Providence, RI: Campus Impact; 2006.

Education & Sport Cambridge Journal of Education and Science 770

Winnie Mucherah and Andrea D. Frazier, Department of Educational Psychology, Ball State University, USA, Muncie, Winnie Mucherah and Andrea D. Frazier, Department of Counseling, Columbus State University, Foundations, Department of Educational Psychology, Ball State University, and Leadership, City,USA, USA Muncie,Phenix IN 47306, Department of Counseling, Columbus State University, Foundations, Leadership, Phenix City, AL 36867, USA How Teachers and Perceive their Classroom

Environments and Student Goal Orientation: How Teachers Perceive Their Classroom a Look into High School Biology Classrooms Environments and Student Goal Orientation: in Kenya A Look into High School Biology Classrooms ABSTRACT

in Kenya

Aims: To examine teachers’ and observers’ perceptions of classroom climate and goal orientation in high school biology classrooms in Kenya. ABSTRACT Study To Design: A mixed design utilizing quantitative and qualitative approach. Aims: examine teachers’ and observers’ perceptions of classroom climate Place and Duration of Study: A classrooms boys’ and girls’ boarding high schools in and goal orientation in high school biology in Kenya. Kenya,Study observed between Maydesign and July of 2010. Design: A mixed utilizing quantitative and qualitative approach. Methodology: Participants included 12 biology teachers fromhigh two schools same sex Place and Duration of Study: A boys’ and girls’ boarding in boarding high schools (5 females, males). Kenya, observed between May and7 July of 2010. Results: TestsParticipants of means and t-tests male from teachers perceived Methodology: included 12showed biology that teachers two same sex themselves to schools be ive, t(10)7 =males). 3.76, p = .01, d = 2.201 and innovative, t(10) boarding high (5 females, = 2. 93, p = .05, d =1.882. Male teachers also showed reportedthat greater school and classroom Results: Tests of means and t-tests male teachers perceived performancetogoals. Observerst(10) reported significant in the classroomt(10) clithemselves be ive, = 3.76, p = .01, differences d = 2.201 and innovative, andp goal orientation, they sawalso the girls’ classrooms to be more greater school and innovative, classroom =mate 2. 93, = .05, d =1.882. where Male teachers reported t(10) = 5.10, pgoals. =.01, Observers d = 2.125, reported high in order and organization, t(10) 3.10, p =.01, performance significant differences in the=classroom clifound in the boys’ school be more mate and goal orientation, theteachers girls’ classrooms to be more to innovative, d = 2.200 and affiliation.where They they alsosaw t(10) = 5.10,t(10) p =.01, d = p2.125, ive, = 2.41, = .02,high d = 1.809. in order and organization, t(10) = 3.10, p =.01, Conclusion: Male teachers perceive themselves to be more ive and found teachers in the boys’ school to be more d = 2.200 and affiliation. They also innovative. t(10) Observers see ive, = 2.41, p =girls’ .02,classrooms d = 1.809. to be more innovative and well organized. Keywords: biology classrooms; classroom climate;to goal Conclusion: Male teachers perceive themselves be orientation. more ive and innovative. Observers see girls’ classrooms to be more innovative and well organized. Keywords: Biology classrooms; classroom climate; goal orientation.

1. INTRODUCTION

Cambridge Journal of Education and Sciencethey do have control over 771 Teachers do not choose their classrooms. However,

the kind of classroom climate they construct with their students and the kinds of in1. INTRODUCTION structional practices they utilize.their Theclassrooms. classroom However, environment shapes teachers’ relaTeachers do not choose they do have control over tionships their students, and students’ with each other andofwith the kind ofwith classroom climate they construct relationships with their students and the kinds inclassroom practices concepts. they Teachers of a classroom’s tone, ethos structional utilize.often Thespeak classroom environmentatmosphere, shapes teachers’ relaor ambience importance student learning [1, 2,with 3, 4]. Typically, teachers tionships withand theiritsstudents, andforstudents’ relationships each other and with concentrateconcepts. almost exclusively on thespeak assessment of academic achievement, and declassroom Teachers often of a classroom’s atmosphere, tone, ethos vote little attention factors which might be related[1,to2,their patterns of or ambience and itstoimportance for student learning 3, 4].students’ Typically, teachers adaptive learning performance. is research evidenceachievement, indicating classroom of academic and deconcentrate almostand exclusively on theThere assessment climate to attention be a factortoinfactors the types of goals establish [5, students’ 3, 6]. vote little which mightstudents be related to their patterns of adaptive learning and performance. There is research evidence indicating classroom Classroom climate1.1 to be a factor inClimate the types of goals students establish [5, 3, 6]. Although classroom environment is a somewhat subtle concept, remarkable progress been made over the last three decades in conceptualizing, assessing 1.1has Classroom Climate and researching it [7, 8, 9]. This researchishas attempted to answer many questions of Although classroom environment a somewhat subtle concept, remarkable interest tohas suchover as does a classroom’s environment affect goal orientaeducators, progress been made the last three decades in conceptualizing, assessing tion?researching Can teachers assess the of their own classrooms? Quesand it [7,conveniently 8, 9]. This research hasclimates attempted to answer many questions of tions such as these represent the thrust of the workenvironment on classroomaffect environments over interest to educators, such as does a classroom’s goal orientathe past decades. tion? Canthree teachers conveniently assess the climates of their own classrooms? QuesTeachers playrepresent a vital role the of conceptualization of the classroom climate. tions such as these the in thrust the work on classroom environments over They create the social and physical environments for learning. The very nature the past threeboth decades. of classes, teaching, students makes a positive classroom climate a critical ingreTeachers play and a vital role in the conceptualization of the classroom climate. dient create of student [10]. are successful in establishing They bothsuccess the social andTeachers physical who environments for learning. The veryeffective nature classroom climates create more time foralearning, involve more students, andingrehelp of classes, teaching, and students makes positive classroom climate a critical students to become self-managing [11, 12]. positive learning environment effective must be dient of student success [10]. Teachers whoAare successful in establishing establishedclimates and maintained throughout thelearning, year. One of themore beststudents, ways teachers acclassroom create more time for involve and help complish to this goal is self-managing by having a good management plan which must includes students become [11, classroom 12]. A positive learning environment be ways to prevent problems throughout from occurring, having and procedures, established and maintained the year. One clear of therules best ways teachers ac-a physical environment that is wella organized, ways in which to communicate complish this goal is by having good classroom management plan whicheffectively includes with students, and problems how students otherrules [10]. According to Doyle interact with eachclear ways to prevent fromcan occurring, having and procedures, a [10] classrooms are particular of environments. They distinctive features physical environment that is wellkinds organized, ways in which to have communicate effectively that students, influence and theirhow inhabitants how students or the desks are orgawith studentsno canmatter interact withthe each other [10]. According to Doyle nizedclassrooms or what the believes about education.They Furthermore, classrooms are [10] areteacher particular kinds of environments. have distinctive features that influence their inhabitants no matter how the students or the desks are organized or what the teacher believes about education. Furthermore, classrooms are

772


multidimensional, they are crowded with people, tasks, and time pressures, have people with differing goals, preferences and abilities, inhabitants must share resources, and actions can have multiple effects and influence student participation [10]. The social and physical environment of a classroom can or interfere with student learning and well-being. Therefore, teachers carefully plan and create appropriate and effective classroom climates. There is empirical evidence that shows teachers’ perceptions of classroom climate differ based on subject matter [1,7,13]. Teachers’ perceptions of science classrooms have produced mixed results in of classroom climate, with some studies finding teachers’ perceptions of science classrooms to be high in competition and low in affiliation [14,8], whereas other studies show teachers’ perceptions of science classrooms to be low in cooperation and cohesion [15,2]. However, recent research has revealed a wide variety of science thethe teacher’s teaching style [16, 4, classroom climates, climates, with with this thisdiversity diversitybased basedonon teacher’s teaching style [16, 17]. 4, 17]. 1.2 Goal Orientation Does a subject-specific climate influence the learning goals that teachers structure in their classrooms? Recent research on classroom climate has focused on the classroom instructional goals that teachers establish. Teachers’ perceptions of the fit between their classroom environment and their goal orientation are important for the learning outcomes. A goal is an outcome or attainment an individual is striving to accomplish [18]. Goal orientation refers to a pattern of beliefs about goals related to achievement in school. Goal orientations include the reasons teachers pursue goals and the standards they use to evaluate progress toward those goals. There are four main goal orientations: mastery (learning), performance, work-avoidance, and social [19]. For the purposes of this research, only three goal orientations will be utilized. Mastery-approach goal orientation refers to the need to improve and focuses on learning, understanding, and developing competence in academic situations [20, 21, 22, 19]. Students with a mastery goal are concerned about the task itself instead of their self-presentation compared to others. Their evaluation for goal progress is intrapersonal in that their success is based on the improvement of competence and the mastery of the material. For these students setbacks or even failures are not threatening [22].


773

Performance-approach Performanceapproachgoal goal orientation orientation refers refers to to both both the need for improvement and a fear of failure, and a focus on demonstrating and validating one’s competence [23, 24]. Performance approach goal orientated individuals, are mainly concerned about their their selfself-presentation presentation compared compared to to others. others. They use interpersonal standard to evaluate their performance in that their success is determined with other people as referents. Demonstrating competence, outperforming others and garnering favorable judgments are signs of success and meeting goals. For these students, their ability is constantly on the line. Setbacks and especially failures are threatening and suggest a lack of ability [25]. Performance approach goals may sound quite negative. Earlier research indicated performance goals generally were detrimental to learning, but current research suggests that a performance goal orientation may not be all negative. In fact some research indicates that both mastery and performance goals are using active active learning learning strategies strategies and and high high self-efficacy self-efficacy [20, [20, 26, 25]. associated with using Performance- avoidancegoal goal orientation orientation refers refers to to aa fear fear of of failure failure and and a focus on Performance-avoidance masking incompetence; in other words, performance-avoidance oriented students try to avoid being seen as incompetent [24, 27]. Students with performance avoidance goals are typically characterized as having a high fear of failure and low competence expectancies [24]. Thus, they are likely to orient themselves towards the possibility of failure and are highly sensitive to information suggesting anticipated failure [24,19]. 1.3 Classroom Climate and Goal Orientation Goal theory researchers have found a relationship between teachers’ goal orientation and their classroom climate [28,29,17]. Furthermore, goal theory leads us to expect that instructional practices and the nature of educational tasks and assignments that teachers design can pull for either mastery or helpless motivational patterns that have profound influence on student achievement. In other words, the goal orientation of classrooms influences whether students will pursue learning goals (mastery orientation) or performance goals (ego orientation). Mastery goals, in the United States, are associated with achievement, better academic coping, and positive affect towards school while performance goals are associated with deterioration of performance, impaired academic coping, negative affect and disaffection from school [30, 31, 14, 5, 32, 33, 34, 35]. However, recent research indicates that performance goals may not be bad all the time. This research indicates that both performance and mastery goals are associated with high achievement and efficacy [20,25].

774


Dweck and Leggett [36] defined two major kinds of goal orientations: performance goals and learning goals. Individuals with a performance goal orientation seek to maximize favorable evaluations of their ability and minimize negative evaluations of ability. Questions like, “Will I look smart?” and “Can I beat others?” reflect performance goals. In contrast, with a learning goal orientation, individuals focus on mastering tasks and increasing competence at different tasks. Questions such as “How can I do this task?” and “What will I learn?” reflect learning goals. Nicholls and his colleagues [37] described two similar achievement goal orientations; they used the ego-involved goals and task-involved goals, e.g. [37]. Classroom environments that were high on task involvement and innovation had students with mastery goal orientations, whereas classroom environments that were high on competition had students with performance goal orientations [38]. Teachers who embrace mastery goals are more likely to maintain positive learning environments [39, 40, 17]. Researchers studying goal orientation have focused primarily on academic outcomes. Recently, however, scholars have become interested in ethno racial differences. In their study of eighth grade African American and White students, Freedman, Gutman and Midgley [41] found that African American students espoused personal mastery goals and extrinsic goals significantly more than did White students, suggesting cultural differences in student goal orientation. Similar studies have established an interaction between performance- approach goals and race in predicting the use of self-handicapping [42,43,21], and the role of academic self-efficacy in mediating the relations between performance-approach outcomes [17, 44]. These studies indicate the importance of conducting studies in other cultures before reaching concrete conclusions. Whereas a vast research literature exists on the influence of classroom climate on goal orientation and learning outcomes, these studies have been largely conducted in the United States and Europe. Indeed few studies have investigated the nature and influence of classroom climate and goal orientation in African cultures [45,46]. Research in the United States and Europe has established that teachers’ perceptions of classroom climates and students’ patterns of adaptive learning vary between urban and rural schools [47, 48, 49, 35, 50, 51]. Gender and ethnic differences have also been established, suggesting a possibility of cultural differences in classroom environments and goal orientation [32,40]. However, these findings cannot be generalized to other cultures.


775

Teacher practices most likely reflect the values and beliefs of the larger culture they live in. Glover and Law [52] found a strong link between school culture, teacher practices, and the learning experiences of students. As revealed in the macrosystem, the uttermost level of Bronfenbrenner’s model, society’s cultural values, laws, customs and resources significantly affect the activities and interactions of its [53]. For example, studies on child rearing practices reveal that even though authoritative child rearing has advantages across cultures, ethnic groups often have distinct childrearing beliefs and practices. Some involve variations in warmth and making demands that are adaptive when viewed in light of cultural values and family circumstances [54]. These cultural variations remind us that just like parenting practices, teacher practices such as the conceptualization of their classroom environments and goal orientation can be fully understood only in their larger ecological context. This study investigated teachers’ and observers’ perceptions of the nature of classroom climates and goal orientation in biology high school classrooms in Kenya. The following research questions were addressed: How do teachers perceive the classroom climate in their biology classes? Are there school and gender differences in the teachers’ perceptions of the classroom climate and goal orientation? Do teachers and observers perceive the classroom climate and goal orientation in biology classes similarly? 2. METHODOLOGY 2.1 Participants Participants included 12 teachers who taught tenth- and eleventh-grade biology classes of two boarding high schools in Kenya. Five of the teachers were from a boys’ school (2 females and 3 males) and 7 from a girls’ school (3 females and 4 males). Professional experience ranged from 2 to 12 years. Both schools are national schools, it only high ranking students -those who score 350+ out of 500 points on the eighth grade national examination [55]. Teachers in both schools are all graduates from either one of the two main teacher-training national universities in the country. (Note: Except for few cases, majority of the high schools in Kenya that it students who the eighth grade national examination are same sex boarding schools. This is typical of the Kenyan education system). The average class size for both schools was 45. The size of the schools ranged from 980 to 1,120 students. Biology was chosen for this study because it is a required course for all high school students.

776


2.2 Procedures Participation in this study was voluntary; research information and purpose was sent to all biology teachers in both schools requesting their participation prior to data collection. Data was collected from multiple sources using self-report and direct observation measures during the second term (May–July) of the school year. 2.2.1 Construct validity Prior to the visit, the Classroom Climate Questionnaire (CCQ; [9,56] and Patterns of Adaptive Learning Scales (PALS; [43,42] were sent to two volunteer teachers from each of the schools where the project was conducted. The teachers (4) were asked to examine the validity of the items by pointing out any that might be confusing or misunderstood. The volunteer teachers were recruited via e-mail and personal phone calls. All four teachers identified two that may mean something different in the Kenyan context on the PALS and gave suggestions for changes. In their view, “smart” meant dressed up, and “dumb” meant hard of hearing. Therefore, “smart” was replaced with “bright” and “dumb” was replaced with “stupid”. To control for possible bias, these four teachers did not participate in the final study. 2.3 Measures 2.3.1 Teacher surveys All of the teachers completed the two surveys (CCQ and PALS). The surveys were istered in English. (Note: English is the main language of instruction in the grade.) The teachers responded to the in their Kenyan schools, schools, starting startingininthird third grade). The teachers responded to surveys the surveys in their freeand time and returned them to the upon researcher upon Itcompletion. It took free time returned them to the researcher completion. took approximately approximately minutes to complete 10–15 minutes10–15 to complete each survey. each survey. 2.3.2 The classroom climate questionnaire (CCQ) This 54-item instrument adapted from the student survey [57] was developed by Trickett and Moos [9,56] to assess three underlying sets of classroom dimensions in junior high school classrooms: Relationship, Personal Growth, and System Maintenance and Change. The Relationship dimension identifies the nature and intensity of personal relationships within the environment and assesses the extent to which teachers and students are involved in the environment and and help each other. The Personal Growth dimension assesses basic directions along which personal growth and self-enhancement tend to occur. The System Maintenance and Change


777

dimension assesses the extent to which the environment is orderly, clear in expectations, maintains control, and is responsive to change. Under these three dimensions are nine specific subscales (the original alphas from Trickett and Moos’ study of [9] appear here): (a) Involvement (e.g., “Students put a lot of energy into what they do in this class”, α = .60); (b) Affiliation (e.g., “Students enjoy helping each other with homework in this class”, α = .59); (c) Teacher (e.g., “I take a personal interest in students in this class”, α = .72); (d) Task Orientation (e.g., “Students sometimes spent extra time on activities in this class”, α = .36); (e) Competition (e.g., “Some students try to see who can answer the questions first”, α = .65); (f) Order and Organization (e.g., “Activities in this class are clearly and carefully planned”, α = .54); (g) Rule Clarity (e.g., “There is a clear set of rules for students to follow”, α = .49); (h) Rule Strictness (e.g., “I make it a point of sticking to the rules I make”, α = .45); and (i) Innovation (e.g., “I like for students to try new projects”, α = .39). All items are presented in a four-step Likert continuum (e.g., never happens to often happens), with higher scores representing the high end of the scale. This survey has been used in classroom climate studies [57,3,9,56,58] and has proven to be reliable and valid. A test-retest reliability of individual scores on scales, when istered twice with a 6-week interval between occasions, ranged from .83 for Rule Clarity to .95 for Innovation [56]. Traditionally, this survey has been used to assess learning environments mostly in the United States. Therefore, there was a need to determine if the internal consistency reliabilities of the scales in the present study were comparable to the original survey. To this end, the Cronbach’s alpha values were calculated for the nine subscales. Reliabilities are presented in Table 1. As seen in Table 1, most of the current study scales’ reliabilities were comparable to the original survey. Rule Clarity, Rule Strictness, and Innovation had relatively high reliabilities compared to the original subscales. However, Competition (α =.36) and Order and Organization (α = .34) had low reliabilities. Teachers had several several questions questions regarding regarding these these subscales that could attributedtotocultural cultural differences. For examples, most teachers put question be attributed differences. For examples, most teachers put question marks or asked the researcher to explain the the meaning of ofthe (a) “A marks or asked the researcher to explain meaning thefollowing following items: items: (a) student’s grade is lowered if he/she gets homework in late” (Note: Because the schools are boarding schools, homework is usually completed during class time.); (b) “Students have to work hard for a good grade in this class”; (c) “I hardly ever have in in their seats”; andand (d) “Students don’tdon’t interrupt whenwhen I am to tell tell students studentstotoget getback back their seats”; (d) “Students interrupt I am talking.” As several teachers commented, that common sense…”. talking”. As several teachers commented, “Isn’t “Isn’t that common sense…”.

778


Table 1. Reliabilities for the original and the current study classroom climate subscales Subscale Involvement Affiliation Teacher Task focus Competition Order & organization Rule clarity Rule strictness Innovation

Note. Number of items per subscale = 6.

Original .60 .59 .72 .36 .65 .54 .49 .45 .39

Current .86 .58 .63 .49 .36 .34 .79 .80 .60

2.3.3 Patterns of adaptive learning scales (PALS) This 22-items survey was developed and used by Midgley et al. [42,43] to assess teachers’ perceptions of various constructs associated with students’ goal structures. It assesses mastery and performance-approach goal structures at the school and classroom levels. The School Mastery Goals scale (seven items) assesses individual teachers’ agreement that the purpose of academic work in the school is to gain mastery over content and to demonstrate student improvement (e.g., “In this school, the emphasis is on really understanding schoolwork, not just memorizing it”, α = .81). Note: the attached Cronbach’s alpha values are from the original scale [42]. The School Performance-Approach Goals scale (six items) assesses teachers’ perception of their school’s desire for students to appear able and outperform others (e.g., “In this school, students hear a lot about the importance to getting high test scores”, α = .70). The Classroom Mastery Goal scale (four items) assesses teachers’ perceptions of whether the purpose and meaning of academic tasks and achievement emphasized in their classes focuses on student improvement and mastery (e.g., “In my classroom, I consider how much students have improved when I give them report card grades”, α = .69). The Classroom Performance-Approach Goal scale (five items) assesses teachers’ perceptions of whether their classroom academic tasks focus on competition and ability (e.g., “In my classroom, I display the work of the highest achieving students as an example”, α = .69). All items are presented in a five-point Likerttype format (strongly disagree to strongly agree), with higher scores representing the high end of the scale. The scale has been used in several studies [48]; [43]; [42] which have proven its reliability and validity. Reliabilities of the subscales in the present study were reasonable (Table 2).

779


Table 2. Reliabilities for the original and current study patterns of adaptive learning scales Scale Perceived School Goals: Mastery Performance- Approach Perceived Classroom Goals: Mastery Performance-Approach

# of Items

Original

Current

7 6

.81 .70

.53 .51

4 5

.69 .69

.61 .60

2.3.4 Classroom observations Prior to data collection, a team of graduate students received a 2-day mandatory training of classroom observations. Several observations (ranging from 6–8) were made for each of the twelve teachers, with approximately six observations per teacher, spread over the second term (May–July) of the school year. At least two graduate students observed each classroom at the same time for all the observations used in this analysis. Observation time ranged from 40–80 minutes. Observers used two observation forms: the Classroom Climate Observation Form [57] and the Patterns of Adaptive Learning: Classroom Observation Form [43,42]. Both observation forms tapped into similar concepts as those of the teachers’ surveys. The classroom climate form was developed by the researcher and has been used in previous research with reasonable reliability [57,3], and the patterns of adaptive learning was developed and used by Midgley et al. [42,43]. They were on a four-point Likert-type format, with space provided at the bottom for observer comments. Using Cohen’s Kappa statistic, an inter-rater agreement beyond chance was established at 0.95. 3. RESULTS 3.1 Teacher Survey Data A preliminary analysis was conducted to determine if there were differences among dependent measures by the length of teaching experience. No significant differences were found. Some of the teachers taught more than one class and grade. There were a total of twenty classes (11 from the boys’ school and 9 from the girls’ school). Some teachers taught both grades 10 and 11. Therefore, a second preliminary analysis was conducted on the teachers’ data to determine if there were differences among the dependent variables by class and grade. No class and grade differences were evident. Consequently all the classes and the two grades were combined in subsequent analyses. Note: Cohen’s d was used to calculate effect sizes.

780


3.1.1 How do teachers perceive their classroom climate? Two t-tests were conducted on the classroom climate variables to examine how teachers perceived their classrooms. The first test examined the nine classroom climate variables with school as the independent variable. No significant effects were found. The second analysis examined the classroom climate measures with gender as the independent variable. This test revealed significant effects between male and female teachers on Teacher , t(10) = 3.76, p = .01, d = 2.201 indicating that the male teachers perceived themselves as being more ive of their students compared to the female teachers. In addition, male teachers saw their classrooms as being more innovative compared to female teachers, t(10) = 2. 93, p = .05, d =1.882. There was no significant interaction effect between school and gender on classroom climate variables. See Table 3 for all the means and standard deviations for the classroom climate measures. Table 3. Overall means and standard deviations for classroom climate for male and female teachers Subscales Involvement Affiliation Teacher Task focus Competition Order & Organization Rule clarity Rule strictness Innovation

Females Mean 3.17 3.43 3.17 3.57 3.03 3.17 3.30 2.70 2.60

SD .66 .32 .24 .25 .14 .39 .96 .83 .56

Males Mean 3.45 3.69 3.64 3.59 3.31 3.31 3.59 3.29 3.36

SD .52 .35 .20 .36 .42 .24 .33 .38 .49

Sig. n.s n.s .01 n.s n.s n.s n.s n.s .05

Note. Mean range: Low=1.0, High=4.0; Males: N= 7, Females: N=5

3.1.2 What are teachers perceptions of their school and classroom goal orientation? Descriptive statistics were conducted to determine what types of goals teachers report on the PALS subscales. Overall, teachers reported greater school and classroom structured performance-approach goals. Tests of means revealed a significant difference between male and female teachers’ perceptions of their school performance goals, t(10) =2.98, p =.05, d =1.874 and classroom performance goals, t(10) =3.12, p =.05, d = 1.964. Compared to female teachers, male teachers perceived their school to be encouraging performance approach goals. Similarly, they perceived their classrooms to be encouraging performance approach goals. See Table 4 for all means and standard deviations. Tests of means revealed no statistical difference

781


between the two schools. In addition, there was no significant interaction between school and gender on goal orientation. Table 4. Overall means and standard deviations for goal orientation based on gender Scales

Females Mean 4.13 4.26 3.64 3.45

School Performance Approach School Mastery goals Classroom Performance Approach Classroom Mastery goals

SD .36 .27 .26 .62

Males Mean 4.82 4.29 4.46 3.62

SD .37 .61 .70 .72

Note. 7, Females: Note. Mean Mean range: range: Low=1.0, Low=1.0, High=5.0; High=5.0; Males: Males: N= N= 7, Females: N=5 N=5

Sig. .05 n.s .05 n.s

3.2 Classroom Observations Only observations that were made by two observers at the same time were used for analysis. After establishing an inter-rater reliability at 0.95, only one observer’s ratings for all the twelve teachers were used for analysis. Seventy-two observations were analyzed, with six observations per teacher. All observations conducted by the same observer were combined to provide multiple samples of data for each teacher which could then be averaged as a general profile of the teacher’s classroom climate and goal orientation according to the subscale ratings. Descriptive statistics and independent t-tests comparing schools, gender and grades were conducted on the data. 3.2.1 What are observers’ perceptions of the classroom climate in biology classes? Preliminary analyses exploring class and grade-level differences in observers’ survey reports revealed no statistically significant effects. Therefore, class and grade were not included in subsequent analyses. From the overall descriptive statistics, observers saw classroom climates conducive to high student involvement and task focus and with highly ive teachers. Teachers were also observed to make clear rules and to be strict in enforcing these rules. See Table 5 for all means and standard deviations. Table 5. Overall means and standard deviations for classroom climate based on observation data

Task Focus Teacher Rule Strictness

Overall Mean 3.63 3.45 2.50

SD .27 .32 .00

Boys’ School Mean SD 3.55 .27 3.60 .31 2.50 .00

Girls’ School Mean SD .24 3.70 3.30 .25 2.50 .00

Sig. n.s .05 n.s

782


Rule Clarity Innovation Student Involvement Affiliation Order and Organization

2.50 2.22 2.01 1.85 1.55

.00 .52 .29 .73 .53

2.50 1.83 1.90 1.50 1.25

.00 .18 .16 .40 .42

2.50 2.60 2.21 2.20 1.85

.00 .31 .35 .82 .47

n.s .01 n.s .05 .01

Note. Mean range: Low=1.0, High=4.0; boys’ school: N=5, girls’ school: N=7. Values are based on 6 observations per teachers (total = 72 observations)

Tests of means were conducted to examine whether observers reported significant differences in the classroom climate between the schools and the teachers’ gender.

The first t-test revealed significant school differences in the classroom

climate on Innovation, t(10) = 5.10, p =.01, d = 2.125 with the boys’ school teachers’ classrooms being perceived as more innovative; Order and Organization, t(10) = 3.10, p =.01, d = 2.200 with the girls’ school teachers’ classrooms being reported as more organized; Teacher , t(10) =2.32, p = .03, d = 1.988 with the boys’ school teachers being perceived by observers as more ive of their students; Affiliation, t(10) = 2.41, p = .02, d = 1.809 with the girls’ school classrooms being perceived as more friendly compared to the boys’ school’s classrooms. No significant gender differences were found. 3.2.2 What are observers’ perceptions of goal orientation in biology classrooms? Descriptive statistics conducted on the patterns of adaptive learning classroom observations showed class activities to be carefully planned. Observers noted that teachers stayed on task and covered the amount of material intended to be covered during class time, and they (teachers) also checked to see if students understood the material being covered. Rarely did observers see students being recognized for their work or emphasis being placed on trying hard and making learning fun. Observers reported few incidences where students worked in collaborative groups. All observers marked “N/O-Not Observed” against the items examining the teacher’s authority. The items were (a) “The teacher is consistent in dealing with students who break rules”, and (b) “The teacher explains what the rules are and enforces them if necessary.” Table 6 reports all means and standard deviations.

783


Table 6. Overall means and standard deviations for goal orientation based on observations Subscales Task Time Evaluation Social Grouping Help-seeking Messages Recognition Authority

Overall Overall Mean SD 3.21 .33 2.50 .14 2.16 .43 1.71 .26 1.67 .23 1.60 .56 1.38 .31 1.25 .39 1.00 .00

Boys’ Boys’School School Mean SD 2.78 .35 2.50 .00 2.11 .27 1.50 .22 1.00 .34 1.61 .57 1.61 .22 1.22 .45 1.00 .00

Girls’ Girls’School School Mean SD 3.60 .24 2.50 .19 2.20 .50 1.85 .27 1.05 .25 1.60 .58 1.65 .38 1.20 .39 1.00 .00

Sig. Sig. .01 n.s n.s .05 n.s n.s n.s n.s n.s

Note. Mean range: Low=1.0, High=4.0; boys’ school: N=5, girls’ school: N=7. Values are based on 6 observations per teachers (total = 72 observations)

To examine whether the means were significantly different, tests of means were conducted with the goal orientation measures as dependent variables and school and the teacher’s gender as independent variables. The first test of analysis examined the four goal orientation measures with school as the independent variable. Significant effects were found for Task Focus, t(10) = 4.29, p = .01, d = 2.210 with the teachers in the girls’ school’s classrooms being perceived by observers as more task oriented. The classrooms of the teachers in the boys’ school were perceived as significantly 2.005compared compared to the the girls’ girls’ significantly social, social, t(10) t(10) == 2.54, 2.54, pp == .02, .02, d d= =2.005 classrooms. The test of means by gender did not reveal any significant effects for the goal orientation as reported by observers. 4. DISCUSSION The aim of this study was to examine teachers’ perceptions of their classroom climate and goal orientation in high school biology classes. Teachers from the two schools did not differ significantly in their perception of their classroom climate. All the teachers saw their classes as being high in task focus, student involvement, affiliation, and order and organization. This perceived similarity could be due to the fact that the two schools are boarding, all the teachers are trained at either one of the two main teacher training universities, the curriculum is centralized across schools in the country, and all students wear uniforms [55]. For example, during the second term of the school year (the period of observations), all the tenth grade teachers in both schools were teaching about “pollination” and “human reproduction”, while all the eleventh grade teachers were teaching about “gaseous exchange” and “immunity and the immune response in humans”.

784


However, when the classroom climate was assessed by the teachers’ gender, a significant difference emerged. The male teachers from both schools saw themselves as being more ive of their students compared to the female teachers. This finding was surprising. Since the two schools are boarding, students are away from their parents for nine months per year and teachers act as “surrogate parents” we expected no significant difference in the teachers’ perceptions of their for their students. More research is needed to further explain and understand this finding. Male teachers also perceived their classroom climate to be high in innovation. Results on goal orientation revealed all teachers perceive their schools’ and classrooms’ practices as more performance focused. However, male teachers reported significantly high school and classroom performance-focused practices. The fact that male teachers perceived their classrooms to be high in teacher and innovation and also reported high performance-focused practices is contrary to the findings from [36] and [38] studies which found that classroom climates that were high in task involvement and innovation led only to mastery-focused practices and goals. It is likely that teachers’ perceptions of environmental goal structures are partially influenced by their existing goal orientations. As Pintrich [33] study in the United States found, if teachers believe that there is an emphasis on competition and demonstrating ability, these beliefs should affect their own motivation and classroom practices. The other possible reason for these teachers’ inclination to performance-focused practices could be the nature of the education system in the country. The Kenyan education system is examination oriented. The centralized national examinations for twelfth graders are quite intense. Eleventh-grade students start preparing for the national examination in January, the beginning of the year. Eleventh-grade teachers spent a considerable amount of time reviewing past examination questions with their students. Bear in mind that all but two of the teachers participating in this study taught at least one eleventh grade class. Teachers whose students perform well are publicly recognized by the school and sometimes given awards. In addition, the government, through the Ministry of Education, publicly announces and publishes the top ten schools. Plus, this national examination is the single determinant to college or university [55]. It is therefore safe to say that the academic practices that these teachers report are emphasized within the societal context and also relate to their own perceptions of the academic goal orientation emphasized in the school context. As Ames [30] and Midgley et al. [29] reported, practices such as public honor rolls or special


785

privileges based upon academic standing send important messages to teachers and students regarding what constitutes success in a given school. Likewise, the results from this study classroom climates being a reflection of cultural contexts. In the past, research has found that those in positions of power, in this case teachers, perceive environments they are in more positively than those not in positions of power [56,57,3]. Contrary to these findings, teachers and observers in the present study viewed the classroom climate similarly. Like the teachers, observers reported more student involvement, high teacher , positive student-student interactions, clear classroom rules, and hardly any disruptive incidences. The observed classroom environment enabled teachers more time to devote to student learning. However, when the two schools were compared statistically on classroom climate, significant differences emerged on innovation, order and organization, teacher , and affiliation. Observers noted that in the girls’ school, the teachers were more innovative and organized, and students were friendly towards each other. On the other hand, teachers in the boys’ school were observed to be more ive of their students. This finding was quite unexpected. Further research investigating teachers’ perceptions of their for their students in same-sex schools is warranted. In addition, future research conducted with students and teachers to assess their perception of classroom climate would be helpful. On the patterns of adaptive learning, observers just like the teachers, reported high task focus; teachers stayed on task and made sure that the amount of material to be covered was covered during the allotted class time. Teachers consistently checked to make sure their students understood the material being completed. However, significant differences regarding task focus were found between the two schools. In the girls’ school, observers reported significantly more task focus in the classrooms compared to the boys’ classrooms. In addition, observers noted high positive studentstudent interactions in the girls’ school. It appears that students engage in more positive interactions in the girls’ classrooms. In both schools, observers noted that teachers rarely recognized students for their work or class participation. In the same vein, hardly any emphasis was placed on making learning fun. The only work displayed in the classrooms were science related posters, a class time table, and a schedule of after-class activities. In addition, there were few incidences of collaborative group work during class. This is interesting since science classrooms in the US and Europe have been shown to regularly have

786


small group-based experiments [1, 8]. It appears as though the teachers in this study emphasize mastery of content more than critical thinking skills and inquiry learning that is usually embedded in active student-student interactions or small groups’ activities. The teacher’s authority was apparent. Students sat in rows facing the teacher, did not get out of their seats nor talk without the teacher’s permission. All classrooms appeared to be well-managed with clear rules and the greatest emphasis placed on covering the material intended to be covered during class time. The overriding element was task focus regardless of the grade, gender, class, or school. It was no wonder that observers consistently checked “N/O-Not Observed” on items inquiring about the teacher’s authority. This study had some limitations. The sample of teachers included in this study was limited to 12 teachers and thus restricted higher level statistical analyses. This calls for caution in interpreting the findings. In addition, these teachers were in samesex boarding schools, therefore, the results may not generalize to all high school biology teachers. Furthermore, this study did not collect data on the students in these teachers’ classrooms to examine their perceptions of classroom climate and goal orientation. In addition, the reliabilities, particularly those of the classroom climate scale, were generally low. This could be attributed to the cultural differences where some of the items might have been interpreted differently. 5. CONCLUSION In conclusion, the study findings from teachers and observers reveal positive classroom environments that are high on task focus and high performance-focused practices at both the classroom and school level. Previous research in the United States examining classroom climates and goal orientations has reported a positive correlation between positive classroom climates and mastery goals [30,31,38,17]. Kaplan and Maehr [32] for example, found mastery-focused practices to be associated with positive outcomes, whereas performance-focused practices were associated with negative outcomes. Importantly, these studies do not explicitly include aspects of culture or perhaps the interpretation of goal orientations by different cultures. Given that the definition of a mastery goal centers on learning, understanding, and improvement, it is likely that culturally valued activities that reflect this goal are necessary, if not sufficient, for the creation of a meaningful goal orientation. The two schools in the present study are among the top national schools in the country


787

[55]. If the primary objective of students, teachers, and s is to perform better on the national examination, it is unlikely that they would focus on activities that do not meet this end. In this study, performance-approach goals could be defined as “learning” due to the nature of Kenya’s national testing protocol. This finding s current research in goal orientation that indicates performance goals to be associated with high achievement and self-efficacy [20, 26, 25]. ACKNOWLEDGEMENTS We would like to thank all the teachers who participated in this study. Thank you also for allowing us to come into your classrooms to observe. COMPETING INTERESTS We, the authors have no competing interests that could potentially bias our work. REFERENCES: 1. Fouts JT, Myers RE. Classroom environments and middle school students’ views of science. Journal of Educational Research, 1992;85:356–361. 2. Fraser BJ. Validity and use of classroom environment instruments. Journal of Classroom Interaction, 1998;26(2):5–11. 3. Mucherah W. Classroom climate and students’ goal structures in high-school biology classrooms in Kenya. Learning Environments Research, 2008;11:63-81. 4. Roelofs E, Visser J, Terwel J. Preferences for various learning environments: Teachers’ and parents’ perceptions. Learning Environments Research. 2003; 6(1):77–110. 5. Anderman LH, Anderman EM. Social predictors of changes in students’ achievement goal orientations. Contemporary Educational Psychology. 1999; 25:21–37. 6. Ryan AM, Patrick H. The classroom social environment and changes in adolescents’ motivation and engagement during middle school. American Educational Research Journal. 2001;38:437–460. 7. Fraser BJ. Classroom learning environments and effective schooling. Professional School Psychology. 1987;2(1):25–41. 8. Hearn JC, Moos RH. Subject matter and classroom climate: A test of Holland’s environmental propositions. American Educational Research Journal. 1978; 15:111–124.

788


9. Trickett EJ, Moos RH. The social environments of junior high and high school classrooms. Journal of Educational Psychology. 1974;65:93–102. 10. Doyle W. Ecological approaches to classroom management. In Evertson C, Weinstein, CS. Editors. Handbook for classroom management: Research, practice, and contemporary issues. Mahwah, NJ: Erlbaum; 2006. 11. Emmer ET, Stough LM. Classroom management: A critical part of educational psychology

with

implications

for

teacher

education.

Educational

Psychology. 2001;36:103-112. 12. Marzano RJ, Marzano JS. The key to classroom management. Educational Leadership. 2003;61(1):6-13. 13. Shapiro S. Strategies that create a positive classroom climate. Clearing House, 1993;67(2):91–98. 14. Anderman EM, Young A. Motivation and strategy use in science: Individual differences and classroom effects.

Journal of Research in Science Teaching.

1994;31:811–831. 15. Dart B, Burnett P, Lewis G, Campbell J, Smith D, McCrindle A. Classroom learning environments

and

students’

approaches

to

learning.

Learning

Environments Research. 1999;2:137–156. 16. Cornelius LL, Herrenkohl LR. Power in the classroom: How the classroom environment shapes students’ relationships with each other and with concepts. Cognition and Instruction. 2004;22(4):467–498. 17. Turner JC, Patrick H. Motivational influences on student participation in classroom learning activities. Teachers College Record. 2004;106(9):1759–1785. 18. Locke EA, Latham GP. Building a practically useful theory of goal setting and task motivation: A 35-year odyssey. American Psychologist. 2002;57:571-578. 19. Schunk DH, Pintrich PR, Meece JL. Motivation in education: Theory, research, and applications. Upper Saddle River, NJ: Merrill Prentice Hall; 2008. 20. Anderman EM, Patrick H. Achievement goal theory, conceptualization of abiland classroom classroomclimate. climate.InInSLSL Christenson, Reschly, C. ity/intelligence and Christenson, ALAL Reschly, andand C. Wylie (Eds.), The handbook ofofresearch York, NY: NY: Wylie (Eds.), The handbook researchon onstudent student engagement. engagement. New York, Springer Science; 2012. 21. Midgley C, Kaplan A, Middleton M. Performance-approach goals: Good for what, under what what circumstances, circumstances,and and at atwhat what cost? Journal of for whom, under cost? Journal of Educational Psychology. 2001;93:77–86. Educational Psychology. 2001;93:77–86.


789

22. Kaplan A, Maehr ML. The contributions and prospects of goal orientation theory. Educational Psychology Review, 2007;19:141–184. 23. Anderman EM, Anderman LH. Motivating children and adolescents in schools. Columbus, OH: Merrill/Prentice Hall; 2010. 24. Elliot AJ, Church MA. A hierarchical model of approach and avoidance achievement motivation. Journal of Personality & Social Psychology. 1997;72(1):218–232. 25. Stipek DJ. Motivation to learn: Integrating theory and practice (4th ed.). Boston, MA: Allyn and Bacon; 2002. 26. Midgley C. A goal theory perspective on the current status of middle level schools. In T. Urban and F. Parajes (Eds.), Adolescence and education (pp. 33-59). Volume 1. Greenwich, CT: Information Age Publishing; 2001. 27. McGregor HA, Elliot AJ. Achievement goals as predictors of achievementrelevant processes prior to task engagement. Journal of Educational Psychology. 2002;94:381-395. 28. Midgley C, Anderman EM, Hicks L. Differences between elementary and middle school teachers and students: A goal theory approach. Journal of Early Adolescence. 1995;15:90–113. 29. Midgley C, Kaplan A, Middleton MJ, Maehr ML. The development and validation of scales assessing students’ achievement goal orientations. Contemporary Educational Psychology. 1998;23:113–131. 30. Ames C. Achievement goals and the classroom motivational climate. In DH. Schunck & JL. Meece (Eds.), Student perceptions in the classroom (pp. 327– 348). Hillsdale, NJ: Lawrence Erlbaum; 1992a. 31. Ames C. Classrooms: Goals, structures, and student motivation. Journal of Educational Psychology. 1992b;84:261–271. 32. Kaplan A, Maehr ML. Achievement goals and student well-being. Contemporary Educational Psychology. 1999;24:330–358. 33. Pintrich PR. Multiple goals, multiple pathways: The role of goal orientation in learning and achievement. Journal of Educational Psychology. 2000;92:544–555. 34. Urdan TC. Achievement goal theory: Past results, future directions. In ML. Maehr & PR. Pintrich (Eds.), Advances in motivation and achievement (Vol. 10, pp.99– 141). Greenwich, CT: JAI Press; 1997. 35. Kumar R. Students’ experiences of home-school dissonance: The role of school academic culture and perceptions of classroom goal structures. Contemporary Educational Psychology. 2006;31(3):253–279.

790


36. Dweck CS, Leggett EL. A social-cognitive approach to motivation and personality. Psychological Review. 1988;95:256–273. 37. Nicholls JG, Cheung PC, Lauer Lauer J, J, Patashnick Patashnick M. M. Individual Individual differences differences in in acaacademic motivation: Perceived and and IndiPerceived ability, ability, goals, goals, beliefs, beliefs,and andvalues. values.Learning Learning vidual Individual Differences. Differences. 1989;1:63–84. 1989;1:63–84. 38. Patrick H, Turner JC, Meyer DK, Midgley C. How teachers establish psychological environments during the first days of school. Associations with avoidance in mathematics. Teachers College Record. 2003;105:1521–1558. 39. Anderman LH, Patrick H, Hruda LZ, Linnenbrink EA. Observing classroom goal structures to clarify and expand goal theory. In C. Midgley (Ed.), Goals, goal structures, and patterns of adaptive learning (pp.243–278). Mahwah, NJ: Lawrence Erlbaum; 2002. 40. Kaplan A, Middleton MJ, Urdan T, Midgley C. Achievement goals and goal structures. In C. Midgley (Ed.), Goals, goal structures, and patterns of adaptive learning (pp. 21–53). Mahwah, NJ: Lawrence Erlbaum; 2002. 41. Freeman KE, Gutman LM, Midgley C. Can achievement goal theory enhance our understanding of the motivation and performance of African American young adolescents? In C. Midgley (Ed.), Goals, goal structures, and patterns of adaptive learning (pp.175–204). Mahwah, NJ: Lawrence Erlbaum; 2002. 42. Midgley C, Maehr ML, Hruda LZ, Anderman EM, Anderman LH, Freeman KE, et al. The patterns of adaptive learning survey (PALS). Ann Arbor, MI: The University of 3, 2006, 2006, from from http://www.umich. http://www.umich. of Michigan. 2000. Retrieved October 3, edu/~pals/pals/. 43. Midgley C, Maehr ML, Hicks L, Urdan T, Roeser R, Anderman EM, et al. The patterns of adaptive learning survey (PALS). Ann Arbor, MI: The University of Michigan; 1996. 44. Ryan AM, Gheen MH, Midgley C. Why do some students avoid asking for help? Anexamination Anexamination of of the the interplay interplay among among students’ students’ academic academic efficacy, efficacy, teachteachemotional role, role, and the classroom ers’ socialsocial-emotional classroom goal goal structure. structure. Journal of of EducaEducational Psychology.1998;88:1–8. 45. Ghaith G. The relationship between forms of instruction, achievement and perceptions of classroom climate. Educational Research. 2003;45(1):83–93. 46. Abrami PC, Chambers B. Positive social interdependence and classroom climate. Genetic, Social and General Psychology Monographs. 1994; 120(3): 329–347.


791

47. DeYoung AJ. The status of American rural education research: An integrated review and commentary. Review of Educational Research. 1987;57:123–148. 48. Freeman TM, Anderman LH. Changes in mastery goals in urban and rural middle school students. Journal of Research in Rural Education. 2005; 20(1): 1–13. 49. Khattri N, Riley KW, Kane MB. Students at risk in poor, rural areas: A review of the research. Journal of Research in Rural Education. 1997;13:79–100. 50. Lomotey K, Swanson AD. Urban and rural schools research: Implications for school governance. Education and Urban Society. 1989;21:436–454. 51. Randhawa BS, Michayluk JO. Learning environment in rural rural and and urban urban classclassrooms.American rooms. AmericanEducational EducationalResearch Research Journal Journal Research. Research. 1975;12:265–285. 1975;12:265–285. 52. Glover D, Law S. Creating the right learning environment: The application of models of culture to student perceptions of teaching and learning in eleven secondary schools. School Effectiveness and School Improvement. 2004;15(3–4):313–336. 53. Bronfenbrenner U. The ecology of developmental processes. In RM. Lerner (Ed.), Handbook of child psychology: Vol. 1. Theoretical models of human development (5th ed., pp. 993–1028). New York: Wiley; 1998. 54. Pettit GS, Bates JE, Dodge KA. ive parenting, ecological context, and children’s adjustment: A seven-year longitudinal study. Child Development. 1998;68:908–923. 55. Kenya Institute of Education. Creating acceptable educational standards. Nairobi, Kenya: The Ministry of Education; 2010. 56. Trickett EJ, Moos RH. Classroom environment scale manual (3rd ed.). Palo Alto, CA: Consulting Psychologists Press; 1995. 57. Mucherah W. The influence of technology on the classroom climate of social studies classrooms: A multidimensional approach. Learning Environments Research. 2003; 6(1):37–57. 58. Walberg HJ. Educational environments and effects: Evaluation, policy, and productivity. Berkeley, CA: McCutchan; 1979.

Cambridge Journal of Education and Science No.1. (15), January-June, 2016

VOLUME II


793

Cambridge Journal Of Education And Science. 2016. No1(15). Volume Ii 2c2027

Overview 5o1f4z

More details 6z3438

Related Documents c2h70

Cambridge Journal Of Education And Science. 2016. No1(15). Volume Ii 2c2027

The Bedan Journal Of Psychology 2016 Volume Ii 3a4x1e

International Journal Of Engineering Science And Computing 3x6q1f

1- Journal Of Colloid Science And Biotechnology 176l1a

Science And Engineering Journal Abbreviations s4k28

Ijesc Journal International Journal Of Engineering Science And Computing 41zx

More Documents from "Ariadne Cordelette" w6i48

Cambridge Journal Of Education And Science. 2016. No1(15). Volume Ii 2c2027

Modelos De Organogramas 26102i

The Forbidden Gospel Of Thomas 3c516b

6g3p1u

6g3p1u

A Clinica Precoce Contribuicao Ao Estudo Da Emergencia Do Psiquismo Do Bebe - Graciela Crespin 21i1y